Французская революція 1789-95 г. въ осв?щеніи И. Тэна.

Французская революція 1789-95 г. въ осв?щеніи И. Тэна. съ портретомъ И. Тэна и 32 портретами и иллюстраціями

С.-Петербургъ

Изданіе А. С. Суворина

Ипполитъ Тэнъ

Предисловіе

Книга И. Тэна совершила переломъ въ сужденіяхъ о французской революціи 1789-95 годовъ. Она не только вынесла на поверхность исторіи огромную массу фактовъ прежде неизв?стныхъ, или не зам?чаемыхъ, она не только ярко осв?тила такія стороны революціоннаго движенія, которыя оставались въ т?ни, — но она зам?нила самую м?рку этого движенія новою. Такое крупное явленіе въ современной исторіографіи должно было привлечь къ себ? вниманіе вс?хъ изучающихъ исторію, и особенно преподавателей ея. Это и побудило меня посвятить четыремъ томамъ «Исторіи возникновенія современной Франціи» — Тэна рядъ отд?льныхъ очерковъ, которые появились на страницахъ «В?стника Европы». Ознакомленіе читателей съ книгой Тэна я считалъ т?мъ бол?е важнымъ, что русское общество знакомилось съ французской революціей лишь по апологіямъ ея, Тьера, Мишле и Луи Блана, — а книга Тэна не находила себ? переводчика.

Сочиненіе Тэна не учебникъ исторіи революціи, въ которомъ отм?чаются годъ за годъ, съ изв?стной равном?рностью выдающіяся событія эпохи. Онъ едва касается дипломатической и военной исторіи революціи, которая такъ часто служила другимъ историкамъ отводомъ глазъ отъ внутреннихъ насилій и террора. Тэнъ не пересказываетъ обще-изв?стное, но за то обогащаетъ исторію революціи новыми фактами и осв?щаетъ сконцентрированнымъ св?томъ существенныя ея стороны, невыясненныя его предшественниками, — прежде всего происхожденіе революціи. До Тэна указывали, какъ на причину революціи, только на разные недостатки стараго порядка, не принимая во вниманіе, что эти недостатки требовали реформъ, а не революціи. Тэнъ впервые выяснилъ, какую существенную роль при ея возникновеніи игралъ и какое вліяніе им?лъ на ея ходъ революціонный духъ — l’esprit r?volutionnaire, — обуявшій руководящіе классы французскаго общества. Тэнъ превосходно анализировалъ этотъ дух?, и его происхожденіе. Какъ изв?стно, Тэнъ былъ спеціалистомъ въ психологіи и давно настаивалъ на прим?неніи психологическаго анализа къ исторіи. Въ данномъ случа? онъ самъ оправдалъ свой методъ въ блестящемъ опыт?.

Торжество революціоннаго духа, т. е. настроенія, сложившагося изъ в?ры въ отвлеченныя политическія догмы, изъ политическихъ страстей и классовыхъ интересовъ — обусловливалось обстоятельствами, также впервые выясненными Тэномъ. Когда по Франціи разнеслась в?сть, что король созываетъ Генеральные штаты, или народъ, какъ толковали этотъ актъ, Францію охватила смута, стихійная анархія — l’anarchie spontan?e, какъ ее называетъ Тэнъ. На описаніе этой смуты и собираніе фактовъ, ее характеризующихъ, Тэнъ положилъ не мало труда; и читатель выноситъ изъ книги Тэна впечатл?ніе, что задолго до открытой революціи въ Париж? вся Франція уже была охвачена революціей, состоявшей въ томъ, что везд? буйствовала толпа, а власти везд? безд?йствовали. Въ деревняхъ анархія выражалась въ погромахъ, пожарахъ, грабежахъ, уничтоженіи чужой собственности и прекращеніи всякихъ платежей, частныхъ и казенныхъ. Въ городахъ анархія проявлялась въ насильственномъ уничтоженіи заставъ для сбора акциза, также въ грабежахъ и всеобщемъ неповиновеніи.

Эта стихійная анархія поддерживалась т?мъ, что въ самомъ начал? революціи центральная власть была парализована. Генеральные штаты провозгласили себя Національнымъ собраніемъ, а это собраніе присвоило себ? несмотря на протестъ короля — учредительную власть. Съ этой минуты во Франціи не было бол?е правительственной власти: королевская власть была подорвана, а многоголовое Учредительное собраніе не представляло собою правительства. Такимъ образомъ анархія становилась во Франціи хронической, или, по выраженію Тэна, за стихійной посл?довала анархія, упроченная законодательствомъ. Д?ло въ томъ, что Учредительное собраніе, разрабатывая новую организацію Франціи и оставляя за королемъ и его министрами исполнительную лишило ихъ всякихъ исполнительныхъ органовъ, а всю административную и судебную власть поручило м?стнымъ выборнымъ органамъ, съ весьма слабымъ іерархическимъ подчиненіемъ другъ другу и съ предоставленіемъ муниципалитетамъ, т. е. городскимъ и волостнымъ управамъ, не только зав?дываніе полиціей и городской милиціей, но и распоряженіе м?стными войсковыми отрядами.

Недостатки конституціи 1791 г. были и прежде выставлены на видъ ея критиками, но еще никто изъ нихъ не давалъ такой полной и обоснованной картины внутренней анархіи Франціи, какъ Тэнъ, и никто не выяснилъ такъ уб?дительно, какъ онъ, ея неминуемыя посл?дствія.

Въ государств?, утратившемъ свой центральный органъ, возникаетъ, если оно живуче, новый вм?сто прежняго — лучшій, или худшій. Такъ было и во время французской революціи. Прежніе ея историки, исключительно посвящая свое вниманіе зас?даніямъ законодательныхъ собраній, не зам?чали знаменательнаго факта, — что преобладающая въ государств? сила мало- по-малу сосредоточивалась вн? этихъ собраній. Колыбелью этой, новой силы были политическіе клубы, преимущественно якобинскій. Въ выясненіи и должной оц?нк? этого факта заключается капитальная заслуга Тэна. Съ полнымъ основаніемъ онъ озаглавливаетъ эпохи революціонной исторіи не названіемъ см?нявшихся законодательныхъ собраній, а ролью, съигранною якобинцами: за эпохой анархіи у него сл?дуетъ эпоха завоеванія Франціи якобинцами (la conqu?te jacobine), а за этимъ — эпоха владычества якобинцевъ (le gouvernement jacobin). Въ этихъ отд?лахъ своей исторіи Тэнъ снова становится неутомимымъ изсл?дователемъ, собирающимъ безконечную вереницу фактовъ (les petits faits) для своей исторической картины — роста якобинскаго владычества и его посл?дствій, но эта кропотливая работа снова осв?щается психологическимъ методомъ.

Тэнъ задолго до своего обращенія къ исторіи призналъ якобинца господствующимъ типомъ французской революціи — подобно типу пуританина въ англійской революціи; отсюда необходимость психологическаго объясненія происхожденія этого типа. Зд?сь, въ своей исторіи революціи, онъ и даетъ обстоятельное объясненіе происхожденія этого типа изъ взаимод?йствія психическихъ чертъ и вліянія историческаго момента. Зат?мъ онъ сл?дитъ за постепеннымъ обостреніемъ этого типа, размноженіемъ его и захватомъ власти въ Конвент?, выразившемся въ организаціи чисто якобинскаго Комитета общественнаго спасенія, ознаменовавшаго собою наступленіе систематическаго террора. Посл?дній отд?лъ книги посвященъ характеристик? этого террора и подведенію его итоговъ, при чемъ оказывается, что ужасы гильотины, обращенные преимущественно противъ имущихъ классовъ, представляли собою лишь небольшую часть страданій, обрушившихся на французскій народъ при якобинскомъ владычеств?.

Критическій анализъ, которому Тэнъ подвергаетъ государственныя и соціальныя теоріи якобинства, посредствомъ изложенія ихъ фактическихъ результатовъ, т?мъ вразумительн?е, что онъ противополагаетъ этимъ теоріямъ истинные принципы челов?ческаго общежитія, которые одни лишь въ состояніи предохранить демократію отъ одичанія, отъ состоянія т?хъ дикарей, которые, по словамъ Монтескьё, срубали дерево, чтобы воспользоваться его плодами.

Печатая въ свое время свои критическіе очерки книги Тэна о революціи, я былъ далекъ отъ мысли, что мн? придется быть очевидцемъ аналогическаго потрясенія въ Россіи. Издавая теперь отд?льной книгой эти очерки съ необходимыми дополненіями и изм?неніями, я полагаю, что осв?щеніе, данное Тэномъ французской революціи, им?етъ въ настоящее время для русскихъ читателей новый интересъ, являясь въ то же время осв?щеніемъ и недавно пережитыхъ ими событій. И мы пережили возраставшее за посл?днія десятил?тія революціонное настроеніе, слагавшееся изъ в?ры въ отвлеченныя неясныя теоріи, и изъ идеализаціи политическихъ революцій, основанной на простой подражательности и плохомъ знакомств? съ исторіей, — настроеніе, захватившее даже людей, стоявшихъ близко къ наук? и къ практической общественной д?ятельности. И мы пережили тяжелый политическій кризисъ, когда люди, призванные къ участію въ законодательств?, протянули руки къ правительственной власти и, грозя возстаніемъ и гн?вомъ народа, требовали, чтобы «исполнительная власть» покорилась имъ. На нашихъ глазахъ уже нам?чалась и сила, собиравшаяся опутать Россію своими с?тями на подобіе якобинской организаціи. На другой день посл? объявленія манифеста 17-го октября съ?здъ главныхъ д?ятелей освободительнаго движенія опубликовалъ свой манифестъ, въ которомъ объявилъ «задачей конституціонно-демократической партіи достиженіе Учредительнаго собранія, «при чемъ Государственная Дума можетъ служить для партіи лишь однимъ изъ средствъ на пути къ осуществленію той же ц?ли, съ сохраненіемъ постоянной и т?сной связи съ общимъ ходомъ освободительнаго движенія вн? Думы». — Для достиженія своей ц?ли съ?здъ предначерталъ организовать повсюду губернскіе и порайонные комитеты партіи съ подчиненіемъ ихъ центральному комитету, предоставлявшему себ? общее руководство. Въ воззваніи къ народу центральный комитетъ заявлялъ, что «самъ народъ долженъ черезъ своихъ выборныхъ управлять вс?ми д?лами въ государств?, писать законы и устанавливать порядки». Посл?днее же слово этого воззванія гласило: «А когда придетъ время выбирать народныхъ представителей, надо сд?лать такъ, какъ укажетъ комитетъ партіи, потому что, если д?йствовать вразбродъ, выбирать кому кто приглянется, то никто не попадетъ въ Думу изъ т?хъ, кому надо попасть для пользы народа^{1} — А что могло бы изъ этого выйти, объ этомъ подробно свид?тельствуютъ два тома Тэна о хозяйничаньи якобинцевъ во Франціи. Къ счастью, эти зат?и не осуществились. Въ этомъ отношеніи аналогія между французской революціей и «освободительнымъ движеніемъ» прерывается. Россія вышла изъ смутной годины съ обновленнымъ, повышеннымъ политическимъ строемъ и съ законодательной, об?щающей развитіе экономическаго благосостоянія и культурный подъемъ массы сельскаго населенія. Въ высшей степени характерно при этомъ, что поборники «освободительнаго движенія», во всемъ руководившіеся прим?ромъ революціи 1789 г., отступили отъ нея именно въ этомъ отношеніи. Французская революція была, по крайней м?р? въ своемъ начал?, д?йствительно тельнымъ движеніемъ, избавивши милліоны французскихъ крестьянъ отъ пережитковъ старины и ст?снительныхъ сервитутовъ и сд?лавши ихъ свободными собственниками земли.

Мы заключаемъ наше предисловіе историческимъ воспоминаніемъ, которое можетъ послужить оправданіемъ и самой книги. Посл? террора молодая графиня де Шатенэ, семья которой была одной изъ его жертвъ, встр?тилась въ знакомой семь? въ городк? Шатильон? съ 26-л?тнимъ, молчаливымъ, генераломъ Бонапарте, на пути его въ Парижъ. Между ними завязался разговоръ, продолжавшійся четыре часа. Р?чь коснулась, конечно, и террора. Наполеонъ объяснилъ своей собес?дниц?, что армія была непричастна къ террору, даже мало знала о немъ. Онъ прибавилъ къ этому, что можно д?лать зло, можно даже много его натворить, не будучи на самомъ д?л? злод?емъ; какая нибудь подпись, необдуманно сд?ланная, можетъ стоить жизни многочисленныхъ жертвъ. «Картины, сказалъ онъ, на которыхъ бы развертывалось, въ д?йствіяхъ и сценахъ, зло, проистекшее отъ р?шенія, принятаго необдуманно, вотъ что сл?довало бы часто выставлять передъ глазами людей; и тогда челов?чество находило бы въ нихъ самихъ охрану и уб?жище отъ грозящаго ему зла».

«Тысячи разъ, прибавила разсказчица, эта мысль приходила мн? на память».

В. Герье

Глава первая

Историки Революціи

1. Предшественники Тэна

Самымъ крупнымъ изъ историческихъ событій новаго времени по впечатл?нію, произведенному имъ на современниковъ, и по его посл?дствіямъ для потомковъ, самымъ важнымъ по обширности его вліянія и по практическому его значенію нужно, конечно, признать французскую революцію конца Х?ІІІ-го в?ка; въ отличіе отъ другихъ аналогическихъ по названію явленій въ исторіи Франціи, ее называютъ великой революціей. Это событіе было завершеніемъ всей предшествовавшей исторіи этой страны и послужило основаніемъ для дальн?йшей ея исторіи; оно было причиной возрожденія всей юго-западной части европейскаго материка, внесло новыя идеи и учрежденія въ общеевропейскую жизнь и оставило неизгладимыя черты на современной цивилизаціи. Поэтому, безъ изученія и безъ свободной отъ предразсудковъ оц?нки французской революціи нельзя в?рно понять ни прошлой, ни современной исторіи Франціи, нельзя вникнуть въ причины, опред?лившія исторію значительной части европейскихъ государствъ въ XIX в?к?, нельзя, наконецъ, дать себ? яснаго отчета о движеніи нашей духовной жизни и стоять на уровн? современной цивилизаціи.

Но изученіе и оц?нка историческихъ событій всегда сопряжены съ значительными затрудненіями. Съ литературнымъ и художественнымъ произведеніемъ легко познакомиться; оно представляется ц?льно и непосредственно эстетическому чувству читателя или зрителя. Даже если подступаешь къ нему съ предуб?жденіями, оно постепенно беретъ свое и иногда безсознательно увлекаетъ критика за т?сныя рамки школы или преданій. Историческія же событія представляются наблюдателю не непосредственно; ихъ можно изучать лишь въ зеркал?, въ которомъ они отражаются, т.-е. съ помощью какого-нибудь историческаго сочиненія. Но д?ло въ томъ, что никакое историческое сочиненіе не можетъ быть д?йствительнымъ зеркаломъ событій, т.-е. механическимъ, пассивнымъ отраженіемъ ихъ, ибо всякое сочиненіе есть не только д?ло индивидуальнаго творчества, но и плодъ той эпохи, той теоріи, того міровоззр?нія, подъ вліяніемъ котораго писалъ историкъ. И нигд? это явленіе не обнаруживается такъ ясно, какъ въ литературной исторіи французской революціи. Во вс?хъ зам?чательныхъ сочиненіяхъ объ этомъ событіи мы видимъ посл?довательный отголосокъ т?хъ политическихъ теорій и стремленій, т?хъ надеждъ и настроеній, которыя пережило французское или европейское общество въ XIX в?к?. Кто незнакомъ съ богатой умственной жизнью этого общества, съ вліяніемъ, которое оно им?ло на современныхъ историковъ, и съ интересами, въ виду которыхъ посл?дніе приступали къ своей литературной д?ятельности, — тотъ не будетъ им?ть ключа къ ихъ произведеніямъ. Историческій процессъ, начавшійся съ французской революціи, продолжаетъ совершаться, и каждый моментъ этого процесса отражался въ особомъ опред?ленномъ взгляд? на французскую революцію и различныхъ ея д?ятелей, и служилъ особой точкой отправленія для изв?стныхъ историковъ революціи.

Всл?дствіе этого, для изученія великаго событія, о которомъ мы завели р?чь, недостаточно простого знакомства съ сочиненіями, въ которыхъ оно описано. Необходимо каждое изъ такихъ сочиненій оторвать, такъ сказать, отъ почвы, на которой оно выросло, изучить среду, отразившуюся на историк?, познакомиться съ его идеалами и стремленіями, найти его уголъ зр?нія, чтобы ясно понять распред?леніе св?та и т?ни въ его картин?. Однимъ словомъ, необходимъ критическій разборъ каждаго изъ этихъ произведеній.

Справедливость этихъ зам?чаній легко доказать на каждомъ изъ наибол?е изв?стныхъ сочиненій о французской революціи, на сочиненіяхъ Тьера, Минье, Луи Блана, Мишле, Зибеля, Дю- вержье-де-Горанна и Кине. Вс? названныя зд?сь нами произведенія знаменуютъ собою различныя эпохи, пережитыя французскимъ обществомъ посл? революціи, и отражаютъ на себ? различные моменты внутренней исторіи этого общества отъ возстановленія легитимной монархіи до владычества народнаго избранника, Наполеона III. Вс? авторы приведенныхъ сочиненій (за исключеніемъ автора вышеупомянутой н?мецкой исторіи революціи) принадлежали въ свое время къ оппозиціи, ихъ сочиненія являются, такимъ образомъ, выраженіемъ взглядовъ оппозиціонной части общества, той части, которая своимъ неудовольствіемъ подготовляла предстоявшій переворотъ и которой было суждено господствовать въ посл?довавшемъ зат?мъ період?. Такъ, Тьеръ является представителемъ либеральной журналистики съ революціоннымъ отт?нкомъ, которая сод?йствовала сверженію монархіи легитимизма. Луи Блана и Мишле можно считать представителями двухъ главныхъ оппозиціонныхъ стремленій, подкопавшихъ силу и популярность конституціонной монархіи Людовика-Филиппа — оппозиціи соціалистической и оппозиціи демократическо-республиканской. Наконецъ, сочиненія Дювержье-де-Горанна и Кине, вышедшія въ 1867 и 1866 годахъ, указываютъ на двоякую оппозицію въ французскомъ обществ? противъ безотв?тственнаго представителя народовластія — на оппозицію, исходившую изъ круговъ, оставшихся в?рными преданіямъ парламентарной монархіи, и, съ другой стороны, на оппозицію, желавшую возстановить народовластіе въ республиканскихъ формахъ. При этомъ нельзя не обратить вниманіе на то, что единственное французское сочиненіе, разсматривавшее революцію съ точки зр?нія конституціонной монархіи, вышло въ то время, когда эта монархія перестала существовать во Франціи; да и это сочиненіе представляетъ только сжатый анализъ общаго хода французской революціи, а не посл?довательный разсказъ событій, такъ что за изложеніемъ революціи съ парламентарной точки зр?нія мы должны обратиться къ сочиненію Зибеля, первый томъ котораго вышелъ около того же времени (1853).

Всл?дствіе такой солидарности названныхъ историковъ съ изв?стными стремленіями современнаго имъ общества, задача ихъ очень усложнилась. Каждый изъ нихъ им?лъ въ виду не только событія и людей прошлаго, но, можно сказать, столько же людей настоящаго, и желалъ воспользоваться историческимъ матеріаломъ, чтобы дать урокъ современникамъ, ободрить однихъ, запугать другихъ. Такъ, Тьеръ и Минье желали доказать господствовавшимъ легитимистамъ, что революція — не заблужденіе и не преступленіе, что якобинская диктатура была вызвана борьбой съ внутреннею реакціей и иностраннымъ нашествіемъ, и что ужасы террора были спасеніемъ Франціи. Луи Бланъ стремился доказать способомъ гегелевской діалектики, что исторія челов?чества ведетъ къ установленію коммунизма, что французская революція была началомъ новой блаженной эры, и что т? изъ вождей революціи, которые наибол?е сд?лали для осуществленія братскаго идеала, должны считаться благод?телями челов?чества. Вдохновленная книга Мишле является реакціей республиканскаго идеализма противъ кровавой диктатуры, и реакціей демократическаго народничества противъ аристократіи вождей. Въ его изображеніи революція представлена стремительнымъ потокомъ, ринувшимся изъ н?дръ народной жизни, поднимавшимъ и уносившимъ по своей вол? честолюбивыхъ маріонетокъ, думавшихъ управлять потокомъ по своимъ узкимъ взглядамъ — и на счетъ этихъ «маріонетокъ» отнесено въ изложеніи Мишле все кровавое, все своекорыстное, все, что оскорбляетъ приверженца гуманности и свободы.

Наконецъ, историки, преданные принципамъ парламентарной монархіи, изучали революцію для того, чтобы изсл?довать основаніе и условія конституціоннаго порядка, и показать, по какимъ причинамъ и всл?дствіе какихъ ошибокъ этотъ порядокъ не установился во Франціи въ конц? Х?ІІІ-го в?ка. Сочиненіе Зибеля им?ло, кром? того, задачею выяснить истинное отношеніе революціонной Франціи къ остальной Европ? и, вопреки ув?реніямъ французскихъ историковъ, доказать, что ужасы якобинской диктатуры были излишними, такъ какъ не Европа угрожала Франціи, а революція вызвала на борьбу Европу, и что не терроръ спасъ Францію, такъ какъ европейская коалиція потерп?ла неудачу не всл?дствіе пораженія, а всл?дствіе разлада союзниковъ, противоположности ихъ интересовъ и неспособности вождей.

Уже это краткое указаніе основной задачи вышеупомянутыхъ историковъ даетъ возможность представить себ?, какъ своеобразно долженъ былъ сложиться у каждаго изъ нихъ общій взглядъ на революцію, и какъ, всл?дствіе этого, въ ихъ сочиненіяхъ изв?стныя стороны и вопросы должны были выступить на первый планъ, другіе, напротивъ, стушевываться, н?которые д?ятели оказаться героями, другіе же встр?тили равнодушіе или строгое осужденіе. Такъ, героями Тьера становятся вс? энергическіе сподвижники революціи — организаторы, ум?вшіе воспользоваться властью, и поб?доносные полководцы, покрывшіе славой возродившуюся Францію; героями Луи Блана — іеро- фанты, постигнувшіе тайну исторіи, и жрецы новаго порядка, не дрогнувшіе передъ кровью и жертвами; любимцемъ конституціонныхъ историковъ долженъ былъ сд?латься тотъ, кто одинъ постигъ истинныя условія порядка, примиряющаго свободу съ монархіей, и кто одинъ былъ способенъ руководить революціей и остановить ее во-время — графъ Мирабо; героемъ же исторической поэмы Мишле является какой-то сказочный богатырь, безплотный и неосязаемый для читателя, но везд? присущій и всемощный — французскій народъ, безъ вождей, безъ партій, безъ аристократическихъ и образованныхъ слоевъ, вдохновленный какъ бы единою думой.

Такимъ образомъ, сочиненія вс?хъ названныхъ историковъ, преимущественно же т?, которыя написаны до 1848 года, отличаются бол?е или мен?е одною общею чертой — апологетическимъ характеромъ изложенія. Ц?лью каждаго изъ историковъ была защита какой-нибудь идеи или партіи въ исторіи революціи, защита, становившаяся въ то же время обвиненіемъ противниковъ той идеи или той партіи, которыя пользовались сочувствіемъ автора; изъ этой ц?ли, дал?е, вытекала необходимость объяснить, почему такая-то идея или партія, несмотря на свою правоту, не восторжествовала или пала посл? кратковременнаго торжества. Такое отношеніе историка къ своей задач? им?ло свое основаніе и изв?стную ц?лесообразность. Оно вызывалось какимъ-нибудь практическимъ вопросомъ, занимавшимъ современное общество, или желаніемъ историка противод?йствовать какимъ-нибудь предразсудкамъ и ложнымъ взглядамъ, распространившимся насчетъ революціи или изв?стныхъ д?ятелей той эпохи.

Между т?мъ французская революція, какъ и всякое другое историческое событіе, требовала прежде всего объективнаго научнаго изученія. Различныя субъективныя воззр?нія на революцію — хотя, конечно, никогда не утратятъ вполн? своего значенія, — должны уступить все бол?е и бол?е м?ста чисто научному разсмотр?нію, которое одно можетъ привести къ единству разнор?чивыя и нер?дко противоположныя мн?нія, привести, такъ сказать, къ одному знаменателю различныя субъективныя воззр?нія, дать изв?стное м?рило для оц?нки ихъ. Научное же разсмотр?ніе французской революціи прежде всего обусловливается требованіемъ, чтобы изучалась она какъ историческое событіе, корни котораго теряются въ глубин? предшествовавшихъ в?ковъ, ходъ, характеръ и ц?ль котораго опред?ляются ходомъ и свойствомъ всей исторіи французскаго народа. Только когда будетъ достаточно выяснена вся связь между революціей и произведшей ее исторіею, можно будетъ съ н?которою ув?ренностью опред?лить вліяніе второстепенныхъ ея элементовъ, которые давали ей изв?стный историческій колоритъ, и взв?сить значеніе т?хъ бол?е или мен?е случайныхъ обстоятельствъ, которыя видоизм?няли основной ходъ революціи. Только тогда можно будетъ съ достаточною объективностью оц?нивать идеи, стремленія и всю индивидуальную д?ятельность вождей и жертвъ революціи, можно будетъ судить о настоящихъ причинахъ усп?ха и гибели той или другой партіи, — снимать осужденіе, произносить приговоры и взв?шивать м?ру личной отв?тственности.

Итакъ, научная постановка исторіографіи французской революціи зависитъ отъ сознанія т?сной связи между этимъ событіемъ и предшествовавшей ему исторіей. А этому сознанію чрезвычайно м?шало укоренившееся глубоко уб?жденіе, что революція была полнымъ разрывомъ съ прошлымъ, что Франція посл? 1789 года не представляетъ ничего общаго съ Франціей при старой монархіи. Такое уб?жденіе сложилось не только подъ впечатл?ніемъ страшныхъ потрясеній и коренныхъ перем?нъ, посл?довавшихъ во всей Европ? всл?дъ за переворотомъ 1789 года, но было главнымъ образомъ сл?дствіемъ того энтузіазма, который воодушевлялъ и самихъ д?ятелей французской революціи, и ихъ современниковъ. Благодаря этому энтузіазму, охватившему съ такою порывистой силой такую обширную массу людей различныхъ классовъ и національностей, на французскую революцію стали смотр?ть, какъ на источникъ обновленія и новой жизни — не только для Франціи, но и для всего челов?чества. Этотъ взглядъ разд?ляли съ французами многіе изъ политическихъ противниковъ ихъ; вспомнимъ слова, сказанныя уже немолодымъ въ то время Гёте прусскимъ офицерамъ въ критическій день отступленія прусской арміи передъ революціонными войсками у Вальми: «Сегодня начинается новая эра для челов?чества; вы, господа, можете сказать, что присутствовали при ея зарожденіи».

Ч?мъ сильн?е было одушевленіе, вызванное революціей, и ч?мъ, съ другой стороны, было глубже ожесточеніе противъ нея, т?мъ мен?е какъ приверженцы, такъ и враги ея были расположены отыскивать ея связь съ прошедшимъ, объяснять ее предшествовавшимъ историческимъ развитіемъ — одни изъ опасенія умалить заслуги революціи, другіе — изъ страха оправдать ее. Но по м?р? удаленія отъ событій 1789 года, по м?р? охлажденія революціоннаго энтузіазма и забвенія страданій и попранныхъ революціей интересовъ, должна была постепенно проявиться потребность изучать французскую революцію съ исторической точки зр?нія. Приведеніе этой потребности къ ясному сознанію есть безсмертная заслуга Токвиля. Онъ доказывалъ, что французская революція представляетъ собою не столько разрывъ съ историческимъ прошедшимъ Франціи, сколько посл?довательное его завершеніе и дальн?йшее его развитіе въ данномъ искони направленіи. Это положеніе, которое въ настоящее время можно принять трюизмомъ, им?ло въ свое время значеніе великаго научнаго открытія. Заслуга Токвиля въ этомъ отношеніи такъ значительна, что съ его сочиненія: «Старый порядокъ и революція», вышедшаго въ 1856 году, можно начать новый періодъ въ исторіографіи французской революціи. Впрочемъ, основная идея этого сочиненія, им?вшаго такое вліяніе на изученіе революціи — идея объ исторической преемственности французской революціи — была высказана Токвилемъ еще за 20 л?тъ предъ т?мъ, правда, въ стать?, написанной для иностраннаго журнала и мало изв?стной во Франціи^{3}. Идея о преемственности французской революціи, о неразрывной связи историческаго движенія въ до-революціонной и обновленной Франціи, эта идея, безъ которой невозможно настоящее пониманіе ни исторіи Франціи, ни значенія революціи, навсегда будетъ связана съ именемъ Токвиля; но справедливость требуетъ не упускать изъ виду, что одновременно съ нимъ и другіе ученые направляли свои изсл?дованія къ разъясненію т?хъ же мыслей. Сознаніе въ необходимости изучать французскую революцію въ связи съ предшествовавшей исторіею подготовлялось двумя различными стремленіями исторической науки во Франціи. Съ одной стороны, ученые, изучавшіе раннія эпохи французской исторіи, стали подм?чать родственныя, аналогическія черты между н?которыми событіями этихъ эпохъ и великой революціей и стали сл?дить за ростомъ того политическаго элемента, который произвелъ переворотъ 1789 года. Съ другой стороны, писатели, изучавшіе революцію или общество, непосредственно вышедшее изъ нея, раскрывали въ посл?днемъ черты, стремленія и идеи, чрезвычайно сходныя съ состояніемъ, съ стремленіями и понятіями общества въ предшествовавшій періодъ. Въ первомъ отношеніи особенное вниманіе сл?дуетъ обратить на изсл?дованія Огюстена Тьерри, преимущественно же на его сочиненіе: «Essai sur l'Histoire de la Formation et du Progr?s du Tiers Etat», вышедшее въ 1853 году; во второмъ отношеніи — на непосредственнаго предшественника Токвиля — Родо. Задолго до книги Токвиля, — о «Старомъ порядк?», появилось сочиненіе Родо о томъ же предмет?, въ которомъ въ первый разъ устройство и положеніе до-революціонной Франціи подверглись серьёзному историческому анализу ^{4}). Авторъ этого сочиненія пріобр?лъ изв?стность какъ горячій защитникъ того же принципа децентрализаціи и м?стной свободы, который составлялъ задушевную ц?ль вс?хъ стремленій и научныхъ занятій Токвиля. Родо не только считалъ, подобно Токвилю, децентрализацію необходимымъ условіемъ для установленія свободы, но и единственнымъ средствомъ для достиженія въ будущемъ величія со стороны Франціи, которая по его мн?нію низко пала. Глубокій интересъ къ вопросу о централизаціи и ея историческому развитію во Франціи навелъ какъ Токвиля, такъ и Родо на изученіе старой монархіи и ея борьбы съ феодальными остатками м?стной самостоятельности; но если знаменитый авторъ «Демократіи въ Америк?» при этомъ держится на строго научной почв?, и у него только изр?дка пробивается элегическое сожал?ніе о погибшемъ стро?, заключавшемъ въ себ? среди феодальныхъ развалинъ зародыши свободныхъ учрежденій, Родо увлеченъ тенденціей за пред?лы научнаго безпристрастія, и, см?шивая рутинную и эгоистическую привязанность къ привилегіямъ, сохранившимся отъ феодальной раздробленности, съ стремленіями къ свобод? и м?стному самоуправленію, нер?дко подаетъ руку писателямъ-легитимистамъ, которые проводятъ мысль, что революція была гибельна для свободы, ибо разрушила учрежденія, заключавшія въ себ? богатые задатки для развитія политической и м?стной свободы.

Посл? выхода сочиненія Токвиля о «Старомъ порядк?», интересъ къ этому предмету еще бол?е усилился и вызвалъ н?сколько изсл?дованій въ томъ же направленіи. Укажемъ на сочиненіе Буато^{5} о «Состояніи Франціи до 1789 года», вышедшее въ 1861 году, авторъ котораго старается, по сл?дамъ Токвиля, просл?дить развитіе централизаціи при старомъ порядк? и описать ея органы и учрежденія, но съ большимъ сочувствіемъ къ ней, доказывая, въ противоположность своему предшественнику Родо, несостоятельность историческихъ учрежденій, сохранившихся до XVIII в?ка. Особенное значеніе им?ютъ, кром? того, въ сочиненіи Буато т? главы, въ которыхъ авторъ подвергъ тщательному изученію, на основаніи статистическихъ данныхъ, состояніе духовенства и религіозныхъ корпорацій во Франціи при Людовикахъ XV и XVI.

Изученіе французскаго общества передъ самой революціей, его политическихъ идеаловъ и стремленій, его надеждъ, жалобъ и требованій, составляетъ предметъ сочиненія Шассена о «Дух? Революціи» ^{6}). Авторъ его задался мыслью охарактеризовать Францію наканун? революціи съ помощью инструкцій и полномочій, данныхъ избирателями депутатамъ, отправлявшимся въ собраніе генеральныхъ штатовъ; но онъ не ограничился этимъ, а частыми отступленіями объясняетъ различныя черты французскаго народа и правительства, отразившіяся потомъ на ход? самой революціи, напр., пренебреженіе къ индивидуальной свобод?, вліяніе мелкой провинціальной интеллигенціи — стряпчихъ, нотаріусовъ и т. и. — на простой народъ и пр. Наконецъ, мы считаемъ необходимымъ упомянуть о спеціальномъ сочиненіи, о «Провинціальныхъ собраніяхъ при Людовик? XVI», Леонса де-Лаверня, пріобр?тшаго изв?стность своимъ изсл?дованіемъ о вліяніи революціи на положеніе французскаго землед?лія. Сочиненіе Лаверня, написанное на основаніи протоколовъ этихъ провинціальныхъ собраній, чрезвычайно поучительно, во-первыхъ потому, что очень наглядно рисуетъ экономическое состояніе провинцій и недостатки м?стной администраціи; во-вторыхъ, представляетъ въ новомъ св?т? привилегированные классы наканун? революціи — ихъ либерализмъ, готовность къ жертвамъ и охоту заниматься м?стной администраціей. Неудивительно, что авторъ увлекся привлекательной картиной, имъ нарисованной, и слишкомъ поддался в?р? въ жизненность и способность къ улучшенію стараго режима.

Подъ вліяніемъ такихъ изсл?дованій прежнее пренебреженіе къ историческому способу объясненія, прежнія догматическія или полемическія воззр?нія на революцію должны были все бол?е и бол?е уступать м?сто бол?е строгому, научному методу. Не въ однихъ только спеціальныхъ сочиненіяхъ стало проявляться желаніе пролить св?тъ на революцію посредствомъ изученія старой Франціи, но самые историки революціи все бол?е и бол?е проникались уб?жденіемъ въ необходимости завязать историческую нить, прерванную ихъ предшественниками, и искать точку опоры для своего изложенія не въ догматическихъ и политическихъ принципахъ, а въ генетическомъ метод? изложенія. Если первые историки революціи исходятъ изъ мн?нія, что революція порождена злоупотребленіями, промахами и даже преступленіями правительственныхъ лицъ эпохи Людовиковъ XV и XVI, и довольствуются т?мъ, что въ вид? введенія къ своему разсказу н?сколькими р?зкими штрихами набрасываютъ картину финансоваго кризиса, придворной расточительности и аристократическихъ предразсудковъ, то сл?дующіе за ними историки даютъ все бол?е и бол?е м?ста этому введенію и захватываютъ все глубже и глубже явленія, вызвавшія революцію и опред?лившіяся ходъ и характеръ. Интересно, напр., сравнить краткій очеркъ «нравственнаго и политическаго состоянія Франціи въ конц? XVIII в.», съ котораго Тьеръ начинаетъ свое изложеніе французской революціи, похожій скор?е на зав?су, скрывающую отъ нетерп?ливаго зрителя начало захватывающей драмы, ч?мъ на историческое введеніе — съ т?мъ тщательнымъ научнымъ изсл?дованіемъ, съ помощью котораго Зибель подготовляетъ читателя къ пониманію изучаемаго имъ переворота. Не довольствуясь сжатымъ, но чрезвычайно поучительнымъ описаніемъ экономическаго состоянія, поземельной собственности и администраціи наканун? революціи, Зибель разсматриваетъ ее какъ звено въ величественномъ историческомъ процесс?, общемъ всей западной Европ?, начиная съ эпохи реформаціи. Такой пріемъ, конечно, совершенно понятенъ со стороны ученаго, вышедшаго изъ школы, воспитанной на философіи и привыкшей къ универсальному пониманію явленій и въ то же время къ критическому объективному методу; онъ вполн? естествененъ со стороны иностраннаго историка, не принадлежащаго ни къ одной изъ партій, спорящихъ изъ-за насл?дія революціи; но подобное явленіе встр?чаемъ мы и среди французской исторіографіи, если сопоставимъ раннихъ историковъ революціи съ поздн?йшими. Мы зам?чаемъ желаніе справляться съ исторіею, или ссылаться на нее даже у такихъ писателей, которые — по своей ближайшей ц?ли или по характеру своего ума — склонны къ догматическимъ разсужденіямъ и отвлеченнымъ пріемамъ. Очень поучительно въ этомъ отношеніи сочиненіе Кине и сравненіе его пріемовъ съ пріемами Мишле, съ которымъ у него такъ много общаго въ политическихъ уб?жденіяхъ и въ основномъ взгляд? на революцію. Мишле, какъ изв?стно, написалъ среднев?ковую исторію Франціи, которую во многихъ отношеніяхъ можно назвать классической; онъ обладаетъ необыкновенною способностью вживаться въ эпоху и посредствомъ богатаго воображенія воспроизводить ее передъ читателемъ во всемъ ея историческомъ колорит?; т?мъ не мен?е, когда онъ приступилъ къ эпох? революціи, онъ такъ увлекся ею, что все прошедшее Франціи задернулось передъ нимъ какъ бы густою зав?сой; если онъ касается его, то только для того, чтобы показать всю противоположность его принциповъ жизненному духу новой эры. Онъ говоритъ, напр., о христіанств?, какъ о религіи до-революціонной Франціи; революція, по его мн?нію, исходитъ изъ началъ, діаметрально-противоположныхъ тому, что онъ считаетъ сущностью христіанства. Совершенно иначе смотритъ Кине на связь революціи и начавшагося съ нея историческаго періода съ до-революціонной эпохой. Конечно, на него въ этомъ отношеніи им?ло сильное вліяніе разочарованіе революціей 1848 года и трагическая судьба второй республики, завершившаяся въ промежутокъ между сочиненіями двухъ друзей. Кине обратился къ изученію первой революціи не для того, чтобы съ юношескимъ энтузіазмомъ Мишле ее идеализировать, а чтобы «открыть и познать, почему столько и такихъ безм?рныхъ усилій, столько принесенныхъ жертвъ, такая чудовищная трата людей оставили посл? себя такіе еще несовершенные и уродливые результаты»? Его отв?тъ заключается въ томъ, что главная вина на сторон? старой Франціи.

Онъ вооружается противъ писателей, которые не принимали въ разсчетъ вс?хъ преградъ, поставленныхъ этой до-революціонной Франціей на пути развитія новой, и которые поэтому вид?ли «по сю сторону 1789 года одну только ложь, а по ту — одну только правду». Но каково бы ни было его побужденіе, Кине не хочетъ допустить, чтобы 1789 годъ представлялся какими-то непроходимыми «Пиренеями». Онъ вооружается противъ пріема д?лать изъ революціи «изолированный пунктъ во времени безъ отношенія къ прошедшему — эпоху, колеблющуюся въ пустомъ пространств?, не прикр?пленную къ предшествовавшимъ эпохамъ», а потомъ привлекать къ отв?тственности «челов?ческій духъ», какъ-будто онъ виновенъ въ этомъ ненормальномъ зр?лищ?. «Революція, — говоритъ Кине, — какъ всякое другое событіе, въ связи съ т?мъ, что ей предшествовало; она находится подъ бременемъ прошлаго. Часто она его воспроизводитъ, даже когда борется съ нимъ. Не вид?ть этой связи, — значитъ, отрицать самую душу исторіи».

Вліяніе историческаго метода еще бол?е отразилось на сочиненіи знаменитаго бельгійскаго историка-философа Лорана. Этотъ ученый, просл?дившій съ изумительной начитанностью и неизм?нной бодростью мысли весь необъятный процессъ развитія челов?чества отъ первыхъ зачатковъ гражданственности, въ Индіи и Египт? до нашихъ дней, не могъ не воспользоваться уроками исторіи, когда приступилъ къ изложенію революціи. Притомъ его принадлежность къ бельгійскому народу, его, такъ сказать, международное положеніе должно было его предрасполагать къ бол?е безпристрастному, объективному воззр?нію и избавить отъ н?которыхъ патріотическихъ увлеченій французскихъ историковъ. Такъ напр., останавливаясь надъ вопросомъ, почему революція не им?ла результатомъ установленіе свободы, онъ указываетъ на то, что стремленіе къ равенству, къ народовластію въ смысл? господства массъ, получило преобладаніе надъ стремленіемъ къ обезпеченію индивидуальной свободы, которое въ начал? революціи выразилось въ деклараціи правъ челов?ка, и объясняетъ это т?мъ, что латинскій или галло-римскій элементъ французскаго народа, пропитанный преданіемъ демократической имперіи Рима, взялъ перев?съ надъ элементомъ индивидуальной свободы, внесеннымъ германскими завоевателями. Такимъ образомъ, Лоранъ, разбирая элементы обоготворяемой имъ революціи, относитъ лучшій и плодотворн?йшій изъ этихъ элементовъ на долю вліянія германской расы, которое совершенно отрицается или порицается современными французскими историками, конечно, не всл?дствіе научныхъ мотивовъ. Лорана въ этомъ случа? нельзя осуждать за слишкомъ р?зкое разграниченіе характеровъ расы; онъ не только им?лъ за себя авторитетъ Монтескьё и другихъ историковъ XVIII стол?тія, но демократическихъ историковъ ХІХ-го в?ка, которые, прославляя уравнивавшую д?ятельностъ королевской власти и ея союзъ съ демократіей, вид?ли въ ихъ борьб? съ феодальной аристократіей противод?йствіе туземнаго гальскаго элемента чуждому — германскому, и готовы были повторить возгласы Сіеза, предлагавшаго прогнать варваровъ назадъ въ ихъ зарейнскія дебри.

Но, съ другой стороны, доктрина, что прогрессивное развитіе челов?чества ведетъ къ превращенію христіанства въ теизмъ и гуманитарную религію будущаго, — доктрина, которой придерживается Лоранъ и которая находитъ обильную пищу въ м?стныхъ бельгійскихъ условіяхъ, — увлекла его до тенденціозной разработки французской революціи. Бельгія была обязана этой революціи своимъ обновленіемъ, но, всл?дствіе большей прочности ея среднев?ковыхъ учрежденій, бурный переворотъ раскололъ, такъ сказать, эту страну и ея населеніе на дв? равныя враждебныя части, — либеральную, которая любитъ французскую революцію, какъ свою колыбель, — и клерикальную, которая ненавидитъ ее главнымъ образомъ какъ манифестацію анти-религіознаго духа. Такъ какъ все направленіе правительственной д?ятельности въ стран? зависитъ отъ хода этой борьбы, то понятно, что либералы Бельгіи подчиняютъ торжеству надъ клерикализмомъ вс? прочіе интересы. И для Лорана исторія революціи служитъ главнымъ образомъ оружіемъ противъ опаснаго врага. Защищая революцію или критикуя ее, онъ постоянно им?етъ въ виду зоркое око бельгійскихъ клерикаловъ, которые бол?е, ч?мъ гд?-либо, овлад?ли печатью и воспитаніемъ молодежи. При такомъ положеніи д?ла н?тъ м?ста для объективной точки зр?нія.

Въ одномъ только Лоранъ соглашается съ своими противниками, а именно въ томъ, что революція была выраженіемъ философскаго анти-христіанскаго духа, и онъ возвращается къ воззр?ніямъ французскихъ писателей Х?ІІІ-го в?ка, которые вид?ли въ борьб? съ церковью свою главную задачу.

Всл?дствіе этого у Лорана н?тъ достаточно досуга и охоты, чтобы обращаться къ исторіи, предшествующей революціонной эпох?, и даже тамъ, гд? онъ приб?гаетъ къ историческимъ объясненіямъ, они не всегда удовлетворительны. Такъ наприм?ръ, хотя онъ и р?зко протестуетъ противъ преувеличенія со стороны историковъ вліянія климата и расы на духовное развитіе народовъ^{8}, — однако онъ самъ сводитъ противоположность деспотическаго народовластія и индивидуальной свободы къ различію духа галло-римской и германской расъ, не обращая достаточнаго вниманія на общій ходъ французской исторіи, враждебный развитію индивидуальной свободы.

Лоранъ отчасти правъ, объясняя ненависть къ французскому дворянству во время революціи и необузданность демократической реакціи характеромъ этого дворянства, но онъ не указываетъ, подъ вліяніемъ какихъ историческихъ условій образовалась французская аристократія, и почему у дворянъ «властолюбіе и презр?ніе къ низшимъ сословіямъ были гораздо сильн?е, ч?мъ любовь къ свобод?».

Отлично выясняетъ Лоранъ характеръ королевской власти во Франціи и предостерегаетъ читателей отъ односторонности уважаемаго имъ Огюстена Тьерри, «напрасно прославлявшаго старинныхъ королей, какъ защитниковъ равенства, какъ представителей парода, для него только трудившихся, тогда какъ единственной ц?лью ихъ была власть. Въ другомъ м?ст? своего сочиненія Лоранъ выражаетъ сожал?ніе, что короли не посл?довали сов?тамъ философовъ. «Если бы королевская власть, — говоритъ Лоранъ, — послушалась этихъ врачей и пророковъ, она предотвратила бы революцію, отм?нивши злоупотребленія стараго порядка», какъ будто сущность того историческаго переворота, который обнаружился въ революціи, заключался только въ отм?н? злоупотребленій, а не въ перем?щеніи власти. Несмотря однако на н?которыя недомолвки и отступленія отъ историческаго метода въ угоду доктрин?, сочиненіе Лорана представляетъ р?дкое соединеніе философскаго и историческаго объясненія французской революціи и можетъ служить уб?дительнымъ доказательствомъ необходимости объяснять это событіе генетически.

2. Тэнъ и революція 1789 года

Изъ нашего краткаго обзора исторіографіи французской революціи читатель можетъ уб?диться, что въ ней преобладала идеализація революціи вообще, или изв?стныхъ ея д?ятелей. Эта идеализація революціи проистекала изъ политическихъ страстей и служила орудіемъ политическихъ партій. Подъ ея вліяніемъ молодые французы уже въ школ? становились поклонниками революціи 1789 года. Молодой Тэнъ въ этомъ отношеніи представляетъ собою зам?чательное и р?дкое исключеніе. Даже въ вихр? революціи 1848 года Тэнъ, несмотря на свою молодость, сохранилъ полное самообладаніе. — «Когда въ 1849 года, бывши двадцати-одного года, я очутился избирателемъ, — пишетъ Тэнъ, — я былъ въ крайнемъ затрудненіи: мн? приходилось выбирать 15 или 20 депутатовъ, и, сверхъ того, по французскому обычаю, я долженъ былъ не только избирать лица, но и выбирать между политическими системами. Мн? предлагали сд?латься роялистомъ или республиканцемъ, демократомъ или консерваторомъ, соціалистомъ или бонапартистомъ; я не принадлежалъ ни къ какой партіи, я просто не им?лъ никакого взгляда и иногда я завидовалъ вс?мъ этимъ уб?жденнымъ людямъ».

Не равнодушіе высказалось въ этомъ признаніи Тэна. Его осторожность обусловливалась его аналитическимъ умомъ, его потребностью отчетливаго мышленія и въ особенности его жаждой научнаго знанія. Предметомъ его научной любознательности была въ первое время область литературнаго и художественнаго творчества челов?ка. Его не удовлетворялъ господствовавшій до него способъ литературной и художественной критики. Онъ вид?лъ въ проявленіяхъ этой критики личный произволъ и господство субъективныхъ вкусовъ. Онъ былъ уб?жденъ, что какъ все въ природ?, такъ и творчество челов?ка въ слов? и въ искусств? совершается по опред?леннымъ законамъ, и ему хот?лось выяснить эти законы.

Ц?лый рядъ блестящихъ трудовъ посвятилъ онъ этой задач? и при этомъ уб?дился, что въ основаніи вс?хъ подобныхъ изсл?дованій должна быть положена психологія, и именно опытная психологія. Онъ принялся ее изучать и въ 1870 году выпустилъ свое сочиненіе «Объ ум?» — (l’Intelligence). Окончивши этотъ трудъ, онъ отправился въ Германію для ея изученія. Онъ былъ особеннымъ поклонникомъ Гёте и Гегеля. Но возгор?вшаяся л?томъ франко-прусская война заставила его вернуться и о продолженіи начатаго имъ труда нечего было и думать. Катастрофа, разразившаяся надъ Франціей, глубоко потрясла Тэна. Когда Парижу стала грозить опасность, Тэнъ выразилъ желаніе вступить въ національную гвардію, но военные врачи не приняли его по состоянію его здоровья. Онъ нашелъ возможность служить своему отечеству другимъ способомъ — перомъ публициста. Возникшій по заключеніи мира вопросъ о государственной организаціи Франціи побудилъ Тэна заняться внутренней политикой, конечно- научнымъ образомъ. Разыгравшаяся на глазахъ Тэна парижская коммуна и опасность, которой она подвергала Францію, окончательно сосредоточили вс? его мысли и заботы на изученіи недуговъ современной ему Франціи и выясненіи причинъ этихъ недуговъ. Такъ зародилась у него мысль о его знаменитомъ труд? — «Les Origines de la France contemporaine» — и онъ сд?лался историкомъ. «Въ 1871 году, — писалъ онъ н?сколько л?тъ спустя въ одномъ частномъ письм?, — чтобы уплатить мой долгъ (отечеству) и принести посильную пользу, я сталъ вглядываться ближе въ нашу современную исторію и пос?щать архивы». Его тревожилъ исходъ происходившей на его глазахъ борьбы партій и обнаружившееся въ ней вредное вліяніе всеобщей подачи голосовъ: «Ея одной уже достаточно, чтобы разрушить Францію». Но не эта только наклонность къ «эгалитарной» демократіи пугала Тэна. «Самая суть ума и характера французовъ» въ его глазахъ представляла тревожные симптомы. «Они не склонны къ вниманію, къ пристальному изученію. Они хотятъ, чтобы сейчасъ имъ все было ясно, хотя бы съ рискомъ впасть въ ошибку. Они любятъ витать высоко, хотя бы въ пустомъ пространств?. Они не обладаютъ достаточной дозой памяти и воображенія, чтобъ вид?ть детали, обстоятельства, громадную сложность живой д?йствительности. Они словолюбивы и склонны къ риторик?. Къ тому же они тщеславны, и имъ больно признаться въ своемъ нев?д?ніи или некомпетентности. Когда имъ что-нибудь приблизительно знакомо, они воображаютъ, что имъ, сверхъ того, изв?стно и все остальное».

Эти недостатки національнаго характера поддерживались ложнымъ школьнымъ воспитаніемъ. Молодые люди, говоритъ Тэнъ, произносящіе въ класс? риторики р?чи, и въ класс? философіи пишущіе «разсужденія, усваиваютъ привычку выводить все а priori. Юридическій факультетъ продолжаетъ развивать этотъ дедуктивный методъ. Никогда у насъ право не выводится изъ реальной исторіи или изъ нравовъ даннаго народа. Эта наклонность къ дедуктивному методу популяризуется журнализмомъ. Н?тъ ничего легче, какъ написать газетную статью, исходя изъ отвлеченнаго принципа и развивая его посл?дствія. Даже невозможно иначе писать статьи. Всякая статья должна быть утвердительна и приводить къ категоричному выводу. Только тогда ее читаютъ.

«А къ этому присоединяются недостатки м?стныхъ учрежденій. Всл?дствіе ненормальной организаціи муниципальнаго порядка (городскихъ и земскихъ учрежденій), индивидуумъ у насъ лишенъ того первоначальнаго политическаго воспитанія, которое ему предоставляетъ Швейцарія, Англія, Бельгія. Наша политическая и административная система даетъ ему вс? права и отнимаетъ у него всякую возможность прим?нять ихъ. Оттого у него громадныя претензіи и полная политическая неспособность. Ученикъ Итонскаго колледжа, дровос?къ въ Иллинойс? больше смыслятъ въ политик?, ч?мъ большинство нашихъ депутатовъ»^{9}.

Ч?мъ жив?е Тэнъ ощущалъ недуги современной ему Франціи, т?мъ настойчив?е становилось его желаніе изсл?довать въ прошломъ ихъ причины. Онъ над?ялся, что его изсл?дованіе будетъ им?ть значеніе консультаціи при постели больного. Чтобы леченіе им?ло усп?хъ, нужно, чтобъ больной сознавалъ свой недугъ. Это сознаніе отниметъ у него охоту искать новыхъ потрясеній.

Тэнъ в?рилъ въ поб?доносную силу науки и знанія, в?рилъ, что строго научный методъ превратитъ и политику въ точную науку. Онъ ставилъ себ? ц?лью внести посильный вкладъ въ тотъ рядъ изсл?дованій, которыя «по прошествіи полув?ка позволятъ благонам?реннымъ людямъ пойти дал?е чувствительныхъ впечатл?ній или эгоистическихъ вождел?ній въ общественной жизни отечества».

Полный надеждъ на торжество точной науки въ д?л? устроенія челов?ческой жизни, Тэнъ восклицалъ: «Законный владыка міра и будущаго не то, что въ 1789 году называли «Разумомъ» (la Raison), а то, что въ 1878 году разум?ютъ подъ «Наукою».

Тэнъ могъ т?мъ бол?е разсчитывать на плодотворность научнаго изсл?дованія прошлаго Франціи, что совершенно разочаровался въ достов?рности наибол?е популярныхъ историковъ революціи — Тьера и Мишле. О первомъ онъ писалъ графу Мартелю, приславшему ему свое сочиненіе о Тьер?^{10}: «Вы обнаружили его способъ работать безъ точныхъ копій документовъ, безъ собственноручныхъ и опред?ленныхъ зам?токъ, лишь по памяти или на основаніи отзыва своего секретаря, съ потребностью быстро достигнуть общаго эффекта, составить пов?ствованіе по вкусу массы читателей, съ привычкой не взв?шивать словъ, довольствоваться приблизительной в?рностью выраженій, съ очень благоразумной предосторожностью не вставлять въ свой текстъ буквальныхъ цитатъ изъ источниковъ, съ м?щанскимъ пристрастіемъ къ словамъ возвышеннымъ и неопред?леннымъ, къ ложному приличію, съ безцеремонностью и беззаст?нчивостью импровизатора, всегда готоваго и всегда банальнаго».

Въ другой разъ Тэнъ писалъ: «Я справлялся у людей, которые знакомы съ способомъ работы Тьера; онъ, повидимому, самъ читалъ мало, заставлялъ читать другихъ и часто довольствовался ихъ извлеченіемъ (r?sum?); его главной заботою было создать въ голов? пов?ствованіе б?глое, легкое, пріятное; усп?вши въ этомъ, онъ вечеромъ передавалъ его Минье или Бартелеми Сентъ-Илеру, зат?мъ диктовалъ его ораторскимъ пошибомъ, какъ докладъ съ трибуны, или разсказъ въ салон?, сокращая, закругляя, подчиняя точную истину потребности пріятнаго и яснаго разсказа. Необходимо было бы пров?рить его анекдоты».

Тэнъ высоко ставилъ Мишле, какъ писателя, и посвятилъ ему очень сочувственную статью. Но онъ былъ очень невысокаго мн?нія о его исторіи революціи, познакомившись съ ней ближе: «Я им?лъ случай уб?диться, пров?ривъ ихъ по документамъ, что н?которыя изъ лучшихъ страницъ Мишле — чистая фантазія, восхитительные узоры, разведенные на исторической канв? скудной и сухой — напр. сцена, когда толпа съ торжествомъ вноситъ Марата въ Конвентъ, посл? его оправданія судомъ»... Вся исторія Мишле, наконецъ, стала представляться Тэну плодомъ воображенія (une oeuvre d’imagination).

А по м?р? того, какъ Тэнъ углублялся въ первоисточники по исторіи революціи, онъ разочаровывался не только въ ея историкахъ, но и въ ней самой: «Французская революція, писалъ онъ, наблюдаемая вблизи и на основаніи подлинныхъ источниковъ, совершенно различна отъ той, которую мы себ? воображаемъ».

По его собственному признанію, когда онъ началъ заниматься «Старымъ порядкомъ» и революціей, онъ разд?лялъ господствующее мн?ніе и лишь факты, подлинные историческіе тексты, подробности, изученныя по источникамъ, побудили его изм?нить это мн?ніе.

Выло время, когда онъ съ патріотической гордостью даже вступался за революцію. Сравнивая англійскую революцію съ французской, онъ отдавалъ преимущество посл?дней, потому что она «преобразила Европу», тогда какъ «ваша», т. е. англійская, «принесла пользу только вамъ». Теперь «изученіе документовъ» сд?лало его идолоборцемъ».

Тэнъ не безъ сожал?нія оторвался отъ своихъ прежнихъ воззр?ній. Въ политик?, говорилъ онъ, мы живемъ въ кругу идей совершенно установленныхъ; и столько же опасно, какъ и непріятно бороться противъ идей и мн?ній, въ которыхъ вся публика воспитана; я самъ разд?лялъ эти мн?нія въ начал? моихъ изысканій и долженъ былъ разстаться съ ними не безъ усилій и не безъ огорченій. По факты, съ которыми познакомился Тэнъ, были слишкомъ краснор?чивы и уб?дительны. «Для меня теперь ясно, писалъ потомъ Тэнъ, что съ 1828 года и появленія книги Тьера мы живемъ въ добровольной иллюзіи насчетъ революціонной эпохи. Драма, поэзія, философія, бол?е или мен?е гуманитарная, возвеличили вс?хъ этихъ д?ятелей революціи; Робеспьеръ напр. былъ лишь п?шкой, — плохой литераторъ, говорунъ изъ провинціальной академіи».

Иллюзія, которая разс?ялась для Тэна, когда онъ вгляд?лся въ историческую д?йствительность, относилась не только къ д?ятелямъ революціи, но и къ самой революціи. Она представлялась ему теперь ошибкой. Ошибкой былъ не самый переворотъ, положившій конецъ старому порядку, но ошибоченъ былъ способъ, посредствомъ котораго переворотъ былъ произведенъ. Возражая одному изъ своихъ критиковъ, Тэнъ пишетъ:

«Вы оправдываете революцію, указывая, что она укоренилась во Франціи и распространилась по Европ?. Надо сговориться относительно смысла слова революція. Если вы разум?ете подъ этимъ уничтоженіе стараго порядка (произвольной королевской власти и феодализма) — вы совершенно правы: не только во Франціи, но въ большей части Германіи и въ Испаніи старый механизмъ пришелъ въ негодность и его оставалось только выбросить.

«Но эту операцію можно было произвести двумя способами: по англійскому и н?мецкому способу — по принципамъ Локка и Штейна, или по способу французскому — по принципамъ Руссо. Современная исторія доказываетъ преимущество перваго метода. Во Франціи, гд? возобладалъ второй способъ, пришлось не только претерп?ть массовыя убійства (massacres) революціи и кровопролитіе имперіи, но роковыя посл?дствія принциповъ Руссо уц?л?ли и продолжаютъ развиваться.

«Подъ именемъ народовластія у насъ происходили мятежи, революціи, государственные перевороты, и намъ, в?роятно, предстоятъ еще такіе же. Подъ именемъ народовластія у насъ установилась чрезм?рная централизація, вм?шательство государства въ частную жизнь, всеобщая бюрократія со вс?ми ея посл?дствіями. Централизація и всеобщая подача голосовъ — эти дв? черты современной Франціи обусловливаютъ собою несовершенство ея организаціи — одновременно апоплексической и анемической».

Итакъ, по признанію самого Тэна, разногласіе между нимъ и его противниками сводилось, по существу, къ различію во взглядахъ на такъ называемые принципы 1789 г. «Въ моихъ глазахъ, — пишетъ онъ, — это принципы «общественнаго договора», поэтому они ложны и вредны. Н?тъ ничего прекрасн?е формулы «свобода и равенство» или, какъ выражается Мишле, сливая ихъ въ одномъ слов?, — справедливости. Сердце всякаго порядочнаго и неглупаго челов?ка говоритъ за нихъ. Но сами по себ? они такъ неопред?ленны (vagues), что ихъ нельзя принять, не зная предварительно смысла, который имъ придаютъ. И вотъ, прим?ненныя къ соціальной организаціи, эти формулы привели въ 1789 году къ узкому, грубому и пагубному представленію о государств?».

Еще внушительн?е отпоръ, который Тэнъ даетъ поклоникамъ принциповъ 1789 г. въ письм? къ Леруа-Больё. «Если бы я им?лъ удовольствіе встр?титься съ вами (что было бы для меня большимъ удовольствіемъ), я попытался бы получить отъ васъ опред?леніе пресловутыхъ принциповъ 1789 г., столь неопред?ленныхъ. Какъ вс? отвлечённости этого рода, они представляютъ тотъ смыслъ, который въ нихъ вложишь; но если допытываться смысла, который имъ придавали т?, кто тогда декретировалъ ихъ, то окажется, что они вс? сводятся къ догмату народовластія, понятому въ смысл? Руссо, т.-е. къ доктрин? самой анархической и въ то же время самой деспотической, заключающей въ себ?, съ одной стороны, право возстанія индивидуума противъ государства, даже наилучшимъ образомъ управляемаго и самаго законнаго, съ другой же стороны — право вм?шательства государства въ самую сокровенную частную жизнь. Это полная противоположность столь мудрымъ идеямъ Локка. Мы до мозга костей проникнуты этимъ старымъ ядомъ; намъ всего недостаетъ — какъ уваженія къ государству, такъ и уваженія къ индивидууму; мы по-очереди, или даже одновременно, соціалисты и революціонеры; вспомните страшное слово Малле дю-Пана: «свобода — вещь навсегда непонятная французамъ!»

Называя два пути, представлявшіеся Франціи въ 1789 году «одинаково открытыми», Тэнъ оговаривается, что это нужно понимать лишь отвлеченно: на самомъ же д?л?, принимая во вниманіе обстоятельства, страсти и идеи, неурожай, нищету крестьянина, свойственную буржуазіи и французамъ зависть, господство надъ умами теоріи «Общественнаго договора», — приходится признать, что законодательство Учредительнаго Собранія и окончательный крахъ были неизб?жны. Но Тэнъ ставитъ себ? ц?лью показать, что революціонныя страсти и идеи были зловредны и ложны, и что съ большимъ здравымъ смысломъ и большею честностью можно было достигнуть лучшихъ результатовъ.

«Революція 1789 г., писалъ Тэнъ, потрясла организмъ Франціи; эта революція была первымъ прим?неніемъ политикоэтическихъ идей къ челов?ческому общежитію; но политико- экономическая наука была въ 1789 г. едва нам?чена, а ея методъ былъ плохъ: она руководилась лишь апріорнымъ сужденіемъ».

Апріорный методъ, которымъ руководилась революція, загубилъ Францію. «Люди того времени построили свое понятіе о государств? съ помощью этого апріорнаго метода. Сл?дствіемъ этого была теорія по существу анархическая, деспотическая и соціалистическая. Вотъ въ чемъ центральный двигатель событій; вотъ гд? заразный зародышъ, введенный въ кровь общества страдающаго и глубоко бол?зненнаго, вызвавшій горячку, бредъ и революціонныя судороги. Если это в?рно, то вс? осужденія, произнесенныя подъ вліяніемъ воображенія, чувствительности и симпатіи, надъ людьми 89 и 90 годовъ, надъ федераціей, надъ д?ломъ Учредительнаго Собранія, должны быть изм?нены; иллюзіи этихъ людей, ихъ энтузіазмъ, ихъ взаимныя объятія могутъ внушить лишь чувство жалости». Тэнъ сравниваетъ революціонныхъ д?ятелей со сл?пцомъ, который, засунувъ руку въ р?чной илъ, вытащилъ оттуда зм?ю, думая, что это рыба, и торжественно показываетъ ее. Въ 1789 и даже въ 1790 г. много людей порядочныхъ и даже образованныхъ, укушенные зм?ей, все еще отказывались в?рить, что мнимая рыба была зм?ей. И все это еще и теперь продолжается. Однимъ изъ печальныхъ насл?дій революціи и ея апріорнаго метода Тэнъ считаетъ всеобщую подачу голосовъ, которой одной было бы достаточно, чтобы разрушить Францію^{11}. «За исключеніемъ случаевъ, внушительно д?йствующихъ на воображеніе, какъ война 1870 года и уличная битва въ іюн? 1848 года, эгалитарно-демократическій инстинктъ, недоброжелательство къ богатымъ людямъ и къ аристократамъ всегда будутъ вліять на всеобщую подачу голосовъ въ радикальномъ направленіи. Вотъ почему я такъ сожал?ю о глупостяхъ, над?ланныхъ въ 1789 году».

Чтобы понять это настроеніе Тэна, нужно вспомнить о времени, которое онъ переживалъ. Это было непосредственно посл? Коммуны 1871 года, вожди которой своими неистовствами и своими преступленіями — наконецъ своею неспособностью, такъ напоминали Тэну террористовъ 1793 — 4 годовъ ^{12}). Это было время, когда одинъ изъ вождей торжествующей партіи — недюжинный челов?къ — Ж. Ферри, восклицалъ въ палат?: «Революція — наше Евангеліе». Это значитъ, зам?чаетъ Тэнъ по этому случаю: «запретъ ее осуждать», ибо всякое ея осужденіе разсматривается, какъ оскорбленіе в?ры партіи большинства!

Но не только вожди господствующей партіи находятся подъ гипнозомъ революціи. Б?да въ томъ, что это гипнозъ всеобщій. «Я совершенно согласенъ съ вами, пишетъ Тэнъ редактору «Соціальной науки» — «мы вс? бол?е или мен?е революціонеры. Т? дв? тенденціи, которыя Руссо раздувалъ, революція развивала, а наши историки оправдывали, — а именно тенденція анархическая и тенденція деспотическая, проходятъ черезъ всю нашу исторію посл?днихъ 90 л?тъ. Индивидуумъ относится безъ уваженія къ правительству, а правительство — къ индивидууму. Отсюда много тяжелыхъ посл?дствій. Мы ихъ далеко не исчерпали и грядущее будетъ тяжко для нашихъ д?тей».

Вначал? главнымъ предметомъ критики Тэна является Учредительное Собраніе. Его онъ преимущественно обвиняетъ въ прим?неніи отвлеченныхъ принциповъ къ переустройству Франціи, которое оказалось столь нец?лесообразнымъ. «Учредительное Собраніе, говоритъ онъ, принесло наибол?е вреда (la plus funeste). Законодательное собраніе и Конвентъ только продолжали его д?ло, прим?няли его законы. Его система, заимствованная у Руссо, заключалась въ томъ, чтобы превратить Францію въ груду песчинокъ, обособленныхъ и равныхъ между собой. Чтобы ихъ сдержать и пользоваться ихъ массой, консульство сжало ихъ механическимъ давленіемъ. Результатъ всего этого мы видимъ и теперь предъ собою». Не обинуясь, Тэнъ видитъ въ управленіи Учредительнаго Собранія «царство непредусмотрительности, страха, фразы и ничтожества». Въ силу системы, придуманной Учредительнымъ Собраніемъ, въ стран? происходилъ подборъ б?снующихся и запуганныхъ. Новыя м?стныя власти — группы фанатиковъ и хищниковъ, насильно захватившихъ въ каждомъ м?стечк?, въ каждомъ город? и въ Париж? власть, и пользовавшихся ею въ противность закону, или по милости закона. Итогъ д?ятельности Учредительнаго Собранія Тэнъ формулируетъ словами: «Организованная анархія, хроническая и прогрессирующая». Оглядываясь на исторію революціи и оц?нивая ея вліяніе на судьбу Франціи, Тэнъ говоритъ: «Государственный строй Франціи представляетъ собою въ Европ? аномалію; преобразованіе этого строя, усп?шно совершенное сос?дними націями, было для Франціи неудачно. Оно им?ло своимъ посл?дствіемъ вылущеніе позвоночнаго столба и такое поврежденіе, отъ котораго Франція можетъ излечиться лишь очень медленно и съ безконечными предосторожностями».

Но при дальн?йшей разработк? исторіи революціи на первый планъ у Тэна становятся якобинцы — какъ психологическій типъ, и какъ партія. «Я держусь, пишетъ Тэнъ, принципа

Бурже, что писатель долженъ быть психологомъ». И Александру Дюма онъ пишетъ: «Мы пытаемся въ настоящее время прим?нить къ исторіи н?что подобное тому, что вы д?лаете для сцены театра — я разум?ю прикладную психологію». Съ этой точки зр?нія въ особенности Тэна и занимали якобинцы. «Въ настоящій моментъ, писалъ онъ въ томъ же письм?, если я буду въ состояніи удовлетворительно возсоздать психическое состояніе якобинца, мое д?ло будетъ сд?лано, но это дьявольская работа». Якобинцы представляли богатую пищу его психологическому интересу. Психологія, по его зам?чанію, должна играть во вс?хъ духовныхъ наукахъ такую же роль, какъ механика въ наукахъ физическихъ. «Я задумываюсь, писалъ онъ, надъ психологіей якобинца. Въ силу какого механизма идей и чувствъ люди, предназначенные быть провинціальными адвокатами, чиновниками на 3000 фр. оклада, однимъ словомъ, мирными буржуа и покорными чиновниками, стали уб?жденными террористами?

«У меня подъ руками драгоц?нный біографическій словарь, составленный въ 1805 году. Въ немъ можно найти справку объ общественномъ положеніи вс?хъ пережившихъ революцію членовъ Конвента: они служатъ въ акциз?, состоятъ гражданскими или уголовными судьями, таможенными инспекторами и т. д.» Тэнъ находитъ, что «психозъ хищниковъ гораздо легче понять. Но люди, какъ Субрани, Роммъ, Гужонъ, — даже какъ Леба и Грегуаръ, самые изумительные образчики сознательнаго бреда и разсудочной маніи. Я еще не выяснилъ ихъ себ?».

Все л?то 1878 года, проведенное въ Саво? на берегахъ любимаго Тэномъ озера, онъ посвятилъ этой работ?. «Вы знаете мое озеро, — пишетъ онъ, — я теперь тамъ съ своими якобинцами. Я предпочитаю им?ть д?ло съ мертвыми, ч?мъ съ живыми якобинцами, и я думаю только объ анатомированіи ихъ, чтобы представить вамъ точный препаратъ».

Но эта работа его по временамъ одол?вала, и онъ съ грустью вспоминалъ о своихъ прежнихъ занятіяхъ. «Прежде, занимаясь исторіей литературы, я жилъ съ глазу на глазъ съ великими людьми, теперь я осужденъ провести еще два года въ больниц? для умалишенныхъ».

Это относилось къ якобинцамъ; но и ихъ соперники и жертвы, жирондинцы, не ут?шали Тэна. «Я васъ ув?ряю, — писалъ онъ Гастону Парису, — что жирондинцы Законодательнаго собранія не красивы, если ихъ вид?ть вблизи; они позволяли себ? до 10 авг. д?лать все то, что посл? 10 авг. прод?лали съ ними (якобинцы)».

Этой характеристикой людей, господствовавшихъ въ народныхъ собраніяхъ Франціи, обусловливалась и оц?нка самихъ собраній. Законодательное собраніе для Тэна ничто иное, какъ политическій клубъ, см?ненный другимъ, террористическимъ клубомъ, Конвентомъ, который въ свою очередь находился подъ господствомъ еще бол?е террористическаго клуба — парижской коммуны.

Для Тэна давно миновало время, когда онъ съ юношескимъ пыломъ настаивалъ на прим?неніи метода физическихъ наукъ къ литературной критик? и исторіи, когда онъ восклицалъ, что доброд?тель и порокъ такіе же естественные продукты, какъ купоросъ и сахаръ, и требовалъ отъ критика и историка такого же безразличнаго отношенія къ своему предмету, какое бываетъ у физіолога и анатома.

Юношескій «позитивизмъ» его пошатнулся впервые въ области художественнаго творчества и классификаціи художественныхъ произведеній. Тамъ впервые Тэнъ допустилъ при оц?нк? ихъ моральный элементъ. Онъ призналъ преимущество благотворнаго сюжета и типа надъ злотворнымъ (malfaisant). Т?мъ бол?е онъ им?лъ право въ исторіи обличать политическій типъ, умственно узкій, нравственно низкій и соціально вредный.

Тэнъ предполагалъ исполнить свою задачу — объяснить «возникновеніе современной Франціи» — тремя этапами, а именно, посвятить одинъ томъ «старому порядку», вызвавшему революцію, второй томъ — самой революціи, а въ третьемъ том? выяснить вліяніе революціи на посл?революціонную, современную Францію. Первый томъ и вышелъ въ 1875 году подъ заглавіемъ «l'Anсіеn R?gime». Но изображеніе революціи не поддавалось расчетамъ Тэна. Въ начал? осени 1876 года онъ писалъ: «Мн? приходится изложить и оц?нить д?ло Учредительнаго собранія, а это требуетъ изысканій и размышленій о самыхъ разнообразныхъ спеціальныхъ вопросахъ, о сущности государства, о конституціяхъ, объ аристократіи, собственности, о корпораціяхъ, о католической церкви, о централизаціи, и вообще о гражданскомъ и государственномъ прав?. Мн? удалось, если я не ошибаюсь, выяснить принципы. Но я такъ далекъ отъ принятыхъ взглядовъ, въ особенности отъ т?хъ, которые въ ходу во Франціи, что я долженъ напрягать все свое вниманіе. нужно быть яснымъ и приводить доказательства, а работа громадная. Трудъ къ тому же разрастается въ моихъ рукахъ; я очень опасаюсь, что у меня выйдутъ два тома о революціи, и мн? понадобится для окончанія по крайней м?р? еще годъ». Но и этотъ расчетъ оказался ошибоченъ, хотя, чтобы выиграть время, Тэнъ отказался отъ чтенія своего курса въ художественной академіи и посвящалъ всю зиму работ? въ архив?. Но какъ онъ писалъ своему бывшему учителю: «Въ вопрос? столь спорномъ и съ выводами столь противоположными господствующему мн?нію надо было приводить доказательства». И въ результат? характеристика революціи потребовала отъ Тэна трехъ томовъ, вышедшихъ подъ общимъ заглавіемъ: «la R?volution». Первый изъ нихъ вышелъ въ 1878 г. и былъ посвященъ эпох? Учредительнаго собранія — 1789 до сент. 1791 — и такъ какъ знаменіемъ этого времени была анархія снизу и безвластіе сверху, то Тэнъ озаглавилъ его «l’Anarchie». На этой анархической почв? свободно разыгрался произволъ и деспотизмъ якобинцевъ. Но такъ какъ якобинцы не сразу овлад?ли властью, и имъ пришлось вести борьбу съ жирондинцами, то Тэнъ озаглавилъ второй томъ революціи: «la Conqu?te jacobine» — завоеваніе якобинцами, завершившееся 2 іюня 1793 г.; а третій томъ — «le Gouvernement R?volutionnaire» — правительствомъ террора. Эти два тома вышли въ 1881 и въ 1885 годахъ.

Глава вторая

Старый порядокъ

Познакомивши читателя съ помощью переписки Тэна, нын? изданной, съ его взглядомъ на предметъ, которому онъ посвятилъ всю вторую половину своей трудовой жизни (1871 — 93), мы обратимся къ обзору перваго тома его «Возникновенія современной Франціи». Французскіе писатели всегда отличались передъ другими потребностью единства плана и симметріи частей; но въ р?дкомъ французскомъ сочиненіи эти черты выступаютъ такъ наглядно, какъ въ разсматриваемомъ нами том?. Онъ состоитъ изъ пяти книгъ: первыя дв? посвящены характеристик? общества при старомъ порядк?, третья и четвертая — философіи и литератур?, пятая книга — той части французской націи, которая стояла вн? образованнаго общества. Кстати зам?тимъ, что даже число страницъ въ каждой изъ пяти книгъ почти одинаково.

Отличительную черту французскаго общественнаго строя въ XVIII в. составляетъ р?зкое разд?леніе націи на два слоя: привилегированные классы и массу народа. Къ первымъ принадлежали вс? т? лица и сословія, которыя усп?ли сохранить бол?е или мен?е остатковъ государственныхъ функцій и правительственныхъ правъ, превращенныхъ феодализмомъ въ частную собственность. Этимъ привилегированнымъ слоемъ и занимается Тэнъ въ первыхъ двухъ книгахъ своего сочиненія, распред?ляя согласно съ своими методическими пріемами свои наблюденія подъ дв? рубрики: «общественный строй» и «нравы и характеры». Первая книга, написанная, какъ и вс? остальныя, живо и м?тко, представляетъ наимен?е оригинальнаго и спорнаго. Авторъ им?лъ передъ собою богатую, разработанную его предшественниками фактическую почву. Любопытенъ только литературный пріемъ, съ помощью котораго Тэнъ хот?лъ придать своему предмету новый интересъ и пикантность.

Тэнъ посвящаетъ н?сколько страницъ происхожденію привилегій духовенства, дворянства и короля. Причину этихъ привилегій онъ ищетъ не въ историческомъ факт? завоеванія, не въ общихъ основахъ государственной и общественной жизни, а въ услугахъ, оказанныхъ н?когда обществу привилегированными классами. Онъ вводитъ читателя въ эпоху разрушенія Римской имперіи и вторженія варваровъ — и показываетъ, какъ распространеніе религіи и устройство церкви было д?ломъ духовенства. Въ эпоху распаденія вс?хъ общественныхъ связей духовенство создаетъ кр?пкую организацію, управляемую законами; оно идетъ на встр?чу варварамъ и подчиняетъ ихъ своему нравственному вліянію, устраиваетъ уб?жища для покоренныхъ и угнетенныхъ, спасаетъ остатки цивилизаціи, въ своихъ монастыряхъ основываетъ разсадники новой культуры; въ эпоху владычества грубой силы оно создаетъ идеальный міръ, — своими легендами, соборами и литургіями д?лаетъ осязательнымъ царство небесное, даетъ людямъ силу и охоту жить — или, по крайней м?р?, со смиреніемъ переносить тяжкую жизнь, даетъ трогательную или поэтическую мечту въ зам?ну счастья.

Другимъ способомъ, въ эпоху распаденія государства, основаннаго варварами, и вторженія норманновъ, которые шайками грабили и выжигали страну, — спасителемъ и благод?телемъ страны становится воинъ, ум?ющій сражаться и защищать другихъ. Въ эпоху непрерывныхъ войнъ только одинъ общественный строй хорошъ — это феодальный строй, гд? вождь, окруженный дружиной, защищаетъ своихъ вассаловъ; каждый изъ этихъ вождей твердой ногой вн?дряется въ м?стности, гд? онъ поселился, — это его замокъ, его влад?ніе, его графство. Съ теченіемъ времени въ этой воинственной сред? вырабатывается новый идеальный типъ: рядомъ со святымъ является рыцарь, и этотъ новый идеалъ служитъ также могущественнымъ цементомъ для сплоченія людей въ прочное общество. Среди этого же феодальнаго міра выростаетъ и власть короля; онъ расширяетъ свои феодальныя влад?нія въ теченіе восьми в?ковъ съ помощью завоеваній, политическихъ браковъ, насл?дства; камень за камнемъ создаетъ онъ плотное государство въ 26 милл. жителей, самое могущественное въ Европ?. Во все это время онъ являлся главой общественной защиты, освободителемъ страны отъ иноземцевъ: отъ папы въ XIV в?к?, отъ англичанъ въ XV, отъ испанцевъ въ XVI. Внутри государства онъ верховный судья — grand justicier; съ шлемомъ на голов? — онъ постоянно въ поход?: разрушаетъ замки феодальныхъ разбойниковъ, унимаетъ частныя войны, защищаетъ слабыхъ — онъ водворяетъ порядокъ и миръ. Все полезное возникаетъ по его приказанію или подъ его покровительствомъ: дороги, гавани, каналы, университетъ, школы, богад?льни, промышленныя и торговыя заведенія.

Такія услуги вызываютъ соотв?тственное награжденіе. Оно заключается, съ одной стороны, въ громадномъ количеств? поземельныхъ влад?ній, которыя скопились въ рукахъ привилегированныхъ классовъ, — съ другой стороны, въ различныхъ почетныхъ или выгодныхъ правахъ. Но д?ло въ томъ, что эти привилегированные классы, пользуясь выгоднымъ положеніемъ, созданнымъ ихъ заслугами, постепенно перестаютъ оказывать обществу дальн?йшія услуги и ихъ преимущества обращаются во вредъ обществу. Около этой мысли Тэнъ искусно группируетъ все, что намъ изв?стно о ненормальномъ положеніи прелатуры, дворянства и династіи въ старой Франціи, о злоупотребленіяхъ и гибельныхъ для государственной жизни посл?дствіяхъ, какія вытекали изъ привилегій. Тэнъ не относится враждебно ни къ королевской власти, ни къ аристократіи; онъ не отрицаетъ ихъ значенія въ исторіи французскаго государства. Такія же реальныя причины, какія вызвали ихъ появленіе, оправдываютъ, по его мн?нію, ихъ дальн?йшее существованіе: «Можно удивляться, — говоритъ онъ, — тому, что одинъ челов?къ изъ своего кабинета распоряжается имуществомъ и жизнью 26 милл. челов?къ; но это было необходимо для того, чтобы народъ оставался независимымъ. Предоставленное самому себ?, челов?ческое стадо немедленно приходитъ въ зам?шательство, пока, наконецъ, какъ во времена варваровъ, не явится среди безпорядковъ и криковъ военный вождь, который большею частью оказывается палачомъ». — Такимъ же способомъ доказывается необходимость аристократіи: «Когда масса не развита, полезно, чтобы вожди были заран?е нам?чены насл?дственной привычкой за ними сл?довать и особымъ воспитаніемъ, которое подготовляло бы ихъ къ ихъ призванію. Въ такомъ случа? общество не им?етъ надобности отыскивать ихъ. Они налицо, въ каждомъ округ? ихъ знаютъ, — они заран?е вс?ми признаны; ихъ легко отличить по имени, по сану, по богатству, по ихъ образу жизни, и вс? впередъ готовы встр?тить ихъ авторитетъ съ почтеніемъ».

И такъ, б?да не въ династіи и аристократіи, а въ томъ что, несмотря на изм?неніе феодальнаго строя, он? сохранили свой прежній характеръ, и не приняли на себя новой соотв?тствующей роли. Король изъ военнаго вождя феодальной эпохи долженъ былъ превратиться въ правителя. Аристократъ также можетъ сохранить свои привилегіи, не утрачивая популярности, — если изъ насл?дственнаго военнаго вождя въ своемъ округ? онъ становится «постояннымъ и благод?тельнымъ влад?льцемъ, добровольнымъ начинателемъ вс?хъ полезныхъ предпріятій, обязательнымъ попечителемъ б?дныхъ, безвозмезднымъ администраторомъ и судьею округа, его представителемъ (безъ оклада) передъ королемъ, т.-е. — вождемъ и покровителемъ какъ прежде, но посредствомъ новаго рода патроната, приспособленнаго къ новымъ обстоятельствамъ. М?стное управленіе и представительство въ центр? — вотъ два главныхъ его назначенія».

Въ другихъ феодальныхъ странахъ аристократія соотв?тствовала этому своему назначенію; во Франціи — н?тъ, она не оказываетъ обществу ни м?стныхъ, ни общихъ услугъ.

Вс? сеньёры распадались на два класса: одни не жили въ своихъ влад?ніяхъ, находясь при двор? или въ Париж?; это самые богатые и знатные; всегда отсутствуя, они не въ состояніи были исполнить своей м?стной роли. Другіе, средніе и мелкіе дворяне, правда, жили въ своихъ пом?стьяхъ, они въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ своими крестьянами и фермерами; они не высоком?рны, не угнетаютъ ихъ; напротивъ, особенно въ эпоху голода и б?дствій, расточаютъ имъ свои доходы. Но чиновникъ, интендантъ отт?снилъ сеньёра отъ его прежнихъ подданныхъ. «Сельская администрація не касается его, онъ даже не им?етъ надъ ней надзора: раскладка податей и распред?леніе набора, ремонтъ церкви, созваніе и предс?дательство въ приходскомъ собраніи, проведеніе дорогъ, устройство благотворительныхъ рабочихъ домовъ — все это д?ло интенданта или чиновниковъ общины, которыхъ интендантъ назначаетъ и которыми онъ руководитъ».

При такихъ условіяхъ самолюбіе сеньёра, которому закрытъ всякій выходъ изъ такого положенія, становится мелочнымъ; онъ ищетъ не вліянія, а отличій: «il songe ? primer, non ? gouverner». Притомъ онъ самъ въ полной зависимости отъ интенданта, связанъ въ своихъ движеніяхъ; 20 челов?къ дворянъ не могли собраться безъ разр?шенія короля. Большинство изъ нихъ б?дны, они не въ состояніи отказаться отъ своихъ феодальныхъ правъ, которыми они живутъ, и отъ этого превращаются, по отношенію къ крестьянамъ, въ простыхъ кредиторовъ.

Не оказывая м?стныхъ услугъ, аристократія была безполезна и въ центр?. Толпясь около короля, прелаты и сеньёры не представляютъ собою интересовъ страны, а пользуются своимъ вліяніемъ только для личныхъ выгодъ. Духовенство еще сохранило, какъ сословіе, н?которыя политическія права; оно періодически съ?зжалось на собранія, которыя им?ли право д?лать представленія королю. Правительство входило съ ними въ сношенія по поводу доли участія духовенства въ государственной повинности, которую оно несло подъ именемъ добровольнаго дара.

Но на что употребляетъ духовенство свое корпоративное вліяніе? На поддержаніе феодальныхъ привилегій, закрытіе школъ и пресл?дованіе протестантовъ. Еще въ 1780 году собраніе духовенства объявляетъ, что алтарь и престолъ были бы одинаково въ опасности, если бы еретикамъ было дозволено сорвать свои оковы.

Св?тской же аристократіи, лишенной всякаго политическаго органа, остается употреблять для своихъ интересовъ только личное вліяніе и придворную интригу. Благодаря этому личному вліянію, вс? доходныя м?ста въ церкви заняты дворянами; имъ предоставлены, наприм?ръ, вс? епископскія м?ста, за исключеніемъ 3-хъ или 4-хъ (petits ?v?ch?s de laquais). То же самое въ арміи: чтобы получить чинъ капитана, нужно быть дворяниномъ въ 4-мъ покол?ніи. Въ св?тской администраціи 44 генералъ-губернаторства, 66 вице-губернаторствъ, 407 губернаторствъ и множество другихъ синекуръ, особенно при двор?, предоставлены дворянамъ. Къ этому нужно присоединить громадную сумму, расточаемую принцамъ крови, герцогамъ и графамъ, придворнымъ дамамъ, въ вид? пенсій, наградъ и приданнаго ихъ дочерямъ. «Версаль! — восклицаетъ министръ Людовика Х?-го, д’Аржансонъ, — въ этомъ слов? заключается все зло! Версаль сд?лался сенатомъ націи; посл?дній лакей въ Версал? — сенаторъ; горничныя принимаютъ участіе въ управленіи; если он? не даютъ приказаній, то, по крайней м?р?, м?шаютъ исполненію закона и всякихъ правилъ; а при этой постоянной пом?х? н?тъ бол?е ни закона, ни распоряженій, ни распорядителей... Версаль — это могила народа» (р. 93). Духовная и св?тская аристократія подобны генеральному штабу, который, думая только о своей выгод?, удалился бы отъ арміи. Прелаты и сеньёры стоятъ одиноко среди провинціальнаго дворянства, которому не даютъ хода, и среди простого духовенства (cur?s), которое борется съ матеріальной нуждой и въ критическую минуту покинетъ своихъ вождей.

Надъ этимъ привилегированнымъ міромъ стоитъ лицо, обладающее громадн?йшими привилегіями, это — самъ король; онъ насл?дственный главнокомандующій въ этомъ насл?дственномъ генеральномъ штаб?. Французскій король — государь, который можетъ все сд?лать, во глав? аристократіи, которая ничего не д?лаетъ. Правда, его должность не превратилась въ синекуру; но ему вредитъ излишество власти, отсутствіе всякихъ пред?ловъ. Незам?тно захватывая вс? власти, король взялъ на себя вс? обязанности; задача безм?рная, превышавшая челов?ческія силы. Зло, проистекавшее изъ такого порядка вещей, могло огорчать короля, но не тревожило его сов?сти; онъ могъ им?ть состраданіе къ народу, но не считалъ себя виновнымъ передъ этимъ народомъ. Франція принадлежала ему, какъ феодальная вотчина (доменъ) принадлежитъ сеньёру. Основанная на феодализм?, королевская власть была его собственностью, родовымъ насл?діемъ, и было бы слабостью съ его стороны, если бы онъ дозволилъ уменьшить этотъ священный залогъ, переходящій отъ покол?нія къ покол?нію. «Король не только, по среднев?ковому преданію, военачальникъ французовъ и собственникъ Франціи, но и по теоріямъ легистовъ онъ, какъ цезарь, единственный и постоянный (perp?tuel) представитель націи, а по ученію богослововъ онъ, какъ Давидъ, священный, прямой нам?стникъ (d?l?gu?) самого Бога» (р. 102).

При такомъ положеніи д?лъ не можетъ быть и р?чи о томъ, чтобы поставить пред?лъ произвольному распоряженію государственнымъ достояніемъ, несмотря на то, что во многихъ отношеніяхъ интересъ короля и его самолюбіе совпадали съ общею пользой. У него есть опытные сов?тники; по ихъ указанію, введены многія реформы и основаны благод?тельныя учрежденія. Но въ феодальномъ ли вид? или въ преобразованномъ, Франція все-таки остается собственностью короля, которою онъ можетъ злоупотреблять по своему усмотр?нію.

Такимъ образомъ центръ государства, въ Версал?, былъ въ то же время и центромъ зла. Феодальный порядокъ, охватывавшій въ Германіи и Англіи живое еще общество, во Франціи превратился въ рамку, механически сжимавшую массу людскихъ атомовъ. Въ этомъ обществ? еще сохранился вн?шній порядокъ, но въ немъ уже н?тъ порядка нравственнаго.

Это описаніе общественнаго строя до-революціонной Франціи т?мъ бол?е эффектно, что оно построено у Тэна на рельефномъ противоположеніи древней эпохи, когда духовенство и дворянство были «спасителями» общества — поздн?йшей, когда ихъ преимущества и жертвы, приносимыя имъ народомъ, не оправдывались никакими съ ихъ стороны заслугами. — Тэнъ не пожал?лъ красокъ при изображеніи того значенія, которое им?ли среднев?ковая церковь и феодальная баронія, чтобы съ помощью контраста еще ярче изобразить неразумность сословныхъ привилегій XVIII в?ка. Но въ данномъ случа?, какъ и въ другихъ подобныхъ, литературный эффектъ осл?пилъ самого автора-художника. Исходя изъ совершенно в?рной мысли, что происхожденіе привилегій прелатовъ и сеньёровъ стоитъ въ связи съ общественной ролью, которую они играли въ прошломъ, Тэнъ преувеличилъ ихъ заслуги. Церковь и даже самая религія у него являются какъ бы продуктомъ духовенства^{13}, а государственный строй — д?ломъ феодальныхъ сеньёровъ. Конечно, преобладающее значеніе духовенства въ средніе в?ка объясняется его религіозною ролью, но сословныя его привилегіи вытекаютъ изъ того положенія, которое французское духовенство заняло въ государств?, какъ землевлад?льческое и феодальное сословіе. Подобнымъ образомъ нужно сказать, что услуги, оказанныя военными людьми обществу въ анархическую эпоху, посл?довавшую за Карломъ Великимъ, играли несравненно меньшую роль въ созданіи феодальныхъ привилегій, ч?мъ захватъ государственныхъ функцій, присвоенныхъ м?стной аристократіей еще въ эпоху, предшествовавшую Карлу Великому, да и самая анархія IX и X в?ка была д?ломъ феодализма, разложившаго возникавшій государственный строй. Дал?е нужно им?ть въ виду, что сословныя привилегіи французской аристократіи, хотя источникъ ихъ и заключается въ суверенной власти феодаловъ, обусловливаются также особенностями сл?дующихъ зат?мъ историческихъ эпохъ — в?дь не сохранила же англійская аристократія существенныхъ привилегій феодальнаго времени. Одну изъ главныхъ причинъ привилегій французской аристократіи, какъ св?тской, такъ и духовной, нужно искать въ той роли, которую играла аристократія въ поздн?йшемъ объединеніи французскаго государства. Сомкнувшись вм?ст? съ прелату рой въ генеральныхъ штатахъ, аристократія сод?йствовала королевской власти въ организаціи государства, но вм?ст? съ т?мъ усп?ла сохранить въ вид? привилегіи то, что н?когда было государственной функціей или ея посл?дствіемъ.

Что касается королевской власти, то сопоставленіе династіи съ прелатурой и аристократіей въ одну категорію «привилегированныхъ классовъ», изображеніе короля въ качеств? наибол?е привилегированнаго лица — у Тэна чрезвычайно удачно, проливаетъ много св?та на общественный и государственный строй старой Франціи и многое объясняетъ въ исторіи французской революціи. Можно только пожал?ть, что Тэнъ какъ будто недостаточно самъ оц?нилъ значеніе этой мысли и не извлекъ изъ нея того вывода, который всего важн?е для историка, ставящаго себ? задачею выяснить происхожденіе революціи изъ «стараго порядка». Нужно было указать на то, что монархическая власть, развившаяся изъ феодальнаго суверенитета, сохранила всл?дствіе этого во многомъ частный, феодальный характеръ, представлялась самой династіи какъ бы насл?дственной привилегіей — и что это обстоятельство есть главная причина поразительной солидарности, установившейся между династіей и привилегированными сословіями; оно всего бол?е тормозило самыя необходимыя реформы, заставляло королевское правительство щадить и даже оберегать въ эпоху развитія полнаго абсолютизма самыя отжившія привилегіи, не только ненавистныя большинству населенія, но даже и вредныя интересамъ самого правительства. Эта солидарность династіи съ привилегированными классами наложила на внутреннюю политику монархіи стараго порядка ту печать легитимизма при деспотизм?, которая составляетъ самую яркую черту этой исторической формы. Эта же солидарность опред?лила образъ д?йствія династіи во время французской революціи и им?ла, поэтому, глубокое вліяніе какъ на исторію и исходъ этого нереворота, такъ и на дальн?йшую судьбу Бурбонской династіи и легитимизма во Франціи. Еще важн?е однако другое упущеніе, которое можно поставить въ укоръ Тэну. Политическая роль прелатуры и дворянства въ старой Франціи почти исчерпывается ихъ образомъ д?йствія въ качеств? привилегированныхъ сословій. Но этого никакъ нельзя сказать о корол? и династіи. Историческая роль французскихъ королей отнюдь не можетъ быть отождествлена съ охраненіемъ привилегій. Монархія «стараго порядка» знаменуетъ собою не только принципъ привилегій, но и принципъ государственнаго и національнаго объединенія и вытекавшія отсюда стремленія къ административной централизаціи и бюрократическому абсолютизму. Оттого историческая роль привилегированныхъ классовъ Франціи была окончательно сыграна со времени Лиги и Фронды, когда они вступились за свои привилегіи, не внося въ борьбу никакой новой, прогрессивной идеи, и съ этихъ поръ они представляютъ только тормозъ въ историческомъ развитіи страны. Королевская же власть, при всемъ своемъ феодальномъ характер? и при всей солидарности съ привилегированными классами, представляла собою въ то же время принципъ реформы и прогресса^{14}. Оттого отношеніе націи во время революціи къ привилегированнымъ классамъ и къ королю было такъ различно; оттого этотъ переворотъ отразился столь противоположнымъ образомъ на ихъ судьб? революція окончательно подорвала аристократическій принципъ въ церкви и государств?; монархическій же принципъ не погибъ во время революціи; уничтоженъ былъ только его феодальный характеръ, монархія лишилась т?хъ преимуществъ, которыя вытекали изъ привилегій и всл?дствіе этого — только феодальная монархія сд?лалась невозможной во Франціи. Другой же принципъ, носителемъ котораго была монархія, — принципъ объединенія и централизаціи власти, былъ даже усиленъ устраненіемъ вс?хъ преградъ, ст?снявшихъ его въ вид? феодальныхъ и м?стныхъ привилегій, а потому непосредственнымъ посл?дствіемъ революціи было установленіе имперіи, т.-е. монархіи бол?е сильной и абсолютной, ч?мъ монархія Людвика XIV.

Тэнъ, правда, кое-гд? упоминаетъ о преобразовательной д?ятельности королевскаго правительства, о такихъ его м?рахъ, которыя не вытекали изъ принципа привилегій, но онъ касается ихъ только для того, чтобы и о нихъ сказать, что он? служили къ упроченію этого принципа. Отъ него совершенно укрылся дуалистическій характеръ древней французской монархіи, это зам?чательное соединеніе феодальной и бюрократической политики. Такимъ образомъ, положеніе монархіи въ до-революціонной Франціи у Тэна неполно охарактеризовано, и этимъ затруднено правильное разр?шеніе одной изъ существенныхъ задачъ историка революціи — в?рное опред?леніе отношеній революціи къ принципу государственной власти.

Причину такого недостатка не трудно указать. Она заключается отчасти въ томъ, что Тэнъ увлекся мыслью подвести монархію Людовика XIV подъ категорію привилегій феодальной эпохи, а именно это придало его описанію общественнаго строя королевской Франціи такой яркій колоритъ; главнымъ же образомъ эту причину нужно искать въ свойствахъ таланта Тэна и характер? его занятій. Тэнъ — историкъ литературы и притомъ представитель той школы, которая видитъ въ литературныхъ произведеніяхъ преимущественно выраженіе бытовой жизни народа и пользуется ими главнымъ образомъ какъ матеріаломъ для исторіи общества и его культуры. Обратившись къ исторіи, Тэнъ не сд?лался историкомъ государства, историкомъ-юристомъ; его интересъ попрежнему сосредоточивайся на культур? общества, на типахъ и людяхъ. Поэтому и сила его таланта должна была преимущественно проявиться въ т?хъ частяхъ его сочиненія, гд? ему приходится быть живописцемъ общества, описывать его нравы и идеи. Поэтому вторая книга — «Нравы и характеры» по интересу, по оригинальности и по общему значенію стоитъ гораздо выше первой.

* * *

Сколько разъ были описаны роскошь и великол?піе двора Людовика XIV и расточительная обстановка, среди которой Людовикъ XV провелъ полв?ка! Кто не знакомъ съ Версальскимъ дворцомъ и садомъ! Кто не вид?лъ изображеній тогдашней придворной обстановки и кто не читалъ много разъ о св?тскихъ французскихъ салонахъ! Изображать вновь этотъ вс?мъ знакомый міръ, перечислять придворныя должности, приводить цифры громадныхъ суммъ, которыя тратились на королевскій столъ, на прислугу, экипажи и версальскія празднества, на всю роскошь французскаго двора, который въ этомъ отношеніи долго былъ образцомъ для всей Европы — это задача чрезвычайно трудная для историка, который желаетъ быть оригинальнымъ и не хочетъ наскучать читателю, повторяя общеизв?стные факты. Тэнъ блистательно исполнилъ эту задачу. Подобно тому, какъ Монтескьё удалось однимъ удачнымъ словомъ раскрыть жизненный принципъ политическаго строя старой французской монархіи и опред?лить типъ этой политической формы, ея существенное отличіе отъ аналогическихъ формъ, — такъ, можно сказать, удалось Тэну открыть принципъ общественной жизни и нравовъ этой монархіи и съ помощью этого принципа сгруппировать безчисленные мелкіе факты и черты въ стройную картину, впечатл?ніе которой неотразимо.

Монархія Людовиковъ — салонъ, въ которомъ король представляетъ хозяина дома; въ этомъ заключается существенная черта новой эпохи въ исторіи Франціи, отъ Мазарини и до 1789 г. На жизни и обстановк? французскихъ королей отразились вс? великія эпохи въ исторіи Франціи, вс? перем?ны, постепенно совершавшіяся въ ея государственномъ стро?. Кто хочетъ знать, что такое была Франція при Меровингахъ, тотъ пусть прочтетъ у Ог. Тьерри описаніе усадьбы Хильперика и его жены Фредегунды, описаніе, которое дышитъ наивностью и простотой т?хъ дикихъ временъ. Кто хочетъ, не читая много мемуаровъ и ученыхъ сочиненій, им?ть наглядное понятіе о Франціи при Людовик? XIV, можетъ ограничиться второй книгой Тэна. «Дворъ французскаго короля представляетъ въ эту эпоху, какъ выражается Тэнъ, зр?лище генеральнаго штаба въ отпуску (en vacances), продолжающемся полтора в?ка, гд? главнокомандующій принимаетъ гостей у себя въ салон? (tient salon)».

Когда-то, въ первыя времена феодализма, при простот? нравовъ и товариществ? въ лагер? и въ замк? вассалы лично прислуживали королю, кто заботясь объ его пом?щеніи, кто принося кушанье къ его столу, тотъ помогая ему вечеромъ разд?ваться, другой надзирая за его соколами и лошадьми. И теперь, какъ прежде, они съ шпагой на бедр? усердно толпятся вокругъ него, ожидая одного слова, одного знака, чтобъ исполнить его желаніе, и самые знатные между ними исправляютъ по виду должность служителей. Но давно уже великол?пный парадъ зам?нилъ д?йствующую рать (action efficace); дворянство давно перестало быть полезнымъ орудіемъ и сд?лалось изящнымъ украшеніемъ.

Конунга, окруженнаго дружиной, зам?нилъ сначала сеньёръ, окруженный рыцарями, но рыцари постепенно превратились въ маркизовъ, дворъ превратился въ «салонъ». Этимъ все сказано; вокругъ этого представленія группируются вс? факты, имъ объясняются вс? нравы и обычаи до мелочей. Столица новой монархіи, Версаль, нарочно устроена, чтобъ служить салономъ для всей Франціи, для того, чтобъ дать возможность собраться всему, что было аристократическаго и великосв?тскаго около хозяина Франціи.

Въ королевской резиденціи или около нея на 10 миль кругомъ вс? родовитые люди Франціи им?ютъ свои резиденціи, свои отели, которые представляютъ ц?лую гирлянду архитектурныхъ цв?тковъ, изъ которыхъ каждое утро вылетаетъ множество раззолоченныхъ осъ, для того, чтобъ поблистать и набраться добычи въ Версал?, въ центр? всякаго блеска и изобилія. Самый королевскій дворецъ — ничто иное, какъ рядъ блестящихъ салоновъ; тотъ же характеръ им?етъ и вся остальная обстановка. Цв?тники и паркъ опять-таки представляютъ салонъ, только на воздух?; природа не сохранила зд?сь ничего естественнаго; она везд? изм?нена и исправлена для удобства общества; это уже не м?сто, гд? можно побыть наедин? и отдохнуть, а общественное гулянье, гд? вс? прохаживаются и раскланиваются другъ съ другомъ.

Королевскіе салоны постоянно наполнены многочисленнымъ обществомъ, жизнь и обстановка этого общества еще сохранили много чертъ первоначальнаго дружиннаго быта; королю необходима громадная свита; ему необходимы отборные т?лохранители, для него и его свиты нуженъ отборный конный дворъ; кавалеръ долженъ быть прежде всего искуснымъ всадникомъ. Другую феодальную забаву составляетъ охота. Вс? окрестности Парижа на 10 миль кругомъ входятъ въ составъ королевскаго парка, гд? никто не см?етъ сд?лать ни одного выстр?ла. Тотъ же феодальный обычай требуетъ открытаго и роскошнаго стола для гостей и для свиты короля; въ Шуази еще въ 1780 г. накрывалось 16 столовъ съ 345 кувертами.

Вотъ т? рубрики, которыя дозволяютъ Тэну, не утомляя читателя, наполнять ц?лыя страницы перечисленіемъ придворныхъ должностей и цифровыхъ данныхъ, которыя онъ резюмируетъ сл?дующимъ образомъ:

«Въ итог? около 4.000 челов?къ въ гражданскомъ придворномъ штат? (maison civile du roi), 9.000 или 10.000 челов?къ въ военномъ штат?, 2.000 челов?къ въ штат? членовъ королевскаго дома, — всего 15.000 челов?къ, содержаніе которыхъ стоило отъ 40 до 45 мил., составлявшихъ въ то время десятую часть государственнаго дохода».

Приливъ въ королевскій салонъ постоянно поддерживается двумя причинами: одна заключается въ сохраненіи феодальныхъ формъ, другая — во введеніи новой централизаціи. Первая привлекаетъ вельможъ къ королю для оказанія ему личныхъ услугъ при его од?ваніи, за его столомъ, на его выходахъ и пр. Вторая превращаетъ этихъ вельможъ въ просителей. Но въ качеств? ли слугъ короля или просителей, вельможи — его постоянные, а иногда насл?дственные гости; они пом?щены у него во дворц?, находятся въ ежедневномъ и близкомъ общеніи съ нимъ. Эта придворная жизнь м?тко характеризуется сов?томъ, который испытанный куртизанъ даетъ молодому дебютанту: «Вы должны им?ть въ виду только три вещи: говорите обо вс?хъ хорошо, просите всего, что окажется доступнымъ (ce qui vaquera), и садитесь, когда можно». Но эта жизнь налагаетъ тяжелыя обязанности на хозяина: «Не легкая вещь быть хозяиномъ дома, особенно когда даже въ обыкновенное время нужно принимать пятьсотъ челов?къ; приходится проводить весь в?къ въ публик? и служить зр?лищемъ; постоянное, ежедневное театральное представленіе (repr?sentation) неразлучно съ положеніемъ короля и такъ же обязательно для него, какъ шитое золотомъ тяжелое платье, которое онъ над?ваетъ при церемоніяхъ». — «Король долженъ занимать всю аристократію, сл?довательно расплачиваться своей особой и показываться во вс? часы дня, даже въ самые интимные часы, даже выходя изъ постели, даже въ постели». Къ этой характеристик? естественнымъ образомъ примыкаетъ описаніе утренняго од?ванья короля — «этой пьесы въ пяти актахъ», какъ выражается Тэнъ, и другихъ подобныхъ церемоній. «Кулисы королевской жизни постоянно открыты для публики; даже если король нездоровъ и ему даютъ л?карство или приносятъ чашку бульону, дверь растворяется для большого входа». Это постоянное пребываніе въ салон? или на сцен? придаетъ придворному обществу особый отпечатокъ. Тонкими штрихами рисуетъ Тэнъ утонченные нравы этого общества и заключаетъ свою картину изящной, хотя н?сколько изысканной метафорой, которую мы приводимъ на французскомъ язык?, такъ какъ въ перевод? она показалась бы натянутой: «Il faut cent milles roses, dit-on, pour faire une once de cette essence unique qui sert aux rois de Perse; — tel est ce salon, mince flacon d’or et de cristal; il contient la substance d’une v?g?tation humaine. Pour le remplir il a fallu d’abord qu’une grande aristocratie, transplant?e en serre-chaude et d?sormais st?rile de fruits, ne port?t plus que des fleurs, ensuite que dans l’alambic royal, toute sa s?ve ?pur?e se concentr?t en quelques gouttes d’arome. Le prix est excessif, mais c’est ? ce prix qu’on fabrique les tr?s-d?licats parfums».

Хотя Парижъ и провинція не въ состояніи соперничать съ Версалемъ, они ему подражаютъ, и вся Франція постепенно превращается въ рядъ салоновъ. «Такимъ образомъ, весь генеральный штабъ феодальной эпохи переродился, начиная съ первыхъ и кончая посл?дними чинами. Если бы возможно было обнять однимъ взглядомъ вс? 80 или 40 тысячъ дворцовъ, замковъ и аббатствъ, какая то была бы блестящая декорація! Вся Франція превратилась въ салонъ, и я въ ней вижу однихъ только св?тскихъ людей (gens du salon)».

Повсюду суровые вожди, облеченные властью, превратились въ хозяевъ, исполненныхъ любезности. Они принадлежатъ къ тому обществу, гд? прежде, ч?мъ высказать одобреніе полководцу, спрашивали: «Любезенъ ли онъ?» — Конечно, дворяне носятъ еще шпагу, они храбры изъ самолюбія и по преданію, они ум?ютъ умереть съ честью, особенно на дуэли. Но св?тскій лоскъ прикрылъ прежнюю военную основу. Въ конц? XVIII в. ихъ главный талантъ заключается въ ум?ньи жить (savoir vivre), а главное занятіе — въ пріемахъ у себя и въ визитахъ. Съ такимъ же искусствомъ описаны у Тэна посл?дствія салонной жизни; легкомысленно и равнодушно относится салонное общество къ интересамъ государства, къ проигранному сраженію или дефициту, и даже нер?дко выражаетъ свое пренебреженіе къ подобнымъ вещамъ въ остротахъ и эпиграммахъ. Такою же беззаботностью отличается аристократія къ собственнымъ интересамъ; — отсюда у вс?хъ разстроенное хозяйство и при этомъ самыя изысканныя и прихотливыя траты, манія «разоряться во всемъ и на все».

Еще важн?е вліяніе салона на семейную жизнь: «Если въ салон? мужчина не обращаетъ ни мал?йшаго вниманія на одну изъ женщинъ, то это значитъ, что это его жена, и наоборотъ»; поэтому въ обществ?, гд? каждый живетъ только въ салон? и для салона, не можетъ быть интимной супружеской жизни. Въ то же время, подъ вліяніемъ салонныхъ нравовъ, самыя страсти стушевываются, — любовь становится ухаживаніемъ, превращается въ обм?нъ двухъ прихотей, ревность неизв?стна; приличіе соблюдается всегда и во всемъ; даже въ минуту самаго сильнаго возбужденія языкъ долженъ быть воздерженъ, безупреченъ; д?тьми заниматься родителямъ некогда; но ихъ воспитываютъ для салона, и уже въ возраст? 5 или 6 л?тъ они им?ютъ видъ св?тскихъ дамъ и кавалеровъ въ миніатюр? и говорятъ языкомъ взрослыхъ.

Другое посл?дствіе салонной жизни заключается, по в?рному зам?чанію Тэна, въ томъ, что она даетъ большое преимущество женщин?, дозволяя ей свободно развивать и проявлять свойственныя ей способности; оттого въ эту эпоху женщины господствуютъ въ обществ? и имъ управляютъ.

Утонченность, веселость, театральность, а потому страсть къ театру, составляютъ отличительную черту этой жизни и придаютъ ей особый ароматъ, который д?йствовалъ, какъ говоритъ Тэнъ, упоительно на иностранцевъ — и, какъ видно, отчасти под?йствовалъ такъ и на историка, съ такой любовью и увлеченіемъ онъ его описываетъ.

Передъ такой блестящей картиной быта и нравовъ должна умолкнуть всякая критика. Критикъ становится простымъ референтомъ и съ трудомъ можетъ оторваться отъ подлинника, неохотно воздерживаясь отъ удовольствія приводить вс? страницы и м?ста, которыя особенно удались автору. Вторая книга, безъ сомн?нія, представляетъ лучшую часть всего произведенія. Талантъ Тэна им?лъ возможность развернуться зд?сь въ полномъ блеск?; ему не м?шала въ этомъ никакая школьная доктрина, бросающая ложный св?тъ на картину, какъ въ третьей книг?, не м?шала и «злоба дня», какъ въ пятой. Дворъ Людовика XIV и жизнь его аристократіи, — когда-то предметъ безконечныхъ обличеній и ожесточенныхъ нападокъ, — въ настоящее время настолько отошли въ область воспоминаній, что сатирикъ можетъ уступить м?сто художнику, и историкъ, водя читателя по разукрашеннымъ заламъ Версальскаго дворца и вспоминая о безразсудныхъ тратахъ и легкомысліи его обитателей, въ то же время можетъ наслаждаться, какъ передъ картиной Вато, и блескомъ красокъ, и утонченной граціей жизни, которые были плодами этихъ тратъ и этого легкомыслія. Тэнъ это понялъ своей тонкой натурой, и его даръ пластическаго, живого образа далъ ему возможность развернуть передъ читателемъ столь же привлекательную, сколько и правдивую въ научномъ отношеніи картину. Эта картина оставляетъ посл? себя т?мъ бол?е глубокое впечатл?ніе, что Тэнъ вполн? артистическимъ образомъ см?нилъ ее другой картиной, представляющей совершенный контрастъ колорита. За цв?тущей эпохой «салоновъ» сл?дуетъ другая, когда содержаніе салонной жизни изм?няется, а зат?мъ быстро и неожиданно наступаетъ катастрофа, поглотившая это блестящее общество салоновъ и обнаружившая его слабость и нравственную несостоятельность.

* * *

Салонная жизнь, какъ она ни была пріятна, съ теченіемъ времени начала казаться пустой; искусственность и сухость, составляющія принадлежность св?тской жизни, доведены были до крайности; число дозволяемыхъ св?томъ поступковъ было такъ же ограничено, какъ и число принятыхъ модою словъ; беззаботное равнодушіе породило эгоизмъ. Женщины первыя стали тяготиться такимъ положеніемъ д?ла, и тогда, подъ вліяніемъ моды, начала развиваться иного рода аффектація — чувствительность. «Р?чь зашла о томъ, что нужно возвратиться къ природ?, восхищаться деревней и простотой сельскихъ нравовъ, интересоваться поселянами, быть гуманнымъ, им?ть сердце, наслаждаться прелестью и н?жностью естественныхъ привязанностей, быть мужемъ и отцомъ; бол?е того, нужно им?ть душу, доброд?тели, религіозныя чувства, в?рить въ Провид?ніе и въ безсмертіе души, быть способнымъ къ энтузіазму». Литература, живопись, театръ начинаютъ служить новой мод?; подъ ея вліяніемъ изм?няются обычаи, семейная жизнь и отношеніе св?тскаго общества къ народу. Чувства, р?чи и нравы получаютъ идиллическій отт?нокъ, и весь міръ представляется идилліей. Эта перем?на окончательно ослабляетъ и обезоруживаетъ н?когда воинственную аристократію. «А между т?мъ въ этомъ мір?, — зам?чаетъ историкъ, тотъ, кто хочетъ жить, долженъ бороться. Владычество есть принадлежность силы, какъ въ природ?, такъ и въ мір? челов?ческомъ. Всякое существо, теряющее искусство и энергію защищаться, д?лается добычей грубыхъ инстинктовъ, которые его окружаютъ, и т?мъ в?рн?е, ч?мъ ярче его блескъ; неосторожность и даже привлекательность его выдаютъ заран?е». Но французская аристократія не понимаетъ опасности, ей грозящей; живя въ своей узкой сфер?, она не знаетъ д?йствительности; не бывало еще никогда въ мір? прим?ра такого полнаго и добровольнаго осл?пленія. Когда опасность становится очевидной, у аристократіи не оказывается силы ей противод?йствовать. Всякое р?шительное, н?сколько грубое д?йствіе противно обязанностямъ, которыя св?тская жизнь налагаетъ на каждаго благовоспитаннаго челов?ка.

«Противъ дикой, свир?п?ющей толпы — они (les princes et les nobles) совершенно безпомощны. Они не обладаютъ бол?е т?мъ физическимъ превосходствомъ, которое можетъ обуздать эту толпу, ни т?мъ грубымъ шарлатанствомъ, которое ее привлекаетъ, ни т?ми уловками плута-Скапена, какими онъ ум?етъ отвести глаза; а для того, чтобы укротить свир?пость разнузданнаго зв?ря, нужно было бы употребить въ д?ло вс? средства энергическаго темперамента и животной хитрости» ^{15}). Но этихъ средствъ у нихъ н?тъ; всесильное воспитаніе подавило, смягчило, ослабило въ нихъ самый жизненный инстинктъ. Даже въ виду смерти у аристократа-француза не закипаетъ кровь отъ гн?ва, не напрягаются мгновенно вс? силы и способности, не является сл?пой, неудержимой потребности бить того, кто бьетъ. Они послушно идутъ въ тюрьму, — в?дь буйство было бы неприлично. И въ тюрьм? они продолжаютъ вести салонную жизнь: «Какъ женщины, такъ и мужчины продолжаютъ од?ваться съ тщаніемъ, д?лаютъ другъ другу визиты, однимъ словомъ, заводятъ у себя салонъ, хотя бы то было въ конц? какого-нибудь коридора, при четырехъ св?чахъ; тутъ шутятъ, пишутъ мадригалы, сочиняютъ п?сенки: они стоятъ на томъ, чтобъ и зд?сь оставаться любезными, веселыми и изящными по- прежнему. Неужели нужно сд?латься мрачнымъ и утратить благовоспитанныя манеры изъ-за того только, что случайно васъ засадили въ плохую гостиницу? — Даже передъ судьями, на колесниц?, везущей ихъ на казнь, они сохраняютъ свое достоинство и свою улыбку; особенно женщины идутъ на эшафотъ съ той же легкостью поступи, съ т?мъ же яснымъ лицомъ, съ какимъ он?, бывало, принимали гостей у себя въ салон?. Это — высшая степень жизненнаго искусства (savoir vivre), которое было возведено въ единственный долгъ и сд?лалось для этой аристократіи второю природой; эту черту мы находимъ везд? какъ въ хорошихъ свойствахъ, такъ и въ порокахъ, въ способностяхъ и въ слабостяхъ аристократіи, въ ея процв?таніи и въ ея паденіи; эта же черта скрашиваетъ самую смерть, до которой она и довела аристократію».

Описывая трагическую судьбу той части французской аристократіи, которая сд?лалась жертвой террора, Тэнъ вышелъ изъ пред?ловъ задачи, поставленной для перваго тома, но такое заключеніе эпопеи «салоновъ» было ему необходимо для полноты историческаго образа. Реалистическій языкъ, представленія и сравненія, заимствованныя изъ области животнаго царства, д?лаютъ мысль автора еще рельефн?е и усиливаютъ впечатл?ніе, производимое на читателя этимъ эпилогомъ.

* * *

Указаніе на салонный характеръ двора и всей жизни французской аристократіи служитъ для Тэна не только средствомъ, чтобъ осмыслишь вс? собранные имъ бытовые факты и черты, чтобъ объяснить историческую роль и судьбу французской аристократіи, но авторъ, въ то же время, пользуется этимъ, чтобъ пролить особый св?тъ на характеръ умственнаго движенія во французскомъ обществ? XVIII в?ка и объяснить результаты, которые оно дало во время революціи. Оригинальная мысль — представить королевскую Францію въ вид? блестящаго салона — служитъ Тэну звеномъ, связующимъ об? половины его сочиненія, и даетъ ему возможность рельефн?е, ч?мъ то удалось кому-либо изъ его предшественниковъ, выставить на видъ взаимную связь, существовавшую между французскимъ обществомъ и французской философіей въ XVIII в?к?, между историческими фактами и идеями, между политическимъ режимомъ и доктриной.

Т? современники французской революціи, которые были ея противниками, считали главнымъ образомъ философію XVIII в. причиной своихъ несчастій, а писатели-легитимисты и клерикалы и теперь еще держатся такого взгляда и обвиняютъ во всемъ превратныя идеи Вольтера, энциклопедистовъ — и франмасоновъ. Иначе поступаютъ защитники революціи: не отрицая культурнаго значенія философскихъ идей XVIII в., они подробно останавливаются на признакахъ, указывавшихъ на гнилость политическаго и общественнаго строя стараго порядка. Н?которые изъ либеральныхъ историковъ считаютъ даже непосредственное вліяніе философіи очень незначительнымъ. Зибель , наприм., указывая на состояніе цензуры и книжной торговли, ув?ряетъ, что идеи Вольтера и Руссо мало проникали въ ряды буржуазіи, а Валлонъ, авторъ одного изъ нов?йшихъ сочиненій, касающихся состоянія Франціи до 1789 г., выражается такъ объ этомъ вопрос?: «Историки, считавшіе философію славной или позорной виновницей революціи, очевидно, заблуждались, и ихъ ошибка, которую по очереди эксплоатировали самыя различныя партіи для того, чтобъ возвеличить философію, или же съ ц?лью смягчить вину духовенства, — эта ошибка не позволила посл?дующимъ покол?ніямъ извлечь изъ этого кроваваго прошлаго должное поученіе». У Тэна этотъ вопросъ получаетъ первостепенное значеніе. Онъ не только говоритъ подробно о руководящемъ вліяніи философіи XVIII в?ка, но онъ анализируетъ ее и объясняетъ, въ чемъ именно заключалось это вліяніе — притомъ не только на происхожденіе революціи, но и на самый характеръ, на ходъ и исходъ ея.

Тэнъ въ этомъ вопрос? также оригиналенъ и блестящъ, какъ въ изображеніи салоннаго характера общественной жизни и культуры Франціи. Задолго до революціи въ салонахъ Франціи господствовалъ революціонный духъ. Этотъ революціонный духъ сложился, по мн?нію Тэна, изъ двухъ составныхъ элементовъ, изъ которыхъ одинъ обозначается у него выраженіемъ: Vacquis scientifique; другой — l'esprit classique. Оба эти составные элемента сами но себ? представляютъ, по его мн?нію, здоровую и полезную пищу ума, но см?шеніе ихъ дало въ результат? ядъ, хотя и сладкій, и потому жадно впивавшійся обществомъ того времени. Этотъ ядъ и придалъ философіи то одуряющее и отравляющее свойство, которое вызвало бредъ и конвульсіи въ націи.

По его опред?ленію, acquis scientifique заключается въ твердыхъ результатахъ, которые добыты математическими и естественными науками. Эти результаты, сначала медленно накоплявшіеся, вдругъ такъ быстро разрослись, что дали возможность построить на нихъ ц?лое міровоззр?ніе. Подъ ихъ вліяніемъ изм?нился взглядъ на челов?ка и его положеніе въ мірозданіи; земной шаръ оказался песчинкой въ мір?; органическая жизнь на земл? — атомомъ, эфемеридой, челов?къ — животнымъ среди другихъ подобныхъ ему, по своей организаціи, животныхъ; все челов?чество — лишь посл?дней почкой на ствол? органической жизни, а его исторія — эпизодъ въ длинной исторіи земного шара и органическаго міра. Если, говоритъ Тэнъ, еще подлежитъ спору свойство жизненнаго принципа, проявляющагося въ природ? — внутренній ли онъ или вн?шній, — то способъ д?йствія его вн? спора: онъ д?йствуетъ только по общимъ и непреложнымъ законамъ. Власти этого закона подлежатъ не только міры — неорганическій и органическій, но и челов?ческія общества, также какъ и идеи, страсти и воля отд?льнаго челов?ка. Подъ вліяніемъ этого открытія изм?нились и научные пріемы; мыслители XVII в?ка отправлялись отъ догмы, мыслители XVIII в?ка — отъ наблюденія. Оттого вс? зам?чательные ученые и литераторы этой эпохи занимались при своей спеціальности естественными науками. Науки нравственныя или науки, им?ющія предметомъ челов?ка, отрываются отъ богословія и составляютъ какъ бы продолженіе наукъ естественныхъ. Исторія представляется совс?мъ въ иномъ св?т?, ч?мъ прежде. Въ своемъ «Опыт? о нравахъ» Вольтеръ показываетъ, что первобытный челов?къ былъ грубымъ дикаремъ; что исторія челов?ка представляетъ естественно-историческое явленіе; что н?тъ никакихъ вн?шнихъ силъ, которыя направляли бы ее; существуютъ только внутреннія силы, которыя ее слагаютъ; у нея н?тъ ц?ли, но есть результатъ; этотъ результатъ заключается въ прогрессивномъ развитіи челов?ческаго духа.

Въ то же время, Монтескьё открываетъ другой принципъ, необходимый для исторической науки: онъ показываетъ, что учрежденія, законы и нравы не составляютъ безсвязнаго, случайнаго аггрегата, но гармонически и взаимно связаны между собой. Наконецъ, психологія д?лаетъ открытіе, что въ основ? душевной жизни лежитъ ощущеніе. «Съ помощью этой идеи одинъ изъ самыхъ точныхъ и необыкновенно ясныхъ умовъ, Кондильякъ, даетъ почти на вс? важные вопросы отв?ты, которые, благодаря возродившемуся богословскому предуб?жденію и вторженію н?мецкой метафизики, потеряли у насъ в?съ въ начал? XIX в?ка, но которые, при помощи возобновившагося наблюденія надъ патологіей ума и многочисленныхъ вивисекцій, теперь снова ожили».

Такимъ образомъ результаты, которые дали французамъ математическія и естественныя науки, были, по мн?нію Тэна, вполн? правильны и плодотворны. Они представляли собою величественное зданіе, съ высоты котораго раскрывался новый и обширный взглядъ на міръ, но д?ло въ томъ, что строеніе ихъ глаза не было приспособлено къ этому зр?лищу. Подъ этимъ Тэнъ разум?етъ свойство ума тогдашнихъ французовъ, — la forme fixe d’intelligence, которымъ обусловливалось ихъ новое міровоззр?ніе. Это свойство ихъ ума, разрабатывавшаго результаты современной науки и породившаго философію XVIII в?ка и доктрину революціи, Тэнъ обозначаетъ выраженіемъ «l’esprit classique». Классическій духъ проявляется прежде всего въ ораторскомъ слог?, въ манер? говорить и писать, которой подчинены вс? литературныя произведенія того времени. Этотъ ораторскій слогъ есть продуктъ досужей аристократіи, у которой монархія, захватившая все въ свои руки, отняла всякое д?ло. Ораторскій слогъ явился всл?дствіе привычки говорить, писать и думать исключительно въ виду аудиторіи салоновъ. Подъ вліяніемъ салонной жизни языкъ постепенно б?дн?етъ, теряя множество словъ, не принятыхъ въ благовоспитанномъ обществ?, и становится безцв?тнымъ; р?чь состоитъ почти исключительно изъ общихъ выраженій. Сообразно съ этимъ преобразовалась грамматика; она не дозволяетъ, чтобы слова сл?довали одно за другимъ согласно изм?няющемуся порядку впечатл?ній и психическихъ побужденій, но указываетъ каждому понятію, каждому слову впередъ опред?ленное м?сто. Тотъ же методъ, который слагалъ фразу, опред?лялъ построеніе періода и управлялъ слогомъ. Французскій языкъ выигралъ въ ясности, но онъ сузился въ объем?, онъ получилъ математическій характеръ. Чувствуется, что этотъ языкъ какъ бы созданъ для того, чтобы объяснять, доказывать, уб?ждать и популяризировать; недаромъ становится онъ языкомъ всей Европы, международнымъ языкомъ, любимымъ органомъ разума. Но разумъ, которому этотъ языкъ служитъ органомъ, — особаго свойства; это разумъ разсуждающій (raison raisonnante); разумъ, который желаетъ мыслить съ наименьшей подготовкой и съ возможно большимъ удобствомъ для себя, который довольствуется нахватаннымъ запасомъ познаній, не желаетъ ни увеличить ни возобновить его, который не ум?етъ или не хочетъ обнять всю полноту и сложность реальнаго міра. Классическій языкъ неспособенъ схватывать и описывать детали, непосредственныя чувства, крайнее проявленіе страсти, индивидуальныя черты; онъ склоненъ пробавляться общими м?стами, и логическое сплетеніе его фразъ даетъ хрупкую, филиграновую работу, художественную, но мало полезную или даже вредную на практик?.

По характеру языка можно себ? составить понятіе о дух?, которому онъ служитъ органомъ. Изъ двухъ операцій челов?ческаго ума — воспріятія впечатл?ній и анализа ихъ, или извлеченія понятія изъ нихъ — классическій духъ силенъ только во второй. Всл?дствіе этого развивается способность писать — сочинять. Подъ вліяніемъ этой способности вс? произведенія челов?ческаго слова: ученыя сочиненія, философскіе трактаты, оффиціальные документы и депеши, наконецъ, частныя письма, — все это получаетъ литературный характеръ, а литературныя произведенія отличаются ораторскимъ пошибомъ.

Это указываетъ на важные недостатки классическаго духа. Вм?ст? съ искреннимъ чувствомъ замираетъ лирическая поэзія; въ драматургіи классическій духъ способенъ воспроизводить только одного рода лица, — людей св?та, обитателей салоновъ, да и т? лишь на половину реальны: въ нихъ общечелов?ческія черты преобладаютъ надъ индивидуальными, — оттого это отвлеченные типы, а не живыя лица. Классическій духъ, всл?дствіе своей узкости, которая все увеличивается къ концу в?ка, не способенъ реально представить индивидуальности, какъ он? существуютъ въ природ?, или какъ он? являлись въ исторіи, — ему остается только пустая отвлеченность. Обществу недостаетъ историческаго чутья: оно полагаетъ, что челов?къ везд? и во вс? времена одинъ и тотъ же; оно видитъ въ челов?к? только разумъ, всегда и везд? одинаково разсуждающій. Это происходитъ оттого, что вся литература, даже романъ, занимается только салонами, какъ-будто вн? ихъ ничего не существуетъ. Во время революціи образованное общество еще бол?е изолируется. Оттого въ р?чахъ ли, произносимыхъ на трибун?, или въ клубахъ, нигд? не видно пониманія д?йствительнаго челов?ка, каковъ онъ въ селахъ и на городскихъ улицахъ. Народъ представляется простымъ автоматомъ съ общеизв?стнымъ механизмомъ. Писатели считали его годнымъ только для произнесенія фразъ; теперь политическіе д?ятели видятъ въ немъ машину для подачи голоса, которую достаточно подавить пальцемъ въ изв?стномъ м?ст? для того, чтобъ заставить дать тотъ или другой требуемый отв?тъ. «Въ этихъ р?чахъ мы никогда не находимъ фактовъ, а одн? только отвлеченности: ц?лый рядъ разсужденій о природ?, о разум?, о народ?, о тиранахъ, о свобод?, — все это въ род? какихъ-то пузырей, напрасно вздутыхъ и пущенныхъ въ пространство. Если бы не знать, что все это привело на практик? къ ужаснымъ посл?дствіямъ, можно было бы принять это за логическую игру, за школьное упражненіе, за парадныя академическія р?чи, за соображенія идеологовъ. Именно эта идеологія, посл?дній результатъ в?ка, даетъ посл?днюю формулу и скажетъ посл?днее слово классическаго духа».

Классическій духъ усвоилъ себ? математическій методъ. Онъ заключается въ томъ, чтобы, взявши н?сколько очень простыхъ и общихъ понятій и не справляясь съ опытомъ, сравнивать и комбинировать ихъ, и изъ полученнаго результата выводить посредствомъ чистыхъ разсужденій всевозможныя посл?дствія. Этотъ методъ одинаково преобладаетъ какъ у приверженцевъ «чистой идеи», такъ и въ школ? сенсуалистовъ, хотя бы они называли себя посл?дователями Бэкона и отвергали врожденныя идеи. Подобно тому, какъ Кондильякъ присваиваетъ психологіи ари?метическій методъ, такъ Сіезъ, относясь съ глубокимъ презр?ніемъ къ исторіи, прилагаетъ тотъ же способъ къ политик?. Какъ Кондильякъ съ помощью ощущенія считалъ возможнымъ объяснить строй челов?ческой души, такъ Руссо, на основаніи понятія о договор?, см?ло строитъ новое общество и государство. Кондорсе восхваляетъ этотъ методъ какъ посл?дній шагъ философіи, съ помощью котораго она поставила в?чную преграду между современнымъ челов?чествомъ и старинными заблужденіями его младенчества. Посредствомъ этого метода открыты права челов?ка, выведенныя математическимъ путемъ изъ одного основного понятія. Взаимод?йствіе двухъ составныхъ элементовъ, т. е. научнаго результата и господствовавшаго во Франціи классическаго духа, породило доктрину, которая показалась новымъ откровеніемъ. Эта доктрина заключалась въ уб?жденіи, что наступилъ в?къ разума и царство истины и что право этой истины должно быть признано абсолютнымъ.

Опираясь на признанный за нимъ новый авторитетъ, разумъ принялся критиковать все существующее и пересматривать его права на жизнь. До сихъ поръ роль, которую игралъ разумъ въ челов?ческомъ обществ?, была незначительна; онъ уступалъ первое м?сто преданію. Но теперь роли ихъ м?няются. Монархія Людовика XIV и Людовика XV расшатала авторитетъ преданія; съ другой стороны, наука возвысила авторитетъ разума. Преданіе сходитъ на второй планъ и первое м?сто занимаетъ разумъ, подвергая своему анализу государство, законы, обычаи.

По мн?нію Тэна, б?да заключалась въ томъ, что разумъ, принимая на себя пров?рку всего существующаго, не былъ просв?щенъ исторической наукой, не понималъ значенія преданія или, какъ зд?сь выражается Тэнъ, насл?дственнаго предразсудка. И разумъ, вм?сто того, чтобы признать въ своемъ соперник? старшаго брата, съ которымъ нужно под?литься, усматривалъ въ его владычеств? одну лишь узурпацію.

Въ оц?нк? т?хъ историческихъ явленій, которыя Тэнъ разум?етъ подъ именемъ «насл?дственныхъ предразсудковъ», мы опять встр?чаемся съ т?мъ реалистическимъ отношеніемъ къ исторіи, на которое мы указывали уже по поводу первой книги. Тэнъ видитъ въ «насл?дственныхъ предразсудкахъ» своего рода безсознательный разумъ — une sorte de raison qui s’ignore; онъ говоритъ, что преданіе, подобно наук?, коренится въ длинномъ ряд? накопленныхъ опытомъ истинъ. Обычаи и пов?рья, которые намъ теперь кажутся произвольными, условными, были первоначально общепризнанными средствами, служившими для общественнаго блага. «Культура челов?ческой души основана на ц?ломъ ряд? обычаевъ, долго неизв?стныхъ челов?ку и лишь медленно, постепенно установившихся; они заключаются въ сл?дующемъ: не употреблять въ пищу челов?ческаго мяса, не убивать безполезныхъ стариковъ, не бросать, не продавать и не убивать слабыхъ д?тей, питать отвращеніе къ кровосм?шенію и всякимъ другимъ противоестественнымъ обычаямъ, быть единственнымъ и признаннымъ влад?телемъ особаго поля, внимать высшему голосу скромности, челов?колюбія, чести, голосу сов?сти. Вообще, ч?мъ древн?е и ч?мъ бол?е распространенъ какой-нибудь обычай, т?мъ бол?е онъ им?етъ основанія въ глубокихъ соображеніяхъ физіологическаго или гигіеническаго свойства и въ общественной предусмотрительности».

Такъ наприм?ръ, касты Тэнъ объясняетъ «необходимостью сохранить въ чистот? расу героическую и мыслящую, устраняя прим?сь худшей крови, которая повлекла бы за собою умственное разслабленіе или преобладаніе низшихъ инстинктовъ». Въ такомъ же дух? объясняется государство и религія. По мн?нію Тэна, государство, по крайней м?р? въ Европ?, по своему происхожденію и существу военное учрежденіе, гд? героизмъ сд?лался защитникомъ права. Религія по своей сущности — метафизическая поэма, сопровождаемая в?рой. «Ей нужны обрядность, легенда, церемоніи для того, чтобъ д?йствовать на народъ, на женщинъ, на д?тей, на простодушныхъ, на челов?ка, погруженнаго въ практическую жизнь, наконецъ, на самый челов?ческій умъ, такъ какъ идеи невольно воплощаются въ образы. Благодаря этой осязательной форм?, религія можетъ положить на в?сы челов?ческой сов?сти страшную тяжесть, она можетъ служить противов?сомъ эгоизму, задерживать безумный потокъ грубыхъ страстей, устремить волю на самоотверженіе и преданность (d?vouement), она можетъ оторвать челов?ка отъ него самого, чтобы предоставить его всего служенію истин? или своему ближнему, создать аскетовъ и мучениковъ, сестеръ милосердія и миссіонеровъ».

Но это унасл?дованное преданіе, кром? того, что оно, подобно инстинкту, есть сл?пое проявленіе разума, им?етъ еще другое право на уваженіе со стороны посл?дняго. Д?ло въ томъ, что разумъ для того, чтобы получить практическое значеніе, долженъ сначала самъ принять форму преданія и предразсудка. Чтобъ какая-нибудь доктрина овлад?ла умами людей, сд?лалась руководящимъ мотивомъ д?йствія, необходимо, чтобъ она превратилась въ привычку, сд?лалась предметомъ в?ры и безсознательнаго влеченія. За исключеніемъ немногихъ ученыхъ большинство людей все еще получаетъ свои идеи свыше, и академія наукъ во многихъ отношеніяхъ заступаетъ м?сто древнихъ соборовъ. Разумъ же въ XVIII в. не обладалъ ни достаточнымъ историческимъ опытомъ, ни способностью руководиться опытомъ. Всл?дствіе этого никто не понималъ въ то время ни прошедшаго, ни настоящаго. Не зная людей, нельзя было понять учрежденій; никто не подозр?валъ, что истина должна была облечься въ легенду, что право могло утвердиться только посредствомъ силы, что религія должна была принять жреческій характеръ, а государство — характеръ военный. Не объяснивъ себ? прошлаго, нельзя было уразум?ть настоящее. Никто изъ салоннаго общества не им?лъ в?рнаго понятія ни о крестьянахъ, ни о жителяхъ провинціальныхъ городковъ и первобытномъ состояніи ихъ ума. Никому не приходило въ голову, что 20 мил. людей, и даже больше, едва возвысились надъ умственнымъ состояніемъ среднихъ в?ковъ, и что поэтому общественное зданіе, для нихъ пригодное, должно было въ своихъ общихъ очертаніяхъ сохранять среднев?ковой строй. Однимъ словомъ, никто не сознавалъ, что неразвитымъ, безсознательно живущимъ людямъ — «il n'y а de religion que par le cur? — et d'?tat que par le gendarme» — религія доступна только въ образ? священника, а государство — въ образ? жандарма.

Всл?дствіе коренного заблужденія разума, не оц?нившаго того значенія, какое им?ли насл?дственные предразсудки, онъ ополчился противъ преданія съ т?мъ, чтобы ниспровергнуть его владычество и зам?нить царство лжи — царствомъ истины. Эта ошибка разума проистекала изъ салоннаго характера французскаго общества и его образованія.

Въ этой мысли заключается исходная точка критики, которой Тэнъ подвергаетъ умственное движеніе XVIII в., м?рило, опред?ляющее его отношеніе къ столь прославленнымъ литературнымъ д?ятелямъ этой эпохи. Описывая войну разума противъ преданія, Тэнъ сл?дуетъ общепринятому разд?ленію умственнаго движенія XVIII в?ка на два періода, или, какъ выражается онъ, на дв? философскія экспедиціи. Направленіе перваго похода, вождемъ котораго былъ Вольтеръ, Тэнъ характеризуетъ т?мъ, что преданіямъ и предразсудкамъ французовъ писатели стали противопоставлять преданія и предразсудки другихъ странъ и временъ, всл?дствіе чего вс? эти преданія утрачивали свои часы; древнія учрежденія лишались своего божественнаго характера, представлялись д?ломъ челов?ка, плодомъ времени, результатомъ условнаго соглашенія. Скептицизмъ началъ проникать черезъ вс? бреши. «Но анализъ, разлагавшій религіозныя системы, политическія учрежденія и гражданскіе законы, другъ другу противоречившіе, не сводилъ ихъ къ нулю; въ основаніи положительныхъ религій, которыя разумъ считалъ ложными, онъ находилъ естественную религію, которую признавалъ истинной; подъ оболочкою законодательныхъ системъ разумъ признавалъ общій естественный законъ, начертанный въ сердц? людей и подразумеваемый разнообразными сводами законовъ.

На дн? реторты, разлагавшей религію и общественныя учрежденія, всегда оставался изв?стный осадокъ (r?sidu). Въ первомъ случа? въ осадк? оказывалась истина; во второмъ — справедливость. Таковъ небольшой, но драгоц?нный остатокъ (reliquat) какъ бы слитокъ золота, сохраняемый преданіемъ и очищенный разумомъ — осадокъ, который, мало-помалу освободившись отъ всякой прим?си, одинъ долженъ былъ собою представлять сущность религіи и вс? нити, связывающія общество».

Вторая экспедиція состояла изъ двухъ армій; первую составляли энциклопедисты. Для характеристики ихъ теорій Тэнъ выставляетъ на видъ, въ чемъ они отступили отъ идей Вольтера. Деизмъ стараго вождя они относятъ теперь также къ числу предразсудковъ. Представленіе Вольтера о мір?, какъ о механизм?, который заставляетъ предполагать механика, зам?няется у нихъ представленіемъ о в?чной матеріи, находящейся въ в?чномъ движеніи. Не разумъ организуетъ матерію, а матерія производитъ изъ себя разумъ. Отсюда новое объясненіе естественнаго закона. Источникъ его самъ челов?къ, но челов?къ, какимъ онъ представляется глазамъ натуралиста, т. е. организованное т?ло, животное съ его нуждами и страстями. Совпадая съ естественнымъ закономъ, эти страсти не только не искоренимы, но и вполн? законны. Отсюда сл?дуетъ ниспроверженіе посл?днихъ предразсудковъ. «Стыдливость», восклицаетъ Дидеро, «подобно одежд? — есть изобр?теніе челов?ка и условное чувство». Парадоксы Дидеро, зам?чаетъ Тэнъ, по крайней м?р?, обезвреживаются (ont des correctifs) т?мъ, что, описывая нравы, онъ задается ц?лью моралиста, что подъ вліяніемъ своей благородной натуры онъ в?рно расц?ниваетъ и по достоинству распред?ляетъ различныя влеченія челов?ческаго сердца, и что, опред?ляя первобытныя побужденія души, онъ рядомъ съ эгоизмомъ отводитъ особое и бол?е почетное м?сто состраданію, милосердію и безразсчетному самоотверженію и самопожертвованію. Но посл? него являются другіе, холодные и ограниченные люди, которые посредствомъ математическаго метода идеологовъ конструируютъ нравственность въ дух? Гоббса, полагая въ основаніе ея одно только побужденіе, самое простое и осязательное, грубое, почти механическое — инстинктивное стремленіе, заставляющее животное искать наслажденія и изб?гать боли. Доброд?тель — ничто иное, какъ предусмотрительный эгоизмъ, Итакъ, возвращеніе къ естественному закону, т. е. къ природ?, и уничтоженіе общества — вотъ военный кличъ, провозглашаемый вс?мъ полчищемъ энциклопедистовъ. Такой же кличъ раздается съ другой стороны — изъ лагеря Руссо и соціалистовъ.

Характеристика Руссо, къ которой Тэнъ возвращается н?сколько разъ, представляетъ одну изъ самыхъ удачныхъ главъ разсматриваемаго сочиненія. Эта характеристика, по нашему мн?нію, потому такъ удалась Тэну, что онъ лучше, ч?мъ кто-либо, сум?лъ схватить т?сную связь между личными качествами и недостатками Руссо и его ученіемъ. Руссо также отстаивалъ права естественнаго челов?ка и естественный законъ. Но всл?дствіе громаднаго самолюбія и чудовищнаго эгоизма онъ бралъ свой идеалъ естественнаго челов?ка не изъ дикаго состоянія, а изъ самого себя. Около этого центра вновь созидается спиритуалистическое воззр?ніе на челов?ка. Такое благородное созданіе не можетъ быть механическимъ результатомъ различныхъ физическихъ органовъ.

Въ челов?к? есть н?что бол?е, ч?мъ одна матерія; его духовная жизнь слагается не изъ однихъ чувственныхъ ощущеній; челов?къ стоитъ выше животнаго; въ немъ есть свободная воля, сл?довательно, самобытный принципъ или душа, отличная отъ т?ла и способная пережить т?ло. Эта душа повинуется внутреннему голосу, т. е. сов?сти. Но если челов?къ, какъ его понимаетъ Руссо, вышелъ совершеннымъ изъ рукъ Творца, то онъ пересталъ быть таковымъ по вин? общества. Отсюда борьба противъ этого общества, еще бол?е ожесточенная, ч?мъ прежде. До Руссо общественныя и политическія учрежденія казались только неудобными и несогласными съ требованіями разума; теперь же они представляются несправедливыми и развращающими; прежде они возстановляли противъ себя разсудокъ и страсти, — теперь, кром? того, они возмущаютъ сов?сть и гордость. Отсюда гн?въ и серьезный, желчный тонъ, который заступаетъ м?сто прежней насм?шки. Но характеръ борьбы изм?няется еще всл?дствіе другой причины. Какъ и н?которые другіе литераторы XVIII в., Руссо вышелъ изъ простого народа; но онъ, кром? того, въ душ? плебей; ему неловко въ салон?, онъ не можетъ привыкнуть къ благовоспитанному обществу; отсюда его вражда ко всему, что украшаетъ это общество, къ наук?, искусству, театру, къ цивилизаціи вообще. Но если цивилизація дурна, то общество еще хуже, и два основанія его — собственность и власть, — ничто иное, какъ насиліе.

«Изъ-за теоріи сквозитъ личное чувство, раздраженіе плебея, б?днаго и озлобленнаго, который при своемъ вход? въ св?тъ, нашелъ вс? м?ста занятыми и не могъ себ? завоевать положенія въ обществ?; который отм?чаетъ въ своихъ «Признаніяхъ» (Confessions) день, когда онъ пересталъ страдать отъ голода, — за неим?ніемъ лучшаго живетъ со служанкой и отдаетъ своихъ пятерыхъ д?тей въ воспитательный домъ; который по очереди то лакей, то приказчикъ, бродяга, учитель или переписчикъ, в?чно на-сторож? и в?чно принужденъ приб?гать къ разнымъ уловкамъ для сохраненія своей независимости, возмущенный контрастомъ своего положенія и того, что онъ чувствуетъ въ душ?, отд?лывающійся отъ чувства зависти лишь съ помощью злословія и сохраняющій въ глубин? души старую горечь «противъ богатыхъ и счастливыхъ этого міра, какъ будто они богаты и счастливы на его счетъ и какъ будто ихъ мнимое счастье было похищено у него" (Emile).

Тэнъ въ своемъ очерк? французской литературы остановился на Руссо, объявивъ, что не стоитъ знакомиться съ его посл?дователями, съ этими enfants perdus du parti, какъ онъ ихъ называетъ. Вс? эти разнообразныя нападенія на современное общество, говоритъ онъ, приводятъ къ одной ц?ли — къ ниспроверженію вс?хъ основъ существующаго порядка. А за этимъ ниспроверженіемъ наступитъ, по мн?нію людей XVIII в?ка, царство разума, новый милленіумъ; и разуму, разрушившему старый порядокъ, предоставится созиданіе новаго.

Описавъ на основаніи «Общественнаго Договора» теорію построенія новаго государства, которую потомъ во время революціи вздумали осуществить на практик?, Тэнъ противополагаетъ этой теоріи свой собственный взглядъ на общество и государство. Онъ находитъ, что существенная ошибка политическихъ теоретиковъ XVIII в. заключалась въ ихъ уб?жденіи, что разумъ одинаково присущъ вс?мъ людямъ и что это равном?рное распред?леніе общаго разума можетъ быть принято за основной политическій принципъ. Съ помощью физіологіи и психологіи Тэнъ опровергаетъ это положеніе. Физіологія показываетъ, что то, что мы называемъ въ челов?к? разумомъ, есть только состояніе изв?стнаго непрочнаго равнов?сія, которое зависитъ отъ не мен?е непрочнаго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. «Возьмите, говоритъ Тэнъ, голодныхъ женщинъ и пьяныхъ мужчинъ около тысячи, сведите ихъ вм?ст?, пусть они разгорячатся отъ криковъ, отъ ожиданія, пусть они заразятъ другъ друга возрастающимъ возбужденіемъ, и черезъ н?сколько часовъ передъ вами будетъ толпа опасныхъ сумасшедшихъ: 1789-ый годъ это показалъ». Обращаясь къ психологіи, Тэнъ зам?чаетъ, что мельчайшее психическое явленіе, всякое ощущеніе, воспоминаніе, самое простое сужденіе — есть результатъ такой сложной механики, общій итогъ столькихъ милліоновъ независимо д?йствующихъ силъ, — что если стр?лка нашего ума стоитъ приблизительно в?рно, то это случайность чтобъ не сказать чудо. «Галлюцинація, бредъ, мономанія, которые сторожатъ у нашей двери, всегда готовы овлад?ть нами Собственно говоря, по своей природ? челов?къ близокъ къ сумасшествію, точно такъ, какъ его т?ло всегда близко бол?зненному состоянію; здоровье нашего разума, какъ и здоровье нашихъ органовъ, не бол?е, какъ чистая удача или счастливая случайность». При такой сложности психическихъ процессовъ, какъ шатокъ тотъ утонченный результатъ, который мы называемъ собственнымъ разумомъ, и какъ часто у самаго сильнаго ума подъ давленіемъ гордости, энтузіазма или догматическаго упрямства идеи мало соотв?тствуютъ д?йствіямъ! Если же такова доля лучшихъ умовъ, то что сказать о толп?, о народ?, объ умахъ вовсе не развитыхъ? — «У крестьянина, у челов?ка, занятаго съ д?тства ручной работой, не только отсутствуетъ вся с?ть высшихъ понятій, но и т? внутренніе органы, которые могли бы её сплести, не сформировались. Всл?дствіе его привычки къ св?жему воздуху и къ работ? т?ла, у него, если онъ остается въ безд?йствіи, черезъ четверть часа вниманіе ослаб?ваетъ; общія фразы д?лаютъ на него лишь впечатл?ніе неяснаго звука, умственныя соображенія, которыя должны быть ими вызваны, не могутъ совершаться; онъ начинаетъ дремать, если только какой-нибудь звучный голосъ не разбудитъ въ немъ, д?йствуя на него заразительно, инстинктовъ т?ла и крови, личныхъ страстей, глухой злобы, которые сдержаны вн?шней дисциплиной и всегда готовы разнуздаться. У полуграмотнаго, даже у челов?ка, который считаетъ себя развитымъ и читаетъ газеты, принципы ничто иное, какъ почти всегда несоотв?тствующіе его развитію гости; они превышаютъ его пониманіе; напрасно твердитъ онъ свои догматы, онъ не въ состояніи изм?рить степень ихъ значенія (port?e), онъ не можетъ усмотр?ть ихъ пред?лы, онъ забываетъ объ ихъ условности или присущихъ имъ ограничу ніяхъ (restrictions), онъ ложно ихъ прим?няетъ. Эти принципы подобны химическимъ составамъ, которые остаются безвредными въ лабораторіи и въ рукахъ химика, но которые д?лаются страшно опасными на улиц?, подъ ногами прохожихъ».

Философы XVIII в?ка ошибались не только въ томъ, что считали разумъ естественною принадлежностью челов?ка, ч?мъ- то общимъ вс?мъ людямъ, — они не сознавали, что вообще въ жизни челов?ка и всего челов?чества роль разума очень ничтожна. «Явно ли то происходитъ или тайно, разумъ не бол?е, какъ удобный подчиненный, домашній адвокатъ, в?чно подкупленный, употребляемый настоящими хозяевами челов?ка для защиты ихъ д?лъ; и если они при публик? уступаютъ ему первое м?сто, то единственно ради приличія. Хозяева челов?ка это — физическій темпераментъ, т?лесныя нужды, животный инстинктъ, насл?дственные предразсудки, воображеніе, вообще какая-нибудь преобладающая страсть, большею частью личный интересъ или же интересъ семейный, сословный, или интересъ партіи. Мы впали бы въ большую ошибку, еслибъ подумали, что челов?къ добръ по своей природ?, что онъ великодушенъ, сострадателенъ или, по крайней м?р?, мягокъ, сговорчивъ и охотно подчиняется общественному интересу или интересу ближняго. Во-первыхъ, если не достов?рно, что челов?къ находится въ кровномъ родств? съ обезьяной, во всякомъ случа? несомн?нно, что по своему строенію онъ представляетъ животное очень близкое къ обезьян?, плотоядное и хищное, бывшее когда-то людо?домъ, а впосл?дствіи сд?лавшееся охотникомъ и воиномъ. Вотъ гд? основаніе кр?пко коренящихся въ немъ свир?пости, зв?рства, дикихъ, разрушительныхъ инстинктовъ, къ которымъ присоединяются, если онъ французъ, веселость, см?хъ и странная потребность выд?лывать прыжки и всякія шалости среди опустошеній (d?g?ts), которыя онъ производитъ.

Во-вторыхъ, съ перваго появленія своего челов?къ очутился голый и безпомощный на неблагодарной земл?, гд? добывать средства къ пропитанію очень трудно, гд? подъ страхомъ смерти онъ принужденъ д?лать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и неотвязчивая мысль, какъ бы пріобр?сти, скопить и завлад?ть; скупость и жадность, — особенно въ томъ сословіи, которое, прикр?пленное къ земл?, голодаетъ въ продолженіе шестидесяти покол?ній для того, чтобы кормить другіе классы, и постоянно протягиваетъ крючковатыя руки, чтобы захватить эту землю, на которой благодаря его труду произрастаютъ плоды. Наконецъ, бол?е тонкая умственная организація челов?ка сд?лала изъ него съ самыхъ первыхъ дней существо способное увлекаться воображеніемъ, у котораго безчисленныя мечты развиваются сами собою въ чудовищныя химеры, расширяя и увеличивая безъ всякой м?ры его опасенія, его надежды и его желанія. Отсюда у него является чрезм?рная чувствительность, внезапные приливы чувства и заразительныхъ восторговъ, порывы неудержимой страсти, эпидеміи легков?рія и подозрительности, однимъ словомъ — энтузіазмъ и паника, особенно если это французъ, т. е. челов?къ общительный и легко возбуждаемый, быстро поддающійся всякому вн?шнему толчку, лишенный того природнаго равнов?сія, которое поддерживается у его сос?дей германской или латинской расы флегматическимъ темпераментомъ и сосредоточеніемъ уединенной мысли».

Всл?дствіе непониманія д?йствительнаго челов?ка и своего заблужденія относительно роли разума въ челов?ческихъ д?лахъ, философы XVIII в?ка, по Тэну, нев?рно опред?ляли отношеніе народа къ правительству. Во имя верховенства народа они отнимали у правительства всякій авторитетъ, всякую прерогативу, всякую иниціативу, всякую силу и прочность. Правительство, по ихъ мн?нію, ничто иное, какъ приказчикъ, какъ слуга народа. Противъ правительства и его органовъ должны быть приняты вс? м?ры предосторожности, должно быть вызвано всеобщее недов?ріе. Такой точк? зр?нія Тэнъ противополагаетъ свою собственную правительственную теорію. «Такъ какъ жизнью челов?ка управляютъ грубыя страсти, которыя стихаютъ въ мирное время, подобно тому, какъ волны потока, сдерживаемыя плотиной, протекаютъ тихо, то главная забота должна заключаться въ томъ, чтобы противопоставить страстямъ равную имъ по сил? сдержку, т?мъ бол?е суровую, ч?мъ грозн?е эти страсти, даже деспотическую въ случа? нужды. Для того, чтобы направить и ограничить удары этой сдерживающей силы, употребляютъ разные механизмы, какъ-то: конституціи, разд?леніе властей, своды законовъ, суды, легальныя формы. Но за вс?ми этими колесами всегда видна главная пружина, самое д?йствительное орудіе, а именно, жандармъ, вооруженный противъ дикаря, разбойника и сумасшедшаго, таящагося въ каждомъ изъ насъ, дремлющаго или скованнаго, но всегда живого въ тайник? нашего сердца».

* * *

Заключающійся въ третьей книг? Тэна обзоръ идей и доктринъ, господствовавшихъ во французскомъ обществ? до революціи и во время ея, представляетъ собою не только мастерскую характеристику крупн?йшихъ явленій французской литературы XVIII в?ка, но и увлекательное описаніе умственнаго строя и культурнаго склада самаго общества Франціи въ XVIII в?к?. Мы им?емъ много классическихъ характеристикъ великихъ писателей XVIII в?ка, но у насъ еще не было такого оригинальнаго, полнаго и вм?ст? съ т?мъ сжатаго общаго очерка умственнаго движенія и доктринъ, подготовившихъ французскую революцію. Блестящая литературная картина, нарисованная Тэномъ, поражаетъ насъ не только своими художественными достоинствами, м?ткостью и рельефностью изображенія и искусною группировкою, но и оригинальностью оц?нки, которой авторъ подвергаетъ писателей и произведенія, относительно которыхъ, повидимому, давно уже установилась общепринятая оц?нка. Точка зр?нія, занятая Тэномъ при сужденіи о политическихъ и общественныхъ идеяхъ, вызвавшихъ или сопровождавшихъ французскую революцію, многознаменательна, какъ свид?тельство переворота въ уб?жденіяхъ, происшедшаго въ изв?стной части современнаго французскаго общества. Критика, которой Тэнъ подвергаетъ доктрины XVIII в?ка, столько же безпощадна, сколько трезва и в?рна по отношенію къ упреку въ исключительной разсудочности ихъ и въ отсутствіи въ нихъ историческаго смысла. Энтузіастовъ и фанатиковъ революціи 1789 года Тэнъ встр?чаетъ съ охлаждающимъ ихъ пылъ зам?чаніемъ: царство разума не наступило и не наступитъ потому, что разумъ не въ одинаковой степени распред?ленъ между людьми и не онъ управляетъ челов?чествомъ. Сенсуалисты XVIII в?ка были бы очень изумлены и огорчены, если бы узнали, что ихъ посл?дователь, тотъ, кто считаетъ своимъ призваніемъ продолжать начатое ими д?ло — извлекъ изъ ихъ ученія такое противоположное уб?жденіе.

Но это зам?чательное изображеніе умственнаго движенія во Франціи въ XVII и XVIII в?к? вызываетъ одно серьезное недоум?ніе. «Разсуждающій разумъ», проявленіе котораго во Франціи такъ м?тко изображено Тэномъ, не м?стное только явленіе и не ограничено пред?лами только двухъ в?ковъ. Корни его нужно искать въ глубокомъ прошломъ и проявленіе его можно просл?дить во всей Западной Европ?. Явленіе, описанное Тономъ, есть частное проявленіе бол?е обширнаго факта въ исторіи европейской культуры — раціонализма.

Вся культура XVIII в?ка, какъ изв?стно, отм?чена раціонализмомъ, т.-е. преобладаніемъ разума въ объясненіи и оц?нк? внутреннихъ и вн?шнихъ явленій челов?ческой жизни и вытекающимъ отсюда разсудочнымъ настроеніемъ европейскаго общества. Вліяніе раціонализма было чрезвычайно разнообразно, и его посл?дствія далеко не одинаково плодотворны. Раціонализмъ прежде всего выражался въ философскомъ и научномъ стремленіи отыскать въ явленіяхъ ихъ разумную сторону, просл?дить въ нихъ проявленія мірового разума и опред?лить долю участія разума въ продуктахъ духовной д?ятельности челов?ка — въ религіи, язык?, прав?, этик? и въ политик?. Это стремленіе, овлад?вая наукою, стало выражаться въ теоріяхъ, разсматривавшихъ и объяснявшихъ вс? эти явленія исключительно какъ продукты разума, или, точн?е, разсудка, представлявшихъ, наприм?ръ, языкъ — собраніемъ звуковъ, принятыхъ изв?стною группою людей по взаимному соглашенію для употребленія въ опред?ленномъ смысл?; религію — системами, которыя вымышлены жрецами для изв?стныхъ ц?лей; государство — договоромъ, заключеннымъ между собою первобытными людьми въ практическихъ видахъ. Развиваясь и проникая въ массы, раціонализмъ, конечно, мельчалъ и принялъ отт?нокъ поверхностной разсудочности, въ которой, главнымъ образомъ, выразилась односторонность культуры XVIII в?ка.

Другое практическое посл?дствіе раціонализма заключалось въ томъ, что онъ привелъ къ привычк? критически относиться къ конкретнымъ явленіямъ, подвергать ихъ оц?нк? съ точки зр?нія разсудка, или просто такъ называемаго здраваго смысла, относиться скептически ко всему, что имъ противор?чило, отвергать и требовать уничтоженія всего того, что не вытекало непосредственно изъ разума. Наконецъ, въ связи съ этимъ находится третье, самое важное стремленіе, вытекавшее изъ раціонализма, — потребность въ реформахъ. Эта потребность то принимала бол?е практическій характеръ, выражаясь въ требованіи, чтобы конкретные продукты духовной д?ятельности челов?ка — господствовавшая религія, исторически сложившееся право, го- сударство — были преобразованы на основаніи положеній, выведенныхъ изъ общечелов?ческаго разума — а съ другой стороны, эта потребность въ реформахъ порождала чисто теоретическія системы, попытки построить на основаніи отвлеченнаго разума идеальные, универсальные типы этихъ явленій, которые противополагались конкретнымъ, проявившимся въ исторіи фактамъ. Отсюда возникла такъ называемая разумная или естественная религія — деизмъ; къ этой же категоріи явленій относится попытка создать общечелов?ческій искусственный языкъ и различныя политическія схемы, начерченныя для отвлеченнаго, общечелов?ческаго государства.

Такимъ образомъ, раціонализмъ привелъ къ очень различнымъ, по своимъ достоинствамъ, результатамъ. Съ одной стороны, онъ знаменовалъ собою и обусловливалъ прогрессъ цивилизаціи, породилъ системы и принципы, которыми всегда будетъ гордиться исторія челов?чества, съ другой — онъ далъ одностороннюю окраску просв?щенію XVIII в?ка и вызвалъ много теоретическихъ заблужденій и практическихъ недоразум?ній, повлекшихъ за собою значительныя б?дствія.

Раціонализмъ, въ обширномъ смысл? этого понятія, основанъ на потребности объяснять высшіе интересы челов?ка — религію, мораль, право, государство — посредствомъ чистаго разума, пров?рять ихъ его аксіомами, согласовать ихъ съ его требованіями. Оттого причиною или основаніемъ раціонализма нужно признать разумъ, и исторія раціонализма совпадаетъ съ развитіемъ разума среди европейскихъ народовъ. Лишь только ос?ло броженіе, вызванное переселеніемъ народовъ, лишь только былъ заложенъ первый фундаментъ для новой политической жизни, какъ проявились еще въ XII в?к? первые зачатки раціонализма. Что такое вся схоластика, которая можетъ указать въ своихъ рядахъ н?сколько самыхъ крупныхъ мыслителей, какъ не попытка согласовать, или по крайней м?р? примирить съ разумомъ религіозную систему, построенную католицизмомъ? И кто, какъ не тотъ же разумъ, былъ главнымъ союзникомъ реформаціи? — А когда прошелъ религіозный кризисъ и половина западной Европы отложилась отъ католичества, то внутри протестантизма продолжалась та схоластическая работа мысли, которая пыталась согласить и примирить разумъ съ т?ми религіозными догматами, которые были извлечены реформой безъ посредства церковнаго преданія изъ новаго зав?та.

Число этихъ догматовъ становилось все меньше; ст?нка, отд?лявшая откровеніе отъ челов?ческаго разума, становилась все тоньше, и н?которыя изъ сектъ англійскаго протестантизма, пережившаго наибол?е полный и логически посл?довательный процессъ развитія, уже пришли почти къ отождествленію «внутренняго голоса», какъ источника откровенія, съ требованіями разума. Отсюда былъ одинъ только шагъ къ признанію разума источникомъ религіи и къ зам?н? откровенія разумомъ, т.-е. къ деизму и естественной религіи.

За все это время продолжался анализъ принциповъ этики и права, а также положительныхъ формъ государства съ точки зр?нія естественнаго разума, который былъ провозглашенъ еще стоиками высшимъ авторитетомъ въ вопросахъ права и служилъ руководящей нитью для римскихъ юристовъ. Въ продолженіе среднев?коваго періода естественный разумъ служилъ главнымъ образомъ для объясненія и подтвержденія положительныхъ данныхъ, т.-е. догматовъ, выработанныхъ церковью, и политическихъ формъ, выработанныхъ исторіей; но въ XVII в?к? отношеніе разума къ факту изм?няется. Окр?пнувшій подъ вліяніемъ ренесанса и реформаціи, разумъ не удовлетворяется бол?е своимъ прежнимъ служебнымъ положеніемъ и провозглашаетъ себя самостоятельнымъ верховнымъ источникомъ истины; оттого XVII в?къ становится эпохой развитія спеціальной области разума — философіи.

Начало новаго періода въ исторіи разума было ознаменовано и вызвано провозглашеніемъ знаменитаго Декартовскаго принципа — cogito, ergo sum, — «я мыслю, сл?довательно, существую». Усомнившись въ достов?рности вс?хъ своихъ понятій и уб?жденій, заимствованныхъ изъ преданія или воспитанія, французскій философъ успокоился на приведенномъ положеніи. Оно было несомн?нно, и потому оно могло быть положено въ основаніе философской дедукціи, изъ которой вытекалъ рядъ понятій и идей, на этотъ разъ признанныхъ достов?рными, такъ какъ они покоились на такомъ же основаніи. Но, провозглашая мысль челов?ка, его самосознаніе — исходною точкою истины, а логическое сц?пленіе мыслей единственнымъ средствомъ къ выработк? достов?рныхъ истинъ, и признавая вс? остальныя понятія истинами настолько, насколько они могли быть выведены этимъ путемъ, Декартъ устанавливалъ господство разума на всемъ обширномъ пространств? духовной д?ятельности челов?ка, подчинялъ отвлеченному разуму вс? потребности и функціи духа и вс? источники познаній, и вручалъ разуму монополію истины.

Поэтому начало раціонализма въ собственномъ смысл?, т.-е. исключительное преобладаніе и одностороннее развитіе разумнаго, разсудочнаго элемента въ исторіи просв?щенія и европейской культуры, нужно вести съ Декарта. Подобно тому, какъ эпоху реформаціонную начинаютъ съ того момента, когда Лютеръ прибилъ свои богословскіе тезисы къ дверямъ виттенбергской церкви, такъ эпоху раціонализма, составляющую вторую половину новой исторіи, — такъ какъ раціонализмъ представляетъ главный движущій элементъ этого періода, — нужно начинать съ 1637 года, когда появилось сочиненіе Декарта: «Discours de lа m?thode».

Д?йствительно, въ этомъ сочиненіи уже заключаются, какъ въ зародыш?, вс? направленія и притязанія раціонализма, впосл?дствіи такъ широко и, можно прибавить, такъ мелко разлившагося. Декартовскій способъ выводить существованіе Бога изъ той идеи о Бог?, которую челов?къ находитъ въ себ?, представлялъ достаточно твердое основаніе для самостоятельнаго развитія естественной религіи или деизма. А въ ученіи Декарта о двухъ субстанціяхъ — дух? и матеріи — предначертанъ весь ходъ развитія раціоналистическаго просв?щенія. Если сущность матеріи, т.-е. вс?хъ физическихъ явленій, составляетъ протяженіе, то изъ этого сл?дуетъ, что вс?мъ міромъ этихъ явленій, не исключая и жизни челов?ческаго т?ла, управляютъ одни математическіе и механическіе законы. А если сущность духа есть мысль, то весь міръ духовныхъ явленій подчиненъ мышленію, разуму и законамъ логики.

Такимъ образомъ раціонализмъ древн?е и почтенн?е по своему происхожденію, ч?мъ то умственное движеніе или настроеніе, которое Тэнъ разум?етъ подъ выраженіемъ l’esprit classique.

Но, д?лая эту оговорку объ исконности и общемъ значеніи раціонализма, мы отнюдь не им?емъ въ виду умалить ц?ну разрушительной критики «разсуждающаго разума», которую находимъ у Тэна. Недостатки раціоналистическаго метода схвачены и очерчены Тэномъ съ поразительной ясностью и силой: «Сл?довать во всякомъ изысканіи съ полнымъ дов?ріемъ, безъ всякой предосторожности и какихъ либо оговорокъ математическому методу; извлекать, опред?лять, изолировать н?сколько понятій очень простыхъ и очень общихъ; зат?мъ, оставляя въ сторон? опытъ, сравнивать, сочетать ихъ и изъ искусственнаго результата, такимъ способомъ полученнаго, выводить посредствомъ чистаго разсужденія вс? посл?дствія, въ немъ заключающіяся, таковъ естественный способъ д?йствія «классическаго духа». У самого Декарта, отца философскаго раціонализма, мы встр?чаемъ уже это безусловное дов?ріе къ возможности приложить этотъ математическій способъ разсужденія ко вс?мъ областямъ знанія: «Эти длинныя ц?пи доводовъ, очень простыхъ и легкихъ, которыми геометры привыкли пользоваться для самыхъ трудныхъ своихъ теоремъ, послужили мн? поводомъ вообразить, что все, что можетъ быть предметомъ челов?ческаго знанія, такимъ же способомъ связано». А посл?дователь Декарта Мальбраншъ уже говоритъ: «чтобы доискаться истины — достаточно отнестись внимательно къ т?мъ яснымъ идеямъ, которыя всякій находитъ въ самомъ себ?».

Согласно съ этимъ Кондильякъ объявляетъ, что можно разобраться въ составныхъ элементахъ нашей мысли путемъ, аналогическимъ тройному правилу. Къ чему это повело, объ этомъ можно судить но тому, что, по свид?тельству Кондорсе, политики угораздились вывести вс? права челов?ка изъ простой истины, что челов?къ существо чувствительное, способное разсуждать и усвоивать себ? нравственныя истины. А Сіезъ выдаетъ политику за науку, которую онъ усвоилъ себ? сразу, однимъ напряженіемъ своего ума, на подобіе тому, какъ Декартъ изобр?лъ аналитическую геометрію.

Результатомъ этого метода, этого приложенія отвлеченнаго мышленія къ положительнымъ знаніямъ, добытымъ естественными науками — было зарожденіе революціонной доктрины. Она была принята, какъ откровеніе, и въ силу этого выступила съ притязаніемъ на владычество міромъ. Превосходно формулируетъ Тэнъ эту революціонную доктрину. Приближаясь къ 1789 году, люди стали в?рить въ наступленіе «в?ка просв?щенія», «эпохи разума»; что передъ этимъ родъ челов?ческій находился въ д?тств?, теперь онъ достигъ совершеннол?тія. Наконецъ на св?т? объявилась истина и въ первый разъ наступитъ ея царство на земл?. Ея право безусловно, ибо она есть истина. Она должна властвовать надъ вс?ми, ибо во всей природ? она универсальна. Этими двумя догмами своими философія XVIII в?ка уподобляется религіи, пуританизму XVII в?ка, магометанству VII в?ка. Передъ нами тотъ же порывъ в?ры, надежды и энтузіазма, тотъ же духъ пропаганды и властолюбія, та же несговорчивость и та же нетерпимость, то же честолюбіе пересоздать челов?ка и перед?лать всю жизнь челов?ческую по модели, напередъ установленной. У новой доктрины свои учителя, свои догмы, свой народный катехизисъ, свои фанатики, свои инквизиторы, свои мученики. Новая доктрина поднимаетъ свой голосъ такъ же высоко, какъ предшествующія ей религіи въ качеств? законной владычицы, которой диктатура принадлежитъ по рожденію и сопротивляться которой преступленіе или безуміе. Но она отличается отъ нихъ т?мъ, что налагаетъ свое иго не во имя Бога, а во имя разума.

* * *

Таковъ революціонный духъ и его доктрина. Но историку XVIII в?ка недостаточно охарактеризовать господствовавшую доктрину и указать на ея заблужденія: ему нужно объяснить, почему она им?ла такой усп?хъ въ обществ?. Эту задачу Тэнъ исполняетъ въ четвертой книг?, гд? онъ разсматриваетъ распространеніе доктрины въ литератур?, среди аристократіи и, наконецъ, среди буржуазіи или третьяго сословія.

При этомъ изсл?дованіи Тэномъ опять устанавливается т?сная связь между общественнымъ строемъ французскаго народа и его духовнымъ настроеніемъ; опять выставляется на видъ роль салоновъ. Онъ показываетъ, какъ, благодаря господству св?тскаго общества, философы пишутъ исключительно для него, какъ они въ виду этой ц?ли вырабатываютъ популярный методъ изложенія и придаютъ своимъ сочиненіямъ ту пикантность и веселость, которыя составляютъ отличительную черту французской литературы XVIIІ-аго в?ка. Эти свойства литературныхъ произведеній обезпечиваютъ имъ в?рный усп?хъ среди св?тскаго общества, а авторамъ доставляютъ доступъ въ салоны, которые всл?дствіе этого еще бол?е подчиняются вліянію литературы.

Но всего этого недостаточно для того, чтобы объяснить усп?хъ самой доктрины, распространяемой философами среди привилегированныхъ классовъ. Въ Англіи подобныя идеи были также н?которое время очень популярны среди высшаго общества, но посл?днее очень скоро отвернулось отъ нихъ. Англійская аристократія, — говоритъ Тэнъ, — стала консервативной по тому, что была практически занята. Французская аристократія увлеклась новыми идеями, потому что была оторвана правительствомъ отъ соотв?тствующей ей практической д?ятельности; скептическая философія была необходима въ салонахъ потому, что безъ нея бес?да была бы вялая и безцв?тная. Къ скептицизму скоро присоединилось фрондёрство, которое всегда развивается тамъ, гд? обществу приходится оставаться безучастнымъ зрителемъ правительственныхъ д?йствій.

Удачно подобранными фактами и цитатами изъ литературы XVIII в?ка Тэнъ набрасываетъ наглядную картину постепенно развивавшейся оппозиціи среди французской аристократіи въ области религіи и въ области политической.

Двумя сторонами своей доктрины Руссо сталъ для этой молодежи носителемъ революціонной заразы — своимъ ученіемъ о челов?к? и обществ? и своей политической доктриной. Пропов?дуя, что челов?къ вышелъ чистъ и непороченъ изъ рукъ природы, и что челов?къ былъ бы счастливъ, если бы не покинулъ естественнаго состоянія, такъ какъ все зло происходило отъ общества, Руссо призывалъ общество къ саморазрушенію и внушилъ ему софизмъ, что его разрушеніе необходимо и достаточно для всеобщаго благоденствія. Но на ряду съ этой анархической доктриной Руссо выставилъ политическую программу, которая стала обильнымъ источникомъ революціоннаго деспотизма. Эту программу представляетъ «Общественный договоръ» Руссо. Какъ изв?стно, Руссо признавалъ нормальнымъ лишь такое государство, которое основано на взаимномъ договор? вступившихъ въ него членовъ, въ силу котораго всякій вступившій отдаетъ себя безусловно во власть государства съ т?мъ, чтобы быть въ равной съ другими дол? участникомъ въ государственной власти. Съ сокрушающей логикой Тэнъ выводитъ посл?дствія этого политическаго софизма.

Въ тотъ моментъ, когда я, вступая въ общество, ничего не оставляю за собою, — я этимъ самымъ отрекаюсь отъ своего имущества, отъ своихъ д?тей, отъ своей церкви, отъ своихъ уб?жденій. Я перестаю быть собственникомъ, отцомъ, христіаниномъ, философомъ. Вм?сто меня во вс? эти функціи вступаетъ государство. На м?сто моей воли становится общественная воля, т. е. въ теоріи изм?нчивый произволъ большинства, подсчитаннаго поголовно, фактически же суровый произволъ собранія, партіи, личности, обладающей общественною властію. — На основаніи этого принципа безуміе превзойдетъ вс? пред?лы. Уже въ первый годъ Грегуаръ говоритъ съ трибуны Учредительнаго собранія: «Мы могли бы, если бы захот?ли, изм?нить религію, но мы этого не хотимъ». Немного поздн?е, этого захотятъ, это сд?лаютъ, введутъ религію д’Ольбаха, зат?мъ религію Руссо и дерзнутъ пойти еще дальше. Во имя разума, который олицетворяется и истолковывается однимъ лишь государствомъ, начнутъ разд?лывать и перед?лывать сообразно съ разумомъ и съ однимъ только разумомъ вс? обычаи, обряды, праздники, костюмы, эру, календарь, в?съ, м?ры, названія временъ года, м?сяцевъ, дней, м?стъ, памятниковъ, собственныя и фамильныя имена, формы в?жливости, тонъ р?чей, способъ кланяться и встр?чаться, разговаривать и писать до такой степени, что французъ, какъ н?когда пуританинъ и квакеръ, преобразованный въ самомъ своемъ существ?, будетъ проявлять въ мельчайшихъ д?йствіяхъ и вн?шностяхъ господство всемощнаго принципа, его переродившаго и неподатливой логики, которые имъ управляютъ. Это будетъ завершеніемъ и полнымъ торжествомъ классическаго разума. Водворившись въ узкихъ мозгахъ, неспособныхъ совм?стить одновременно двухъ идей, этотъ разумъ превратится въ холодную и б?шеную мономанію, ожесточенно устремленную къ уничтоженію прошлаго, которое оно ненавидитъ, и къ установленію милленіума, за которымъ гонится, и все это во имя воображаемаго договора, анархическаго и вм?ст? съ т?мъ деспотическаго, который разнуздываетъ бунтъ и оправдываетъ диктатуру, который походитъ то на вакханалію умалишенныхъ, то на монастырь спартанцевъ; м?сто челов?ка живого, прочнаго, постепенно образованнаго исторіей, занимаетъ импровизованный автоматъ, который самъ разрушится, какъ только вн?шняя и механическая сила, его выставившая, перестанетъ его поддерживать».

Немудрено, что, воспринявъ это ученіе, вліятельный классъ адвокатовъ и стряпчихъ, къ которымъ принадлежали и нотаріусы, им?вшіе свои конторы не только въ городахъ, но и въ м?стечкахъ, перешли на сторону революціи задолго до ея офиціальнаго провозглашенія. Еще въ 1733 году парижскій адвокатъ Барбье отм?чаетъ въ своемъ дневник?, что «ни отецъ его ни онъ никогда не принимали участія во вс?хъ этихъ шумныхъ демонстраціяхъ» и прибавляетъ, что, по его мн?нію, «нужно съ честью исполнять свою обязанность, не вм?шиваясь въ государственныя д?ла, относительно которыхъ не им?ешь ни власти ни полномочіи».

Но паденіе правительственнаго авторитета и громадный усп?хъ Руссо — эти два одновременныхъ событія произвели полный переворотъ въ настроеніи третьяго штата. Во время путешествія Артура Юнга по Франціи вся провинція мечтаетъ о химерическихъ переворотахъ. Когда Юнгъ, чтобы себ? выяснить ихъ пожеланія, начинаетъ предлагать своимъ собес?дникамъ въ прим?ръ англійскую конституцію, они улыбаются; «этого имъ слишкомъ мало; она предоставляетъ недостаточно свободы, а главное — она не сообразна съ принципами».

Конечно не одна эта доктрина вызвала революцію.

Самъ Тэнъ на это указываетъ, зам?чая, что философія XVIII в?ка зародилась въ Англіи и с?мена ея были перенесены во Францію, но на своей родин? эта философія не нашла благопріятной почвы для своего развитія, во Франціи же роскошно разрослась. И не одинъ «классическій духъ» былъ причиной революціи. Были и другія причины, ей сод?йствовавшія. Самъ Тэнъ указываетъ хотя и мимоходомъ, поглощенный своей главной задачей, на разладъ Парижскаго парламента со дворомъ, постоянно возобновлявшійся, какъ на одну изъ минъ, обусловливавшихъ окончательный общій взрывъ. Разладъ этотъ вызывался расколомъ въ французской церкви, ссорой между партіей іезуитской и янсенистами. Посл?дніе, строгіе моралисты, осуждали моральныя поблажки, допускавшіяся іезуитскими духовниками — ихъ «пробабилизмъ» въ этик?. Въ то же время янсенисты были горячими приверженцами «свободы галликанской церкви», т. е. н?которой независимости національной французской церкви отъ папы, іезуиты же были приверженцами папской власти, ультрамонтанства. Дворъ находился подъ вліяніемъ іезуитовъ, Парижскій парламентъ стоялъ на сторон? янсенистовъ и принималъ подчасъ крутыя м?ры противъ высшаго духовенства, пресл?довавшаго янсенистскихъ священниковъ — м?ры, которыя кассировались правительствомъ. Населеніе Парижа также стояло на сторон? янсенистовъ и парламента и въ теченіе всей первой половины XVIII в?ка янсенистскій вопросъ былъ источникомъ смутъ и революціоннаго духа для парижскаго населенія^{16}.

Но разладъ между Парламентомъ и Дворомъ, т. е. правительствомъ, им?лъ еще другой, бол?е общій источникъ, о которомъ Тэнъ не упоминаетъ. При феодальной монархіи Парижскій парламентъ былъ судебнымъ, административнымъ и законодательнымъ учрежденіемъ и въ теоріи и въ своихъ притязаніяхъ сохранилъ это значеніе до конца XVIII в?ка. По новая, абсолютная монархія, установившаяся со времени Ришелье, ввела новую, охватившую всю провинцію, централизованную администрацію черезъ интендантовъ, не подчиненную Парламенту. Отсюда множество столкновеній и неудовольствій со стороны Парламента. А по м?р? развитія администраціи и нуждъ государства усложнялась и учащалась законодательная д?ятельность монархическаго правительства. На Парламент? лежала обязанность объявленія (регистраціи) новыхъ законовъ, связанная съ правомъ до регистраціи представлять королю свои соображенія или возраженія по поводу новаго закона. Въ XVII в?к? Парижскій парламентъ, а за нимъ и провинціальные, сталъ пользоваться этимъ для присвоенія себ? какъ бы права законодательнаго veto. Отсюда частыя и ожесточенныя столкновенія, которыя даже привели при Людовик? XV къ временному упраздненію Парламента. Въ борьб? съ правительствомъ парламенты пытались между собою сближаться, образовать какъ бы одно общее законодательное учрежденіе, н?что въ род? общаго представительства, взам?нъ не собиравшихся Генеральныхъ штатовъ. Ученіе янсенистовъ, что соборъ выше папы, усвоенное частью французской магистратуры, повліяло въ этихъ кругахъ и на политическія представленія и сод?йствовало распространенію идеи, что воля народа или его представительства должна им?ть преобладающее значеніе въ государств?.

Идея народовластія не была новостью для французовъ XVIII в?ка. Съ ней издавна были знакомы французскіе легисты. На этомъ понятіи римскіе юристы основывали императорскую власть и съ римскимъ правомъ оно вошло въ политическое сознаніе вс?хъ европейскихъ народовъ. Среднев?ковые богословы строили на немъ свое объясненіе происхожденія государства и пользовались имъ, чтобы доказывать превосходство церкви, по ея происхожденію, надъ государствомъ. Эпоха реформаціи снова выдвинула на первый планъ это понятіе. Французскіе гугеноты, жестоко пресл?дуемые королями, усвоили его себ?, подъ вліяніемъ Женевы придали ему республиканскій смыслъ и выставили изъ своей среды ц?лый рядъ монархомаховъ, т. е. противниковъ королевской власти. Зам?чательно, что и многіе католическіе публицисты, въ особенности іезуиты, для борьбы съ еретическими королями развивали идею народовластія въ республиканскомъ смысл?. Во всякомъ случа? это понятіе въ его среднев?ковомъ толкованіи держалось въ французскихъ церковныхъ школахъ до конца XVIII в?ка. Такимъ образомъ отживавшее среднев?ковое представленіе о происхожденіи государственной власти дожило до появленія на св?тъ «Общественнаго договора», который сд?лалъ понятіе о народовластіи въ самомъ радикальномъ его смысл? популярн?йшей идеей Франціи.

По что же на самомъ д?л? соотв?тствовало во Франціи понятію о верховномъ народ?? Гд? тотъ народъ, которому въ силу общественнаго договора должна была быть вручена во Франціи верховная власть? Какъ принялъ этотъ народъ манифестъ о своемъ воцареніи? Заканчивая свое описаніе постепеннаго проникновенія новой доктрины чрезъ верхніе слои въ самую толщу народа, Тэнъ рисуетъ намъ сл?дующую картину: «Въ бельэтаж? зданія, въ чудныхъ золоченыхъ покояхъ, новыя идеи служили только для осв?щенія салона, были бенгальскими огнями для пот?хи; ими забавлялись; среди см?ха ихъ бросали изъ оконъ. Подхваченныя въ антресоляхъ и нижнемъ этаж?, разнесенныя по лавкамъ, магазинамъ и кабинетамъ д?льцовъ, он? попали на воспламеняющійся матеріалъ, на связки дровъ, давно заготовленныя, и вотъ разгорается большой огонь, отражается какъ бы начало пожара, по крайней м?р? изъ трубъ идетъ большой дымъ и сквозь стекла видн?ется красное пламя. Н?тъ, говорятъ обитатели бель-этажа, они не стали бы поджигать домъ. Они — жильцы его, какъ и мы. Это горитъ солома или это огни камина; чтобы ихъ потушить, довольно ведра холодной воды, и они служатъ къ очистк? трубъ, къ выжиганію застарелой сажи».

«Берегитесь: въ подвалахъ дома, подъ обширными и глубокими сводами, поддерживающими его — находится пороховой погребъ!»

Переходя къ обитателямъ нижнихъ этажей Тэнъ объясняетъ экономическими причинами переворотъ, происшедшій въ настроеніи третьяго сословія, которое прежде отличалось узостью воззр?ній и было поглощено исключительно профессіональными интересами. Третье сословіе быстро богат?ло, а потому приходило все чаще въ соприкосновеніе съ правительствомъ, которое нуждалось въ деньгахъ для своихъ поставокъ и разныхъ предпріятій, особенно для пополненія своего бюджета займами.

Дурное финансовое управленіе, постоянная денежная неисправность правительства, дефицитъ и частыя банкротства, причиняя громадные убытки буржуазіи, вызвали въ ней, наконецъ, недов?ріе и неудовольствіе. Въ тоже время буржуазія перенимала нравы и образъ жизни аристократіи; но если различіе между классами, такимъ образомъ, по вн?шнему виду и стушевывалось, привилегіи оставались въ сил? попрежнему, вызывая раздраженіе и вражду буржуазіи противъ стараго порядка.

На такую-то почву пали идеи Руссо. Тэнъ м?тко подм?чаетъ т? черты писателя, которыя должны были вызвать особую симпатію «плебеевъ» къ этому «плебею». Подъ его вліяніемъ третье сословіе стало отождествлять себя съ народомъ, ув?ровало въ свое неотъемлемое право на верховную власть и въ свою очередь заявило, подобно Людовику XIV, — «государство, это я!» Такое властолюбіе сопровождалось не только экзальтаціей и утопическими бреднями, но и большимъ нев?жествомъ. Очень поучительны у Тэна т? страницы, гд? онъ описываетъ, какого рода образованіе давали тогдашнія школы и университеты, изъ которыхъ ученики не выносили ничего, кром? латинскихъ обрывковъ (bribes), и гд? онъ показываетъ, какъ пренебреженіе къ преподаванію исторіи предрасполагало общество ко всякимъ отвлеченнымъ революціоннымъ теоріямъ.

Къ концу в?ка общество салоновъ представляетъ «странное зр?лище аристократіи, пропитанной гуманитарными и радикальными максимами, придворныхъ — враждебныхъ Двору, привилегированныхъ — сод?йствующихъ уничтоженію привилегій».

Тэнъ приводитъ свид?тельство Лакретеля о томъ, что въ его гимназіи въ теченіе восьмил?тнихъ занятій въ его присутствіи ни одного раза не было упомянуто имя Генриха IV и въ 17 л?тъ онъ еще не зналъ, когда и по какому случаю династія Бурбоновъ заняла престолъ. На юридическихъ факультетахъ ученики наслушивались отвлеченнаго права или ничему не учились. Въ Париж? слушателей н?тъ: профессора читаютъ передъ переписчиками, которые продаютъ записанныя ими лекціи. Если бы кто либо сталъ самъ пос?щать лекціи и записывать ихъ, онъ заслужилъ бы упреки, что отнимаетъ у переписчиковъ ихъ заработокъ. Въ Бурж? можно добиться диплома въ теченіе шести м?сяцевъ.

Общимъ учителемъ правов?д?нія для всей этой молодежи сталъ Руссо. Когда сыновья одного судьи явились на первую лекцію права къ адъюнктъ-профессору Саресту, онъ рекомендовалъ имъ въ вид? руководства «Общественный договоръ». Тезисы этой книги приводились, по словамъ одного современника, какъ догматы всей этой громадной толпой, наполнявшей «Большой залъ» судебныхъ учрежденій, состоявшей изъ членовъ цеха Базоши (канцеляристы и пристава судебнаго в?домства), молодыхъ адвокатовъ и мелкой интеллигенціи, поставлявшей публицистовъ новаго пошиба.

* * *

Н?тъ бол?е вопіющаго противор?чія между идеей и д?йствительностью, какъ различіе между вымышленнымъ народомъ «Общественнаго договора» Руссо и живымъ народомъ, которому Маратъ читаетъ и объясняетъ его на площадяхъ Парижа. Это различіе проявляется въ язык? въ двойственности выраженій — нація и народъ (peuple). Это различіе обусловливаетъ собою и архитектонику книги Тэна о «старомъ порядк?». Посвятивъ изображенію жизни и культур? верхнихъ слоевъ французской націи первые четыре книги своего сочиненія, Тэнъ дополняетъ ихъ пятой книгой, посвященной народу — le peuple.

«Б?дность народа» — такъ озаглавливаетъ Тэнъ ту картину, которую онъ развертываетъ передъ читателемъ въ первой глав? новой книги. Онъ полагаетъ, что къ концу царствованія Людовика XIV, т. е. въ начал? XVIII в?ка, отъ б?дности и голода погибло около одной трети всего населенія, т.-е. 6 милліоновъ, и что зат?мъ оно въ теченіе 40 л?тъ не увеличивалось. Народъ, говоритъ онъ, можно сравнить съ челов?комъ, который шелъ черезъ прудъ, при чемъ вода была ему уже по горло; при мал?йшемъ пониженіи дна, при мал?йшемъ волненіи воды онъ теряетъ опору, онъ погружается въ воду и задыхается. Тщетно изощряются милосердіе старыхъ временъ и гу- манность новаго времени, чтобъ придти ему на помощь; вода слишкомъ высока, для спасенія нужно было бы, чтобы понизился ея уровень, и чтобы она могла найти свободный стокъ.

Главной причиной этого б?дственнаго положенія народа Тэнъ считаетъ подать, которая потому такъ тяжела, что ея не несли или почти не несли привилегированные классы. Постоянный контрастъ между привилегированными и не-привилегированными, который проведенъ черезъ всю книгу, и зд?сь послужилъ Тэну фономъ картины. Им?я въ виду одну только главную причину, Тэнъ слишкомъ мало говоритъ о другихъ, — о феодальномъ прав?, сковывавшемъ землед?ліе и сельское хозяйство, о плохомъ состояніи путей сообщенія, о фискальныхъ м?рахъ, затруднявшихъ подвозъ хл?ба, такъ что при первомъ м?стномъ неурожа? появлялся голодъ для б?дн?йшей части населенія и т. д.

Факты, характеризующіе тогдашнюю фискальную систему во Франціи, сгруппированы у Тэна, по обыкновенію, очень рельефно. Любопытны цифровыи данныя, приводимыя имъ для того, чтобъ показать, какая громадная доля чистаго дохода съ поземельной собственности непривилегированныхъ классовъ поглощалась государствомъ. Въ общемъ разсчет? правительство брало 53% съ чистаго дохода; къ этому нужно присоединить 28%, которые получали бывшіе представители м?стной власти въ среднев?ковомъ період?; изъ нихъ половину брала церковь въ вид? десятины, а другая половина шла въ пользу сеньёра, если на земл? лежали феодальныя повинности.

Что касается до налога на трудъ, то онъ доходилъ иногда почти до 8% годового заработка рабочаго, такъ какъ поденщикъ, получавшій 10 су въ день, платилъ отъ 8 до 10 ливровъ подати. Тяжесть государственнаго налога становится во Франціи еще бол?е невыносимой всл?дствіе дурного устройства «фискальной машины». Какъ изв?стно, главная государственная подать во Франціи была непостоянна, такъ какъ опред?лялась впередъ только ея общая сумма; распред?лялась же она различно по округамъ, селеніямъ и отд?льнымъ плательщикамъ, причемъ господствовалъ большой произволъ. Другое неудобство заключалось въ томъ, что сборщики податей избирались по очереди изъ народа и своимъ имуществомъ отв?чали за полное поступленіе податей, такъ что ежегодно во Франціи около 200.000 челов?къ теряли половину своего рабочаго времени; тюрьмы были переполнены сборщиками, неусп?вшими набрать возложенную на ихъ округъ сумму, и односельчане отчуждались другъ отъ друга взаимнымъ недов?ріемъ и враждой. Не мен?е разорительны и ненавистны были во Франціи косвенные налоги на соль и на вино, которые отдавались на откупъ, причемъ, наприм?ръ, правительство опред?ляло не только ц?ны на соль, но и количество ея, какое должно было покупать каждое хозяйство. Всл?дствіе этого, по удачному выраженію Тэна, когти фиска, которые обыкновенно бываютъ незам?тны въ области косвенныхъ податей, во Франціи были такъ же явны и ощутительны, какъ и въ д?л? прямыхъ налоговъ.

Однако, посл? всего, что сказалъ Тэнъ о б?дственномъ положеніи народа, читатель н?сколько удивленъ, когда въ конц? той же главы узнаетъ, что въ теченіе всего XVIII в. крестьяне пріобр?таютъ землю. Самъ авторъ, повидимому, этимъ изумленъ. «Какъ могло это случиться при такихъ б?дствіяхъ?» восклицаетъ онъ. «Фактъ этотъ почти нев?роятенъ, а между т?мъ онъ не подлежитъ сомн?нію». Уже въ 1760 г. четвертая часть земли въ королевств? перешла въ руки сельскаго рабочаго класса. Въ 1789 г. Юнгъ полагаетъ, что мелкая поземельная собственность составляла ?/? государства. Это то же отношеніе, которое теперь существуетъ, — зам?чаетъ Тэнъ: — революція не увеличила количество земель, принадлежавшихъ мелкимъ собственникамъ, такъ какъ отъ нея главнымъ образомъ выиграла средняя собственность.

Для устраненія указаннаго противор?чія Тэнъ приб?гаетъ къ характеристик? французскаго крестьянина, описываетъ его ум?ренность, его настойчивость, его выносливость, скрытность, его насл?дственную страсть къ собственности и къ земл?. Одинъ и тотъ же фактъ, изв?стный разсказъ Руссо о крестьянин?, который угостилъ его хл?бомъ, ветчиной и виномъ, спрятанными въ подполь? отъ глаза сборщика, служитъ Тэну для двухъ ц?лей: онъ приводитъ его для характеристики угнетеннаго положенія крестьянъ; зат?мъ говоритъ: «этотъ крестьянинъ им?лъ, конечно, еще бол?е потаенное м?сто, ч?мъ та яма, откуда онъ досталъ хл?бъ и вино; — деньжонки, спрятанныя въ шерстяномъ чулк? или въ горшк?, еще лучше ускользаютъ отъ розыска сборщиковъ».

Тэну нужно поставить въ заслугу то, что онъ подм?тилъ существенное различіе между экономическимъ положеніемъ французскихъ крестьянъ въ конц? царствованія Людовика XIV и передъ революціей. У Мишле, напр., положеніе ихъ въ конц? XVIII в?ка такъ же безнадежно, какъ и въ начал? этого в?ка. Если Тэнъ не объяснилъ, почему положеніе крестьянъ улучшилось, то это не его вина. Въ 70-хъ годахъ, когда онъ писалъ, вопросъ о крестьянскомъ землевлад?ніи въ XVIII в?к? и объ улучшеніи крестьянскаго быта къ концу этого в?ка былъ мало разработанъ.

Господствующей чертой крестьянскаго быта все же однако оставалась б?дность, и изображеніе этой б?дности представляло собою эффектную антитезу описанію Версаля и салоннаго быта.

Такая антитеза проявляется съ неменьшей р?зкостью и со стороны духовной культуры.

Познакомивши читателя съ положеніемъ народной массы, Тэнъ описываетъ ея умственное состояніе и приходитъ къ сл?дующему заключенію: «Возьмите самый грубый мозгъ современнаго намъ крестьянина и отнимите у него вс? идеи, которыя въ теченіе 80 л?тъ входятъ въ него всякими путями: черезъ первоначальную школу, устроенную въ каждомъ сел?, черезъ солдатъ, возвращающихся на родину посл? семил?тней службы, черезъ изумительное размноженіе книгъ, газетъ, жел?зныхъ дорогъ, путешествій и всякаго рода сообщеній — - и вы будете им?ть понятіе о томъ, ч?мъ былъ простой французскій народъ до 1789 года».

М?ткими фактами изображаетъ Тэнъ склонность къ жестокости, суев?ріе, нев?жество, легков?ріе массы, ея представленіе о корол? и его всемогуществ?, о его нам?реніи облагодетельствовать народъ, чему м?шаютъ другіе классы- — все это черты, которыя встр?чаются въ простомъ народ? вс?хъ странъ. Даже возставая противъ правительства, народъ полагаетъ, что исполняетъ волю короля. «Въ то время, когда избирали депутатовъ, въ Прованс? разнесся слухъ, что лучшій изъ королей желаетъ, чтобы все и вс? были равны, чтобы не было бол?е ни епископовъ, ни сеньёровъ, ни десятины, ни феодальныхъ правъ; чтобы не было бол?е ни титуловъ, ни отличій; что народъ будетъ избавленъ отъ всякихъ налоговъ, что впредь только два высшіе класса будутъ нести вс? государственныя подати. Бывало еще лучше: когда грабили кассу сборщика податей въ Бриньол?, это д?лалось при крикахъ: да здравствуетъ король! Крестьяне постоянно объявляютъ, что онъ предается грабежу и разрушенію согласно королевской вол?. Поздн?е, въ Оверн? крестьяне, поджигая замки, ув?ряли, что имъ жалъ такъ поступать съ такими хорошими господами, но что они принуждены къ этому прямымъ приказомъ, они знаютъ, что его Величество такъ хочетъ»... «Да какъ и могло быть иначе! Прежде ч?мъ укорениться въ ихъ мозгу, всякая мысль должна сд?латься легендой, хотя бы нел?пой, но простой, приноровленной къ ихъ пониманію, ихъ способностямъ, ихъ страхамъ и надеждамъ. Посаженная въ этой невозд?ланной, но плодородной почв?, легенда принимается, видоизм?няется, разростается въ дикіе наросты, темную листву и ядовитые плоды. Вс? предметы представляются (крестьянину) въ ложномъ св?т?; онъ похожъ на ребенка, который при всякомъ поворот? дороги видитъ въ каждомъ куст?, въ каждомъ дерев? — ужасное привид?ніе».

Поразительно легков?ріе французскихъ крестьянъ въ изолированныхъ провинціяхъ. Подобно тому, какъ при Петр? Великомъ на Волг? пов?рили слуху, что правительство будетъ забирать вс?хъ д?вокъ, чтобъ вывезти ихъ за-границу и выдать тамъ за иностранцевъ, всл?дствіе чего стали торопиться пов?нчать ихъ, — пос?щеніе англійскимъ путешественникомъ Юнгомъ Кагора вызвало слухъ, что ему поручено королевой подвести подъ городъ мины и взорвать его, а зат?мъ отправить на галеры вс?хъ жителей, которые останутся живы.

Ч?мъ сильн?е воображеніе простого народа, т?мъ слаб?е его пониманіе. «Хл?ба и отм?ны вс?хъ повинностей и сборовъ» — вотъ общій кличъ, и съ этимъ кличемъ толпа разоряетъ хл?бные же магазины, грабитъ рынокъ, в?шаетъ хл?бниковъ, и вскор? оказывается недостатокъ въ хл?б?. Архивы сеньёровъ, вс? бумаги и документы сжигаются крестьянами, и всл?дъ зат?мъ они не въ состояніи доказать своего права влад?нія на общинную землю. «Выпущенный на свободу зв?рь все разрушаетъ, при чемъ наноситъ раны самому себ? и съ ревомъ наталкивается на преграду, которую нужно было обойти».

Причины такого безсмысленнаго неистовства толпы Тэнъ видитъ въ томъ, что у простого народа не оказалось достойныхъ вождей, а безъ организаціи - всякая толпа ничто иное, какъ стадо. Въ массахъ французскаго народа давно укоренилось неизлечимое недов?ріе относительно вс?хъ его естественныхъ вождей, къ вельможамъ, богачамъ, ко вс?мъ лицамъ, облеченнымъ властью и авторитетомъ. Но когда возставшая толпа отвергла своихъ естественныхъ вождей, она поневол? должна была подчиниться другимъ. Въ 1789 г. вожди готовы, «ибо за т?мъ народомъ, который терпитъ, стоитъ народъ, который терпитъ еще бол?е, который постоянно находится въ возмущеніи; всегда подавленный, пресл?дуемый и вм?ст? съ т?мъ презираемый — онъ ждетъ лишь случая, чтобъ выйти изъ своей норы и разнуздаться на простор?» — и вотъ Тэнъ выводитъ на св?тъ какъ бы «озаренными молніей, предв?стницей бури» вс? нездоровые элементы, которые таитъ всякое общество и которыхъ особенно много породилъ старый порядокъ во Франціи благодаря разнымъ искусственнымъ преградамъ и жестокимъ запретительнымъ м?рамъ, — это: браконьеры, контрабандисты, бродяги, нищіе-разбойники и пр. Народная масса, такъ враждебно настроенная къ существующему порядку, могла сдерживаться, заключаетъ Тэнъ, только вооруженной силой, т. е. съ помощью войска, но французское войско, въ свою очередь, разд?ленное на два слоя — привилегированныхъ и непривилегированныхъ, въ 1789 году было близко къ разложенію. Какъ скоро этотъ оплотъ будетъ снесенъ потокомъ, наводненіе зальетъ всю Францію, какъ гладкую равнину. — «У другихъ народовъ въ такихъ случаяхъ встр?чались преграды: находились возвышенныя м?стности, центры для уб?жища, какая- нибудь древняя ограда, гд? среди общаго смятенія часть населенія находила себ? пріютъ. Зд?сь же все разрознено, вс? разъединены и враждебны другъ другу. Утопія теоретиковъ осуществилась: дикое состояніе челов?ка возвращается, это — д?ло монархической централизаціи, которая постоянно разъединяла интересы для того, чтобы свободн?е властвовать. Въ результат? осталось облако отд?льныхъ челов?ческихъ пылинокъ, которыя кружатся и съ неудержимой силой вс? сбиваются въ одну массу отъ сл?пой силы в?тра».

Читатель Тэна уже знаетъ, откуда дуетъ эта сл?пая сила в?тра; но чтобы окончательно уб?дить его въ этомъ, авторъ указываетъ на то, какъ составлялись cahiers третьяго сословія; какъ l’homme de loi, мелкій сельскій стряпчій, завистникъ и теоретикъ, овлад?ваетъ крестьяниномъ. Въ этомъ заключается опасный симптомъ, указывающій на путь, которымъ пойдетъ революція: l’homme du peuple est endoctrin? par l’avocat, l’homme ? piqu? se laisse m?ner par l’homme ? phrases.

Мы приблизились къ в?нцу стройнаго зданія, которое возвелъ на нашихъ глазахъ историкъ. Связь между различными частями зданія установлена.

Доктрина, возникшая и развившаяся въ салонахъ среди привилегированныхъ классовъ, достигла народной массы, гд? она произведетъ взрывъ. Зав?щаніе, которое оставила посл? себя королевская Франція, — или мораль, которую нашъ историкъ извлекъ изъ изученія стараго порядка, заключается въ сл?дующемъ: «Такимъ образомъ, н?сколько милліоновъ дикихъ пущены на свободу н?сколькими тысячами болтуновъ, и политика, обсуждаемая въ кофейняхъ, находитъ себ? истолкователей и исполнителей въ уличной толп?. Съ одной стороны грубая сила поступаетъ на служеніе радикальному догмату; съ Другой стороны, радикальный догматъ отдаетъ себя въ распоряженіе грубой сил?. И вотъ, въ разрушенной Франціи остаются только эти дв? власти на развалинахъ всего остального».

* * *

Предшествующій обзоръ книги Тэна о «Старомъ порядк?» показываетъ, что никогда еще генетическій методъ, внесенный Токвилемъ въ объясненіе революціи 1789 года, не былъ такъ широко и плодотворно прим?ненъ къ этому событію, какъ въ книг? Тэна. Строеніе стараго общества, его настроеніе, господствовавшія въ обществ? идеи, воспитаніе и направленіе ума французовъ XVIII в?ка, все это изображено и оц?нено по отношенію къ его вліянію на сл?дующую эпоху. Предъ нами напередъ очерчены д?ятели грядущей революціи: гуманизированная и ослаб?вшая власть, салонная аристократія, интеллигентъ, воспитанный на идеяхъ XVIII в?ка, и народъ (le peuple) съ своей особой коллективной психологіей. Никогда еще историческая эпоха не была такъ ярко осв?щена предшествующей ей эпохою.

Указывая на эти достоинства книги Тэна, нельзя не упомянуть и о выразительномъ, м?ткомъ и конкретномъ язык? его. Чтобы дать о немъ понятіе, мы приведемъ н?сколько образчиковъ въ оригинал?, чтобы не лишить ихъ присущей имъ оригинальности.

Вотъ, напр., описаніе салона: «De la vo?te sculpt?e et peupl?e d’amours fol?tres descendent, par les guirlandes de fleurs et de feuillage, les lustres flamboyants dont les hautes glaces multiplient la splendeur; la lumi?re rejaillit ? flots sur les dorures, sur les diamants, sur les t?tes spirituelles et gaies, sur les fins corsages, sur les ?normes robes enguirland?es et chatoyantes. Les paniers des dames rang?es en cercle ou ?tag?es sur les banquettes forment un riche escalier couvert de perles, d’or, d’argent, de pierreries, de paillons, de fleurs, de fruits avec leurs fleurs groseilles, cerises, fraises artificielles; c’est un gigantesque bouquet dont l’oeil a peine ? soutenir l’?clat. Point d’habits noirs comme aujourd’hui pour faire disparate. Coiff?s et poudr?s, avec des boucles et des noeuds, en cravattes et manchettes de dentelle, еn habits et vestes en soie feuille morte, rose tendre, bleu c?leste, agr?ment?s de broderies et galonn?s d’or, les hommes sont aussi par?s que les femmes. Hommes et femmes on les a choisis un ? un; ce sont tous des gens du monde accomplis, orn?s de toutes les gr?ces que peuveut donner la race, l’?ducation, la fortune, le loisir et l’usage; dans leur genre ils sont parfaits».

Вотъ н?сколько словъ о посл?дней пор? этихъ салоновъ: «De toutes parts, au moment o? ce monde finit, une complaisance mutuelle, une douceur affectueuse vient, comme un souffle ti?de et moite d’automne, fondre ce qu’il y avait encore de duret? dans sa s?cheresse et envelopper dans un parfum de roses mourantes les ?l?gances de ses derniers instants».

О перем?н?, какая произошла во французскомъ язык? подъ вліяніемъ классическаго духа, Тэнъ говоритъ: «On en ?te (изъ языка) quantit? de mots expressifs et pittoresques, tous ceux qui sont crus, gaulois ou na?fs, tous ceux qui sont locaux et provinciaux ou personnels et forg?s, toutes les locutions famili?res et proverbiales, nombre de tours familiers brusques et francs, toutes les m?taphores risqu?es et poignantes, presque toutes ces fa?ons de parler invent?es et primesauti?res qui par leur ?clair soudain font jaillir dans l’imagination la forme color?e exacte et compl?te des choses, mais dont la trop vive secousse choquerait les biens?ances de la conversation polie».

Совершенно противоположенъ этому языкъ самого Тэна съ его locutions brusques et franches, съ его m?taphores risqu?es: «Sauf Buffon tous mettent dans leur sauce des piments, c’est - ? - dire des gravelures ou des crudit?s. Dans ses deux grands romans Diderot les jette ? pleines mains, comme en un jour d’orgie. A toutes les pages de Voltaire ils croquent sous la dent comme autant de grains de poivre. Vous les retrouvez, non pas piquants, mais ?cres et d’une saveur br?lante dans la Nouvelle H?lo?se, en vingt endroits de l’Emile et d’un bout ? l’autre des Confessions».

Характеристику Вольтера, чрезвычайно живую и м?ткую, но которую было бы длинно приводить ц?ликомъ, онъ заканчиваетъ словами: «Le merveilleux chef d’orchestre qui depuis cinquante ans menait le bal tourbillonant des id?es graves ou court-v?tues, et qui, toujours en sc?ne, toujours en t?te, conducteur reconnu de la conversation universelle, fournissait le motif, donnait le ton, marquait la mesure, imprimait l’?lan et lan?ait le premier coup d’archet».

Состояніе умовъ передъ революціей описано въ н?сколькихъ словахъ сл?дующимъ образомъ: «Dans ce grand vide des intelligences les mots ind?finis de libert?, d’?galit?, de souverainet? du peuple, les phrases ardentes de Rousseau et de ses successeurs, tous les nouveaux axiomes flambent comme des charbons allum?s et d?gagent une fum?e chaude, une vapeur enivrante. La parole gigantesque et vague s’interpose entre l’esprit et les objets; tous ses contours sont brouill?s et le vertige commence».

Пробужденіе въ образованномъ обществ? соціальнаго вопроса облечено въ реалистическій образъ, поражающій читателя своей изысканной простотой и контрастомъ между будничнымъ явленіемъ, о которомъ идетъ р?чь, и соціальной идеей, такимъ способомъ выражаемой. «C’est entre 1750 et 1760 que les oisifs qui soupent commencent ? regarder avec compassion et alarme les travailleurs qui ne d?nent pas».

Мысль, что революціонная теорія была безсознательно взлел?яна аристократическими салонами, выражена въ граціозной парабол?: «Une fois la chim?re est n?e, ils la recueillent chez eux comme un passe-temps de salon, ils jouent avec le monstre tout petit, encore innocent, enrubann? comme un mouton d’?glogue; ils n’imaginent pas qu’il puisse jamais devenir une b?te enrag?e et formidable; ils le nourrissent; ils le flattent, puis de leur h?tel ils le laissent descendre dans la rue».

Если бы кому нибудь показалось, что этотъ образъ внушенъ Тэну нерасположеніемъ къ революціи, тотъ пусть прочтетъ поразительно аналогическое м?сто у Герцена, написанное за много л?тъ до книги Тэна: «не существуютъ эти удивительныя гостиныя, гд? подъ пудрой и кружевами — аристократическими ручками взлел?яли и откормили аристократическимъ молокомъ львенка, изъ котораго выросла исполинская революція» ^{17}).

Мы дошли до момента, когда «химера» выпущена на улицу; въ сл?дующемъ том? Тэнъ описываетъ, какъ она выростаетъ и овлад?ваетъ Франціей.

Народовластіе въ монархіи — D?mocratie royale.

2 Національная гвардія штыками заграждаетъ путь королю.

Глава третья Анархія

1. Анархія стихійная

Вс? предшественники Тэна въ исторіи революціи начинали ее съ изображенія параднаго зр?лища въ Версали — въ королевской зал? «Увеселеній» (des Menus Plaisirs), когда посл? долгаго промежутка собрались въ посл?дній разъ Генеральные Штаты Франціи. Тэнъ поступилъ иначе. Онъ сразу показываетъ читателю подполье блестящей обстановки, которое должно было поглотить и короля-освободителя и большинство т?хъ тысячи двухсотъ депутатовъ, прив?тствовавшихъ его своимъ восторженнымъ Vive le Roi.

Изв?стно, что когда герцогъ Ларошфуко-Ліанкуръ разбудилъ Людовика XVI, чтобы сообщить ему о взятіи Бастиліи, король воскликнулъ: «Такъ это бунтъ!» — (c’est, donc une r?volte). «Н?тъ, сиръ, возразилъ герцогъ, — это революція». Въ томъ-то и было д?ло, что оказался правъ не король, а герцогъ, и ошибка не только Людовика XVI, но и всего его правительства заключалась именно въ томъ, что они не сознавали, съ ч?мъ им?ютъ д?ло, а именно съ кореннымъ государственнымъ переворотомъ. Но Тэнъ несогласенъ ни съ королемъ, ни съ герцогомъ, и прибавляетъ отъ себя: «событіе было еще серьезн?е». Власть не только ускользнула изъ рукъ короля, но и не попала въ руки Національнаго собранія; она волочилась по земл?, была въ рукахъ спущенной съ ц?пи толпы, въ рукахъ насильственнаго и, возбужденнаго сброда, который подбиралъ ее, какъ брошенное на улиц? оружіе. На д?л? уже не существовало бол?е правительства, искусственное общественное зданіе рушилось ц?ликомъ — все возвратилось къ первобытному состоянію. То была не революція, «а разложеніе». Ce n’?tait pas une r?volution, mais une dissolution.

Въ этомъ выраженіи, избранномъ нашимъ историкомъ для характеристики состоянія Франціи въ 1789 года, заключается новая, св?жая мысль, внесенная имъ въ объясненіе французской революціи. Онъ хочетъ этимъ сказать, что не одн? ошибки правительства, не одна только близорукость и нер?шительность Людовика XVI и его министровъ — не одно только доктринерство и честолюбіе депутатовъ третьяго штата повергли Францію въ пучину революціи. Д?ло было въ томъ, что реформа, на которую наконецъ р?шился Людовикъ XVI и ради которой онъ созвалъ Генеральные Штаты, застала французское общество и народную массу въ состояніи полнаго разложенія, совершенной анархіи, умственной и политической. Внезапность и стремительность этой неожиданно и повсем?стно нахлынувшей анархіи Тэнъ выражаетъ словомъ l'anarchie spontan?e и это выраженіе служитъ ему для обозначенія всей первой книги его перваго тома революціи.

Парижъ игралъ такую руководящую роль въ исторіи революціи, что, естественно, всегда сосредоточивалъ на себ? вниманіе ея историковъ. Въ виду этого и установилось общепринятое мн?ніе, что взятіе Бастиліи толпой 14 іюля было сигналомъ для анархіи, овлад?вшей селами и городами Франціи. Тэнъ расширилъ и углубилъ вопросъ. Королевское правительство потому было такъ безсильно по отношенію къ парижской толп?, что уже нигд? не им?ло опоры, что уже повсюду толпа разнуздалась, не повиновалась м?стнымъ властямъ, а эти посл?днія не подчинялись центральному правительству. Анархія повсем?стно водворилась прежде, ч?мъ она была офиціально признана правительствомъ въ Париж?.

Понятно, какъ много св?та можетъ внести эта точка зр?нія въ исторію революціи. Посмотримъ же, какъ объясняетъ Тэнъ возникновеніе этой «самородной анархіи». Его изложеніе поучительно не для одной только исторіи французской революціи. Л?то 1788 года было чрезвычайно знойно и хл?бъ плохо уродился, а передъ самой жатвой градъ уничтожилъ ее на пространств? 60 льё отъ Нормандіи до Шампаньи. Крайне суровая зима довершила б?дствіе: въ декабр? Сена замерзла отъ Парижа до Гавра. Весною 1789 повсюду обнаружился голодъ. Во многихъ приходахъ четвертая часть населенія нищенствовала; въ Лотарингіи «половина его умираетъ съ голода»; въ Париж? число недостаточныхъ утроилось: на рынкахъ н?тъ хл?ба; передъ 14-мъ іюля голодъ далъ себя чувствовать еще сильн?е. Читатель найдетъ у Тэна подробно составленный обзоръ проявленій голода и сопровождавшихъ его б?дствій — безработицы, раздраженія отъ напраснаго ожиданія толпы у дверей пустыхъ хл?бныхъ лавокъ и тревожный страхъ при мысли, что завтра совс?мъ не будетъ хл?ба.

Что голодъ игралъ роль въ революціи 1789 г., было и прежде изв?стно, но никогда еще вліяніе этого стимула на тогдашнія событія не было изображено съ такою осязательностью, какъ у Тэна. Описаніе б?дствій, порожденныхъ неурожаями въ различныхъ м?стностяхъ Франціи, дало Тэну, кром? того, возможность привести различные факты, показывавшіе попеченіе правительственныхъ органовъ и великодушіе многихъ лицъ изъ привилегированныхъ классовъ, сп?шившихъ оказать помощь страждущимъ; — съ другой же стороны, Тэнъ пользуется этимъ случаемъ, чтобы высказать свой взглядъ на основы общественнаго устройства и характеръ народной массы. «Всеобщее повиновеніе, на которомъ зиждется общественный порядокъ, зависитъ часто отъ одного градуса температуры, увеличивающаго л?тній зной или зимній холодъ». По крайней м?р? это было такъ, по мн?нію Тэна, во Франціи, гд? въ XVIII в. общее благосостояніе было столь мало обезпечено, «что простой народъ едва могъ жить, когда хл?бъ былъ дешевъ, и чуть не умиралъ (se sentait mourir), когда онъ становился дорогъ», такъ что подъ вліяніемъ этого страха легко пробуждался «животный инстинктъ». Тэнъ зам?чаетъ, что при Людовикахъ XIV и XV народу приходилось еще чаще поститься и страдать, а между т?мъ въ то время мятежи, круто и быстро усмиряемые, были только м?стными и непродолжительными смутами. Почему же голодовка 1789 года им?ла такія роковыя посл?дствія? Потому, — отв?чаетъ Тэнъ, — что «ст?на, служившая оградой для общества, была прежде слишкомъ высока. Но вотъ въ ней оказалась трещина. Вся стража ея — духовенство, дворянство, третье сословіе, литераторы, политики, самое правительство начинаютъ пробивать въ ней широкую брешь. Въ первый разъ б?дняки усматриваютъ выходъ и они бросаются туда сначала кучками, потомъ толпами, и мятежъ становится столь же общимъ, какъ прежде было всеобщимъ смиреніе».

Отчего же это случилось? Оттого, что неудовольствіе и тревога народной массы, вызванныя голодомъ, совпали съ началомъ административнаго преобразованія, реформы. Въ 1787 году во Франціи были введены, подъ именемъ «провинціальныхъ собраній», земскія собранія изъ депутатовъ трехъ штатовъ. Подъ руководствомъ провинціальныхъ собраній д?йствовали волостныя и приходскія собранія. Весь административный механизмъ преобразованъ. Этимъ новымъ собраніямъ поручены распред?леніе и сборъ податей и зав?дываніе общественными работами. Всл?дствіе этого прежніе органы администраціи, интенданты и ихъ подчиненные, утратили три четверти своего авторитета. Граница между старымъ и новымъ начальствомъ опред?лена неточно и всл?дствіе этого «повел?вающая власть становится шаткой». «Подданные не чувствуютъ бол?е на своихъ плечахъ тяжести той руки, которая одна, безъ посторонняго вм?шательства, ихъ сгибала, толкала и заставляла идти впередъ». Мало этого, по распоряженію провинціальныхъ собраній созываются сходки для приведенія въ изв?стность того, какую часть крестьянскаго дохода поглащаютъ налоги, сколько въ каждомъ приход? привилегированныхъ, какъ велико ихъ состояніе и какую сумму доставила бы казн? уплата налоговъ, отъ которыхъ они избавлены... Крестьяне посл? этихъ сходокъ начинаютъ задумываться о своемъ б?дственномъ положеніи и понимать его причины. Сл?дуя своему натуралистическому методу, Тэнъ такъ изображаетъ вліяніе м?стнаго самоуправленія на настроеніе сельскихъ обитателей: «Представьте себ? почтовую лошадь, въ голов? которой вдругъ бы блеснулъ лучъ разума и озарилъ ей породу лошадей, а съ другой стороны — породу людей, и зат?мъ вообразите, если вы въ состояніи, какія новыя мысли представились бы этой лошади сначала на счетъ ямщиковъ, которые ею правятъ и ее подгоняютъ, а потомъ на счетъ доброжелательныхъ путешественниковъ и дамъ, сожал?ющихъ о ней, но прибавляющихъ къ тяжести повозки собственный грузъ и багажъ».

Но этого мало: само правительство выпускаетъ изъ рукъ вожжи и призываетъ народъ къ власти. За м?стнымъ самоуправленіемъ сл?довало преобразованіе центральнаго правительства. Въ ноябр? 1787 г. король объявляетъ, что созоветъ Генеральные Штаты; 5 іюля 1788 г. онъ требуетъ отъ вс?хъ учрежденій и компетентныхъ лицъ мн?ній по поводу организаціи этихъ штатовъ. 8 августа онъ назначаетъ срокъ ихъ созванія; 27 декабря онъ предоставляетъ третьему штату двойное число представителей, потому что «интересы этого штата поддерживаются благородными чувствами и всегда будутъ им?ть за себя общественное мн?ніе»; 15 февраля 1789 года приходскія собранія приступаютъ къ составленію своихъ наказовъ или «жалобъ» и разгорячаются подробнымъ перечисленій вс?хъ б?дствій, изображаемыхъ ими на письм?. «Его Величество, сказано въ избирательномъ регламент?, желаетъ, чтобы всякому была обезпечена возможность довести до Его св?д?нія свои желанія и неудовольствія (r?clamations)». Крестьянъ заставляютъ говорить, съ ними сов?щаются, имъ хотятъ помочь, ихъ тяжкое положеніе будетъ облегчено, для нихъ наступятъ лучшія времена. Что будетъ, они сами не знаютъ; н?сколько м?сяцевъ спустя англійскій путешественникъ, Артуръ Юнгъ, слышалъ отъ крестьянки, «что ей говорили, что есть богатые люди, которые хотятъ придти на помощь ея сословію», но кто и какъ, она не знаетъ. Не знаютъ этого и крестьяне.

Среди вс?хъ этихъ не вполн? понятныхъ имъ правительственныхъ начинаній и приглашеній выясняется надежда на внезапное облегченіе, уб?жденіе, что они им?ютъ на это право, р?шимость сод?йствовать этому вс?ми средствами, и отсюда напряженіе воли, которая ждетъ только случая, чтобы перейти въ д?йствіе и, какъ пущенная стр?ла, неудержимо устремляется къ ц?ли, внезапно представившейся. Ц?ль же нам?чается голодомъ — нужно, чтобы на рынк? вдоволь было хл?ба; нужно, чтобы фермеры и землевлад?льцы его туда доставляли, чтобы оптовые покупатели — хл?бные торговцы и правительство — не увозили его въ другія м?ста; нужно, чтобы на хл?бъ была установлена дешевая такса, не бол?е 2 су за фунтъ; чтобы хл?бъ, соль, вино, вообще съ?стные припасы не были обложены акцизомъ, чтобы не было сеньёріальныхъ оброковъ и повинностей, не было церковной десятины, не было ни городскихъ, ни королевскихъ податей. И вотъ въ март?, апр?л? и ма? начинаются мятежи; вначал? это м?стные пожары, которые легко тушатся или сами тухнутъ. Но они тотчасъ вновь возникаютъ, и ихъ множество указываетъ на количество горючаго матеріала. Въ четыре м?сяца, предшествовавшіе взятію Бастиліи, Тэнъ насчитываетъ бол?е 300 мятежей во Франціи, иллюстрируя ихъ самыми разнообразными подробностями. Еще 9 января 1789 года толпа врывается въ го- родскую ратушу Нанта и осаждаетъ лавки хл?бниковъ, причемъ къ крикамъ Vive le Roi прим?шивается крикъ Vive la nation. Н?сколько м?сяцевъ спустя тамъ же въ Бретани, которая впосл?дствіи возстала противъ якобинцевъ за короля въ союз? съ дворянами и духовенствомъ, крестьяне отказываются уплачивать церковную десятину, ссылаясь на то, что въ наказ? ихъ округа была потребована ея отм?на. Когда городская чернь въ Ліон? сожгла и уничтожила заставы, взимавшія акцизъ съ вина и ввозимыхъ въ городъ съестныхъ припасовъ, окрестные крестьяне потянулись туда съ громадными фурами вина, запряженными ц?лымъ цугомъ воловъ, и настояли на томъ, чтобъ ихъ впустили безпошлинно.

Жители Агда истолковали двойное представительство третьяго штата въ томъ смысл?, что король желаетъ, чтобы вс? были равны, и что народу все дозволено. Согласно съ этимъ толпа грозила подвергнуть городъ общему ограбленію, если не будетъ вовсе уничтоженъ городской сборъ съ вина, мяса и рыбы, и городскія власти были принуждены толпой, усиленной м?стными крестьянами, объявить черезъ трубачей, что вс? требованія народа исполнены. Три дня спустя крестьяне вернулись и заставили больного старика епископа, собственника мельницы, спустить на половину арендную ц?ну за свою мельницу и тутъ же, сидя на уличной тумб?, онъ долженъ былъ удостов?рить свою уступку нотаріальнымъ актомъ.

Вообще въ буйствахъ и насиліяхъ какъ деревенской, такъ и городской толпы въ первое время непосредственно чувствуется вліяніе голода, особенно на юг? Франціи. Такъ въ Бриньол? крестьяне заставили влад?льцевъ тамошнихъ мельницъ продать ихъ общин? за безц?нокъ, да еще въ долгосрочный безпроцентный долгъ, разорительный для влад?льцевъ, и когда гербовый актъ о продаж? былъ подписанъ влад?льцами, крестьяне пришли въ такой восторгъ, что отслужили молебенъ въ сос?днемъ монастыр?. И другіе случаи насилія объясняются вліяніемъ претерп?ваемаго голода или опасеніемъ его: такъ, когда крестьяне забираютъ хл?бъ изъ амбаровъ землевлад?льцевъ по удешевленной ц?н?, съ об?щаніемъ заплатить за него посл? сл?дующей жатвы, или когда жители одной деревни избиваютъ и прогоняютъ жителей сос?дней общины, пришедшихъ на ихъ рынокъ за покупкой хл?ба.

Но это такъ только вначал?. Политическія преобразованія вскружили народу голову. «Громкія фразы возым?ли свое д?йствіе». Когда до толпы дошли слухи, что Генеральные Штаты займутся возрожденіемъ государства, она отсюда заключила, что ихъ созваніе будетъ началомъ полнаго и безусловнаго переворота въ положеніи и состояніи «вс?хъ». «Во многихъ м?стахъ открыто говорили, что объявлена война противъ собственниковъ и собственности». «Въ городахъ и деревняхъ народъ продолжаетъ толковать, что онъ ничего не хочетъ платить: ни налоговъ, ни поборовъ, ни долговъ».

Эманципировавшись отъ всякихъ обязательствъ по отношенію какъ государства, такъ и частныхъ лицъ, крестьянинъ перестаетъ признавать м?стныя власти, см?няетъ ихъ или самъ становится на ихъ м?сто, издаетъ законы, присваиваетъ себ? судебную власть, руководясь собственными представленіями о справедливости. У кого есть хл?бъ, долженъ над?лить того, у кого его н?тъ. У кого деньги, долженъ под?литься съ т?мъ, кому они нужны для покупки хл?ба. На этомъ основаніи въ Баржол? принуждаютъ урсулинокъ уплатить 1800 ливровъ, капитулъ — отпустить 50 возовъ хл?ба; у одного б?днаго ремесленника отбираютъ 18 фр., у другого 40; канониковъ заставляютъ выдать арендаторамъ росписки въ полученіи аренды. Обходя дома, съ дубиной въ рукахъ, толпа заставляетъ однихъ платить деньги, другихъ прощать долги, одного отказаться отъ уголовнаго процесса, другого отъ исполнительнаго листа, имъ полученнаго, третьяго — возвратить издержки за процессъ, выигранный много л?тъ тому назадъ, отца — заставляютъ дать согласіе на бракъ сына.

Къ этому присоединяется зам?чательная черта, наблюдаемая и въ другихъ случаяхъ народнаго возстанія. Крестьяне вспоминаютъ вс? свои прошлыя обиды или то, что они считали для себя обидой — а у крестьянъ, какъ изв?стно, — прибавляетъ Тэнъ, — ц?пкая память. Сд?лавшись господиномъ, крестьянинъ возстановляетъ правду (redresse les torts) особенно въ т?хъ случаяхъ, въ которыхъ онъ потерп?лъ ущербъ. Возстановляетъ онъ эту правду по-своему. Общее возстановленіе правъ обозначаетъ прежде всего возвращеніе полученныхъ по феодальному праву повинностей. У агента г. де-Монмеяна крестьяне отнимаютъ вс? его деньги, въ возм?щеніе т?хъ, которыя онъ получалъ въ теченіе 15 л?тъ въ качеств? м?стнаго нотаріуса. Прежній кон- сулъ Бриньола наложилъ въ 1775 году на жителей 1.500 — 1800 франковъ штрафа въ пользу б?дныхъ; эту сумму 14 л?тъ спустя у него отбираютъ.

Вообще консулы и прочіе исполнители закона признаются людьми вредными, купчія кр?пости, податные списки, вс? эти документы, на основаніи которыхъ они взыскиваютъ поборы, — еще хуже ихъ. Въ огонь съ этимъ старымъ хламомъ — а кстати, какъ наприм. въ Іер?, вм?ст? съ ними и вс? бумаги, хранящіяся у старшаго нотаріуса. Крестьяне одобряютъ только новые документы, заключающіе въ себ? уступки, квитанціи иди обязательства въ пользу народа.

Но насилія, возникавшія подъ вліяніемъ нужды, своеобразныхъ представленій о прав?, или просто стремленія къ захвату чужого добра, становились еще хуже, когда къ м?стному населенію примыкали или имъ руководили профессіональные насильники и преступники. Еще въ первомъ своемъ том? Тэнъ обратилъ вниманіе своихъ читателей на то, какъ велико было въ старой Франціи число людей, находившихся въ открытой войн? съ государствомъ — контрабандистовъ^{18}, браконьеровъ, бродягъ и преступниковъ, ускользнувшихъ отъ правосудія, и на ту роль, какую они способны были играть въ смутное время, какъ подстрекатели и руководители толпы. Теперь ихъ время настало, и Тэнъ описываетъ, какъ эти люди появлялись на сцену при всякомъ безпорядк?, подобно волкамъ, чующимъ добычу, и какъ всл?дствіе этого къ ярости, вызванной голодомъ, прим?шивались злые инстинкты — и толпа, поднявшаяся, чтобы добыть себ? хл?ба, кончала убійствами и поджогами.

Изъ числа разныхъ фактовъ, приведенныхъ Тэномъ, укажемъ на сл?дующій: близъ Юзеса 25 челов?къ въ маскахъ съ ружьями и дубинами врываются къ нотаріусу, стр?ляютъ въ него изъ пистолета, добиваютъ его ударами, опустошаютъ его домъ, сжигаютъ его книги, вм?ст? съ документами графа де- Рувра, находящимися у него на храненіи; семерыхъ изъ нихъ удалось арестовать, но народъ за нихъ, бросается на жандармовъ и освобождаетъ ихъ. — Этихъ пришлыхъ негодяевъ можно узнать по ихъ д?йствіямъ, по потребности уничтожать ради уничтоженія, по ихъ говору, по ихъ дикому виду, по ихъ лохмотьямъ. Они приходятъ ихъ Парижа и ивъ Руана и въ теченіе 4 дней городъ въ ихъ распоряженіи: они грабятъ лавки, забираютъ воза, нагруженные хл?бомъ, разсыпаютъ хл?бъ, берутъ выкупъ съ монастырей и семинарій. Они вторгаются въ домъ м?стнаго прокурора, начавшаго сл?дствіе противъ нихъ, грозятъ его убить; они разбиваютъ его зеркала, его мебель, уходятъ, нагрузившись добычей, ходятъ по городу и по окрестностямъ, грабятъ фабрики, ломаютъ и сжигаютъ вс? машины. — Таковы новые вожди народа: ибо при всякомъ столкновеніи наибол?е дерзкій, наимен?е сов?стливый становится во глав? и показываетъ прим?ръ въ разореніи. Прим?ръ же заразителенъ: начали съ добыванія себ? хл?ба, кончаютъ убійствами и поджогами, и къ мятежу, ограниченному пред?лами изв?стной потребности, присоединяется насиліе разнузданной дикости.

Таковъ былъ народъ въ революціи, таковы были его вожди! А гд? же охрана, которая должна была защищать отъ нихъ общество? Тэнъ даетъ своимъ читателямъ возможность сл?дить за т?мъ, какъ по м?р? возрастанія народнаго шквала разсыпается плотина, воздвигнутая для охраны порядка и мирнаго общества. Самопроизвольной анархіи снизу соотв?тствуетъ самопроизвольная забастовка почти вс?хъ властей, начиная съ короля и кончая посл?днимъ сельскимъ стражникомъ (garde champ?tre). Властители стараго порядка были люди воспитанные въ в?жливости и въ изящныхъ манерахъ, а подъ вліяніемъ новой литературы они исполнены гуманности и благихъ пожеланій въ пользу народа. Многіе изъ нихъ даже непосредственно сочувствовали в?яніямъ со стороны англійскаго парламентаризма или американской демократіи съ ея деклараціей правъ челов?ка. Они готовились къ національному торжеству, къ единенію короля съ народомъ, къ братанію сословій и были далеки отъ мысли о братоубійственномъ раздор?. Къ тому же оружіе, съ которымъ они могли бы д?йствовать противъ преступниковъ и мятежниковъ, сломилось въ ихъ рукахъ. Та всеобщая, «самопроизвольная анархія», охватившая, какъ психическая эпидемія, всю страну, не пощадила и войска. Солдаты начинаютъ дезертировать почти изо вс?хъ полковъ и въ такомъ количеств?, что въ Парижъ прибываетъ ежедневно до 250 челов?къ и приходится ставить у заставъ стражу, чтобы ихъ не пропускать. Въ начал? сентября дезертировъ насчитываютъ до 16.000 — громадный процентъ для тогдашней французской арміи на мирной ног?. И эти дезертиры не только ослабляютъ армію, а увеличиваютъ въ то же время собою число мятежниковъ или паразитовъ, желавшихъ жить на счетъ общества.

Еще хуже то, что даже на т?хъ солдатъ, которые остаются въ рядахъ, нельзя разсчитывать въ случа? нужды. Драгуны, посланные въ сос?днее м?стечко, чтобъ усмирить волненіе, говорятъ на пути своимъ офицерамъ: «мы сл?дуемъ за вами, но знайте, что, если вы намъ скомандуете стр?лять, мы будемъ стр?лять, но не въ народъ, а въ васъ».

А сами офицеры! Они часто сами на сторон? освободительнаго движенія. Въ город? Эс? возстаніе было вызвано городской пошлиной на муку, которую и пришлось отм?нить. Начальникъ м?стнаго гарнизона, де-Караманъ, по этому поводу писалъ: «это б?дствіе (т. е. возстаніе) принесло реальное благо... перенесеніе на достаточный классъ того, что превышало силы б?дныхъ поденщиковъ... Зам?чается большее вниманіе со стороны дворянства и людей достаточныхъ къ б?днымъ крестьянамъ». — Во время самаго безпорядка этотъ добрый начальникъ и его сынъ были ранены; на этотъ разъ, правда, солдаты, осыпанные градомъ камней, стр?ляли въ толпу, но безъ команды своего начальника.

«Добродушіе короля и военныхъ начальниковъ, говоритъ Тэнъ, удивительно: вс? толкуютъ о томъ, что народъ ребенокъ, который гр?шитъ только по нев?д?нію, что нужно в?рить въ его раскаяніе, и какъ только онъ возвратится къ порядку, встр?тить его съ отцовскою н?жностью».

Въ приведенномъ выше случа? нежеланіе командира проливать кровь понятно. На юг? Франціи вс? городскіе доходы заключались въ пошлин? на ввозную въ городъ муку (piquet) — «par une injustice ?norme et une imprudence inconcevable» — прибавляетъ Тэнъ.

Но возстаніе въ деревняхъ им?ло совершенно иной источникъ. — Къ желанію освободиться отъ феодальныхъ повинностей присоединились захватное право и политическая агитація.

«Вы хотите знать виновниковъ безпорядковъ, — пишетъ одинъ здравомыслящій челов?къ, комитету по разсл?дованію ихъ, — вы ихъ найдете среди депутатовъ третьяго сословія» и въ особенности изъ стряпчихъ и адвокатовъ. Они пишутъ своимъ избирателямъ зажигательныя письма; эти письма получаются въ муниципалитетахъ, которые также состоятъ изъ стряпчихъ и адвокатовъ... Ихъ читаютъ громко на главной площади, и копіи съ нихъ разсылаются по вс?мъ селамъ. Въ этихъ селахъ, — если кто ум?етъ читать, кром? священника и пом?щика — то это м?стный практикантъ, прирожденный врагъ пом?щика, чье м?сто онъ хочетъ занять, гордый своимъ напыщеннымъ краснобайствомъ, озлобленный своей б?дностью и который не преминетъ выставить все въ черномъ св?т?. По всей в?роятности это онъ редактируетъ и распространяетъ воззванія, которыми во имя короля призываютъ народъ къ насильственнымъ д?йствіямъ. Въ Секондиньи, въ Пуату, 23 іюля, рабочіе въ л?су им?ютъ бумагу, предписывающую имъ пресл?довать вс?хъ дворянъ-пом?щиковъ и безпощадно убивать вс?хъ, которые не захотятъ отказаться отъ своихъ привилегій... съ об?щаніемъ, что ихъ преступленія не только останутся безнаказанными, но что они будутъ за нихъ награждены». — Депре Монпеза, корреспондента депутатовъ отъ дворянства, схватили, силой повели вм?ст? съ сыномъ къ податному инспектору, чтобы принудить его дать подписку, которую отъ него требовали, съ запретомъ вс?мъ м?стнымъ жителямъ оказать ему помощь подъ угрозой смерти и огня». — «Подписывайте, говорятъ ему, — или мы вырвемъ у васъ сердце и подожжемъ вашъ домъ». Въ эту минуту появляется сос?дній нотаріусъ, конечно, ихъ сообщникъ, съ гербовой бумагой и говоритъ ему: «Сударь, я только что прибылъ изъ Ньора: депутаты третьяго сословія приказываютъ поступать такъ со вс?ми дворянами; въ город? — одинъ изъ нихъ за то, что отказался, былъ разорванъ на части на нашихъ глазахъ». — «И пришлось подписать наше отреченіе отъ вс?хъ привилегій и наше согласіе на налогъ, какъ будто дворянство не сд?лало этого уже ран?е». — Шайка объявляетъ, что она станетъ такъ же работать въ другихъ сос?днихъ замкахъ, и терроръ ей предшествуетъ, или сл?дуетъ за ней. — «Никто не см?етъ писать, — сообщаетъ Депре, — я р?шаюсь на это съ опасностью жизни». — Повсем?стно дворяне и высшее духовенство находятся въ подозр?ніи, сельскіе комитеты вскрываютъ ихъ письма; они подвергаются домашнему обыску; ихъ принуждаютъ носить новую кокарду: быть дворяниномъ и не носить ея — значитъ заслужить вис?лицу. Въ Мимере, въ провинціи Мэнъ, де Бовуара, который отказался ее над?ть, чуть не убили на м?ст?. Двухъ депутатовъ отъ дворянства, Монтессона и де Вассе, явившихся съ т?мъ, чтобы просить у своихъ избирателей разр?шенія присоединиться къ третьему сословію, — узнаютъ близъ Манъ (Mans); какое д?ло толп? до ихъ сов?стливыхъ сомн?ній, до обязательнаго для нихъ дворянскаго наказа, до этой самой ихъ попытки отъ него освободиться? Довольно того, что въ Версали они подавали голосъ за сохраненіе организаціи. Штатовъ, и толпа пресл?дуетъ ихъ, вдребезги разбиваетъ ихъ экипажи и грабитъ ихъ чемоданы. — Горе дворянамъ, особенно если они были причастны къ м?стной власти и если они противятся народной паник?!

Кюро, товарищъ городского головы въ Ман?, прі?хавъ въ свою усадьбу Нуи, говорилъ крестьянамъ, что слухи о нападеніи разбойниковъ — фальшивая тревога: по его мн?нію, не сл?довало звонить въ набатъ, а только спокойно выжидать. Это значитъ, что онъ заодно съ разбойниками; вдобавокъ онъ скупщикъ и скупаетъ хл?бъ на корню. Крестьяне уводятъ его вм?ст? съ Монтессономъ, его зятемъ, въ сос?днее село, гд? есть судъ. По пути ихъ волочили по земл?, перекидывая ихъ изъ рукъ въ руки, топтали ногами, плевали имъ въ лицо, бросали въ нихъ нечистоты». — Монтессонъ былъ убитъ изъ ружья; Кюро медленно забитъ до смерти.

Плотникъ своимъ лощиломъ отр?заетъ имъ головы, и д?ти несутъ ихъ при барабанномъ бо? и звукахъ скрипки. Между т?мъ, м?стный судья, привлеченный силой, составляетъ протоколъ — о наличности 30 золотыхъ и н?сколькихъ ассигнацій Учетнаго банка, найденныхъ въ карманахъ Кюро; при этомъ открытіи раздается торжествующій крикъ: «Вотъ доказательство того, что онъ хот?лъ купить хл?бъ на корню!» — Такъ проявляетъ себя народная справедливость; теперь, когда третье сословіе представляетъ собою народъ, всякая сбродная кучка людей считаетъ себя въ прав? выносить приговоры и приводить ихъ въ исполненіе — надъ жизнью и имуществомъ.

Въ западныхъ провинціяхъ, въ центр? и на юг?, это отд?льныя вспышки; на восток?, на полос? длиною отъ 30 до 50 миль, до самой Провансъ — всеобщее воспламен?ніе: Эльзасъ, Франшъ- Конте, Бургундія, Маконе, Божоле, Овернь, Віенне, Дофине, — вся эта область походитъ на одну длинную сплошную мину, которая разомъ взорвалась. Первый столбъ пламени выбивается наружу на границ? Эльзаса и Франшъ-Конте, близъ Бельфора и Везуля, — страна феодальная, гд? крестьянинъ, обремененный налогами, несетъ бол?е нетерп?ливо бол?е тяжелое ярмо.

Инстинктивно мысли его бродятъ — хотя самъ онъ того и не сознаетъ. «Доброе Собраніе и добрый король желаютъ, чтобы мы были счастливы: а что, еслибы мы имъ помогли? — Уже говорятъ, что король освободилъ насъ отъ налоговъ: а еслибы мы сами себя освободили отъ повинностей (феодальныхъ)? Долой пом?щиковъ! они не лучше чиновниковъ!» Уже 16 іюля замокъ Санси, принцессы Бофремонъ, ограбленъ, а 18-го три другіе замка — де Люръ, де Битенъ и де Моланъ. 29 іюля, во время народнаго празднества у де Меме, печальный случай во время фейерверка даетъ поводъ крестьянамъ къ подозр?нію, что приглашеніе это ловушка и что отъ нихъ хот?ли отд?латься коварнымъ способомъ. Въ ярости бросаются они на замокъ его и поджигаютъ, — а на сл?дующей нед?л? три аббатства разграблены, одиннадцать замковъ разрушено, другіе разграблены, «вс? архивы уничтожены, описи и планы унесены». — Появившійся тамъ «ураганъ мятежа» несется по всему Эльзасу, отъ Гюнингена до Ландау. Мятежники показываютъ грамоту за подписью Людовикъ, гласящую, что въ теченіе такого-то времени имъ дозволено самимъ совершать правосудіе», — и въ Зундгау ткачъ, прилично од?тый, опоясанный голубой лентой, выдаетъ себя за принца, второго сына короля. Прежде всего, они кидаются на евреевъ, своихъ насл?дственныхъ пьявокъ, разоряютъ и грабятъ ихъ жилища, д?лятъ между собою ихъ деньги, и охотятся за ними, какъ за дикими зв?рьми. Въ одинъ Базель, какъ говорятъ, явилось тысяча дв?сти этихъ несчастныхъ б?глецовъ съ семьями. Между евреемъ- кредиторомъ и христіаниномъ-пом?щикомъ — разстояніе не велико и оно теперь исчезло. Ремирмонъ спасено лишь благодаря отряду драгунъ. Восемьсотъ челов?къ атакуютъ замокъ Обербруннъ. Нейбургское аббатство захвачено. Въ Гебвейлер? 31 іюля пятьсотъ крестьянъ, подданные Мурбахскаго аббатства, бросаются на дворецъ аббата и на дома канониковъ. Шкапы, сундуки, кровати, зеркала, окна, рамы, до кровельныхъ черепицъ, до дверныхъ и оконныхъ петель — все изрублено топорами; на прекрасномъ паркет? среди комнаты зажигаютъ костры, въ которыхъ гибнутъ библіотеки и документы. Вино разлито въ погребахъ; серебро и б?лье унесены толпою». Ясно, что общество перевернуто вверхъ дномъ и что вм?ст? съ властью собственность переходитъ въ иныя руки.

Вотъ ихъ собственныя слова: въ Франшъ-Конте, жители восьми коммунъ объявляютъ бернардинцамъ Грасъ-Дьё и Льё-Круассанъ, «что, такъ какъ они входятъ въ третье сословіе, настала пора ихъ господства надъ аббатами и монахами, ибо господство т?хъ продолжалось слишкомъ долго»; и посл? этого они отбираютъ вс? документы на влад?нія или ренты аббатства въ ихъ коммунахъ. Въ Вержеле (Дофине), во время разгрома замка де Мюра, н?кій Фереоль ударялъ большой палкой по мебели, приговаривая: «Вотъ теб?, Мюра; долго ты былъ господиномъ: теперь наша очередь». — Т? самые, которые грабятъ дома какъ простые разбойники по большимъ дорогамъ, думаютъ, что они д?лаютъ это на пользу д?ла и отв?чаютъ на окликъ: «Мы за третье сословіе разбойничаемъ». Везд? они считаютъ себя уполномоченными и ведутъ себя, какъ поб?доносное войско въ отсутствіи своего предводителя. Въ Ремирмон? и Люксёл? они показываютъ указъ, гласящій, что все это «разбойничанье, грабежи и разгромы» — законны.

Въ Дофине главари этихъ шаекъ ув?ряютъ, что въ ихъ рукахъ есть королевскіе указы. Въ Оверни они исполняютъ «непрем?нные приказы», им?я указаніе, что Его Величество того желаетъ. Нигд? не видно, чтобы какая-нибудь мятежная деревня руководилась личной местью противъ своего пом?щика. Если они стр?ляютъ въ встр?чаемыхъ дворянъ, — это вовсе не по злоб?. Они истребляютъ сословіе, а не личности. Они ненавидятъ феодальныя права, проклятыя грамоты, въ силу которыхъ они платятъ, — а вовсе не пом?щика, который, если тутъ живетъ, относится къ нимъ гуманно, съ жалостью, а часто и благод?тельствуетъ ихъ.

Въ Люксёл? аббатъ, котораго заставили, занеся надъ нимъ топоръ, письменно отказаться отъ вс?хъ сеньёрьяльныхъ правъ въ 23-хъ влад?ніяхъ, — живетъ тутъ 46 л?тъ, оказывая м?стнымъ жителямъ лишь одн? услуги. Въ кантон? Кремье, гд? «разгромы ужасны, вс? наши пом?щики», пишутъ муниципальные чиновники, «патріоты и благотворители». Въ Дофине, сеньёры, епископы, чьи замки разграблены, прежде другихъ приняли сторону народа противъ министровъ. Въ Оверни сами крестьяне «высказываютъ свое отвращеніе къ тому, что имъ приходится д?йствовать противъ такихъ добрыхъ госпожъ», но это необходимо: все, что они могутъ уступить въ память оказаннаго имъ благоволенія, — не поджигать замка госпожъ де Ванъ, столь милостивыхъ; но они сожгли вс? документы; въ три пріема они подвергаютъ зав?дующаго ихъ д?лами пытк? огнемъ, чтобы принудить его выдать документъ, котораго у него н?тъ; его вытащили изъ огня полуобгоревшаго и то потому только, что его госпожи на кол?нахъ умоляли пощадить его. Повсем?стно отд?льные замки опустошаются прибывающей народной волной, и такъ какъ феодальныя права часто въ рукахъ людей третьяго штата, она постепенно захватываетъ бол?е обширный кругъ.

Возстаніе противъ собственности не им?етъ пред?ловъ. Отъ аббатствъ и замковъ мятежъ переходитъ на «буржуазные дома». Вначал? возставали противъ пом?щиковъ, — теперь же противъ вс?хъ, кто им?етъ какую-нибудь собственность. Зажиточные землепашцы, сельскіе священники покидаютъ свой приходъ и ищутъ уб?жища въ город?. Обираютъ про?зжихъ. Шайки контрабандистовъ набиваютъ себ? карманы. При такихъ образцахъ жадность разгорается въ разгромленныхъ и заброшенныхъ пом?стьяхъ, гд? ничто не напоминаетъ уже о присутствіи влад?льца и все, кажется, можетъ достаться первому, кто захочетъ. Такъ одинъ сос?дній фермеръ унесъ вино, а на другой день вернулся за с?номъ. Изъ замковъ Дофине вся обстановка, до дверныхъ нав?сокъ, увезена на н?сколькихъ возахъ. «Это война б?дныхъ противъ богатыхъ», — говоритъ одинъ депутатъ; а 3 августа комитетъ докладовъ Національнаго собранія объявляетъ, что, «никакая собственность, въ чемъ бы она ни состояла, не осталась ц?ла». Въ Франшъ- Конте «до 40 замковъ и господскихъ усадебъ были разграблены или сожжены». Между Лангромъ и Гре среднимъ числомъ три замка изъ пяти разгромлены; въ Дофине 27 выжжены или опустошены; пять въ маленькой области Бьене и, кром? того, вс? монастыри: 9, по крайней м?р?, въ Оверни; 72, какъ говорили, въ Маконе и въ Божоле, не считая Эльзаса. 31 іюля, когда Лалли-Толандаль поднимался на трибуну, чтобъ говорить, у него въ рукахъ были пучки отчаянныхъ писемъ, списокъ 32-хъ замковъ, сожженныхъ, разрушенныхъ и ограбленныхъ въ одной провинціи и подробности еще худшихъ покушеній противъ личностей: въ Лангдок? де Барра былъ изр?занъ на куски въ присутствіи жены, близкой къ разр?шенію, которая тутъ и скончалась. Въ Нормандіи — пом?щикъ въ паралич? брошенъ на костеръ, съ котораго его сняли съ обожженными руками; въ Франшъ-Конте — г-жа Батильи вынуждена занесеннымъ надъ ея головой топоромъ выдать свои документы на влад?ніе и на землю; г-жа де Листене, принуждена сд?лать то же, съ приставленными къ горлу вилами, — въ то время, когда ея дочери лежали у ея ногъ безъ чувствъ; графу Монжюстену съ женой, которыхъ вытащили изъ кареты съ т?мъ, чтобы бросить въ прудъ, чему пом?шалъ проходившій полкъ, — въ продолженіе трехъ часовъ угрожаютъ приставленными въ упоръ пистолетами; шевалье д’Амбли силою увели изъ его замка, голаго тащили по его селу и бросили на навозную кучу, вырвавши вс? волосы и брови въ то время, какъ кругомъ его плясали».

Среди разложившагося общества и при жалкомъ подобіи правительства очевидно совершается вторженіе варварства, которое довершитъ терроромъ то, что начато насиліемъ, и которое, подобно вторженію норманновъ въ X и XI в?кахъ посредствомъ завоеванія приведетъ къ экспропріаціи ц?лаго класса. Напрасно національная гвардія и оставшееся в?рнымъ войско остановили его первый напоръ; напрасно Собраніе прокладываетъ ему русло и старается ввести его въ опред?ленныя границы. Декреты 4 августа и посл?дующія постановленія не бол?е какъ паутина, протянутая поперекъ бурнаго потока. Лучше того, крестьяне, толкуя декреты по-своему, ссылаются на новый законъ, чтобы продолжать или снова начать.

Н?тъ бол?е податей, даже справедливыхъ, даже законныхъ! «Множество сельскихъ общинъ уб?ждены, что он? не должны бол?е платить ни королю, ни своимъ сеньёрамъ... Разныя села д?лятъ между собой луга и л?са господскіе». — Зам?тьте, что архивы и феодальные документы на влад?ніе еще не тронуты въ третьей части Франціи, что крестьянину нужно, чтобы они исчезли, и что онъ постоянно вооруженъ. Для того, чтобы поднялись новые крестьянскіе безпорядки, достаточно, чтобы центральная узда, уже ослаб?вшая, совс?мъ порвалась. Это д?ло Версаля и Парижа и тамъ-то, въ Париж? и Версал?, — одни по осл?пленію и увлеченію, другіе — по близорукости и слабости, эти по уступчивости, т? по ожесточенію — есть работаютъ въ пользу этого движенія.

Таково изображеніе анархіи, самопроизвольно охватившей Францію. До сихъ поръ вниманіе историковъ было слишкомъ занято преніями въ Версал? и волненіями среди парижскаго населенія. О томъ, что происходило въ провинціи, упоминалось вскользь. Тэнъ начинаетъ съ провинціи и отъ нея переходитъ къ Парижу. Отъ этого картина парижскихъ событій получаетъ соотв?тствующій фонъ, и то демократическое движеніе, которое унесло старый феодальный порядокъ, а потомъ и новую конституцію, вполн? раскрывается со вс?ми корнями, которые оно усп?ло пустить въ стран?.

* * *

Показавши читателю, въ какой степени провинціи Франціи были объяты анархіей, Тэнъ вводитъ его въ центръ тогдашняго политическаго движенія, въ Парижъ. Окрестности этого города особенно сильно пострадали отъ неурожая. Уже въ 1788 году, посл? градобитія 13 іюля, по офиціальнымъ св?д?ніямъ, голодающій народъ готовъ рисковать жизнью ради жизни и открыто, см?ло ищетъ хл?ба, гд? только можетъ. Работы н?тъ, такъ какъ пом?щики, лишенные дохода, не могутъ предоставить заработка. Оттого на большихъ дорогахъ толпа нападаетъ на обозы, везущіе хл?бъ въ Парижъ; въ Монлери толпа въ 8.000, пришедшая съ м?шками, насыпаетъ въ нихъ выставленный на рынк? для продажи хл?бъ по сильно удешевленной ц?н?, половину же растаскиваетъ даромъ. «Жандармерія, пишетъ субделегатъ, растерялась: р?шительность народа изумительна; я въ ужас? отъ того, что я вид?лъ и слышалъ». Къ насиліямъ, вызваннымъ неурожаемъ, уже присоединяется экспропріація феодальной собственности. У пом?щика, всю зиму кормившаго б?дняковъ своей деревни, крестьяне разоряютъ плотину, которая гнала воду на господскую мельницу (moulin banal^{19}), и, присужденные возстановить ее, не только отъ этого отказываются, но грозятъ, что если пом?щикъ ее возстановитъ, то они придутъ въ числ? 300 хорошо вооруженныхъ, чтобы снова ее разорить.

Голодные и безработные изъ м?стностей, близкихъ къ Парижу, приливали туда, увеличивая число б?дствовавшаго тамъ населенія. Но пришельцы являлись также издалека и въ ихъ числ? особенно опасные профессіональные бродяги и паразиты общества, живущіе преступленіемъ. Въ конц? апр?ля пристава на заставахъ отм?чаютъ появленіе «ужаснаго числа людей плохо од?тыхъ и мрачнаго вида»: въ начал? мая въ Париж? наблюдаютъ, что видъ толпы изм?нился; среди нея большое количество чужаковъ, собравшихся отовсюду, большею частью въ лохмотьяхъ, вооруженныхъ дубинами, одинъ видъ которыхъ предв?щаетъ то, чего нужно отъ нихъ опасаться. Парижъ же и безъ того переполненъ б?дствующими — ихъ насчитывали до 120.000 и городъ уже тратилъ громадную по своимъ средствамъ сумму, платя по франку въ день дв?надцати тысячамъ людей за безполезныя земляныя работы на Монмартр?.

Немного было нужно, чтобы превратить глухое неудовольствіе и броженіе этой толпы въ политическую страсть. Со дня созванія Генеральныхъ Штатовъ и манифеста, приглашавшаго вс?хъ и каждаго высказаться о формахъ народнаго представительства, языкъ и тонъ печати зам?тно изм?няются; м?сто общихъ и отвлеченныхъ разсужденій заступаетъ пропов?дь, бьющая въ опред?ленную практическую ц?ль, внезапный глубокій и немедленный переворотъ, пропов?дь звонкая и пронзительная, какъ призывъ трубы къ сбору. Революціонные памфлеты сотнями и тысячами посыпались на народъ. Видимо новый ферментъ проникаетъ въ безграмотную и грубую массу.

Капля за каплей просочился онъ изъ верхнихъ слоевъ — аристократіи, интеллигенціи, судебнаго міра (gens de loi) въ школу, въ молодежь и оттуда черезъ тысячу щелей въ классъ, живущій трудомъ своихъ рукъ — въ мозги рабочаго, кабатчика, посыльнаго, уличной торговки, солдата. Уже въ феврал? руководящій министръ Неккеръ признается, что повсюду исчезла дисциплина, никто не повинуется и нельзя даже быть ув?реннымъ въ войск?.

Въ конц? апр?ля, до собранія Генеральныхъ Штатовъ, въ Париж? вспыхиваетъ первый народный бунтъ, разгромъ дома обойнаго фабриканта Ревельона въ рабочемъ квартал? св. Антонія. Толпа развела три костра и выбросила на нихъ все, что было въ дом?; золото и серебро было унесено, погребъ же былъ разбитъ и вино роспито, чему грабители предавались съ такою жадностью, что многіе полегли на м?ст? какъ омертв?лые, а н?которые, упившіеся въ опьяненіи спиртными лаками фабрики, на самомъ д?л? лишились жизни. Грабежъ сталъ распространяться на сос?днія лавки и съ трудомъ былъ подавленъ съ помощью войска. Солдаты встр?тили упорное сопротивленіе; градомъ посыпались на нихъ съ крышъ черепицы и камни съ трубъ; пришлось вызвать артиллерію и изъ грабителей остались на м?ст? 200 убитыхъ и 300 раненыхъ.

3 Первый бунтъ въ Париж?.

Характерно, ч?мъ былъ вызванъ этотъ первый разгромъ среди Парижа. За н?сколько дней до него стали поговаривать въ сос?днихъ кабачкахъ и на улицахъ, что Ревельонъ, самъ бывшій рабочій, преусп?вшій съ помощью своихъ изобр?теній, «дурно отзывался о народ?». Ему приписывали слова, что женатый рабочій можетъ прожить съ семьей на 15 су поденной платы. Это была клевета: Ревельонъ платилъ даже самымъ простымъ рабочимъ по 25 су въ день, и въ теченіе зимы, несмотря на застой въ д?лахъ, никого не разсчиталъ изъ числа своихъ 350 рабочихъ.

Характерна же эта черта потому, что вс? убійства, совершенныя парижской толпой, были вызваны такими же вздорными слухами и розсказнями. Про де Флесселя, купеческаго старшину въ Париж?, т. е. городского голову при старомъ порядк?, распустили слухъ, что онъ послалъ записку коменданту Бастиліи съ приглашеніемъ стойко держаться; митингъ въ Пале-Роял? объявилъ его изм?нникомъ и приказалъ его привести; по дорог? какой-то парень выстр?лилъ въ него изъ пистолета; толпа бросилась на него, растерзала и носила на шест? его голову.

Про Фулона, 74-хл?тняго старца, истратившаго зимою 60.000 франковъ, чтобы дать заработокъ б?днымъ, пустили слухъ, будто онъ сказалъ, что если у народа н?тъ хл?ба, пусть онъ питается травой. Его приволокли въ Парижъ съ копной с?на на голов? и съ с?номъ во рту и, несмотря на неоднократныя просьбы популярнаго Лафайета, чтобы Фулона направили въ острогъ для суда надъ нимъ, толпа схватила Фулона и пов?сила на фонар?. Два раза веревка обрывалась; его пов?сили въ третій разъ, сняли, отрубили голову и носили ее по Парижу.

И посл? этого такой чувствительный историкъ, какъ Мишле, патетически восхвалялъ «народный судъ» (la justice du peuple)!

Какъ далеко ушла отъ этой сентиментальной риторики современная коллективная психологія, которая Тэну такъ много обязана! Еще въ 40-хъ годахъ Дуданъ, этотъ старинный другъ h?tel de Broglie, письма котораго, теперь изданныя, представляютъ классическій образчикъ любимаго французами эпистолярнаго жанра — зам?тилъ, говоря о людскомъ обществ? вообще, «что вс? мелкіе недостатки каждаго изъ насъ становятся пороками всл?дствіе какой-то заразы, возникающей въ каждомъ значительномъ сборищ? людей по той же причин?, по какой образуется эпидемія тифа въ госпиталяхъ, куда каждый занесъ только незначительный недугъ. Исходя изъ той же мысли, Тэнъ говоритъ о самодержавномъ народ? 1789 г.: «Толпа, собравшаяся съ ц?лью произвести какое-нибудь насиліе, состоитъ изъ людей наибол?е негодныхъ и отчаянныхъ, наибол?е склонныхъ къ разрушенію и своеволію; но этого мало; въ то время, когда она въ суматох? совершаетъ свое насиліе, каждый челов?къ изъ этой толпы, самый глупый или самый грубый, самый безразсудный или самый развращенный, спускается еще ниже собственнаго уровня до посл?днихъ пред?ловъ умопомраченія и ярости... Онъ не боится бол?е закона, потому что самъ отм?няетъ его. Начавшееся безчинство увлекаетъ его дал?е, ч?мъ онъ хот?лъ. Его ярость ожесточается отъ опасности и сопротивленія. Отъ соприкосновенія съ горячечными онъ заражается горячкою и идетъ всл?дъ за злод?емъ, который сталъ его товарищемъ. Прибавьте къ этому крики, пьянство, зр?лище разрушенія, физическое потрясеніе нервной системы, напряженной сверхъ силъ, и вы поймете, какимъ образомъ въ крестьянин?, въ рабочемъ, буржуа, смягченныхъ и прирученныхъ старинной цивилизаціей, въ одинъ мигъ обнаруживается дикарь, еще хуже — первобытное животное, разъяренная и похотливая обезьяна, которая убиваетъ съ зубоскальствомъ и кувыркается среди произведеннаго ею опустошенія».

Въ глазахъ Тэна революціонная толпа — «сл?пой колоссъ, ожесточенный лишеніями, который ломаетъ все, за что ни ухватится, — ломаетъ не только м?стныя колеса государственной машины, которыя могутъ быть починены, но еще и въ центр? главную пружину, дающую движеніе всему механизму, разрушеніе которой повлечетъ за собою порчу ц?лой машины». У этой толпы свои вожди и подстрекатели. Чтобы познакомить съ ними читателя, Тэнъ ведетъ его въ садъ Пале-Рояля, «огражденный привилегіями Орлеанскаго дома, куда полиція не см?етъ войти и гд? р?чь свободна». Никогда еще эта трибуна самаго крайняго радикализма, «куда слетались со всего Парижа политическіе и литературные трутни», не была характеризована такими м?ткими выраженіями, и ни одинъ еще историкъ не анализировалъ съ такимъ реализмомъ и, можно сказать, съ такою безцеремонностью публику Пале-Рояля, которой принадлежитъ такая видная роль во французской революціи. «Центръ проституціи, азартной игры, праздности и торговли брошюрами, Пале-Рояль привлекаетъ къ себ? все это населеніе безъ корней, которое бродитъ въ большомъ город? и, не им?я ни промысла, ни хозяйства, живетъ только ради любопытства или ради удовольствія, — зас?дателей кофеенъ, пос?тителей игорныхъ домовъ, авантюристовъ и людей, не попавшихъ ни въ какую колею, неудавшихся или сверхштатныхъ литераторовъ, художниковъ и адвокатовъ, канцеляристовъ, студентовъ, ротоз?евъ и праздношатающихся, иностранцевъ и обитателей меблированныхъ комнатъ, — посл?днихъ въ Париж? насчитывали до 40.000». Съ такимъ же реализмомъ и съ обычнымъ своимъ мастерствомъ Тэнъ описываетъ настроеніе и психологическое состояніе толпы, состоящей изъ подобныхъ элементовъ, которая, подъ вліяніемъ импровизованныхъ ораторовъ, радикальной печати и всеобщаго увлеченія, доходитъ до горячечнаго возбужденія. «Въ этомъ случайномъ сброд? политиковъ со вчерашняго дня никто не знаетъ того, кто говоритъ; никто не считаетъ себя отв?тственнымъ за свои слова. Каждый изъ нихъ стоитъ тамъ, какъ въ театр?, неизв?стный среди неизв?стныхъ, съ потребностью умилиться и придти въ восторгъ, поддаваясь заразительной сил? окружающихъ его страстей, увлекаемый вихремъ громкихъ словъ, сочиненныхъ новостей, слуховъ, быстро растущихъ, преувеличеній, которыми одинъ старается перещеголять другого — кругомъ вопли, слезы, рукоплесканія, судорожныя движенія, какъ во время трагедіи».

На такой сцен? съ восторгомъ принимаются самыя дикія, самыя чудовищныя предложенія; зд?сь не терпятъ противор?чій; чей видъ или чьи р?чи не нравятся толп?, тотъ подвергается немедленнымъ оскорбленіямъ или истязаніямъ. Толпа присваиваетъ себ? вс? функціи верховной власти, къ законодательной власти присоединяетъ судебную и изъ судьи тутъ же д?лается палачомъ».

Описаніе Пале-Рояля оставляетъ неизгладимое впечатл?ніе на всякаго непредуб?жденнаго читателя; но не меньшимъ мастерствомъ отличается характеристика корифеевъ той экзальтаціи, которая овлад?ла Парижемъ. «Члены участковыхъ собраній, ораторы казармъ, кофеенъ, клубовъ и городскихъ площадей, сочинители брошюръ и сотрудники газетъ, — они роятся и шумятъ, какъ нас?комыя, появившіяся посл? дождливой ночи. Съ 14 іюля тысячи новыхъ должностей открылись для ихъ разнузданнаго честолюбія: стряпчіе, писцы нотаріусовъ, художники, купцы, приказчики, актеры и преимущественно адвокаты; ка- ждый изъ нихъ хочетъ быть офицеромъ національной гвардіи, администраторомъ, сов?тникомъ или министромъ новаго царствованія, и новыя газеты, появившіяся десятками, представляютъ постоянную трибуну, съ которой риторы льстятъ народу въ своемъ интерес?... Во вс?хъ собраніяхъ 60-ти участковъ (districts) Парижа адвокаты пережевываютъ на вс? лады высокопарные догматы революціоннаго катехизиса. Любой изъ нихъ отъ вчерашняго процесса о какомъ-нибудь брандмауер? прямо переходитъ къ вопросу объ организаціи государства и становится импровизованнымъ законодателемъ, — т?мъ бол?е поощряемымъ и ободряемымъ рукоплесканіями, ч?мъ напыщенн?е онъ доказываетъ присутствующимъ, что они отъ природы обладаютъ вс?ми способностями и могутъ законно претендовать на вс? права». Ораторы, впрочемъ, не ограничиваются общими м?стами; нер?дко они прямо взываютъ къ открытому грабежу и истребленію враговъ, которыхъ, не обинуясь, называютъ по имени — подобно Камиллу Демулену, восклицающему: «Врагъ попался теперь въ западню и нужно покончить съ нимъ; никогда еще такая обильная добыча не ожидала поб?дителей; сорокъ тысячъ дворцовъ и замковъ, дв? пятыя всего движимаго и недвижимаго имущества страны будутъ плодомъ вашей поб?ды. — Т?, кто причисляетъ себя къ завоевателямъ, будутъ, въ свою очередь, покорены. Франція будетъ очищена». Это уже возв?щеніе соціалистическаго: «экспропріаторы будутъ экспропріированы». Такова, справедливо зам?чаетъ Тэнъ, готовая программа наступающаго террора.

Тэнъ выставляетъ на видъ особую характерную черту парижской демократіи — незр?лость ея главныхъ вождей (какъ и во времена коммуны 1870 года), — незр?лость, безъ которой немыслимо подобное увлеченіе; а способность, увлекаясь, увлекать другихъ была тогда важн?йшимъ условіемъ усп?ха. «Взгляните на главныхъ, на самыхъ популярныхъ; это — недозр?вшіе или засохшіе плоды литературы и адвокатуры; газеты, какъ на лотк?, выставляютъ ихъ каждое утро на-показъ для покупателей, и если они нравятся пресыщенной публик?, такъ это именно за ихъ остроту и горечь. Въ ихъ неопытной или пустой голов? н?тъ ни одной политической идеи. Демулену — 29 л?тъ, Лустало — 27 л?тъ, и весь багажъ ихъ познаній заключается въ гимназическихъ воспоминаніяхъ, въ обрывкахъ изъ курса юридической школы, въ общихъ м?стахъ, набранныхъ у Рейналя и подобныхъ пи- сателей. Что же касается до Бриссо и Марата, этихъ напыщенныхъ филантроповъ, то они вид?ли Францію только черезъ окно своего чердака, сквозь очки своей утопіи».

Не мен?е, однако, дурныя посл?дствія, ч?мъ незр?лость вождей, им?ли присоединившіяся къ этому эгоистическія побужденія ихъ и страсти — честолюбіе и зависть. Тэнъ подробно описываетъ ст?сненное положеніе парижскихъ демагоговъ, ихъ неудавшіяся попытки добиться усп?ха или изв?стности, ихъ скитальческій образъ жизни, ихъ зависимость отъ другихъ, которая шла до такой степени въ-разр?зъ съ ихъ надеждами и притязаніями. Никто не высказалъ такъ наивно и цинично, какое громадное вліяніе им?лъ эгоизмъ на уб?жденія демагоговъ, какъ одинъ изъ нихъ, юный прокуроръ фонаря — Камиллъ Демуленъ, слова котораго приводитъ Тэнъ: «Къ моимъ принципамъ присоединилось удовольствіе занять надлежащее мн? м?сто, доказать мою силу т?мъ, кто меня презиралъ, унизить до моего уровня т?хъ, кого судьба поставила выше меня. Мой девизъ — девизъ вс?хъ порядочныхъ людей — никого не им?ть выше себя (point de sup?rieur»).

Такія признанія многознаменательны, и историкъ революціи не можетъ не принимать ихъ въ соображеніе. Но въ этой трезвой правд? о психическомъ состояніи парижскаго населенія и личныхъ побужденіяхъ демагоговъ не достаточно выставлена одна существенная черта тогдашняго общества — страсть къ слав?. Никогда со времени Петрарки и Возрожденія, когда, посл? монашескаго самоуниженія личности, впервые пробудилась страсть къ слав? и сд?лалась могущественнымъ историческимъ факторомъ, — жажда обезсмертитъ себя не проявлялась съ такой силой и не охватывала такія массы людей, какъ въ годину зарожденія французской демократіи. Читая тогдашнія газеты и мемуары, на каждомъ шагу удивляешься, какимъ страннымъ образомъ страсть къ слав? забиралась въ сердце самыхъ темныхъ людей, и съ какой тщательностью, съ другой стороны, тогдашніе публицисты старались ув?ков?чивать всякій подвигъ, всякое имя, чтобы они не пропали для челов?чества. Почти ко вс?мъ патріотамъ революціи прим?нимо слово, которое сказалъ о себ? одинъ изъ «поб?дителей Бастиліи: «Hulin affam? de gloire»^{20}. Какъ это ни странно, что страсть къ слав? и жажда отличиться и обезсмертить себя во что бы то ни стало преимущественно развились въ эпоху демократическихъ тенденцій, но вся дальн?йшая исторія демократіи подтверждаетъ это зам?чаніе.

Этимъ способомъ Тэнъ подготовляетъ своихъ читателей къ главному выводу, который онъ извлекаетъ изъ описанія парижской черни и демагоговъ 1789 года. «Такимъ образомъ, посредствомъ невольнаго прос?ванія (triage involontaire) партія, захватывающая власть, набирается лишь изъ людей яростныхъ уб?жденій и свир?пыхъ д?йствій (ne se compose que des esprits violents et des mains violentes). Самопроизвольно и безъ предварительнаго соглашенія, буйные сумасшедшіе оказываются въ союз? съ опасными зв?рями и, при возрастающемъ несогласіи между собою законныхъ властей, этотъ незаконный союзъ все разрушаетъ передъ собой».

На ряду съ законными властями возникаетъ новая сила, законодательный органъ улицы и городской площади, анонимный, безотв?тственный, необузданный, пришпоренный теоріями кофейныхъ, па?осомъ театровъ, мозговыми галлюцинаціями — а кулаки, только что все переломавшіе въ слобод? Сентъ-Антуанской, — его т?лохранители и исполнители!

Два электрическихъ тока противоположныхъ полюсовъ — злоба рабочаго и фраза безпочвеннаго интеллигента встр?тились. Ц?пь замкнулась, ударъ долженъ былъ разразиться!

Онъ разразился 14 іюля взятіемъ Бастильи. Поводомъ къ погрому Бастильи послужила отставка Неккера. Но участь Бастильи была давно уже р?шена. Уже въ наказахъ шла р?чь объ ея разрушеніи. Этотъ фортъ (острогъ), стоявшій когда-то на окраин? Парижа, обратился за ненадобностью въ настоящій острогъ — государственную тюрьму. Онъ предназначался для лицъ административно заключенныхъ, и хотя въ начал? революціи былъ почти пустъ — въ немъ было только семь заключенныхъ — фальшивые монетчики и умалишенные — былъ ненавистенъ своимъ прошлымъ. Поэтому разрушеніе Бастильи было прив?тствовано во Франціи и вн? ея какъ символъ паденія деспотизма и наступленія свободы. Это разрушеніе восп?вали въ стихахъ и праздновали иллюминаціями въ Англіи, Германіи и въ Петербург?. Но паденіе Бастильи им?ло на практик? другое значеніе. Для французскихъ крестьянъ оно стало призывомъ къ разрушенію м?стныхъ Бастилій, т. е. пом?щичьихъ замковъ, въ башняхъ которыхъ сохранялись старинные инвентари съ обозначеніемъ повинностей чиншевиковъ, подвластныхъ сеньёру. Парижу же взятіе Бастилии принесло полную автономію съ самостоятельной сорокатысячной милиціей — національной гвардіей. Но если Парижъ выд?лился изъ государства, то въ то же время въ немъ самомъ возникла изъ его кварталовъ (секцій) 60 независимыхъ республикъ, не говоря о Пале-Роял? и независимой, анархической толп?.

4 Взятіе Бастиліи. 14 іюля 1789 г.

Въ виду этого двойного значенія погрома Бастилии и въ исторіографіи можно отм?тить два теченія. Апологеты революціи, какъ Мишле, приходятъ въ восторгъ отъ ея разрушенія, представляютъ это событіе, какъ геройскій подвигъ, совершенный людьми, сознательно шедшими на смерть, чтобы навсегда освободить Францію отъ деспотизма. Тэнъ первый взглянулъ на взятіе Бастилии съ другой стороны; поздн?йшія изсл?дованія — Борда, Функъ-Брентано и др. — еще бол?е выяснили вопросъ въ этомъ направленіи. 12 іюля Пале-Рояль отв?чаетъ крикомъ злобы на изв?стіе объ отставк? Неккера. Камиллъ Демуленъ становится на столъ и объявляетъ, что дворъ замыслилъ Вар?оломейскую ночь противъ патріотовъ; толпа б?житъ вооружаться, грабитъ магазины оружейниковъ, наконецъ захватываетъ въ дом? для инвалидовъ ц?лый арсеналъ оружія съ пушками; стоявшій въ Париж? полкъ французской гвардіи, развращенный въ Пале- Роял?, переходитъ къ мятежникамъ и встр?чаетъ залпомъ кавалерію, высланную очистить улицы и площади отъ толпы. «Разбойники, вооруженные пиками и дубинами, грабятъ дома, съ крикомъ: оружія и хл?ба». Одна изъ шаекъ врывается въ монастырь Лазаристокъ, разрушаетъ библіотеку, картины, оконныя рамы, проникаетъ въ подвалъ и напивается; сутки спустя тамъ оказались мертвые и умирающіе — въ ихъ числ? женщина въ посл?днемъ період? беременности.

«Подонки общества всплыли наверхъ», заключаетъ Тэнъ. Очевидцы говорятъ съ ужасомъ о томъ, чего они были свид?телями. Новый «мэръ» Парижа, Бальи, заявляетъ, «что въ теченіе двухъ дней и двухъ ночей Парижъ рисковалъ подвергнуться грабежу», а панегиристъ революціи, Дюссо, признается, что онъ присутствовалъ, какъ ему казалось, при полномъ разложеніи общества».

Наконецъ на третій день раздался лозунгъ: «На Бастилью». Толпа стала пробовать награбленныя ею ружья и съ 10 часовъ до 5 палила изъ нихъ въ толстыя ст?ны Бастилии, а вс? сос?днія улицы были полны зрителей; въ ихъ числ? много и элегантныхъ дамъ, оставившихъ свои экипажи на н?которомъ разстояніи.

Какъ вс? офиціальные защитники стараго порядка, комендантъ Бастильи, Делоне, не думалъ о серьезной защит? съ своимъ маленькимъ гарнизономъ въ сотню инвалидовъ и 30 швейцарцевъ. Онъ принималъ разныя депутаціи и об?щалъ не стр?лять. Онъ приказалъ стр?лять, лишь когда толпа ворвалась въ наружный дворъ и пыталась проникнуть внутрь кр?пости. Но гарнизонъ струсилъ при вид? пушекъ, которыя были привлечены, и гвардейцевъ, занявшихъ первые ряды осаждающихъ. Когда комендантъ бросился къ пороховому погребу, чтобы взорвать его, часовой его не пустилъ. Гарнизонъ сдался на честномъ слов?, что жизнь защитниковъ будетъ пощажена, и спустилъ подъемный мостъ. Но толпа, ворвавшаяся всл?дъ за передовыми поб?дителями, не хот?ла слышать о пощад? и произвела между пл?нными р?зню. Делоне выволокли изъ Бастильи, всю дорогу подвергали истязаніямъ, продолжавшимся еще долго надъ трупомъ, наконецъ поваренокъ отр?залъ ему своимъ ножомъ голову, которую носили по улицамъ на шест?. На Новомъ мосту шествіе остановилось предъ статуей Генриха IV; трижды предъ нею наклонили голову убитаго со словами: «кланяйся твоему господину».

«Sous le boucher, on voit appara?tre le gamin», заключаетъ Тэнъ.

Также безобразны, безсмысленны и жестоки были д?йствія разсвир?п?вшей толпы въ самой Бастиль?. Особенность народнаго мятежа заключается въ томъ, что при всеобщемъ неповиновеніи дурныя страсти такъ же свободны, какъ и благородныя побужденія, и что герои не въ состояніи сдержать убійцъ. Толпа щадитъ швейцарцевъ, стр?лявшихъ въ нее, ибо по костюму принимаетъ ихъ за арестантовъ; а тому инвалиду, который пом?шалъ коменданту взорвать пороховой погребъ и который этимъ спасъ ц?лый кварталъ Парижа, отрубаетъ руку и, пов?сивши несчастнаго, носитъ его руку по улицамъ въ тріумфальномъ шествіи. Впечатл?ніе, которое производитъ на читателей описаніе этого дикаго разгула парижской черни, еще усиливается элегическимъ контрастомъ, которымъ Тэнъ заключаетъ свою мрачную картину. Въ вечеръ посл? убійства Фулона и Бертье толпа опять т?снится въ Пале - Роял?; въ одномъ изъ его маленькихъ ресторановъ сидятъ за ужиномъ поваръ, отр?завшій голову коменданту Делоне и солдатъ, вырвавшій сердце у Бертье — съ своимъ трофеемъ. Но народъ, толпящійся подъ окнами, требуетъ себ? трофей — убійцы выбрасываютъ его изъ окна и спокойно продолжаютъ свой ужинъ, въ то время, какъ внизу съ торжествомъ носятъ по саду сердце, воткнувши его въ букетъ изъ б?лыхъ гвоздикъ. «Вотъ зр?лище, которое представляетъ этотъ садъ, гд? годъ тому назадъ св?тское общество въ нарядныхъ туалетахъ собиралось побес?довать по окончаніи онеры, и нер?дко до двухъ часовъ ночи подъ мягкимъ сіяніемъ луны прислушивалось то къ скрипк? Сенъ- Жоржа, то къ прелестному голосу Гарата».

Для полной картины анархіи, овлад?вшей Парижемъ, нужно съ этимъ всемогуществомъ преступной толпы сопоставить безсиліе и безучастіе революціоннаго правительства. Національное собраніе, которое такъ см?ло см?стило монархію, оказалось совершенно безпомощнымъ и заискивающимъ передъ охлократіей. Мятежъ восхваляется ораторами Собранія: никто изъ убійцъ не разыскивается, зато Національное собраніе назначаетъ сл?дственную комиссію для разсл?дованія «заговора министровъ». — «Поб?дителямъ Бастильи» назначаютъ награды; объявляютъ, что они спасители Франціи. Превозносятъ народъ, его великій смыслъ, его великодушіе, его справедливость. Преклоняются предъ этимъ новымъ государемъ; ему публично повторяютъ, офиціально и въ печати и въ Собраніи, что онъ обладаетъ вс?ми доброд?телями, вс?ми правами, вс?ми полномочіями. Если онъ проливалъ кровь, то это по недосмотру, всл?дствіе провокаціи и всегда руководясь безошибочнымъ инстинктомъ. «Къ тому же, какъ выразился одинъ изъ депутатовъ: разв? эта кровь уже такъ чиста?» — «Большинство предпочитаетъ в?рить въ теоріи своихъ книжекъ, ч?мъ опыту собственныхъ глазъ: они пребываютъ въ идилліи, которую они себ? вообразили. Въ лучшемъ случа? ихъ мечта, покинувъ настоящее, ищетъ уб?жища въ грядущемъ; завтра, когда конституція будетъ готова, народъ, сд?лавшись счастливымъ, опять станетъ и мудрымъ: примиримся же съ бурей, которая гонитъ насъ въ такую прекрасную гавань».

Ну, разв? это не съ натуры писано? Между т?мъ, продолжаетъ Тэнъ, изъ-за короля, пассивнаго и обезоруженнаго, изъ-за Собранія, послушнаго и безсильнаго, видн?ется настоящій государь, народъ, т. е. уличная толпа (l'attroupement), сто, тысяча, десять тысячъ людей, собравшихся случайно въ силу какого нибудь призыва или тревожнаго слуха и немедленно, роковымъ образомъ становящихся законодателемъ, судьею, палачомъ. «Страшная сила, разрушительная и неуловимая, не поддающаяся ничьей власти. Вм?ст? съ своей матерью, шумливой и уродливой Свободой, она расположилась на порог? революціи — какъ два призрака у воротъ ада въ поэм? Мильтона».

Правда, въ Париж? завелась своя власть. Но по словамъ самого представителя этой власти, мэра Бальи, его муниципальный сов?тъ, съ перваго же дня, сталъ управлять самовольно, не обращая на него никакого вниманія. Въ Париж? установленъ центральный органъ городского управленія — муниципальный сов?тъ подъ предс?дательствомъ мэра: но избравшіе его дистрикты не обращаютъ на него вниманія, и каждый изъ нихъ д?йствуетъ, какъ будто онъ самостоятельный и полный господинъ. 18 іюля комитетъ одного изъ этихъ дистриктовъ постановляетъ избрать мировыхъ судей, и тутъ же избираетъ таковымъ актера Моле. Другой — отм?няетъ амнистію, объявленную городскимъ сов?томъ, и посылаетъ двухъ своихъ членовъ за 30 льё привести генерала Безанваля, командовавшаго войскомъ, которое стояло подъ Парижемъ. Третій обсуждаетъ вопросъ о королевскомъ вето и проситъ Національное собраніе отложить голосованіе по этому вопросу, и такъ дал?е.

Но подъ носомъ у этихъ комитетовъ д?йствуетъ толпа, не обращая никакого вниманія на городскія власти. 15 іюля она начинаетъ разносить ст?ны и башни Бастильи, производитъ обыски и аресты. Н?сколько дней спустя городскія власти возстановляютъ заставы для взыманія городскихъ пошлинъ. Но сорокъ челов?къ вооруженныхъ приходятъ заявить своему дистрикту, что если у заставъ поставятъ стражу, они ее прогонятъ и приведутъ съ собою пушки. Торжество революціонной анархіи обнаруживается не мен?е ярко въ словахъ и д?йствіяхъ правительственныхъ лицъ и защитниковъ государственнаго порядка. Что можетъ быть характерн?е для тогдашняго положенія вещей, какъ сцена въ С.-Жермен?, гд? депутаты Національнаго собранія становятся на улиц? на кол?на передъ толпой и съ протянутыми къ ней руками и слезами на глазахъ умоляютъ ее пощадить жертвы, которыя она собирается убить; при чемъ, несмотря даже на это крайнее униженіе, депутатамъ удается спасти только одну изъ двухъ жертвъ. Но еще бол?е рисуетъ настроеніе умовъ всеобщее рабол?пное поклоненіе передъ повой аристократіей — чернью — обращеніе перваго министра, и въ то время народнаго любимца, Неккера, къ избирателямъ Парижа и къ собравшейся около нихъ толп?, у которой онъ вымаливалъ прощеніе Безанваля. «Я преклоняюсь, я становлюсь на кол?на передъ самымъ безв?стнымъ, самымъ смиреннымъ изъ парижскихъ гражданъ»... Не сл?дуетъ думать, чтобы тутъ было какое либо преувеличеніе у Тэна. Слова Неккера еще бол?е изумляютъ, по справк? съ источникомъ. Говоря 30-го іюля въ собраніи парижскихъ избирателей, которые составляли временное правительство Парижа, Неккеръ отъ нихъ обратился къ толп? и сказалъ: «Я падаю ницъ (je me prosterne) не передъ вами, господа, которымъ, всл?дствіе отличающаго васъ благороднаго воспитанія (distingu?s par une ?ducation g?n?reuse), остается только сл?довать сов?ту вашего разума и инстинктамъ вашего сердца, но я бросаюсь на кол?на передъ самымъ безв?стнымъ, самымъ смиреннымъ изъ парижскихъ гражданъ». Но правда, такое обоготвореніе охлократіи производило иногда поразительные эффекты — «помиловать! помиловать!» возопили въ одинъ голосъ, громко рыдая, до 1.500 челов?къ^{21}.

Толпа милуетъ и казнитъ. Она освобождаетъ отцеубійцу, котораго собирались предать казни.

Редакторъ популярн?йшей въ то время газеты, молодой Лустало, такъ много сод?йствовавшій усп?ху теоріи народовластія и самомн?нію толпы, въ это время сл?дующимъ образомъ описываетъ состояніе Парижа: «Вообразите себ? челов?ка, у котораго каждая рука, каждая нога, каждый членъ им?лъ бы особый разумъ и особую волю, у котораго одна нога захот?ла бы шагать, а другая оставаться въ поко?, у котораго желудокъ требовалъ бы пищи, а глотка съёжилась, у котораго ротъ началъ бы п?ть, въ то время когда глаза стали бы клониться ко сну — и вы получите поразительно в?рный образъ столицы».

Но этотъ развинченный господинъ продолжаетъ голодать. Несмотря на новую жатву, въ Париж? хл?ба мало и онъ дорогъ. Напрасно тощая городская казна ежедневно тратитъ 30.000 фр. на удешевленіе хл?ба у булочниковъ, напрасно единственно оставшійся в?рнымъ отрядъ — швейцарцы — маршируютъ день и ночь между Парижемъ и Руаномъ, охраняя хл?бный подвозъ. — А число безработныхъ страшно ростетъ. При первой вспышк? террора, богатые люди, проживающіе въ Париж? свои деньги, спасаются б?гствомъ. Швейцарія такъ наполняется б?глецами, что наемная плата за дома равняется ц?н? ихъ. Изъ Парижа исчезаютъ иностранцы, у?зжаетъ герцогиня Инфантадо, прожившая тамъ 800.000 франковъ — остаются всего три англичанина, А вм?ст? съ т?мъ теряютъ м?ста и заработокъ тысячи лакеевъ, поваровъ, парикмахеровъ, портныхъ и другихъ ремесленниковъ. — «Я вид?лъ, пишетъ Бальи въ своихъ зам?ткахъ, купцовъ и ювелировъ, просившихъ, какъ милостыни, чтобъ ихъ приняли въ число землекоповъ, получавшихъ 20 су въ день».

На такой почв? политическая агитація могла им?ть громадный усп?хъ. И она продолжалась. Какое д?ло было фанатикамъ анархіи, что Франція получила Національное собраніе и даже такое, которое отняло у правительства всякую власть. Имъ нужно было подчинить себ? и правительство и самое Національное собраніе, зас?давшее при корол? въ Версал?. На этотъ предметъ у нихъ была и своя теорія. Эта теорія стара и нова. Она стара, потому, что въ сущности — это давно изв?стное l’Etat c’est moi (государство это я), но только навыворотъ. Нова она потому, что въ то же время опирается на «Общественный договоръ»: «Въ правительств? хорошо устроенномъ народъ въ своей совокупности — настоящій государь (le v?ritable souverain). Наши делегаты только для того избраны, чтобы исполнять наши приказанія. По какому праву глина посм?ла бы ослушаться горшечника!» Въ этомъ силлогизм? очевидно недостаетъ одного члена; онъ подразум?вается и каждому анархисту понятенъ: «Народъ — это мы».

Эта теорія им?етъ свой органъ — непрерывный митингъ въ Пале-Роял?. Тамъ говорятъ р?чи, ставятъ на голоса предложенія, д?лаютъ постановленія. Въ преніяхъ и голосованіяхъ участвуютъ зд?сь вс? т?, кто не состоитъ въ спискахъ парижскихъ избирателей или кто предпочитаетъ красоваться на бол?е видной и шумной эстрад?. Этотъ самодержавный митингъ им?етъ своихъ вождей. Ихъ характеристика у Тэна коротка, но многозначительна. Тутъ и Камиллъ Демуленъ, прокуроръ народной расправы — «адвокатъ безъ д?лъ, обитатель меблированныхъ комнатъ, обремененный долгами». Съ торжествующей улыбкой Демуленъ сообщаетъ своимъ слушателямъ, что многіе въ столиц? называютъ его виновникомъ революціи. Лустало, недавно зачисленный въ адвокаты при парламент? въ Бордо и переселившійся въ Парижъ. Дантонъ, второстепенный адвокатъ изъ Шампаньи, купившій свое м?сто на занятыя деньги и перебивающійся лишь благодаря луидору, еженед?льно получаемому отъ тестя, лимонадчика. Бриссо, странствующій литераторъ, побывавшій и въ Англіи и Америк?, но вывезшій оттуда лишь продранные локти и ложныя представленія. Наконецъ Маратъ, неудачникъ въ литератур?, потерп?вшій крушеніе въ наук? и философіи, фальсификаторъ своихъ собственныхъ опытовъ, уличенный въ этомъ физикомъ Шарлемъ и съ высоты своихъ безм?рныхъ научныхъ претензій спустившійся на скромное м?сто врача при конюшняхъ графа д’Артуа. Если Демуленъ — прокуроръ фонаря, то Маратъ — присяжный доносчикъ и ябедникъ самодержавнаго народа. Одного его слова было достаточно, чтобы погубить въ Кан? (Caen) маіора де Бельзёнсъ. Теперь онъ занимается доносами на короля, министровъ, администрацію, судебное сословіе, адвокатовъ, финансистовъ, университеты — вс? они находятся у него «подъ подозр?ніемъ». «Правительство, возв?щаетъ онъ, скупаетъ пшеницу для того, чтобъ мы оплачивали на в?съ золота отравленный хл?бъ».

Подъ руководствомъ такихъ вождей Пале-Рояль считаетъ себя въ прав? направлять и даже зам?нять собою Національное собраніе. Почему же н?тъ? В?дь это онъ «спасъ народъ» въ іюльскіе дни, онъ — очагъ патріотизма, онъ своими р?чами и брошюрами просв?тилъ народъ и вс?хъ, даже солдатъ обратилъ въ патріотовъ. И на самомъ д?л? митингъ постановляетъ, что необходимо прогнать восвояси депутатовъ, «нев?жественныхъ, подкупленныхъ и подозрительныхъ». Т?мъ бол?е, что наступило время р?шенія самыхъ важныхъ вопросовъ: Собраніе въ Версал? разсматриваетъ основанія будущей конституціи. Сл?дуетъ ли держаться теоріи разд?ленія властей, которую Монтескьё считалъ необходимой гарантіей свободы, и завести верхнюю палату? Сл?дуетъ ли предоставить монарху самостоятельное участіе въ законодательной власти или лишь право временной отсрочки принятыхъ Національнымъ собраніемъ законовъ (veto suspensif). На Національное собраніе нельзя положиться. Даже Мирабо изм?няетъ и стоитъ за самостоятельную роль монархіи въ конституціи (veto absolu).

Тогдашніе агитаторы обладали разными средствами производить давленіе на Версальское собраніе. Прежде всего пом?щеніемъ на галлереи в?рныхъ людей, которые поддерживали рукоплесканіями патріотическихъ депутатовъ и криками запугивали изм?нниковъ. Исполнителями этого порученія служили солдаты, переод?тые въ штатское платье и чередовавшіеся на своемъ посту. Тутъ были и женщины, навербованныя куртизанкой Теруанъ де Мерикуръ. А передъ дверью Собранія прогнанные лакеи, дезертиры и женскій сбродъ подносили къ лицу депутатовъ кулакъ и грозили имъ «фонаремъ». Въ Пале-Роял? составляли списки депутатовъ, голосовавшихъ противъ «народа», а газеты и частныя письма распространяли ихъ имена по провинціямъ. Сами депутаты получали угрожающія письма. Епископа Лангрскаго, предс?дательствовавшаго тогда въ Національномъ собраніи, предупредили, что «15.000 челов?къ готовы произвести иллюминацію въ усадьбахъ депутатовъ, и въ особенности въ вашей собственной». Секретари Собранія опов?щены, что дв? тысячи писемъ будутъ отправлены въ провинціи, чтобы довести до св?д?нія народа о поведеніи дурныхъ депутатовъ. «Ваши дома будутъ отв?чать за ваши голоса — подумайте объ этомъ и убирайтесь».

Но былъ путь еще бол?е непосредственный; 1-го августа пять депутацій, во глав? одной изъ нихъ Лустало, отправляются изъ Пале-Рояля въ ратушу съ требованіемъ, чтобы Коммуна барабаннымъ боемъ собрала гражданъ для выбора новыхъ депутатовъ, и постановила, чтобы Національное собраніе отсрочило свои зас?данія, пока дистрикты и провинція не выскажутся по вопросу о вето. На сл?дующій день является новая депутація изъ Пале-Рояля, которая для большей ясности къ словамъ присоединяетъ жесты: введенные въ зас?даніе Коммуны депутаты обхватываютъ руками свою шею, показывая наглядно, что, если члены Коммуны не исполнятъ требованія, они будутъ пов?шены.

Эти угрозы и запугиванія производились не напрасно. Разные депутаты третьяго штата признавались, что они отказались отъ верхней палаты потому, что не хотятъ подвергнуть своихъ женъ и д?тей въ провинціи опасности жизни (les faire ?gorger). А Мунье сообщаетъ, что бол?е 300 членовъ этого штата, т. е. его половина, р?шили поддерживать полное королевское вето — это значитъ, что при помощи членовъ двухъ первыхъ штатовъ прочность монархіи могла быть обезпечена въ конституціи. Но 10 дней спустя большинство отступается отъ этого р?шенія, многіе изъ привязанности къ королю, опасаясь всеобщаго волненія и не желая подвергнуть опасности жизнь королевской семьи. Туре, избранный 1-го августа предс?дателемъ ум?ренною частью Собранія, отказывается принять избраніе, потому что Пале-Рояль грозилъ прислать шайку головор?зовъ, чтобы убить его вм?ст? съ т?ми, кто подавалъ за него голосъ, и по рукамъ стали ходить проскрипціонные списки съ именами разныхъ депутатовъ.

Но всего этого, очевидно, недостаточно: есть только одно в?рное средство подчинить пароду Собраніе и исполнительную власть (le pouvoir ex?cutif), т. е. короля — перевести ихъ въ Парижъ подъ непосредственное возд?йствіе митинговъ и улицы. Мысль эта виситъ въ воздух?. Уже 30 августа сумасшедшій маркизъ Сентъ-Юрюгъ, самый шумный бульдогъ (aboyeur) Пале-Рояля , отправляется на Версаль съ толпой въ 1.500 челов?къ. Но д?ло требуетъ бол?е усиленной агитаціи и систематической подготовки. На посл?днее указываетъ то обстоятельство, что въ рукахъ у босяковъ, принявшихъ участіе въ экспедиціи, были золотыя монеты. Это по всей в?роятности, деньги герцога Орлеанскаго, котораго его приближенные прочили въ нам?стники короля.

И на этотъ разъ политическіе агитаторы воспользовались нуждой народа. Впереди толпы, повалившей 5 октября по дорог? на Версаль, шли женщины, матери семьи — он? шли для того, чтобы привести въ Парижъ «хл?бника и хл?бницу съ ихъ чадомъ». Они над?ялись, что съ пере?здомъ двора въ Парижъ хл?ба будетъ вдоволь. Но за этими женщинами шла толпа другихъ; во глав? ихъ Луизонъ, хорошенькая гризетка Пале- Рояля, занимавшаяся тамъ продажей букетовъ, которую въ Версали избрали, чтобы говорить съ королемъ. Среди этихъ женщинъ шли, од?тые въ женское платье и нарумяненные, ихъ кавалеры. По дорог? толпа измучилась, озябла, проголодалась. Пришедши въ Версаль, она бросилась въ залу зас?данія Національнаго собранія, наполнила галлереи и самую залу въ перемежку съ депутатами и съ мужчинами, вооруженными дубинами и пиками. Одна изъ пуассардокъ распоряжалась въ зал?, прерывая депутатовъ: «Заставьте молчать этого болтуна. Онъ говоритъ не къ д?лу. Д?ло въ томъ, чтобы добыть хл?ба. Пусть говоритъ батюшка нашъ Мирабо. Мы хотимъ его слышать». Предс?датель

Собранія, ст?сненный толпой и оскорбляемый, наконецъ оставляетъ свое м?сто; его занимаетъ женщина.

Другія женщины въ это время д?лаютъ свое д?ло на площади, гд? выстроенъ Фландрскій полкъ. Он? врываются въ ряды его и заманиваютъ солдатъ.

Наступаетъ ночь; голодная толпа жаритъ на городской площади на костр? убитую лошадь и насыщается полусырыми кусками мяса. Часть ея укрывается въ зал? Національнаго собранія и въ безобразіяхъ проводитъ тамъ ночь.

Въ полночь наконецъ прибыла Парижская національная гвардія съ своимъ командиромъ Лафайетомъ. Они заставили его силой сл?довать за ними. Теперь они въ Версали окружаютъ дворецъ и съ ними оказалось н?сколько тысячъ хулигановъ; съ своей стороны національная гвардія Версаля также осаждаетъ дворецъ. Король въ пл?ну, вм?ст? со вс?мъ правительствомъ, и беззащитенъ. Пока Лафайетъ держится на ногахъ, толпа сдерживается. Въ 5 часовъ утра онъ предается отдыху. Его отсутствіемъ пользуется толпа, врывается во дворецъ, убиваетъ двухъ т?лохранителей, проникаетъ въ покои королевы, которая едва спасается въ комнаты короля. Въ эту минуту является Лафайетъ съ своими гренадерами. Съ мраморнаго двора, гд? т?снится толпа, поднимается крикъ: «въ Парижъ» и король повинуется этому приказанію. Участь французской монархіи р?шена.

И потянулось въ Парижъ похоронное шествіе французской монархіи, а вм?ст? съ нею либеральной конституціи. Озлобленіе до крайности возбужденной толпы перешло въ противоположный экстазъ. Одна изъ спутницъ Мальяра, будущаго руководителя сентябрьскихъ убійствъ, слышала, что Лафайетъ об?щалъ отъ имени королевы, что «она будетъ любить свой народъ и будетъ къ нему привязана, какъ Христосъ къ церкви». Вс? умилены и обнимаются, гренадеры національной гвардіи над?ваютъ на королевскихъ т?лохранителей свои шапки въ знакъ братанія. Все прекрасно. «Народъ завоевалъ своего короля».

5 Пл?неніе короля 6 октября 1789 г.

Въ центр? шествія королевская семья и сотня депутатовъ въ экипажахъ, за ними артиллерія съ женщинами, сидящими верхомъ на пушкахъ; за этимъ обозъ съ мукой; королевскіе конногвардейцы, им?я сзади на лошади національнаго гвардейца; дал?е Парижская національная гвардія, за ними люди съ пиками, женщины — п?шкомъ, верхомъ, въ фіакрахъ и тел?жкахъ. Впереди этой толпы несутъ на двухъ шестахъ отр?занныя головы двухъ т?лохранителей, убитыхъ въ комнатахъ королевы. Въ Севр? останавливаются у парикмахера, который долженъ завить и напудрить эти головы: ихъ заставляютъ кланяться, раздаются см?хъ и шутки; ?дятъ и пьютъ по дорог?; чокаются съ т?лохранителями; кричатъ и стр?ляютъ; мужчины и женщины, взявшись за руки, поютъ и пляшутъ въ грязи. Таково новое братство. Это похороны вс?хъ законныхъ авторитетовъ; торжество дикой силы надъ разумомъ; ужасный политическій карнавалъ, предшествуемый знаменіемъ смерти, влечетъ за собой вс? власти Франціи — короля, министровъ, депутатовъ, чтобы заставить ихъ управлять сообразно съ его безуміемъ и держать ихъ подъ пиками до той поры, когда ему вздумается ихъ зар?зать.

На этотъ разъ, кончаетъ Тэнъ, н?тъ м?ста для сомн?нія: терроръ установился и надолго.

Описаніе похода парижанъ въ Версаль у Тэна можно назвать классическимъ эпизодомъ въ его сочиненіи. Зд?сь его талантъ изображать физіологію людской толпы могъ проявиться безъ ущерба. Описаніе взятія Бастильи у Тэна представляется одностороннимъ, потому что въ немъ не дано м?ста безприм?рному увлеченію идеей свободы, сопровождавшему іюльское возстаніе. Въ событіяхъ же 5-го и 6-го октября не было идеализма. Это не есть возстаніе, вызванное страхомъ, что реформы будутъ пріостановлены, что надежда на лучшія времена будетъ обманута. Это проявленіе властолюбія парижской демократіи съ помощью голодающей толпы — первая изъ т?хъ попытокъ подчинить себ? Францію и ея правительство, которыя зат?мъ не разъ повторялись. 14-е іюля обезпечило Національное собраніе отъ попытки ограничить его самовластіе; 5-е и 6-е октября были порабощеніемъ какъ королевскаго правительства, такъ и самого Національнаго собранія и поб?дой столичной охлократіи надъ свободой.

Значеніе этой новой характеристики октябрьскихъ событій, которую мы находимъ у Тэна, ясн?е обнаружится, если мы сравнимъ его описаніе съ вычурнымъ изложеніемъ у н?которыхъ изъ прежнихъ историковъ. Демократическіе историки всего бол?е настаиваютъ на томъ, что походъ парижанъ на Версаль былъ вызванъ новымъ заговоромъ двора противъ Національнаго собранія и д?ла свободы. Новая дислокація войскъ, банкетъ, данный офицерамъ Фландрскаго полка въ Версальскомъ дворц?, и предпочтеніе, оказанное тамъ б?лой кокард? передъ трехцв?тной, служатъ для нихъ явными признаками заговора и потому, наприм?ръ, версальскій банкетъ описанъ такъ подробно и съ такимъ па?осомъ у Мишле. Несмотря однако на это, Мишле признаетъ преобладающимъ мотивомъ движенія — голодъ въ Париж?, и согласно съ этими двумя мотивами — политическимъ и физическимъ — онъ распред?ляетъ роли между д?йствующими лицами. «Настоящей, несомн?нной причиной, — говоритъ онъ, — для женщинъ и для самой несчастной толпы былъ голодъ, — для большинства же мужчинъ, какъ изъ простого народа, такъ и національной гвардіи, причиной движенія была честь, — оскорбленіе, нанесенное дворомъ парижской кокард?, принятой ц?лою Франціей, какъ символъ революціи». — «Женщины однако, — зам?чаетъ Мишле, — были истинными виновницами движенія, — безъ нихъ едва ли бы мужчины собрались идти на Версаль». Хотя, такимъ образомъ, Мишле признаетъ чисто физическій стимулъ — голодъ — главнымъ мотивомъ, онъ одинаково идеализируетъ вс?хъ участниковъ въ поход?. Женщины, руководящія движеніемъ, въ его глазахъ — героини. Онъ сопоставляетъ ихъ съ Жанной д'Аркъ и съ Жанной Монфорской. Женщины были въ авангард? революціи, потому что он? больше страдали, — страдали за другихъ. На первомъ план? въ толп? женщинъ, пошедшихъ въ Версаль, въ картин? Мишле стоитъ мать, б?дная мать, которая, въ то время, какъ мужъ проводитъ время на работ? или на народной сходк?, остается одна въ холодной и пустой квартир? среди д?тей плачущихъ, больныхъ или умирающихъ отъ голода, или — что еще тяжел?е — среди д?тей, укоряющихъ мать за то, что она не даетъ имъ кусочка хл?ба. За матерью идетъ б?дная работница, которая также страдаетъ не за себя, а глядя на другихъ; идетъ женщина изъ достаточныхъ классовъ общества, потому что не въ состояніи стерп?ть общаго б?дствія.

Правда, Мишле упоминаетъ, что въ толп? женщинъ, отправившихся въ Версаль, были и des filles publiques, «но, — сп?шитъ онъ прибавить, — compatissantes et charitables, comme elles le sont souvent»; были и торговки съ рынка, — но он?, по его мн?нію, роялистки и руководятся, главнымъ образомъ, желаніемъ вид?ть короля въ Париж?. Проводя всю жизнь на рынк?, он? лучше другихъ знаютъ страданія населенія, и он? двинулись въ Версаль — pour ramener le boulanger et la boulang?re.

Съ совершенно иной точки зр?нія взглянулъ на д?ло первый историкъ, который отнесся критически къ исторіи революціи. Зибель обратилъ вниманіе преимущественно на политическій характеръ движенія на Версаль и кладетъ въ его основаніе обдуманный планъ перевести короля въ Парижъ, чтобы усилить вліяніе городского управленія. Онъ отвергаетъ мн?ніе, что волненіе въ Париж? было вызвано враждебными планами со стороны двора; онъ отрицаетъ, чтобы Людовикъ XVI им?лъ въ то время нам?реніе тайно уйти изъ Версаля, чтобы стать во глав? контръ-революціи, — и указываетъ на недостаточность собранныхъ въ Версал? войскъ; съ другой стороны, онъ отрицаетъ, чтобы голодъ былъ главной причиной движенія на Версаль, и указываетъ, что хл?бъ въ октябр? былъ въ Париж? дешевле, ч?мъ л?томъ. Все это, по мн?нію Зибеля, служило только поводомъ для демагоговъ, чтобы возбудить народъ. Но прежде эта агитація была сдерживаема до изв?стной степени городскими властями, — теперь же члены городского управленія были сами недовольны королемъ: они сердились на него за то, что онъ не утверждалъ декрета Національнаго собранія касательно обнародованія «деклараціи правъ». Эту декларацію Лафайетъ , стоявшій, какъ начальникъ національной гвардіи, во глав? Парижа, считалъ своимъ личнымъ д?ломъ, и потому онъ не противод?йствовалъ агитаторамъ, увлекавшимъ народъ въ Версаль. Фактическія доказательства Зибель видитъ въ томъ, что толпа не думала о перенесеніи столицы въ Парижъ и что этотъ лозунгъ былъ данъ ей свыше; зат?мъ въ томъ, что національная гвардія хот?ла разогнать толпу, но что городскіе чиновники и офицеры изъ штаба Лафайета воздерживали ее отъ этого; наконецъ въ томъ, что 5 октября уже въ 10 часовъ утра вице-президентъ городского сов?та, Вовилье, отправился въ Версаль, когда національная гвардія еще и не помышляла о поход? туда, и ув?домилъ министровъ, что національная гвардія выступаетъ въ Версаль съ т?мъ, чтобы принудить дворъ переселиться въ Парижъ.

Тэнъ не склоненъ вид?ть въ движеніи на Версаль обдуманнаго политическаго плана муниципальныхъ властей. Онъ выставляетъ на видъ роль, которую играли въ революціи грубые инстинкты и безсознательное броженіе толпы подъ вліяніемъ физическихъ стимуловъ и увлеченія пущенными въ ходъ доктринами. Для него это движеніе — физіологическій процессъ, «нарывъ, вскрывшійся на воспаленномъ и больномъ т?л?». Роль, которую при этомъ играли физическіе и идейные стимулы, распред?ляется имъ по-ровну, «Съ одной стороны, — говоритъ онъ, — тутъ д?йствовали страсти желудка и женщины, возмутившіяся всл?дствіе дороговизны; съ другой стороны, — страсти мозга и мужчины, увлекавшіеся жаждою власти. «Такъ какъ наши руководители, — разсуждали мужчины — намъ не повинуются, то пойдемте и заставимъ ихъ слушаться». — Тэнъ считаетъ разсказъ объ оскорбленіи національной кокарды и объ изм?н? двора легендой, сфабрикованной для оправданія мятежа, но признаетъ, что эта легенда сод?йствовала р?шимости перевести короля въ Парижъ. Въ противоположность Мишле, который говоритъ: «Не нужно искать зд?сь вліянія партій, — он? д?йствовали, но сд?лали мало», Тэнъ указываетъ, что подкупъ игралъ большую роль и что роздано было много денегъ особенно для того, чтобы сманить на сторону парижской демократіи солдатъ Фландрскаго полка; но Лафайета и членовъ городского сов?та Тэнъ считаетъ непричастными движенію — и признаетъ, что національная гвардія насиловала своихъ начальниковъ.

Таковъ общій взглядъ Тэна на причины и характеръ похода парижанъ на Версаль. Взглядъ этотъ въ общихъ чертахъ ближе къ истин?, ч?мъ другіе, и оправдываетъ натуралистическую манеру автора при объясненіи историческихъ событій. Полное мастерство Тэна проявляется въ самомъ описаніи шествія на Версаль и того, что тамъ происходило, гд? Тэну приходится быть не историкомъ или политикомъ, а живописцемъ. Зд?сь его способъ рисовать съ натуры, его ум?нье собирать для эффекта яркія черты, совершенно на м?ст?; зд?сь даже необычный реализмъ его въ образахъ и выраженіяхъ бол?е ум?стенъ, ч?мъ гд?-либо, — ибо выхваченъ изъ жизни и сод?йствуетъ правдивости картины. Сравнимъ, наприм?ръ, у Мишле и у Тэна сцену, когда на площади пришедшія изъ Парижа женщины стараются поколебать в?рность выстроеннаго тамъ Фландрскаго полка. У Мишле эти женщины являются ангелами мира: он? бросаются къ солдатамъ, умоляя ихъ не стр?лять въ національную гвардію и не причинять зла народу. Какія это были женщины — Мишле не говоритъ; но онъ посвящаетъ ц?лую прочувствованную страницу одной изъ нихъ, расточая ей патетическіе эпитеты: «Imp?tueuse, charmante, terrible, Th?roigne de M?ricourt ne sentait nul obstacle... Elle avait eu des amours, — но въ то время y нея была только одна страсть, жестокая, смертельная, за которую она поплатилась дороже, ч?мъ жизнью — любовь къ революціи». Тэнъ же, напротивъ, даетъ намъ маленькую жанровую картинку, которая не уступаетъ картинкамъ Брейгеля — беззаст?нчивымъ реализмомъ, но и жизненной правдой.

Но не только это: значеніе и посл?дствія версальскихъ событій поняты Тэномъ в?рн?е, ч?мъ апологетами демократіи 1789 года. Мишле совершенно доволенъ результатами похода на Версаль: ему не приходитъ на умъ ни мал?йшаго сомн?нія относительно вредныхъ посл?дствій, которыя им?ло это событіе на самый исходъ революціи. Въ его глазахъ, «народъ завоевалъ своего короля», и онъ предается мистическимъ сравненіямъ отношеній государя къ націи съ узами новобрачныхъ, которые должны жить по среднев?ковой поговорк? «? un pain et ? un pot».

Тэнъ же, руководясь политическимъ смысломъ т?хъ разсудительныхъ очевидцевъ, кого онъ называетъ «les trois meilleurs esprits de la r?volution» — Малле-Дюпана, Мирабо и Малуэ, характеризуетъ положеніе д?ла ихъ отзывами и образнымъ сравненіемъ съ отв?снымъ склономъ, по которому катилась революція и на которомъ отнын? ни король, ни Національное собраніе не им?ли средствъ затормозить ее, — король по своей нер?шительности, а Собраніе потому, «что, осл?пляемое, насилуемое, увлекаемое впередъ какъ своими теоріями, такъ и партіей, служившей ему опорою, оно каждымъ изъ своихъ декретовъ только ускоряло паденіе». Это заключеніе служитъ вм?ст? съ т?мъ Тэну, по принятой имъ манер?, эпиграфомъ для второй части его книги, въ которой онъ разсматриваетъ законодательную д?ятельность Національнаго собранія.

Къ этому можно только прибавить, что въ поход? парижанъ на Версаль было что-то роковое, неизб?жное, какъ вообще во всей французской революціи. Движеніе 5 октября и обусловленное имъ торжество Парижа было естественнымъ результатомъ тогдашняго политическаго положенія д?лъ, т. е. того значенія Парижа какъ культурнаго центра во Франціи, которое такъ м?тко выяснилъ Токвиль въ своемъ сочиненіи о Старомъ порядк?. По м?р? того, какъ меркло значеніе королевскаго Версаля, поднимался авторитетъ Парижа, издавняго очага французской демократіи. Зам?чательно, что однимъ изъ первыхъ постановленій парижскихъ избирателей было требованіе, чтобы столица была переведена изъ Версаля въ Парижъ. Осуществленіе этого требованія и вм?ст? съ т?мъ тиранія Парижа надъ правительствомъ Франціи были неизб?жны въ 1789 году потому, что это правительство было глубоко раздвоено и между двумя органами его, Національнымъ собраніемъ и королемъ, существовало, при коренномъ антагонизм? въ принципахъ, — непреодолимое недов?ріе. Но поб?дой Парижа предопред?лялся дальн?йшій ходъ революціи. Съ зам?чательной прозорливостью установилъ это уже весною 1790 года Малуэ^{22}. Отвергая весьма популярную въ начал? революціи химеру «королевской демократіи», т. е. монархіи съ народовластіемъ, Малуэ утверждалъ, что такая форма немыслима въ государств? съ 25 милліонами жителей. Такая форма могла только привести къ установленію въ самой столиц? народнаго правленія, подчиненнаго господствующей партіи, делегаты которой были всегда деспотами въ провинціи. Малуэ в?рно пророчилъ паденіе монархіи и деспотизмъ якобинцевъ.

2. Анархія узаконенная

Не даромъ Тэнъ, отступая отъ метода своихъ предшественниковъ, началъ свою исторію революціи съ изображенія народныхъ массъ, ихъ настроенія и ихъ д?йствій въ первые м?сяцы революціи въ провинціи и въ самомъ Париж?. Результатъ своего подробнаго изсл?дованія Тэнъ выразилъ въ слов? «самородная анархія». Королевскій призывъ къ обновленію Франціи прежде всего привелъ къ тому, что «старый порядокъ» сразу раскрошился и всякій порядокъ исчезъ въ стран?. Это весьма затруднило установленіе новаго порядка и усложнило задачу того Собранія, которое было призвано возродить Францію. Т?мъ бол?е важны были для усп?ха этого возрожденія составъ и способъ д?ятельности этого Собранія, его подготовленность къ возложенной на него задач?, его пониманіе окружавшей его среды и положенія д?ла. Съ обсужденія этихъ вопросовъ Тэнъ и начинаетъ исторію Національнаго собранія.

Онъ разсматриваетъ Національное собраніе, какъ массу — рисуетъ обстановку, среди которой ему приходилось д?йствовать изучаетъ его д?ятельность съ вн?шней, театральной и съ психологической стороны. Очень искусно подготовляетъ Тэнъ читателя къ тому выводу, который составляетъ ц?ль его критики, — что политическая д?ятельность Національнаго собранія представляетъ собой не что иное, какъ громадную политическую ошибку. Для достиженія этой ц?ли Тэнъ ведетъ читателя въ залу зас?даній, на галлереи, отведенныя для публики, д?лаетъ его непосредственнымъ зрителемъ — и доказываетъ ему во-очію, что Національное собраніе не обладало ни однимъ изъ условій, необходимыхъ для законодателей, которымъ поручена полная реорганизація страны, что Собранію недоставало ни безопасности и независимости извн?, ни порядка и хладнокровія внутри, ни здраваго практическаго смысла, ни политической дисциплины, ни признанныхъ и компетентныхъ руководителей.

Зала зас?даній слишкомъ обширна, — она своей громадностью заставляетъ оратора возвышать голосъ и невольно впадать въ па?осъ (porte ? la d?clamation). Число депутатовъ слишкомъ велико — ихъ больше 1.000 — чтобы предс?датель былъ въ состояніи поддерживать среди нихъ тишину и порядокъ. Нер?дко до 200 челов?къ говорятъ заразъ. Публика на галлереяхъ принимаетъ живое участіе въ зас?даніяхъ и этимъ еще бол?е сод?йствуетъ возбужденію ораторовъ, которые, подобно актерамъ, увлекаются увлеченіемъ публики и оттого впадаютъ въ постоянное преувеличеніе въ выраженіяхъ и мысляхъ. Въ этомъ новомъ неопытномъ собраніи никто еще не привыкъ жертвовать своимъ самолюбіемъ для общаго д?ла; каждый говоритъ и д?йствуетъ подъ впечатл?ніемъ минуты. Наприм?ръ, во время обсужденія важнаго проекта о національномъ банк?, одинъ депутатъ вдругъ предлагаетъ, чтобъ каждый пожертвовалъ на алтарь отечества серебряную пряжку, которую тогда носили на башмакахъ. Сказавъ свою р?чь, этотъ депутатъ торжественно кладетъ свою пряжку на столъ передъ президентомъ — и его предложеніе единогласно принимается Собраніемъ. Такими неожиданными эпизодами постоянно прерывались самые серьезные доклады. Оттого депутаты утромъ не знаютъ, что они будутъ д?лать вечеромъ (et sont ? la merci de toutes les surprises). Не даромъ американецъ Моррисъ сравниваетъ зас?даніе съ шальной стр?льбой, когда изъ 1.000 выстр?ловъ разв? только одинъ направленъ не въ пустое пространство! Тэнъ даже въ знаменитомъ зас?даніи въ ночь на 5-е августа, когда были отм?нены огульно вс? среднев?ковыя привилегіи сословій, городовъ и провинцій, видитъ не что иное, какъ неожиданную интермедію, во время которой энтузіазмъ овлад?лъ вс?ми до головокруженія. Этому вн?шнему отсутствію дисциплины соотв?тствуетъ, по зам?чанію Тэна, внутренняя причина постояннаго безпорядка. Депутаты воспитаны въ понятіяхъ и преданіяхъ салонной жизни XVIII в?ка; они вс? слишкомъ чувствительны и слишкомъ привыкли къ разговорнымъ формамъ и манерамъ, доведеннымъ до крайней в?жливости. Попавши на политическую арену среди оскорбительныхъ преній и безцеремонныхъ противор?чій, сд?лавшись жертвой ненавистныхъ инсинуацій, непрерывныхъ клеветъ и открытыхъ нападеній, они тотчасъ выходятъ изъ себя. Они не только сами экзальтированы, но проникнуты потребностью постояннаго новаго воодушевленія. Имъ мало оглушительныхъ р?чей, которыя произносятся на ихъ трибун?, и они заставляютъ повторять въ зал? Собранія трогательныя р?чи, которыя были произнесены Неккеромъ или другими въ городской ратуш?. Зас?данія всегда начинаются съ чтенія прив?тственныхъ адресовъ или угрожающихъ доносовъ, и нер?дко прерываются депутаціями и процессіями, которыя съ музыкой являются въ залу Національнаго собранія. Оттого эти зас?данія такъ часто представляютъ зр?лище патріотической оперы, и этой страстью французскихъ законодателей къ театральности пользуются постороннія лица не только для личныхъ ц?лей и рекламъ, но и для политическихъ интригъ. По своему обычаю, Тэнъ выражаетъ свою мысль, — что Національное собраніе все бол?е и бол?е поддавалось увлеченію подъ вліяніемъ возбужденныхъ и политически неразвитыхъ народныхъ массъ, — между прочимъ, въ сл?дующей см?лой и рельефной метафор?, не поддающейся переводу: «Dans се grand banquet national que l’Assembl?e croyait conduire, et auquel, portes ouvertes, elle appelait toute la France, elle s’est d’abord enivr?e d’un vin noble; mais elle a trinqu? avec la populace, et par degr?s sous la pression de ses convives, elle est descendue jusqu’aux boissons frelat?es et br?lantes, jusqu’? l’ivresse malsaine, et grotesque, d’autant plus grotesque et malsaine qu’elle persiste ? se prendre pour la raison».

«Но даже въ трезвыя минуты, — говоритъ Тэнъ, — Собраніе не можетъ руководиться указаніемъ разума, потому что ни въ какомъ французскомъ законодательномъ собраніи, за исключеніемъ двухъ сл?дующихъ, не было такъ мало политическихъ головъ». Анализируя составъ Національнаго собранія, Тэнъ указываетъ на то, что почти вс? практическіе и д?ловые люди, которыхъ можно было найти въ тогдашней Франціи, преимущественно среди администраціи, въ парламентахъ и въ провинціальныхъ собраніяхъ, были исключены изъ Національнаго собранія. Изъ 677 депутатовъ третьяго сословія только 10 занимали видныя должности.

Любопытно однако обратить вниманіе на то, какъ смотр?ли на д?ло въ начал? революціи люди, на которыхъ Тэнъ возлагаетъ свои надежды. Оказывается, что и они поддавались общему теченію. Мы возьмемъ для прим?ра одного изъ этихъ 10-ти — Малуэ, который былъ интендантомъ въ морскомъ министерств? и пользовался полнымъ дов?ріемъ н?сколькихъ министровъ. Тэнъ, какъ мы вид?ли, считаетъ Малуэ однимъ изъ трехъ лучшихъ умовъ тогдашняго времени, и въ этомъ съ нимъ нужно согласиться; онъ нер?дко руководится въ своихъ сужденіяхъ мн?ніями Малуэ и даже заимствовалъ у него основную идею своего сочиненія о революціи: «Ce n’est pas une r?volution, mais une dissolution qui s’op?re au profit de quelques hommes pervers» (M?m. de Mal. II, p. 186). И что же оказывается? Сила господствовавшей теоріи была такъ велика, что даже интенданты, т. е. администраторы стараго порядка — если они были не на сторон? реакціи — разд?ляли т? принципы, которые были осуществлены революціей, и даже предлагали т? самыя практическія м?ры, которыя, по мн?нію Тэна, вызвали «узаконенную анархію». Вотъ что, между прочимъ, читаемъ мы въ р?чи, произнесенной Малуэ передъ его избирателями: «La volont? g?n?rale est la v?ritable souveraine puissance devant laquelle tous les obstacles disparaissent» (I, p. 228), a въ проект? инструкцій, составленномъ Малуэ и принятомъ избирателями, сказано: «Се sont nos pouvoirs que vous allez exercer et il n’en est aucun qui n’?mane du peuple... Que l’int?r?t de tous, qui sera la seule limite de vos pouvoirs, soit aussi la r?gle invariable de votre conduite. Accabl?s depuis longtemps par le pouvoir absolu, mais ?clair?s maintenant sur nos v?ritables int?r?ts, nous avons ? r?parer les fautes et les malheurs de plusieurs si?cles» (p. 232). Что же касается до практическихъ м?ръ, то въ этомъ же проект? высказывается не только требованіе, чтобы одному Національному собранію было предоставлено право давать свое согласіе на законы и налоги и утверждать ихъ — «que l’Assembl?e des ?tats G?n?raux soit reconnue solennellement la seule puissance comp?tente pour consentir et sanctionner les lois et les imp?ts», но требуется полное уничтоженіе администраціи и передача ея въ руки выборныхъ властей: «que les intendants soient supprim?s, leur administration pouvant ?tre utilement exerc?e par les ?tats provinciaux et leurs commissaires»; требуется даже, чтобы полиція была предоставлена городскимъ властямъ, свободно избраннымъ населеніемъ. Конечно, Малуэ возставалъ, какъ и Мирабо, не противъ монархіи, а противъ произвола и деспотизма министровъ и сознавалъ: «que le peuple а besoin d’?tre gouvern?», что народъ неспособенъ быть правительствомъ: но д?ло въ томъ, что вышеизложенные принципы были несовм?стны съ монархіей, и предложенныя выше реформы должны были перенести центръ тяжести государственной власти къ толп? избирателей, — а именно къ этому стремилась и масса депутатовъ, политику которыхъ осуждаетъ Тэнъ. Мы им?емъ такимъ образомъ зд?сь предъ собою образчикъ того, до какой степени даже такіе опытные и благоразумные представители высшей бюрократіи, какъ Малуэ, увлекались модной реакціей противъ бюрократіи и теоріей непосредственнаго и правительствующаго народовластія.

Въ составъ большинства Національнаго собранія входили безызв?стные адвокаты и мелкіе чиновники, съ юности вращавшіеся въ узкомъ кругу канцелярской рутины, прерываемой только философическими прогулками въ фантастическія пространства подъ руководствомъ Руссо и Рейналя. Къ нимъ примыкало около 100 другихъ депутатовъ, подобныхъ имъ по своему развитію, и 208 священниковъ, разд?лявшихъ ихъ точку зр?нія. Такимъ образомъ, составилось большинство въ 650, къ которымъ присоединилось около 50 искреннихъ теоретиковъ (de nobles philosophes), не считая слабохарактерныхъ, плывущихъ по теченію, и честолюбивыхъ, которые пристаютъ туда, гд? ожидаютъ усп?ха, Всего хуже то, что новые политики, непригодные для возложеннаго на нихъ д?ла, считаютъ себя ко всему способными и что ихъ неопытность равняется ихъ самообольщенію. Для нихъ не существуетъ сомн?нія — и они всегда проникнуты уб?жденіемъ въ своей непогр?шимости. Они считаютъ себя слишкомъ просв?щенными, чтобы руководиться фактами, когда наступилъ в?къ разума. Поэтому они, сообразно съ манерой Руссо, д?йствуютъ де дуктивно, выводя все изъ отвлеченныхъ понятій о прав? и государств?. При такомъ настроеніи пренія этого политическаго собранія похожи на зас?данія общества литераторовъ, гд? одинъ членъ за другимъ читаетъ свою р?чь безъ отношенія къ предшествовавшей и посл?дующей. Въ то время, когда гор?ли замки и подвергались разграбленію городскія ратуши, подвозъ хл?ба былъ пріостановленъ и все общество распадалось, — 54 оратора записались на пренія о правахъ челов?ка — и «это скучное и усыпительное пустословіе», «эта метафизическая галиматья» продолжалась ц?лыя нед?ли, подобно тому, какъ схоластическіе богословы спорили о св?т? на гор? ?аворской въ ту минуту, когда Магометъ громилъ изъ пушекъ ст?ны Константинополя. При такомъ положеніи д?лъ руководителями какъ націи, такъ и Національнаго собранія сд?лались головор?зы (les casse-cou). Они им?ли на своей сторон? два преимущества, и эти преимущества были такъ значительны, что обезпечивали за ними навсегда преобладаніе. Во-первыхъ, на ихъ сторон? была господствовавшая теорія, и они одни готовы были довести ея осуществленіе до конца. Ихъ вліяніе въ этомъ отношеніи было т?мъ сильн?е, что не только большинство депутатовъ, но и самые ум?ренные — и даже члены оппозиціи — исходили изъ той же теоріи, самые упорные изъ привилегированныхъ въ своихъ инструкціяхъ отстаивали права челов?ка, и Мунье, главный противникъ демагоговъ, руководилъ депутатами третьяго сословія, когда они провозгласили себя Національнымъ собраніемъ. Но если бы даже большинство, наконецъ, отказалось идти за этими вождями, — оно было бы насильно принуждено къ этому возмутившимся народомъ, который Собраніе постоянно само поощряло, и публикой на галлереяхъ, которой собраніе предоставило непосредственное вліяніе на пренія и голосованіе. Въ этой публик? главную роль играла шайка изъ 750 челов?къ, правильно организованная и состоявшая на жаловань?. Тэнъ сообщаетъ любопытныя св?д?нія объ организаціи этой закулисной силы и о непосредственномъ участіи ея въ драм?, которая тогда разыгрывалась. Вс? насилія со стороны толпы, овлад?вшей галлереями, остаются не только безнаказанными, но и встр?чаются съ одобреніемъ; депутаты же, которые жалуются на такое насиліе, призываются къ порядку, и вм?шательство зрителей — ихъ крики, ихъ брань и угрозы разсматриваются какъ необходимая принадлежность законодательной д?ятельности Собранія — «sont introduites comme un rouage r?gulier dans l'op?ration l?gislative».

Насилія не ограничиваются, впрочемъ, перерывами и угрозами въ зал? зас?данія; по выход? изъ нея на улиц? депутаты пресл?дуются, подвергаются личнымъ оскорбленіямъ и опасности; многіе изъ нихъ принуждены защищаться оружіемъ. И народная ярость направлена не только противъ депутатовъ, отстаивавшихъ обособленіе штатовъ, но даже противъ т?хъ, которые высказывались въ чисто практическихъ вопросахъ несогласно съ господствующимъ взглядомъ; такъ, наприм?ръ, экономистъ Дюпонъ, произнесшій р?чь противъ ассигнацій, былъ встр?ченъ на улиц? съ ругательствами и увлеченъ къ Тюльерійскому бассейну, и только патруль спасъ его отъ погруженія.

Національное собраніе ухудшило свое положеніе и состояніе страны своимъ постановленіемъ, чтобы никто изъ депутатовъ не могъ занять министерскаго поста, — оно такимъ образомъ отказалось взять на себя всю отв?тственность за управленіе. Если бы вожди большинства были министрами, они не только сами набрались бы многихъ практическихъ св?д?ній, которыхъ имъ недоставало, увидали бы многое въ иномъ св?т?, но и Собраніе посредствомъ ихъ познакомилось бы съ практикой и выступило бы изъ своей академической роли. Съ другой стороны, этимъ средствомъ Національное собраніе избавило бы себя отъ постоянной подозрительности и страха подкоповъ и заговоровъ со стороны двора. Учрежденный Собраніемъ «Розыскной комитетъ» для разсл?дованія преступленій противъ націи, возобновлявшійся каждый м?сяцъ и состоявшій изъ неопытныхъ и легков?рныхъ д?ятелей, своими обысками и доносами на мнимые заговоры только волновалъ общественное мн?ніе и приводилъ въ трепетъ самое Собраніе, ибо въ этомъ отношеніи, какъ во многихъ другихъ, Собраніе не отличалось нич?мъ отъ народа. Такимъ образомъ, заключаетъ Тэнъ: Національное собраніе руководилось при разрушеніи стараго зданія и при постройк? новаго двумя одинаково вредными побужденіями — страхомъ и теоріей.

Нельзя не признать, что въ живой, пластической характеристик? Національнаго собранія, которую мы могли нам?тить зд?сь только въ общихъ чертахъ, Тэнъ обнаружилъ свою обычную наблюдательность и что многіе изъ его упрековъ совершенно справедливы.

Національное собраніе было не только первымъ демократическимъ правительствомъ во Франціи, но и вообще представляетъ собою первую политическую арену, на которой демократія могла свободно развернуть свои силы, испробовать свои теоріи и осуществить свои идеалы. Отъ этой юной демократіи, которая въ своемъ наивномъ энтузіазм? полагала, что вм?ст? съ новыми лучшими принципами переродились и самые люди, — нельзя было требовать той внутренней дисциплины и того самообладанія, которыя выработываются только борьбой, нельзя было требовать уб?жденія, добываемаго только опытомъ, что политическая жизнь слагается изъ равнов?сія различныхъ силъ и что политическій прогрессъ достигается путемъ сд?локъ. Депутаты 1789 г. не походили на римскихъ сенаторовъ, которые греческому послу показались сонмомъ царей и которые говорили только, когда доходила до нихъ очередь и консулъ обращался къ нимъ лично съ вопросомъ, — въ римскомъ сенат? царилъ духъ чинныхъ патриціевъ, уважавшихъ существующее какъ порядокъ, установленный богами, и этотъ сенатъ былъ составленъ исключительно изъ лицъ, выросшихъ въ военной дисциплин?. Національное же собраніе состояло изъ людей, жаждавшихъ высказать то, что такъ долго у вс?хъ таилось на сердц?, и в?рившихъ, какъ гуманисты временъ ренесанса, что наступила весна челов?чества, что теперь только и стоитъ жить и д?йствовать. Этимъ объясняется то, что самыя важныя постановленія принимались иногда случайно, по предложенію малоизв?стныхъ депутатовъ, имена которыхъ сохранились въ исторіи только благодаря этому поводу. Н?которыя изъ свойствъ Національнаго собранія можно объяснить тогдашнимъ воспитаніемъ или національнымъ характеромъ французовъ. Тэнъ приводитъ, наприм?ръ, зам?чаніе современника революціи, — женевца Дюмона, что если бы набрать на улицахъ Лондона и на улицахъ Парижа случайную толпу челов?къ въ 100 и предложить имъ взять на себя управленіе страной, то въ Париж? на это согласились бы 99 изо 100, а въ Лондон? 99 изо 100 отказались бы. Дюмонъ прибавляетъ, что французы считаютъ себя способными поб?дить вс? препятствія — avec ни peu d'esprit. Это очень в?рно, но стоитъ только немного всмотр?ться въ исторію разныхъ демократій, чтобы уб?диться, что во всякой крайней демократіи всякій считаетъ себя достойнымъ быть министромъ и генераломъ и всякій грамотей — способнымъ трактовать о вс?хъ безъ исключенія ученыхъ или спеціальныхъ предметахъ.

Когда третье сословіе выбирало депутатовъ, оно им?ло въ виду борьбу съ привилегированными классами и съ абсолютизмомъ, и потому естественно, что оно брало своихъ вождей не изъ числа интендантовъ, военныхъ командировъ и членовъ парламентской магистратуры, которые въ большинств? были заинтересованы въ сохраненіи стараго порядка, — а, напротивъ, изъ той среды, которая наибол?е сочувствовала новымъ демократическимъ стремленіямъ. Но преобладаніе идеологовъ надъ земскими людьми объясняется не одними политическими тенденціями. Малуэ, сужденіямъ котораго Тэнъ такъ дов?ряетъ, сознается, что во время выборовъ онъ былъ изумленъ скудостью въ тогдашней Франціи независимыхъ землевлад?льцевъ, и на этомъ основаніи онъ считалъ невозможнымъ для Франціи конституціонный образъ правленія. Если при этомъ принять во вниманіе, что громадное большинство этихъ независимыхъ по своему положенію людей принадлежало къ дворянству, им?вшему свое особое представительство, то становится яснымъ, почему въ 1789 г. выборъ въ депутаты отъ третьяго сословія палъ преимущественно на людей наибол?е пропитанныхъ демократическими идеями. А при такомъ положеніи д?ла руководителями общественнаго движенія естественно сд?лались адвокаты, которые благодаря своей профессіи, пріучающей ихъ прислушиваться къ настроенію своей аудиторіи и угождать ей, должны выдаваться и пользоваться популярностію во всякомъ демократическомъ обществ?^{23}. Мы по этому поводу дополнимъ изложеніе Тэна очень интереснымъ зам?чаніемъ астронома Бальи о роли, которую пришлось тогда играть адвокатамъ и литераторамъ. «Я долженъ зам?тить, — говоритъ Бальи въ своихъ мемуарахъ ^{24}), — о собраніи парижскихъ избирателей, — а это прим?нимо и вообще къ тогдашней Франціи, — что «литераторы» ^{25}) пользовались въ немъ большимъ нерасположеніемъ. Между т?мъ они (les gens de lettres) — самые просв?щенные люди, если не относительно каждаго частнаго предмета, то, по крайней м?р?, относительно общихъ вопросовъ, и это оттого, что имъ приходилось бол?е другихъ упражнять свой умъ, и они лучше знаютъ, какимъ образомъ его прим?нить къ д?лу». Бальи объясняетъ неусп?хъ литераторовъ на выборахъ т?мъ, что ихъ было не много; «въ собраніи было два господствовавшихъ класса — купцы и адвокаты; — купцы мало знаютъ литераторовъ, а что касается до адвокатовъ, которые были въ состояніи ихъ оц?нить, то между ними всегда существуетъ соперничество». Но зат?мъ Бальи приводитъ еще другую, бол?е существенную причину: «философъ, — говоритъ онъ, — любитъ свободу, онъ знаетъ достоинство челов?ка, но онъ требуетъ всего бол?е, чтобы миръ не былъ нарушенъ вокругъ него; онъ хочетъ, чтобы св?тъ распространялся, чтобы челов?къ вступилъ въ свои права, но постепенно и безъ усилій; онъ опасается толчковъ и насильственныхъ революцій. Причина этого очень проста: онъ сравниваетъ то, что хотятъ купить, съ той ц?ной, которую за это надо дать. Когда великій народъ захочетъ свободы, ничто не можетъ пом?шать ему достигнуть ея. Мудрецъ думаетъ, что этотъ естественный срокъ не сл?дуетъ насильственно сокращать; въ своихъ разсчетахъ онъ принимаетъ въ соображеніе и плюсъ, и минусъ, и полагаетъ, что изв?стный минусъ предпочтительн?е плюса, купленнаго общественными б?дствіями и кровью нашихъ братьевъ».

Все, что составляетъ причину неусп?ха философовъ въ сильно возбужденномъ обществ? и въ минуту взрыва демократическихъ страстей, — доставляло, напротивъ, популярность людямъ, привыкшимъ аппелировать къ страстямъ, сообразоваться съ настроеніемъ общества и подниматься на этой волн? — людямъ, неразборчивымъ на средства, лишь бы достигнуть изв?стнаго эффекта, ихъ ближайшей ц?ли. Понятно, что такимъ образомъ адвокаты были не только естественными, то-есть неизб?жными, но и лучшими вождями для того общества, которое желало демократическаго переворота во что бы то ни стало, и Бёркъ былъ такъ же правъ, когда онъ поставилъ въ вину адвокатамъ неистовства революціи, какъ и первый президентъ Національнаго собранія, знаменитый ученый Бальи (l’homme juste, какъ онъ названъ въ протокол? парижскихъ избирателей), приписавшій имъ съ полной признательностію усп?хъ революціи.

Но, кром? того, опред?ляя вліяніе адвокатовъ на революцію, не сл?дуетъ забывать, что они были обязаны этимъ вліяніемъ не только своему профессіональному характеру, своей наклонности увлекаться господствующими мн?ніями и опережать ихъ, но что причина, ихъ преобладанія им?етъ бол?е глубокіе историческіе корни. Адвокаты были не только естественными вождями воинствующей демократіи, но, можно сказать, ораторами многочисленнаго и могущественнаго класса, значеніе котораго восходитъ до самой ранней эпохи французской монархіи и который оставилъ глубокіе сл?ды въ судьбахъ французскаго народа. Это тотъ классъ, изъ котораго выходили среднев?ковые легисты и къ которому во время французской революціи принадлежало почти все чиновничество. Зам?чательно, что во Франціи этотъ классъ всегда им?лъ много точекъ соприкосновенія и много общаго въ умственномъ склад? съ низшимъ духовенствомъ. Какъ въ средніе в?ка классъ чиновниковъ — клерки — въ значительной степени набирался изъ духовенства и изъ духовныхъ школъ, такъ и во время революціи почти вс? cur?s оказались на сторон? адвокатовъ (leurs pareils). И въ средніе в?ка этотъ классъ клерковъ, легистовъ и адвокатовъ противопоставлялъ исторически сложившимся «кутюмамъ» сухую догму, выведенную изъ римскаго права, былъ главнымъ врагомъ феодальныхъ притязаній и церковной автономіи, и съ неумолимой логикой теоретиковъ проводилъ въ жизнь отвлеченную идею государственнаго единства и государственнаго интереса. Но такъ какъ въ средніе в?ка отвлеченное государство слагалось изъ конкретныхъ феодальныхъ формъ подъ знаменемъ монархіи, то эти клерки и легисты были самыми в?рными слугами монархіи, и не одинъ изъ нихъ поплатился своей жизнью за слишкомъ ревностныя услуги, оказанныя королю противъ феодальнаго строя. Но уже тогда эти защитники государства были очень склонны къ демократическимъ тенденціямъ и охотно сводили, сл?дуя римскимъ юристамъ, власть короля на народную волю. Въ 1789 же г., когда можно было окончательно поб?дить феодализмъ только на основаніи принципа народовластія, и когда монархія оказалась на сторон? «стараго порядка», этотъ классъ естественно предался безъ всякихъ сдержекъ своимъ демократическимъ инстинктамъ и своей наклонности преобразовать существующее во имя отвлеченной политической теоріи, и сд?лался такимъ же ревностнымъ слугой народовластія, какъ прежде монархіи.

Отъ Пьера Дюбуа, изв?стнаго адвоката конца XIII в.^{26}, до адвокатовъ революціи и ихъ союзника, аббата Сіеса, тянется непрерывная ц?пь, и т? же самые архитекторы, которые создали французскую монархію, работали въ 1789 году надъ устройствомъ французской республики; но работали на этотъ разъ на полномъ простор?, не какъ слуги, а какъ господа Франціи, не сообразуясь съ историческими правами и условіями жизни, а исключительно руководясь начерченнымъ ими отвлеченнымъ планомъ. Конечно, философъ, о которомъ говоритъ Бальи, сталъ бы строить иначе. Но, чтобы судить объ этой работ? и о достоинств? плана, нужно принять въ соображеніе роль, которую издавна играли эти архитекторы въ исторіи Франціи, и т? обстоятельства, которыя ихъ вдругъ внезапно сд?лали полновластными распорядителями судебъ Франціи. Иностранцы, особенно англичане и американцы, которые на своей родин? не знали бюрократическаго элемента и нич?мъ ему не были обязаны — изумлялись тому, что происходило на ихъ глазахъ, и по своему это объясняли.

Сл?дуя указаніямъ тогдашняго американскаго посла въ Париж?, умнаго и безпристрастнаго Морриса, Тэнъ распред?ляетъ депутатовъ Національнаго собранія на три группы: 1) партію аристократовъ, къ которой Моррисъ причисляетъ прелатовъ, парламентскую магистратуру и ту часть дворянъ, которые желали по-прежнему составлять особый штатъ въ государств?; 2) среднюю или ум?ренную, состоявшую изъ людей съ честными нам?реніями (ayant des intentions droites), искренно желавшихъ хорошаго правительства, но слишкомъ увлеченныхъ книжными теоріями; и, наконецъ, 3) партію б?снующихся (enrag?s), самую многочисленную, состоявшую по Моррису изъ разряда лицъ, которыхъ въ Америк? называютъ кляузниками (gens de chicane), изъ толпы священниковъ и т?хъ людей, которые при всякомъ переворот? стоятъ за перем?ну, потому что недовольны своимъ положеніемъ».

Въ основу своей критики какъ самаго хода революціи, такъ и ея результатовъ Тэнъ кладетъ понятіе ц?лесообразной реформы. Осуждая революцію съ точки зр?нія т?хъ полезныхъ реформъ, которыя она сд?лала невозможными, Тэнъ подкр?пляетъ свой взглядъ двумя разрядами доводовъ — фактическими и теоретическими. Фактическими аргументами противъ революціи служатъ ему сужденія и отзывы современниковъ, которые наблюдали надъ ходомъ событій, сочувствовали реформамъ, но предостерегали отъ увлеченій и в?рно предсказывали ихъ вредныя посл?дствія. Аргументами второго рода служатъ Тэну общія разсужденія о государств? и обществ?.

Что касается до критики, заимствованной Тэномъ у современниковъ революціи, то онъ сум?лъ очень искусно воспользоваться ею. Нельзя не сознаться, что сгруппированные у Тэна отзывы многихъ зам?чательныхъ людей, сочувствовавшихъ сначала перевороту 1789 г., но зат?мъ, когда д?ло зашло слишкомъ далеко, осуждавшихъ его, производятъ сильное впечатл?ніе, особенно сужденія иностранцевъ, не прямо заинтересованныхъ во французскихъ событіяхъ.

Д?йствительно, самую основательную и въ то же время самую р?зкую и ?дкую критику д?ятельности тогдашней революціонной партіи и самую в?рную оц?нку посл?дствій революціи можно найти въ отзывахъ современныхъ государственныхъ людей Англіи и Америки, приведенныхъ Тэномъ. Уже въ 1789 г. Питтъ заявилъ, что французы «перешли линію свободы» (ont travers? la libert?, какъ приведены слова Питта у Тэна), а н?сколько м?сяцевъ спустя Бёркъ предсказывалъ въ своей книг? о революціи, что исходомъ ея будетъ военная диктатура и «самый абсолютный деспотизмъ, который когда-либо существовалъ подъ небесами».

Но еще бол?е в?ски въ этомъ случа? отзывы американскихъ государственныхъ людей, которые им?ли столько основанія сочувствовать тому, что совершалось во Франціи. Они съ самаго начала, можно сказать — до начала революціи — стали опасаться ея крайностей и д?лали всевозможныя усилія, чтобы удержать своихъ друзей на почв? ум?ренности и практической политики. За два м?сяца до собранія Генеральныхъ штатовъ Моррисъ пишетъ Вашингтону: «Я, республиканецъ, бывшій, такъ сказать, вчера еще членомъ того собранія, которое начер- тало одну изъ самыхъ республиканскихъ между вс?ми республиканскими конституціями, — я не перестаю пропов?дывать уваженіе къ государю, вниманіе къ правамъ дворянства и ум?ренность не только относительно ц?ли, но и относительно средствъ къ ея осуществленію». А Джефферсонъ, представитель радикальной демократіи въ Америк?, уговаривалъ Лафайета и другихъ патріотовъ въ ту критическую минуту, когда Національное собраніе во имя народовластія отказалось подчиниться королю: «войти съ королемъ въ соглашеніе, обезпечить свободу печати, свободу сов?сти, судъ посредствомъ присяжныхъ, свободу личности (habeas corpus) и законодательство посредствомъ выборныхъ изъ народа, — требованія, которыя нав?рно были бы исполнены, — и зат?мъ разойтись и дать новымъ учрежденіямъ возможность оказать свое д?йствіе на народъ и сд?лать его способнымъ для дальн?йшихъ усп?ховъ, при чемъ они могутъ быть ув?рены, что имъ всегда будутъ представляться удобные случаи потребовать и большаго». За дв? нед?ли до взятія Бастиліи Моррисъ писалъ: «они хотятъ американскую конституцію съ королемъ вм?сто президента, не думая о томъ, что у нихъ н?тъ американскихъ гражданъ, чтобы вынести на плечахъ такую конституцію. Если у нихъ окажется настолько здраваго смысла, чтобы предоставить дворянамъ, въ качеств? дворянъ, изв?стную долю народной власти, эта либеральная конституція, в?роятно, упрочится. Но въ противномъ случа? Франція обратится (d?g?n?rera) въ чистую монархію или въ обширную республику-демократію. А эта можетъ ли упрочиться? И не думаю; я даже ув?ренъ въ противномъ, разв? только при условіи, что вся нація преобразится».

И не усп?ли еще вполн? обнаружиться въ жизни Франціи посл?дствія самоуправства и тираніи парижской демократіи, — какъ другъ Вашингтона уже совершенно ясно созналъ безсиліе Національнаго собранія и приближеніе террора, и въ минуту всеобщаго энтузіазма произнесъ надъ революціей сл?дующій роковой приговоръ: «это похоже на полетъ испуганныхъ птицъ; трудно сказать, куда он? сядутъ, до того он? летятъ въ-разсыпную. Эта несчастная страна, заблудившаяся въ погон? за метафизическими химерами, представляетъ собою умственному взору лишь громадную развалину: члены Собранія въ одно и то же время повелители и рабы, взбалмошные въ теоріи и неопытные (novice) на практик?; захвативъ вс? правительственныя обязанности (fonctions) и не будучи въ состояніи исполнить ни одной изъ нихъ, — они сняли съ этого одичавшаго и свир?паго народа всякую узду, налагаемую религіей и авторитетомъ! Такое положеніе д?ла не можетъ продлиться. Достославный случай упущенъ, и на этотъ разъ, по крайней м?р?, революція не удалась».

Революція была д?ломъ неудавшимся! — это тяжелый упрекъ, и особенно тяжелъ онъ въ устахъ представителя демократической республики, которая сум?ла съ такимъ усп?хомъ отстоять свою независимость и дать себ? прочную конституцію.

Къ этимъ обличеніямъ революціонной партіи со стороны современниковъ ея Тэнъ присоединяетъ упреки, которые онъ ей д?лаетъ съ практической точки зр?нія; все, что возможно возразить противъ революціонныхъ стремленій во имя справедливости, гуманности и политическаго благоразумія, то сказано у Тэна, и этотъ отд?лъ его очень поучителенъ для людей, привыкшихъ руководиться въ общественныхъ вопросахъ воображеніемъ, страстью или поверхностной рутинной догматикой. Радикальнымъ доктринерамъ Тэнъ внушаетъ, что государственное устройство должно сообразоваться съ политическими условіями страны. «Смотря по народу, эпох? и степени цивилизаціи, смотря по вн?шнему и внутреннему положенію, всякое равенство или неравенство, гражданское или политическое, можетъ или перестать быть полезнымъ или быть вреднымъ, и поэтому заслуживать, чтобъ законодатель его сохранилъ или уничтожилъ».

Посл?дователямъ Руссо и «общественнаго договора» Тэнъ доказываетъ, «что члены государства со вс?ми своими предками составляютъ одно національное т?ло и, только благодаря существованію этого организма, они получили возможность жить, размножаться, работать, пріобр?тать, просв?щаться и умножать унасл?дываемый запасъ благоденствія и значенія, которымъ теперь сами пользуются. Потому, не только главный интересъ, но и первый долгъ каждаго гражданина долженъ быть направленъ къ сохраненію и благоденствію этого организма; и потому законъ не долженъ им?ть въ виду выгоду ни меньшинства, ни большинства, а всего общества. Этого основного положенія никто не долженъ нарушать — ни большинство, ни меньшинство, ни собраніе представителей, выбранныхъ народомъ, ни самый народъ, даже если бы онъ былъ единодушенъ». «Пародъ не им?етъ нрава произвольно распоряжаться общимъ достояніемъ (res publica), рисковать имъ по своей фантазіи, жертвовать имъ ради приложенія изв?стной теоріи или интереса одного класса, даже если бы этотъ классъ былъ самымъ многочисленнымъ, ибо государство принадлежитъ не одному покол?нію, а составляетъ общее достояніе какъ современныхъ, такъ и вс?хъ прошлыхъ и вс?хъ грядущихъ покол?ній». Каждое покол?ніе есть только временный распорядитель и отв?тственный хранитель драгоц?ннаго и славнаго насл?дія, полученнаго отъ предшествовавшаго съ обязанностью передать его въ ц?лости сл?дующему покол?нію.

Вс? эти соображенія, высказанныя Тэномъ, нужно признать вполн? справедливыми и чрезвычайно полезными, какъ начала, которыми сл?дуетъ руководиться при обсужденіи современныхъ намъ событій, относительно которыхъ мы можемъ быть участниками. Но прим?нимость этихъ началъ къ прошлому Франціи весьма условна. Въ данномъ случа?, напр., приходится сказать, что насильственный переворотъ, осуждаемый Тэномъ, былъ въ значительной степени подготовленъ всей предшествующей исторіей Франціи и его усп?ху сод?йствовалъ ц?лый рядъ благопріятныхъ условій. У Тэна демократія 1789 года слишкомъ им?етъ характеръ силы — искусственно и, сл?довательно, произвольно вызванной. Историкъ относится къ ней, по выраженію одного римскаго трибуна у Ливія о патриціяхъ, «точно она съ неба свалилась», и не им?етъ корней въ прошедшемъ. Она какъ будто вся создана утопической и отвлеченной теоріей XVIII в. Но эта теорія никогда бы не им?ла такой силы, если бы не выражала собой до изв?стной степени д?йствительности, подготовленной исторіей. Contrat social не сд?лался бы кораномъ французской демократіи, если бы не соотв?тствовалъ ея политическимъ потребностямъ. Французская демократія руководилась теоретической логикой, но потому, что этой логик? соотв?тствовалъ инстинктъ ея страстей.

Дал?е ц?нность вышеприведенныхъ соображеній умаляется т?мъ, что мы не въ состояніи взв?сить, насколько при тогдашнихъ условіяхъ королевская власть при старомъ порядк? была въ состояніи осуществить необходимыя реформы. Въ возможности этого сомн?ваются даже приверженцы королевской власти и строгіе критики революціи, какъ, наприм?ръ, графъ Ривароль, который зам?чаетъ въ своихъ мемуарахъ: «Н?тъ сомн?нія, что король даже при помощи д?льныхъ (bons) министровъ былъ недостаточно могущественъ, чтобы произвести хотя одну изъ великихъ реформъ, которыхъ мы сд?лались свид?телями» ^{27}.

Нужно также не упускать изъ вида отреченіе отъ власти со стороны самой монархіи, которое, конечно, обусловливалось не одними личными свойствами Людовика XVI — его нер?шительностью и мнительностью относительно собственнаго права и обязанностей, а какъ бы сознаніемъ немощи тогдашней королевской власти разр?шить историческій споръ между феодализмомъ и демократіей, — и своей неспособности предупредить или устранить революцію коренною реформой. Этотъ фактъ засвид?тельствованъ приверженцами монархіи, писателями, сужденіемъ которыхъ Тэнъ въ другихъ вопросахъ такъ часто руководился. Какъ, наприм?ръ, рельефно изображена въ мемуарахъ Малуэ эта немощь монархіи: «Правительство, говоритъ онъ, — въ 1789 году обращалось къ ц?лой Франціи и потомъ къ Генеральнымъ штатамъ съ вопросомъ: что же нужно д?лать? что я могу сд?лать? чего хотятъ меня лишить, и что мн? оставить^{28}), «que vent-on retrancher de mon autorit?, que m’en laissera-t-on?» Ту же самую мысль выражаетъ Ривароль, когда говоритъ, что съ призваніемъ Генеральныхъ штатовъ государственная власть была какъ бы на время устранена (comme suspendu). Наступило какое-то междуцарствіе, хотя король этого не зам?чалъ (Riv., р. 220).

Разсматривая образъ д?йствія Національнаго собранія, Тэнъ, какъ мы вид?ли, упрекаетъ его въ томъ, что оно слишкомъ руководилось страхомъ и недов?ріемъ къ правительству. Мы не станемъ зд?сь обсуждать вопроса, насколько можно было въ д?йствительности опасаться, что Людовикъ XVI посл?дуетъ прим?ру Карла I и возьмется за оружіе, и другого вопроса, насколько такая попытка им?ла бы усп?хъ, ибо это значило бы вдаваться въ область предположеній. Но необходимо им?ть въ виду фактъ, что демократія 1789 года и Національное собраніе не могли не бояться реакціи и что поб?жденная партія своимъ безтактнымъ поведеніемъ д?лала все возможное, чтобъ усилить этотъ страхъ ^{29}). За доказательствомъ мы опять обратимся къ Малуэ, который, наприм?ръ, говоритъ, что посл? 5-го октября огромное число членовъ большинства, не сочувствовавшихъ обороту, который приняли д?ла, не р?шились, однако, противод?йствовать ему въ виду раздраженія аристократической партіи; они, напротивъ, полагали, вопреки своему желанію, что ихъ безопасность обусловлена торжествомъ демократической партіи, къ какимъ бы средствамъ она ни приб?гала.

Вообще, сила событій р?дко играла такую роль, какъ во время французской революціи, и д?йствовала такимъ ошеломляющимъ образомъ на вс? партіи, и эта сила событій им?ла, конечно, не меньше вліянія на характеръ революціи, ч?мъ отвлеченная теорія, которой руководилась демократическая партія. Такое наблюденіе было сд?лано еще современниками революціи; Малуэ, наприм?ръ, возстаетъ противъ заблужденія т?хъ, которые считали Францію увлеченною революціей и большинство Національнаго собранія мятежниками, и утверждаетъ, что прогрессивный ходъ событій вызвалъ и развилъ общее настроеніе^{30}. Въ другомъ м?ст? Малуэ обращаетъ вниманіе на то, что притязанія Національнаго собранія все возрастали и что, наприм?ръ, временная отм?на королевской власти до окончанія конституціи была новой доктриной, которую многіе депутаты сочли допустимой (admissible), хотя бы отвергли ее за два м?сяца передъ т?мъ.

* * *

Предшествующая характеристика Національнаго собранія служитъ объясненіемъ его д?ятельности. Съ свойственнымъ ему организаторскимъ талантомъ, Тэнъ разбиваетъ обширный, относящійся сюда матеріалъ на дв? группы: les destractions et les constructions — разрушительную и созидательную д?ятельность Національнаго собранія.

Какъ строгій обличитель недостатковъ стараго порядка, Тэнъ вовсе за него не стоитъ и въ краткой формул? устанавливаетъ то, что подлежало немедленной отм?н?. Два основныхъ порока, говоритъ онъ, требовали двухъ реформъ — основанныя на феодальномъ прав? привилегіи и абсолютизмъ. Поэтому нужно было облегчить невыносимое бремя, лежавшее на большинств? населенія всл?дствіе существованія привилегій, и нужно было подчинить распоряженіе общественнымъ достояніемъ со стороны правительства д?йствительному и правильному контролю, такъ какъ прежнее правительство смотр?ло на это общее достояніе какъ на свою частную собственность и распоряжалось имъ произвольно и расточительно. Большаго пока было не нужно, и такъ какъ король охотно соглашался на эти реформы, то вся революція могла бы совершиться, но выраженію Артура Юнга, посредствомъ простого голосованія въ Національномъ собраніи (d'un tour de scrutin).

6 Людовикъ XVI

Въ доказательство своей мысли Тэнъ приводитъ изв?стную «декларацію отъ 23 іюня». Онъ ее разсматриваетъ отвлеченно, безъ всякаго отношенія къ тогдашнимъ обстоятельствамъ, анализируетъ ее и приходитъ къ заключенію, что она могла бы быть полезной для Франціи.

Поэтому, прежде ч?мъ коснуться разсужденій Тэна объ этой пресловутой деклараціи, намъ нужно напомнить читателю т? событія, которыя ее вызвали и о которыхъ Тэнъ не упоминаетъ, хотя бы они могли послужить сильнымъ подспорьемъ для его взглядовъ на общіе принципы и злоупотребленіе ими во время французской революціи.

Изв?стно, что правительство Людовика XVI, р?шившись, подъ вліяніемъ своихъ финансовыхъ затрудненій, созвать Генеральные штаты обнаружило величайшую непредусмотрительность. Эти штаты представляли собою среднев?ковое учрежденіе, давно забытое — со времени посл?днихъ Генеральныхъ штатовъ протекло почти столько же времени, сколько отд?ляетъ Государственную Думу отъ соборовъ XVII в?ка — забытое настолько, что правительство обратилось къ людямъ св?дущимъ и несв?дущимъ за справками объ организаціи штатовъ. Въ старыхъ Генеральныхъ штатахъ каждый штатъ зас?далъ отд?льно и составлялъ свои отд?льныя постановленія. Такъ какъ эти постановленія не были обязательны для правительства, то ни способъ голосованія, ни число депутатовъ отъ каждаго штата не были опред?лены закономъ. Но въ 1789 году правительство по настоянію Неккера отступило отъ стараго обычая и въ созывной грамот? предоставило третьему штату двойное число депутатовъ противъ каждаго изъ двухъ первыхъ, оставивъ открытымъ вопросъ о способ? голосованія отд?льно по штатамъ или же сообща. Повидимому, Неккеръ руководился при этомъ аналогіей съ только что введенными «провинціальными (земскими) собраніями», также состоявшими изъ депутатовъ трехъ штатовъ, но составлявшихъ одно общее собраніе. Такъ какъ на обязанности этихъ провинціальныхъ собраній лежало и распред?леніе податей, то естественно было непривилегированнымъ членамъ этихъ собраній предоставить одинаковую силу съ привилегированными. Но прим?неніе этого пріема къ Генеральнымъ штатамъ, т. е. общее голосованіе и удвоеніе голосовъ третьяго штата Неккеръ не р?шился ввести, какъ новшество, или былъ не въ состояніи провести черезъ королевскій сов?тъ — и весь вопросъ остался открытымъ, чреватый роковыми посл?дствіями.

Созданная этимъ неизв?стность должна была вызвать большія недоум?нія со стороны избирателей и депутатовъ. Третій штатъ долженъ былъ желать преобразованія Генеральныхъ штатовъ въ одно общее собраніе и могъ истолковывать свое двойное представительство въ томъ смысл?, что и само правительство этого желаетъ. Напротивъ, депутаты привилегированныхъ сословій должны были опасаться, что удвоеніе третьяго штата приведетъ въ общемъ собраніи къ отм?н? не только податныхъ, но и вс?хъ сословныхъ и почетныхъ привилегій дворянства и духовенства — и потому желали сохраненія прежняго голосованія по отд?льнымъ штатамъ. Правительство же молчало, предоставляя штатамъ самимъ разобраться между собой.

7 Аббать Сіесъ.

На другой день посл? торжественнаго открытія Генеральныхъ штатовъ, депутаты вернулись въ зданіе des Menus Plaisirs для пров?рки своихъ полномочій. Для третьяго штата, какъ бол?е многочисленнаго, была отведена большая зала, гд? наканун? зас?дали вс? три штата въ присутствіи короля; для первыхъ двухъ штатовъ были отведены дв? меньшія залы. Дворянство и духовенство тотчасъ и приступили къ пров?рк?: третій же штатъ объявилъ, что пров?рка должна быть произведена сообща и что онъ не приступитъ къ пров?рк?, пока къ нему не присоединятся прочіе штаты. Такъ начались пререканія между штатами: они происходили посредствомъ комиссій, въ которыхъ приняли участіе и правительственные комиссары, — и затянулись па н?сколько нед?ль, не приводя ни къ какому результату. Чисто организаціонный вопросъ превратился въ политическій, волнуя умы и раздражая страсти какъ въ самомъ Собраніи, такъ и вн? его, въ Версал? и въ Париж?. Наконецъ, партія Сіеса, прим?нявшая къ политической организаціи ари?метическую схему, — признававшая дворянство и духовенство меньшинствомъ, составляющимъ лишь два процента, взяла верхъ съ помощью демократическихъ страстей и увлеченія народовластіемъ внутри и вн? собранія и довела д?ло до кризиса. По предложенію Сіеса, точн?е формулированному безв?стнымъ Леграномъ, депутаты третьяго штата объявили себя правом?рнымъ Національнымъ собраніемъ, пригласили другихъ депутатовъ къ нимъ присоединиться и приступили къ пров?рк? полномочій съ т?мъ, что отсутствующіе утратятъ право на званіе депутата. Напрасно благоразумное и трезвое меньшинство протестовало противъ этого превышенія власти, напрасно краснор?чивый трибунъ французской демократіи, Мирабо, предостерегалъ своихъ товарищей, что они выродятся въ тирановъ и что онъ предпочелъ бы жить при такихъ условіяхъ въ Константинопол?, ч?мъ въ Париж?. Натискъ страстей и давленіе галлереи и общественнаго мн?нія были такъ сильны, что революціонный принципъ преодол?лъ и мало по малу сами депутаты первыхъ двухъ штатовъ стали примыкать къ Національному собранію, сначала священники (cur?s) изъ крестьянъ, потомъ и либеральное меньшинство дворянской палаты.

8 Мирабо.

Въ этомъ факт? заключалось не только самовольное р?шеніе сословнаго вопроса, лишеніе дворянства и церкви ихъ издавнихъ политическихъ правъ, но — что еще было важн?е — превышеніе власти относительно монарха, лишеніе его принадлежавшаго ему права принимать участіе въ коренномъ конституціонномъ вопрос? — организаціи народнаго представительства. Наконецъ, всего существенн?е было то, что во всемъ этомъ заключался захватъ депутатами третьяго штата (узурпація) верховной власти — присвоеніе себ? значенія Учредительнаго собранія.

Все это не преминуло обнаружиться очень скоро. Правительство, наконецъ, всполошилось и р?шилось вм?шаться въ д?ло. Предположено было снова созвать Генеральные штаты въ парадное зас?даніе въ присутствіи короля, который долженъ былъ тамъ заявить свою волю. Но этикетъ требовалъ соотв?тствующаго д?лу убранства залы, и она была предоставлена декораторамъ безъ надлежащаго предув?домленія депутатовъ. Когда они въ свое время пришли ко дворцу, они нашли свою залу запертой. Въ возбужденномъ состояніи, увлекаясь трагизмомъ минуты, страхомъ реакціи и героизмомъ роли, которую они были готовы сыграть, депутаты отправились въ близъ лежащую залу (Jeu dе Paume) и тамъ, ещё бол?е разгоряченные ораторствомъ, поклялись не расходиться, пока не дадутъ Франціи конституціи. Нашелся среди нихъ только одинъ настолько твердый, что подписался протестующимъ.

Исторія любитъ такія сцены, и он? представляютъ благодарный предметъ для художника. И въ этомъ случа? собраніе въ зал? игры въ мячъ ув?ков?чено живописцемъ. Но если принять во вниманіе посл?дствія, если взв?сить принципъ, во имя котораго всё произошло, то нужно сказать, что это было проявленіемъ того же захватнаго права, которое проходитъ черезъ всю революцію, той же анархіи правовыхъ и нравственныхъ понятій, которая превратила «мирное обновленіе» Франціи въ кровавую революцію.

Самоволіе депутатовъ сд?лало невозможнымъ сд?лку между монархомъ и народнымъ представительствомъ. Оставалось одно изъ двухъ — или правительство должно было распустить превысившихъ свою власть депутатовъ, что в?роятно привело бы къ острому приступу всеобщей анархіи или къ полному стушеванію правительственной власти, что и повлекло за собою хроническую анархію.

Могла ли декларація 23 іюня, возникшая при такихъ обстоятельствахъ, удовлетворить депутатовъ, какъ это полагаетъ Тэнъ? Несомн?нно, королевское правительство сд?лало въ своей деклараціи то, съ чего оно должно было бы начать. Оно указало рядъ реформъ и опред?ленно высказалось по жгучему вопросу объ отношеніяхъ между штатами. Конечно, Генеральные штаты могли положить декларацію 23 іюня въ основу своей дальн?йшей политической д?ятельности т?мъ бол?е, что главный поводъ къ раздору былъ устраненъ: дворянство само отказывалось отъ вс?хъ податныхъ привилегій. Согласившись на королевскую декларацію, Національное собраніе изб?гло бы столкновенія съ монархическимъ принципомъ и могло бы вводить реформы въ «единеніи съ королемъ»; или, какъ говоритъ Тэнъ, въ силу того, что на основаніи деклараціи «преобладаніе перешло бы къ депутатамъ третьяго сословія, они были бы въ состояніи законнымъ способомъ, безъ потрясеній, выполнить, умножить и привести къ окончанію съ согласія государя и черезъ него вс? полезныя реформы».

9 Присяга въ Версал? въ «Jeu de Paume" 20 іюня 1789 г.

Но по поводу деклараціи 23 іюня невольно вспомнишь слова Шиллера, которыя такъ нер?дко приходится прим?нять къ исторіи:

Was man von der Minute ausgeschlagen

Bringt keine Ewigkeit zur?ck.

Французская монархія пропустила время.

Д?ло въ томъ, что вс? тогдашнія партіи вид?ли въ деклараціи 23 іюня начало реакціи и поб?ду феодальной придворной партіи надъ либеральнымъ министерствомъ всл?дствіе того, что Неккеръ отсутствовалъ въ торжественномъ зас?даніи, гд? Людовикъ XVI обнародовалъ свою декларацію. Уже этого одного факта, что въ минуту всеобщаго томительнаго ожиданія существенныхъ реформъ королевскій манифестъ явился не залогомъ прогрессивныхъ стремленій правительства, а признакомъ его наклонности къ реакціи — уже этого факта было достаточно, чтобы внушить всеобщее недов?ріе къ нему. Не только поклонники новаго демократическаго принципа, но и приверженцы либеральной монархіи и даже ум?ренные сторонники стараго порядка, какъ маркизъ де-Феррьеръ осуждали декларацію и оправдывали образъ д?йствія Національнаго собранія, которое не обратило вниманія на нее. Они находили, что декларація запоздала, что обнародованіе ея было произведено безтактно и при оскорбительной обстановк? и что она была пагубна по своимъ посл?дствіямъ. Вс? эти упреки легко подтвердить отзывами, заимствованными изъ записокъ современниковъ, стоявшихъ на сторон? короля противъ революціи.

Относительно того, что декларація запоздала, монархистъ графъ Ривароль совершенно согласенъ съ Бальи, защитникомъ Національнаго собранія и демократіи. — Бальи сообщаетъ свой разговоръ съ однимъ изъ министровъ, который его спросилъ н?сколько дней спустя посл? 23 іюня: «Почему же Національное собраніе не довольно? Если бы король издалъ 10 л?тъ тому назадъ подобную декларацію, разв? она не была бы принята съ восторгомъ?» — «Да, конечно, — отв?тилъ Бальи, — 10 л?тъ тому назадъ!». Такой же вопросъ ставитъ себ? въ своихъ мемуарахъ Ривароль и объясняетъ плохой усп?хъ деклараціи прежде всего т?мъ, что она появилась слишкомъ поздно: «Для д?йствій людскихъ существуетъ такая же пора, какъ и для д?йствій природы: шестью м?сяцами раньше эта декларація была бы принята какъ величайшее благод?яніе, когда-либо оказанное государемъ своему народу». На вн?шнюю обстановку зас?данія жалуется маркизъ де-Феррьеръ, сравнивая ее съ ненавистными для французовъ м?рами, которыми старая королевская власть устраняла оппозицію парламентовъ (la s?ance royale offrit l'odieux appareil d'un lit de justice). Но оскорбительны были не только вн?шніе пріемы: оц?пленіе зданія Генеральныхъ штатовъ войсками, предпочтеніе, оказанное привилегированнымъ депутатамъ, которыхъ впередъ впустили въ залу, тогда какъ депутаты третьяго сословія должны были долгое время ожидать у дверей подъ дождемъ; — бол?е оскорбительный вызовъ заключался въ самой мысли покончить все д?ло о преобразованіи государства однимъ королевскимъ манифестомъ посл? того, какъ правительство заявило о своей несостоятельности, обратилось за сов?тами и указаніями ко всему французскому народу и собрало вокругъ себя его представителей. Эту мысль проводитъ между прочимъ Ривароль: «Другая причина неусп?ха деклараціи, — говоритъ онъ, — заключалась въ томъ, что король, собравши Генеральные штаты и явившись среди нихъ, чтобы самому покончить ихъ д?ло, не могъ нанести бол?е чувствительнаго оскорбленія (affront) столькимъ лицамъ, высланнымъ со вс?хъ сторонъ государства, чтобы дать намъ хорошіе законы. Этотъ поступокъ короля раздражалъ самолюбіе, обличалъ тщетность столькихъ зас?даній, до т?хъ поръ происходившихъ, и сводилъ Собраніе къ совершенному ничтожеству въ глазахъ націи».

10 Малуэ

Это соображеніе заставило и Малуэ, самаго разсудительнаго изъ членовъ Національнаго собранія, осуждать королевскую декларацію въ письм? къ своимъ избирателямъ. «Я не одобрялъ ни королевскаго зас?данія, ни его ц?ли (objet), ни его повелительной формы; въ моихъ глазахъ этимъ былъ нанесенъ ущербъ какъ правамъ народа, такъ и королевскому авторитету, и я былъ того мн?нія, что не сл?дуетъ принимать декларацію».

Посл? королевскаго зас?данія, — говоритъ Малуэ дал?е, — депутатамъ третьяго сословія не было другого выбора, какъ настаивать на постановленіи 17 іюня, то-есть не расходиться до осуществленія конституціи. «Въ подобную великую минуту нечего было колебаться изъ-за соображенія, присоединятся ли къ намъ депутаты другихъ сословій или н?тъ; нашимъ долгомъ было дать Франціи конституцію ^{31}.

Практическая безплодность деклараціи 23 іюня еще бол?е обнаруживается въ малодушіи и близорукости королевскаго правительства во время и посл? задуманнаго ими переворота. Если это правительство р?шилось предупредить конституцію, которая исходила бы отъ Національнаго собранія, и октроировать Франціи конституцію, то прежде всего необходимо было приготовить планъ д?йствія и средства его осуществленія; нужно было им?ть въ виду, какимъ способомъ сломить сопротивленіе т?хъ, которые желали реформъ, а не революціи. Но у двора не было ни плана, ни средствъ къ энергическому образу д?йствій. Когда Людовику XVI пришли сказать, что депутаты третьяго сословія не разошлись, какъ имъ было приказано, изъ залы зас?даній, онъ отв?тилъ съ видомъ челов?ка, которому все это надо?ло и который желаетъ только, чтобы его оставили въ поко?: «Ну, и пусть они тамъ сидятъ», а когда вечеромъ въ тотъ же день населеніе Версаля стало волноваться и толпиться по улицамъ, сторонники монархическаго переворота забыли о войск?, которымъ они оц?пили депутатовъ, и не придумали ничего лучшаго, какъ броситься къ Неккеру и упросить его примириться съ дворомъ, а это значило — принести въ жертву королевскую декларацію.

Такимъ образомъ, декларація 23 іюня была обречена на гибель не одними противниками ея, но и самими ея виновниками. Мало того, посл?дніе этимъ окончательно погубили то д?ло, которое они взялись защищать. Они вызвали открытый разрывъ между Національнымъ собраніемъ и королевскимъ авторитетомъ, поставили въ полный антагонизмъ принципы народовластія и монархіи, связали судьбу посл?дней съ участью привилегированныхъ сословій и дали Національному собранію новый поводъ узурпировать власть и усилить свои притязанія. Это одинаково ясно было сознано какъ сторонниками демократической узурпаціи, такъ и противниками ея. «Вотъ что выиграло министерство, — восклицаетъ Бальи, — этой странной сценой. Оно лишь заставило націю еще разъ осуществить на д?л? свою верховную власть (un nouvel acte de souverainet?) и разр?шить торжественнымъ способомъ столкновеніе властей въ пользу народа». А Ривароль заканчиваетъ свои размышленія о грустномъ исход? столкновенія между привилегированными штатами и третьимъ сословіемъ латинскимъ стихомъ: Arma tenenti omnia dat, qui justa negat^{32}.

Изъ всего этого видно, что разсмотр?ніе историческихъ обстоятельствъ, при которыхъ была дана декларація 23 іюня, придаетъ вопросу о возможномъ значеніи ея, которому Тэнъ посвятилъ исключительно свое вниманіе, чисто теоретическій характеръ. Но для большей полноты критики мы посл?дуемъ за Тэномъ въ разсмотр?ніи вопроса; д?йствительно ли удовлетворяла эта декларація вс?мъ законнымъ потребностямъ французскаго общества въ 1789 году, и д?лала ли она, такимъ образомъ, революцію совершенно излишней?

Если мы для этого обратимся къ содержанію деклараціи, то увидимъ, что король ограничилъ свою власть, поставивъ обложеніе народа податями и заключеніе новыхъ займовъ въ зависимость отъ согласія постоянныхъ Генеральныхъ штатовъ, соглашался на совм?стныя зас?данія трехъ штатовъ въ одномъ общемъ собраніи, и отказывался отъ многихъ злоупотребленій стараго порядка, — наприм?ръ, произвольныхъ административныхъ наказаній, и выражалъ желаніе, чтобы вс? податныя привилегіи были отм?нены. Эта сторона деклараціи была, конечно, способна въ свое время вполн? удовлетворить французское общество. Если бы такія реформы были провозглашены Людовикомъ XV, или даже Людовикомъ XVI въ начал? его царствованія, то он? превзошли бы вс? ожиданія населенія и сд?лали бы надолго Францію образцомъ политическаго прогресса для вс?хъ державъ европейскаго материка. Но въ 1789 году р?чь шла не только о политическихъ реформахъ, а объ отм?н? феодальнаго строя въ государств?, а именно этотъ феодальный строй королевская декларація желала сохранить, признавая его существеннымъ основаніемъ государственнаго порядка^{33}. Контроль надъ финансами долженъ былъ принадлежать не представителямъ націи, а по прежнему и въ равной степени депутатамъ трехъ сословныхъ корпорацій или штатовъ: — народа, церкви и дворянства. Такой порядокъ вещей нельзя сравнивать, какъ это д?лаетъ Тэнъ, съ англійской конституціей, гд? аристократіи предоставлена особая палата, и распоряженіе финансами находится исключительно въ рукахъ представительства. Во Франціи же депутатамъ третьяго штата предоставлялся только одинъ голосъ противъ двухъ, которые должны были принадлежать двумъ самостоятельнымъ корпораціямъ — церкви и дворянству. Такимъ образомъ, дворянство участвовало бы въ управленіи страной не посредствомъ аристократическаго насл?дственнаго сената, какъ въ Англіи, а въ феодальномъ смысл?, въ качеств? шляхетскаго, обособленнаго сословія, которое могло произвольно противопоставить свое «не позволимъ» и вол? монарха и требованіямъ націи. Д?ло ухудшалось особенно т?мъ, что король своей деклараціей предоставилъ въ исключительное в?д?ніе привилегированныхъ штатовъ вопросъ объ отм?н? или преобразованіи ихъ политическихъ и гражданскихъ привилегій ^{34}).

Однимъ словомъ, 23 іюня вопросъ шелъ о томъ, оставаться ли Франціи феодальной монархіей, или превратиться въ государство въ современномъ смысл? этого слова, и конечно, интересъ къ этому вопросу долженъ былъ выт?снить вс? второстепенныя соображенія о польз? предложенныхъ королемъ реформъ. И такъ, существенный недостатокъ деклараціи 23 іюня и главная причина ея практической непригодности заключались въ томъ, что она хот?ла сохранить въ устройств? государственной власти феодальный характеръ.

Но, признавая оплошность и ошибки правительства Людовика XVI, нужно однако по справедливости сказать, что не оно виновато въ неусп?шности попытки ввести во Франціи конституціонный образъ правленія, не оно отв?тственно за то, что реформа исказилась въ революцію и Франція вм?сто благъ парламентской свободы получила терроръ и военную диктатуру. Виноваты во всемъ этомъ депутаты перваго созыва, виноваты своей маніей величія, находившей оправданіе для себя въ модной теоріи народовластія. Эта манія величія обнаружилась у нихъ при первой встр?ч? съ королевскимъ правительствомъ. Бальи свид?тельствуетъ въ своихъ мемуарахъ, что депутаты приходили въ негодованіе отъ офиціальныхъ фразъ въ деклараціи 23 іюня, которыя они годъ тому назадъ находили бы вполн? естественными — напр. — «благод?янія, которыя король предоставляетъ своему народу» и т. п.^{35}.

Эта щепетильность была лишь признакомъ крайняго самомн?нія и такихъ притязаній, которыя исключали какую либо возможность совм?стнаго д?йствія или компромисса съ королевскимъ правительствомъ. Когда въ упомянутомъ разговор? съ однимъ изъ министровъ Бальи сказалъ, что Франція удовольствовалась бы королевской деклараціей, если бы она появилась десятью годами раньше, а министръ спросилъ: «Чего же хочетъ Національное собраніе?» — президентъ этого Собранія далъ многозначительный отв?тъ: «Elle veut faire et non pas que vous fassiez». Это значитъ, что Національное собраніе не довольствовалось ролью законодательнаго органа, а хот?ло одно вс?мъ управлять — это значило: «Исполнительная власть (монархія) да покорится законодательной» (депутатамъ). И это было сказано въ стран? монархической по своимъ преданіямъ и по всему своему государственному строю. И немногія только св?тлыя головы въ Національномъ собраніи, т?, которыя были не просто теоретиками, въ род? Бальи, а политиками, то-есть людьми, способными понимать потребности государства, какъ наприм?ръ, Мирабо, — съ ужасомъ прозр?вали будущее. Можно сказать, что какъ первымъ, такъ и посл?днимъ словомъ Мирабо въ его политической д?ятельности былъ протестъ во имя монархіи противъ самодержавія депутатовъ подъ покровомъ идеи народовластія. Бъ самомъ начал? революціи Мирабо рискнулъ своей популярностью и всей своей политической будущностью, когда возсталъ противъ провозглашенія палаты третьяго сословія Національнымъ собраніемъ — и еще незадолго передъ своей смертью онъ заявлялъ, что эта узурпація была причиною всего зла (l’origine du mal) и что ошибка депутатовъ состояла въ томъ, что они захот?ли управлять королемъ, вм?сто того, чтобы управлять посредствомъ его (gouverner le roi au lieu de gouverner par lui).

* * *

При разсмотр?ніи разрушительной д?ятельности Національнаго собранія Тэнъ прежде всего критикуетъ его образъ д?йствій по отношенію къ аристократіи. Мы должны различать въ этой критик? дв? части. Та, которая относится къ отм?н? гражданскихъ посл?дствій феодализма, вполн? справедлива. Развязывая феодальныя отношенія между сеньёромъ и вассаломъ, пом?щикомъ и крестьяниномъ, землевлад?льцемъ и арендаторомъ, Національное собраніе посп?шило разрубить гордіевъ узелъ; — оно произвело не реформу, а революцію; принесло въ жертву отверченному принципу частный интересъ, собственность и справедливость. Оно не поступило, какъ «Савоя въ 1771, какъ Англія въ 1845, какъ Россія въ 1861 году, — не пришло на помощь б?днымъ, не разоряя богатыхъ», оно не осуществило свободы безъ насилій надъ собственностью, не примирило интересы и классы. Оно ничего не сд?лало, чтобы облегчить соглашеніе между сторонами и уплату долга, основаннаго на феодальномъ прав?, «не установило ни спеціальныхъ посредниковъ, ни кредитныхъ банковъ, ни системы срочнаго выкупа».

Посл?дствія этой оплошности также очень в?рно представлены: большинство провинціальнаго дворянства разорено окончательно и даже лишилось насущнаго хл?ба; ибо главный его доходъ состоялъ въ сеньёріальныхъ оброкахъ, которые оно получало за землю, сданную въ в?чное пользованіе; 123 милліона франковъ ежегоднаго дохода, то-есть два съ половиною милліарда капитала, или 5 милліардовъ франковъ по нын?шней ихъ стоимости, перешли такимъ способомъ изъ рукъ собственниковъ въ руки чиншевиковъ, частью какъ подарокъ, сд?ланный имъ Національнымъ собраніемъ, частью по вин? этого собранія, которое равнодушно смотр?ло на неплатежъ признанныхъ имъ обязательствъ. Все это совершенно справедливо, нужно только им?ть въ виду, что Національное собраніе было безсильно регулировать мирную и справедливую развязку феодальныхъ отношеній. Уничтоживъ королевскую власть, Національное собраніе оставило Францію безъ правителя — добычей полной анархіи, такъ какъ оно само не им?ло средствъ держать массы въ повиновеніи закону.

Не такъ легко согласиться съ Тэномъ тамъ, гд? онъ говоритъ о политическомъ положеніи французскаго дворянства, созданномъ декретами 1789 года. И зд?сь встр?чаются удачныя м?ста, наприм?ръ, то, гд? Тэнъ говоритъ о значеніи, которое можетъ им?ть въ политической жизни аристократія, благодаря независимости своего положенія, и о польз?, которую она можетъ принести народу, даже при демократическомъ стро? государства.

Аристократія, — восклицаетъ Тэнъ, — подчиненная общему праву, — великое благо, когда она занята, и особенно когда ею пользуется государство сообразно съ ея способностями; въ доказательство этой мысли онъ удачно сравниваетъ общественную и политическую д?ятельность англійской аристократіи съ паразитами абсолютной демократіи, такъ называемыми politicians Соединенныхъ Штатовъ, и въ виду этого называетъ аристократію самымъ драгоц?ннымъ разсадникомъ, изъ котораго нація можетъ набирать своихъ государственныхъ д?ятелей (hommes d'?tat)^{36}.

Безпристрастнымъ наблюдателемъ является Тэнъ и тогда, когда рисуетъ трудное, унизительное положеніе родовой аристократіи при господств? крайней демократіи. «Если знатность, родовое богатство, достоинство характера и во вн?шнихъ пріемахъ вызываютъ лишь недоброжелательство со стороны толпы, если для того, чтобы получить ея голосъ, надо жить за панибрата съ избирательными маклерами слишкомъ грязнаго свойства, если наглое шарлатанство, вульгарное разглагольствованіе и подлая лесть — единственныя средства, чтобъ набрать голоса - въ такомъ случа?, какъ нын? въ Соединенныхъ Штатахъ или какъ н?когда въ А?инахъ (и — къ сожал?нію приходится прибавить — «какъ нын? во Франціи»), аристократія удаляется въ частную жизнь и скоро впадаетъ въ праздность». И такимъ образомъ пропадаетъ даромъ одна изъ самыхъ великихъ силъ въ государств?: «самый лучшій и богатый результатъ прошлаго, самый обширный складъ матеріальнаго и нравственнаго капитала остается непроизводительнымъ». Но читатель Тэна будетъ въ большомъ недоум?ніи, когда захочетъ сд?лать изъ всего этого практическій выводъ по отношенію къ событіямъ 1789 года. Неужели самое благопріятное разр?шеніе вопроса о французской аристократіи заключалось, какъ, повидимому, полагаетъ Тэнъ, въ королевской деклараціи 23 іюня, сохранявшей за дворянствомъ положеніе шляхетскаго сословія съ особеннымъ правомъ veto въ государств?? Правда, Національное собраніе отвергло не только это предложеніе, но и прочія, бол?е либеральныя, комбинаціи, им?вшія въ виду создать во Франціи насл?дственное пэрство или верхнюю палату; но, спрашивается, годилась ли бы французская аристократія въ 1789 году для той роли, которую им?етъ для нея въ виду Тэнъ? Онъ въ этомъ не сомн?вается и приводитъ въ доказательство, что философія XVIII в?ка распространялась именно посредствомъ высшаго класса, что никогда не было бол?е либеральной, бол?е гуманной, бол?е склонной къ полезнымъ реформамъ аристократіи. Относительно же провинціальныхъ дворянъ Тэнъ ссылается на слова маркиза де-Феррьера, что, недовольные дворомъ и министрами, они были большею частью демократами^{37}.

Но либерализмъ или демократизмъ изв?стнаго дворянства вовсе еще не служатъ ручательствомъ, чтобы оно было способно представить собою политическую аристократію. Либеральное меньшинство среди высшаго и средняго дворянства вид?ло свое призваніе въ защит? господствовавшей въ то время теоріи народовластія, неблагопріятной для особой политической роли аристократіи въ государств?. Большинство же дворянъ отстаивало феодальную старину я привилегіи. Оно было въ оппозиціи королевскому правительству, пока опасалось нарушенія своихъ привилегій со стороны монархіи, — но по той же причин? отнеслось безусловно враждебно къ конституціи. Изв?стно, что феодальная партія въ Національномъ собраніи была до такой степени враждебна всякой сд?лк?, что подавала голоса вм?ст? съ радикалами противъ приверженцевъ реформъ, и когда въ 1791 году зашла р?чь о пересмотр? конституціи въ бол?е ум?ренномъ дух?, эта попытка оказалась несостоятельною по вин? феодальной партіи. Зат?мъ, для того, чтобы сд?латься политической аристократіей, французское дворянство должно было бы прежде всего перестать быть дворянствомъ, въ смысл? шляхетства; но еще въ 1789 году господствовало уб?жденіе, что дворянство можетъ претендовать въ ц?ломъ своемъ состав? на политическое преимущество въ качеств? особаго сословія, и что французскіе дворяне, принесши въ жертву свои денежныя привилегіи, должны сохранить за собой прочія корпоративныя привилегіи.

Между т?мъ, вопреки этому шляхетскому преданію, между придворною аристократіею и среднимъ провинціальнымъ дворянствомъ не было не только никакой политической солидарности, но господствовала полная рознь интересовъ и даже вражда. «Французское дворянство, — говоритъ, напр., графъ Ривароль, — было разъединено; придворная и столичная аристократія (celle de Paris), давно уже ненавистная всл?дствіе денежнаго ажіотажа и монополіи королевской милости, была покинута провинціальнымъ дворянствомъ». Поэтому вина въ томъ, что революція не отвела должнаго м?ста аристократіи, не сум?ла утилизировать французское дворянство, падаетъ и на самое дворянство. Причины этого нужно искать не въ одн?хъ крайностяхъ демократической теоріи, но и въ историческихъ условіяхъ, въ неподготовленности и неспособности французской аристократіи къ той роли, которую ей навязываетъ Тэнъ. Доказательствомъ справедливости этого зам?чанія служитъ дальн?йшее поведеніе большей части французской аристократіи. Французское дворянство въ общей масс? оставалось в?рнымъ феодальному рыцарскому преданію не только въ эпоху перваго р?зкаго столкновенія съ новымъ противоположнымъ началомъ, но и посл? революціи; оно возвело въ принципъ отреченіе отъ всякой практической сд?лки и обрекло себя на безплодную роль въ исторіи своего народа своимъ союзомъ съ клерикализмомъ, сд?лавшись орудіемъ чуждаго государству интереса — ультрамонтанской церкви.

* * *

Всего бол?е возраженій можетъ вызвать глава, гд? Тэнъ разбираетъ м?ры Національнаго собранія по отношенію къ церкви. Онъ разсматриваетъ католическую церковь исключительно какъ религіозную и благотворительную корпорацію и приводитъ въ защиту неприкосновенности ея политическаго и гражданскаго строя вс? т? аргументы, съ помощью которыхъ онъ отстаиваетъ пользу независимыхъ корпорацій въ государств? вообще. Въ посл?днемъ отношеніи у Тэна высказано очень много в?рныхъ мыслей, наприм?ръ тамъ, гд? онъ, сравнивая духовныя корпораціи прежней Франціи съ университетскими корпораціями Англіи и Германіи, говоритъ: «Ихъ ограда служитъ оплотомъ противъ уравнивающаго д?йствія абсолютной монархіи или чистой демократіи. Зд?сь челов?къ можетъ развиваться, сохраняя независимость и не напяливая на себя ливрею придворнаго льстеца или демагога; онъ можетъ пріобр?сти достатокъ, уваженіе, авторитетъ, не будучи нич?мъ обязанъ капризамъ королевской или народной милости; онъ можетъ твердо устоять передъ установленной властью или господствующимъ мн?ніемъ, опираясь на ц?лое учрежденіе, укр?пленное корпоративнымъ духомъ (esprit de corps)». Согласно съ этимъ, Тэнъ вполн? справедливо осуждаетъ Національное собраніе за то, что оно сл?довало доктринамъ Руссо, по которымъ демократія не должна допускать никакой связи между гражданами помимо государственной и поэтому не должна терп?ть среди себя никакихъ партій, общинъ и корпорацій.

Увлекаясь этой индивидуалистической теоріей, Національное собраніе начало, какъ говоритъ Тэнъ, превращать французскій народъ въ массу разрозненныхъ пылинокъ (unе poussi?re d’individus d?sagr?g?s), уничтожая вс? корпоративныя учрежденія и коллективную собственность. Сл?дуя этой политик?, Законодательное собраніе нанесло р?шительный ударъ французской сельской общин?: «Четыре дня спустя посл? паденія короля, Законодательное собраніе дало неимущимъ возможность прим?нить аграрный законъ къ общиннымъ землямъ». Подъ этимъ сл?дуетъ разум?ть не пахотныя земли, составлявшія во Франціи частную собственность, а выгоны, л?сныя и др. угодья въ неразд?льномъ влад?ніи членовъ общины. Собраніе дозволило разд?лъ этихъ земель между обитателями общины поголовно и поровну, какъ скоро этого требовала одна треть населенія обоего пола — служанки, поденщики, пастухи, батраки и даже нищіе, жившіе милостыней. Операція эта усп?шно прим?нялась потому, что «она чрезвычайно нравилась наимен?е зажиточнымъ крестьянамъ». Всл?дствіе этого община перестаетъ быть независимымъ собственникомъ, у нея бол?е н?тъ никакого запаса. Въ случа? нужды, пусть она обременяетъ себя сборами и добавочными налогами. «Доходъ, который она могла бы им?ть въ будущемъ, теперь въ кр?пко застегнутомъ карман? новыхъ собственниковъ».

Въ то же время Законодательное собраніе, «принимая во вниманіе, что государство д?йствительно свободное не должно терп?ть среди себя никакихъ корпорацій», даже таковыхъ, которыя, «посвящая себя народному просв?щенію, оказывали услугу отечеству», даже и таковыхъ, которыя «исключительно предназначили себя служб? въ госпиталяхъ и уходу за больными» — «упразднило вс? конгрегаціи, братства, общества, мужскія и женскія, духовныя и св?тскія, всякія религіозныя, благотворительныя, миссіонерскія учрежденія, семинаріи, коллегіи, Сорбонну» и пр.

Наконецъ, манія государственной централизаціи дошла до того, что Конвентъ уничтожилъ вс? литературныя общества и всякаго рода академіи, конфисковалъ ихъ имущества, библіотеки, музеи, ботаническіе сады и захватилъ въ казну вс?, еще не разд?ленныя, влад?нія сельскихъ общинъ, а также имущество госпиталей и другихъ благотворительныхъ учрежденій.

Нельзя не согласиться съ Тэномъ въ осужденіи такой политики, но вопросъ о судьб? католической церкви во время революціи не можетъ быть разр?шенъ только на основаніи т?хъ практическихъ и юридическихъ соображеній, которыми можно защищать, пользу общинныхъ луговъ и л?совъ и автономію кембриджскаго университета. Правда, и въ своемъ осужденіи церковной политики Національнаго собранія Тэнъ нер?дко совершенно правъ въ частностяхъ; его упреки при этомъ то относятся къ отд?льнымъ м?рамъ, непрактичность и вредъ которыхъ онъ выставляетъ на видъ, то къ общему духу, руководившему Національнымъ собраніемъ. Тэнъ, наприм?ръ, совершенно справедливо порицаетъ безусловную отм?ну церковной десятины, всл?дствіе которой Національное собраніе, произвольно и въ ущербъ государству, увеличило доходъ землевлад?льцевъ, платившихъ десятину, не только мелкихъ, но и крупныхъ, на 14%, т.-е. сд?лало имъ подарокъ, равнявшійся седьмой части стоимости всего ихъ имущества. При этомъ бывали случаи, что отм?на десятины, лежавшей на им?ніи, прибавляла къ ежегодному доходу землевлад?льца 30.000 франковъ.

Совершенно справедливо также, что посп?шная и хаотическая распродажа церковныхъ имуществъ была не только убыточна для государства, не только повлекла за собой совершенно ненужное уничтоженіе громаднаго количества богослужебныхъ предметовъ и художественныхъ произведеній, не только повергла въ нищету большое число лицъ, — но и лишила множество госпиталей, школъ и вообще благотворительныхъ учрежденій средствъ къ дальн?йшему существованію.

Совершенно справедливо и то, что н?которыя м?ры революціоннаго правительства, касавшіяся новаго устройства церкви, не только противор?чили духу католицизма, но и здравому смыслу; наприм?ръ, предоставленіе права избирать священниковъ т?мъ же избирателямъ, которые въ изв?стной общин? избирали мэра, судью и депутата — всл?дствіе чего во многихъ м?стностяхъ въ избраніи ксенза могли участвовать протестанты и евреи.

Наконецъ, совершенно справедливо, что требованіе присяги въ в?рности новому церковному уставу было м?рою ненужною, которая между т?мъ тотчасъ заставила дв? трети всего духовенства открыто признать себя противниками всей революціонной конституціи, внесла смуту въ каждую общину и разожгла религіозный и политическій фанатизмъ. Осуждая эту м?ру, Тэнъ высказываетъ, что сущность современнаго като- лицизма бол?е заключается въ его вн?шнемъ стро?, ч?мъ въ его религіозномъ ученіи — и что онъ, поэтому, не можетъ допустить никакого вм?шательства въ этотъ вн?шній строй, никакого отступленія отъ принципа, что духовная власть принадлежитъ исключительно пап? и поставленнымъ папою епископамъ. Этого не хот?ли понять версальскіе законодатели, которые даже утверждали, что въ ихъ власти изм?нить самую религію (nous pourrions changer la religion), и что они поступаютъ очень ум?ренно, если не касаются ни догматовъ, ни богослуженія, а только берутъ на себя переустроить вн?шнюю организацію церкви, безъ соглашенія съ духовною властью.

Но къ церковной политик? Національнаго собранія нельзя правильно отнестись, не принявъ во вниманіе того, ч?мъ была католическая церковь въ 1789 году, и какъ привыкло относиться къ ней французское государство.

Несмотря на свое космополитическое значеніе и свою зависимость отъ папы, на которой такъ настаиваетъ Тэнъ, католическая церковь им?ла во Франціи до революціи чисто феодальный характеръ: духовенству, какъ первому штату, принадлежала доля въ верховной власти; церковь влад?ла на феодальномъ прав? ?/? всей поземельной собственности и им?ла непосредственное вліяніе надъ большимъ числомъ французскихъ гражданъ. Множество церковныхъ должностей были въ силу патронатства частною собственностью или короля, или прелатовъ и сеньёровъ. Церковные доходы распред?лялись между духовными лицами на основаніи сословныхъ привилегій и случайной милости двора. При такомъ положеніи д?лъ, столкновеніе между церковью и революціею должно было быть особенно ощутительно, но эта борьба между Національнымъ собраніемъ и французскою церковью была только продолженіемъ в?кового историческаго процесса, и Національное собраніе въ своей церковной политик? только продолжало д?ло французскихъ королей. Издавна власть этихъ королей была одинаково направлена къ ограниченію вліянія церкви въ двоякомъ ея значеніи, феодальнаго и космополитическаго учрежденія. Короли боролись противъ независимости прелатовъ въ ихъ качеств? французскихъ сеньёровъ и противъ автократіи папы, какъ главы церкви, и въ этой борьб? нер?дко употребляли одного противника какъ союзника противъ другого : то созывали соборъ галликанскаго духовенства для ограниченія папскихъ притязаній, — то заключали конкордатъ съ папами и д?лили съ ними общую добычу, т.-е. церковные доходы и раздачу бенефицій; но всегда при этомъ они им?ли въ виду подчиненіе церкви интересамъ государства. Никто не выразилъ такъ опред?ленно преобладанія этого чисто государственнаго интереса въ церковныхъ д?лахъ, какъ великій политикъ, котораго сама церковь дала французскому государству — кардиналъ Ришелье, когда онъ обложилъ податью въ пользу государства церковныя им?нія: «Потребности государства — реальны; потребности церкви — призрачны и произвольны».

Въ этой борьб? съ церковью французскіе короли никогда не задумывались переходить границу, проведенную Тэномъ; они не только касались дисциплинарныхъ правилъ церкви, но и входили въ область религіи. Уже въ ХІІI в?к? легисты (Дюбуа), руководившіе королевской политикой противъ римской куріи, требовали, чтобы имущества церковныя были переданы мірянамъ, а духовенство вознаграждено «ежегоднымъ жалованьемъ». Тотъ же Пьеръ Дюбуа настаивалъ на необходимости отм?ны целибата. Въ XV в?к? французское правительство открыто примкнуло къ партіи реформы, которая хот?ла заставить католическую церковь вернуться къ старин?, къ соборному правленію, сд?лать выборы епископовъ свободными, то-есть независимыми отъ папы. А на Тридентскомъ собор? послы французскаго короля поддерживали представителя французскаго духовенства, кардинала Лотарингскаго, который потребовалъ брака священниковъ, причащенія подъ обоими видами и молитвы на народномъ язык?. Парижскій парламентъ не призналъ постановленій Тридентскаго собора, а французская церковь приняла только то, что относилось къ догматамъ; все же, что относилось къ вн?шнему устройству, считалось изъятымъ изъ-подъ «иноземной власти». А при Людовик? XIV епископъ турнейскій, которому вм?ст? съ Боссюэтомъ было поручено составить знаменитую декларацію галликанскаго духовенства, — утверждалъ, что паны могутъ впадать въ ересь.

Французская демократія, захватившая въ лиц? Національнаго собранія государственную власть, задумала сразу привести въ исполненіе какъ въ государственной области, такъ и въ церковной в?ковыя традиціи прежняго французскаго правительства и завершить д?ло, которое посл?днему было не по силамъ. Какъ въ области политической, Національное собраніе устраненіемъ вс?хъ привилегій и м?стныхъ преградъ окончательно объединило народъ и централизовало государство, такъ въ области церковной оно вздумало окончательно превратить церковь въ то, ч?мъ она въ сущности всегда была въ глазахъ французскаго правительства — въ орудіе власти — un instrument de r?gne. При монархическомъ режим? самымъ удобнымъ средствомъ для этого считался королевскій патронатъ, т. е. назначеніе на церковныя должности главою государства, королемъ. Теперь, при воцареніи демократіи, патронатъ короля былъ зам?ненъ патронатомъ новаго государя, — народной массы, и назначеніе свыше уступило м?сто непосредственному избранію снизу.

Объусловливая полученіе духовныхъ должностей, избраніемъ народнымъ, Національное собраніе становилось на ту же точку зр?нія, на которой стояло въ XV в?к? правительство Карла VII, узаконившее свободное, независимое отъ папы избраніе епископовъ. Національное собраніе только поступило радикальн?е, ибо если партія реформы въ XV в?к? хот?ла возстановить соборное правленіе и вернуть церковь къ эпох? аристократическаго строя, — то революція XVIII в?ка вздумала вернуться къ еще бол?е ранней эпох? въ исторіи церкви, когда въ ней преобладали демократическія формы и народной выборъ.

Впрочемъ, для этой ц?ли Національному собранію вовсе не нужно было исходить отъ представленій о церковномъ устройств? первыхъ в?ковъ христіанства. Демократическія формы и вліяніе мірянъ на церковь сохранились во Франціи въ гораздо большей степени, ч?мъ это вообще изв?стно, и особенно въ сельскихъ общинахъ мы встр?чаемъ вплоть до самой революціи не только непосредственное участіе народа въ распоряженіи церковными имуществами, но и постоянное вм?шательство въ такіе вопросы, которые теперь предоставлены исключительно в?д?нію духовенства.

Церковныя недвижимыя имущества, накопившіяся въ феодальную эпоху, большею частію принадлежали монастырямъ и прелатамъ, и только въ незначительной степени употреблялись на нужды церквей и духовенства въ селахъ и городахъ. Для посл?дней ц?ли понадобились, поэтому, новыя средства, которыя и доставлялись благочестіемъ частныхъ лицъ, или обязательными взносами общинъ. Но эти средства уже не считались собственностью духовенства (clerg?), а были подъ названіемъ fabrique собственностью прихода и управлялись особыми лицами (marguilliers), избиравшимися въ селахъ міромъ, то-есть собраніемъ вс?хъ членовъ общины по предложенію священника. Эти приходскія собранія, тождественныя по своему составу съ общинными собраніями, не только просматривали и утверждали годовые отчеты старостъ, разр?шали расходы изъ церковныхъ суммъ, превышавшіе 10 ливровъ, и необходимыя отчужденія церковныхъ имуществъ, отказанныхъ по зав?щанію, покупку церковной утвари и украшеній, но и опред?ляли тарифъ на м?ста въ церкви, д?лали постановленія относительно погребенія, опред?ляли часы церковной службы и выбирали иногда чрезъ старостъ пропов?дниковъ, приглашаемыхъ во время поста. Бывали случаи даже еще и въ XVII в?к?, что общинный сов?тъ какого нибудь городка обращался оффиціально къ епископу съ просьбой о разр?шеніи употреблять въ пищу яйца во время поста. Вліяніе народа, то-есть общины, въ области церковной вообще было такъ сильно до революціи, что возбуждаетъ неудовольствіе современныхъ церковныхъ писателей, привыкшихъ къ другимъ порядкамъ. Одинъ изъ нихъ, наприм?ръ, аббатъ Жиро говоритъ, что вс? эти права, предоставленныя общин?, или ея представителямъ, низводили священника на положеніе простого приказчика по духовнымъ д?ламъ. «Къ счастію, все это теперь изм?нилось». Il n’en est plus ainsi heureusement^{38}.

Конечно, Національное собраніе, осуществляя въ своей церковной политик? зав?тъ исторіи, руководилось собственно не указанными выше историческими, а чисто-практическими соображеніями, которыя нельзя упускать изъ вида. Лишивъ короля абсолютной власти, — возстановивъ противъ себя и папу и высшее духовенство отм?ною ихъ привилегій и доходовъ, — кому же могло Національное собраніе поручить назначеніе духовныхъ лицъ, какъ не тому самому народу, на который опиралась его власть? Нельзя же было предоставить зав?дываніе церковью, — этого важнаго орудія господства, — исполнительной власти, съ которой Національное собраніе было въ то время въ полномъ антагонизм?; нельзя было также предоставить объединенную, усиленную, оторванную отъ земли и отъ м?стныхъ связей французскую церковь въ распоряженіе чужой власти, то-есть папы.

Итакъ, вообще нужно им?ть въ виду, что церковныя м?ры Національнаго собранія, которыя такъ легко критиковать въ наше время, вытекали гораздо бол?е изъ прежнихъ отношеній между церковью и государствомъ во Франціи и изъ тогдашнихъ обстоятельствъ, ч?мъ изъ произвольныхъ комбинацій революціонеровъ, т. е. им?ли, такъ сказать, роковой характеръ; а что касается до вредныхъ посл?дствій этихъ м?ръ, то разрывъ между церковью и революціею былъ во всякомъ случа? неизб?женъ, и даже роковая ошибка Національнаго собранія - установленіе конституціонной присяги — не играла тутъ такой роли, какъ кажется. Еще задолго до нея, то-есть тотчасъ посл? декрета о конфискаціи церковныхъ имуществъ — епископы въ своихъ посланіяхъ оплакивали гибель религіи, метали громы противъ нечестивой узурпаціи Національнаго собранія и призывали народъ къ возстанію^{39}, а священники, эти союзники адвокатовъ во дни отм?ны привилегій, сд?лали имъ въ лиц? одного изъ cur?s наивный упрекъ: «Когда вы пришли въ нашу палату, чтобы умолять насъ именемъ Господа-миролюбца соединиться съ вами, — это было только для того чтобы насъ загубить (?gorger)» ^{40}).

* * *

Покончивъ съ анализомъ разрушительной политики Національнаго собранія по отношенію къ старому порядку и главнымъ его основамъ — аристократіи и церкви (les d?structions), Тэнъ переходитъ ко второй половин? своей задачи и подвергаетъ такой же критик? положительную сторону законодательной д?ятельности Національнаго собранія, направленную къ установленію новаго государственнаго строя (les constructions). И зд?сь, по мн?нію Тэна, Національное собраніе преимущественно руководилось теоріей и идеологіей: государство въ его глазахъ механизмъ, достоинство котораго въ томъ, чтобы онъ исправно и быстро д?йствовалъ; обязанность законодателя отождествляется съ обязанностью машиниста, который долженъ заботиться о томъ, чтобы локомотивъ не остановился по недостатку угля или не соскочилъ съ рельсъ.

Если нельзя не сд?лать оговорки, что при осужденіи насильственныхъ и произвольныхъ д?йствій Національнаго собранія противъ церкви Тэнъ не принялъ во вниманіе прежнюю распрю между нею и государствомъ, упрекъ, который д?лаетъ Тэнъ политическимъ учрежденіямъ, созданнымъ Національнымъ собраніемъ, сл?дуетъ признать безусловно справедливымъ. Онъ сводится къ тому, что собраніе, желая уничтожить деспотизмъ, уничтожило всякое правительство (pour supprimer le despotisme, ils supprim?rent le gouvernement). Это уничтоженіе правительства выразилось въ двухъ отношеніяхъ: въ положеніи, которое было отведено королю въ новой конституціи, и въ свойств? новыхъ административныхъ органовъ, созданныхъ Національнымъ собраніемъ.

Мастерская характеристика новой французской конституціи у Тэна чрезвычайно поучительна: эта конституція представляетъ собою эльдорадо для вс?хъ радикаловъ, но въ то же время и образецъ неспособной къ жизни конституціи. Королю не предоставлено никакихъ средствъ вліять на Національное собраніе. Онъ становится лишь исполнительнымъ органомъ, т. е. рукою, которая повинуется голов?. Было бы см?шно, еслибы рука могла противиться голов?, поэтому монарху едва предоставили отсрочивающее вето, да и то Сіесъ противъ этого протестовалъ, находя, что это вето — «une lettre de cachet lanc?e contre la volont? g?n?rale»^{41}. Мало того, отъ этого вето были изъяты статьи конституціи, финансовые и н?которые другіе законы. Отъ короля не зависитъ созваніе Собранія, ни созваніе избирателей

Собранія. Разъ Собраніе избрано, король не можетъ ни отсрочить его зас?даній, ни распустить его. Онъ не можетъ даже предложить ему законопроекта. Все, что онъ можетъ, это лишь пригласить его принять въ соображеніе такой-то предметъ.

Но и исполнительная власть предоставлена королю только съ виду; на самомъ д?л? она предоставлена другимъ — ибо вс? м?стныя власти избирательныя. Король не можетъ ни прямо, ни косвенно повліять на избраніе судьи, прокурора, епископа, священника, податного инспектора, члена директоріи въ у?зд? или въ департамент?, мэра и члена управы. Если какой нибудь администраторъ нарушилъ законъ, король можетъ только отм?нить его распоряженіе и временно удалить его отъ должности. Да и то Собраніе, какъ высшая власть, можетъ отм?нить королевскій приказъ. Что касается до вооруженной силы, начальникомъ которой онъ считается, то она ему совершенно не подчинена. Національной гвардіи онъ не можетъ давать приказаній; жандармерія и войско обязаны повиноваться муниципалитетамъ, независимымъ отъ короля. Исполнительная власть нам?ренно парализована.

Король или его правительство лишены возможности заставить самую скромную сельскую общину посп?шить составленіемъ податного списка, принудить упрямаго плательщика внести недоимку, приказать пропустить задержанный обозъ съ хл?бомъ, привести въ исполненіе судебный приговоръ, употребить въ д?ло войско для подавленія возстанія. Они не могутъ защитить ни собственность, ни жизнь гражданъ. Король ничто иное, какъ безпомощный посредникъ между Національнымъ собраніемъ и м?стными органами, глашатай законовъ (un h?rault он moniteur public), н?что въ род? центральнаго эхо, звучнаго, но не им?ющаго собственной жизни.

Противъ короля принятъ ц?лый рядъ предосторожностей. У него отнято право помилованія. Онъ можетъ объявить войну лишь по постановленію Національнаго собранія и обязанъ прекратить ее по вол? Собранія. Безъ согласія посл?дняго онъ не можетъ заключить мирнаго или торговаго договора. Ему предоставлено назначеніе лишь двухъ третей контръ-адмираловъ, половины генералъ-лейтенантовъ, капитановъ перваго ранга и т. д., трети полковниковъ и подполковниковъ, шестой части морскихъ лейтенантовъ. Онъ ограниченъ въ прав? дислокаціи войскъ, не можетъ разм?стить какую либо войсковую часть ближе ч?мъ на 50 верстъ отъ Собранія. Ему предоставлена лишь гвардія въ 1.800 челов?къ, связанныхъ особой гражданской присягой. Собраніе распоряжается воспитаніемъ насл?дника, который не можетъ вы?хать за границу безъ его разр?шенія. Король и министры обставлены с?тью угрозъ: законъ перечисляетъ пять случаевъ, вызывающихъ отр?шеніе отъ власти короля; министрамъ грозятъ восемь случаевъ осужденія на заключеніе отъ 12 до 20 л?тъ, пять случаевъ приговора къ смертной казни. Это идеалъ отв?тственности министровъ. Но кром? того Собраніе наноситъ королю и министрамъ ц?лый рядъ ненужныхъ оскорбленій. Назначеніе судей помимо короля мотивируется т?мъ, что дворъ и министры наибол?е презр?нная часть націи. Предоставленіе королю назначенія министровъ объясняется т?мъ, что министры, избираемые народомъ, пользовались бы слишкомъ большимъ почетомъ.

А что всего хуже, — это то, что король даже не можетъ пользоваться правами, предоставленными ему закономъ. Если онъ дерзаетъ прим?нить къ д?лу свое право на вето, то это считается — возмущеніемъ — возмущеніемъ чиновника противъ Собранія, возмущеніемъ подданнаго противъ государя, т. е. народа. Въ этомъ случа? отр?шеніе отъ престола неминуемо. Собранію остается только провозгласить, народу только осуществить его! Конституція, говоритъ Тэнъ, сама приводитъ къ революціи. Государственный механизмъ самъ себя разрушаетъ.

Такая безумная конституція объясняется частью доктринерствомъ первыхъ французскихъ законодателей — ихъ увлеченіемъ популярной теоріей разд?ленія властей — частью же присущимъ революціонерамъ страхомъ реакціи и контръ-революціи и самоупоеніемъ политическихъ выскочекъ. Но, думая только о томъ, чтобы обезопасить себя отъ «исполнительной власти» и подрывая ея значеніе въ стран?, Національное собраніе нанесло величайшій ущербъ своему авторитету и сд?лало страну добычей анархіи.

Уничтоживъ интендантовъ, управлявшихъ провинціями, Національное собраніе перед?лило Францію на бол?е мелкія единицы — департаменты и поставило ихъ подъ управленіе выборныхъ сов?товъ, директорій. Но этотъ новый административный органъ не им?лъ, какъ по теоретическимъ, такъ и по реальнымъ причинамъ, никакого авторитета. По мн?нію новыхъ законодателей, «повиновеніе всегда должно быть добровольно, ни- когда не должно быть вынуждено». Это теорія «дома свободнаго ребенка», прим?няемая въ наше время въ педагогіи. Въ политик? она выразилась въ томъ, что въ администраціи было устранено всякое іерархическое подчиненіе; подчиненные были независимы отъ своего начальства; посл?днее ихъ не назначало и не отр?шало, оно давало имъ только сов?ты и д?лало имъ внушенія. Другой принципъ, прим?нявшійся къ администраціи, заключался въ томъ, что власти никогда не были единоличны, а всегда коллегіальны. Административные органы всегда состояли изъ н?сколькихъ членовъ — до 8, избиравшихъ изъ своей среды предс?дателя, который подъ именемъ президента — въ директоріи или мэра — въ общин?, пользовался почетомъ, но не властью. До какой степени принципы избираемости на вс? должности и коллективности господствовали, видно изъ того, что они прим?нялись и къ полиціи! Когда нужно было назначить жандарма, директорія департамента составляла списокъ, полковникъ отм?чалъ на немъ пять именъ и изъ ихъ числа директорія избирала одного. Избраніе бригадира (унтеръ-офицера) или поручика было еще сложн?е. Тутъ, кром? директоріи и полковника, участвовали еще унтеръ-офицеры и офицеры.

При такихъ условіяхъ департаментскія власти не им?ли никакого авторитета надъ дистриктами и городскими властями. Д?йствительная власть была передана лишь самымъ низшимъ изъ административныхъ органовъ — общин? или муниципалитету, такъ какъ имъ было предоставлено право не только распоряжаться вооруженной силой народа — національной гвардіей, но и самимъ войскомъ. Поэтому, только въ рукахъ муниципалитетовъ та сила, которая зал?заетъ въ карманъ упрямаго плательщика и обезпечиваетъ поступленіе податей, которая беретъ за шиворотъ бунтовщика и охраняетъ жизнь и собственность, однимъ словомъ — превращаетъ въ д?йствія об?щанія и угрозы закона». Распоряжаясь кошелькомъ и мечомъ, муниципалитеты властвуютъ въ стран? и они сознаютъ свою силу. По ихъ распоряженію разграбляются арсеналы, занимаются гарнизонами кр?пости, останавливаются обозы и курьеры, перехватываются письма; своеволіе муниципалитетовъ все растетъ и становится систематической инсубординаціей; ихъ захваты не знаютъ ни м?ры, ни границъ; ихъ самоуправство проявляется не только въ пред?лахъ ихъ общины, но нер?дко простирается и на сос?днія. И такимъ образомъ скоро королевство раскалывается на 40.000 самостоятельныхъ политическихъ т?лъ.

Вотъ интересные образчики самоуправства суверенныхъ общинъ: городъ Брестъ отправляетъ, несмотря на повторное запрещеніе дистрикта, четыреста челов?къ съ двумя пушками противъ сос?дней общины, чтобы заставить ее принять священника, присягнувшаго конституціи. А мелкая община Арнеле-Дюкъ останавливаетъ тётокъ короля, несмотря на паспортъ, выданный министерствомъ, удерживаетъ ихъ у себя, несмотря на распоряженія дистрикта и департамента, продолжаетъ упорствовать, несмотря на спеціальный декретъ Національнаго собранія отпустить ихъ, и посылаетъ двухъ депутатовъ въ Парижъ, чтобы настоять на своемъ. Большинство этихъ волостныхъ и городскихъ управъ были но своему составу едва въ состояніи справляться съ текущими д?лами въ обыкновенное время, а тутъ на нихъ выпало колоссальное обязательство осуществить революцію, величайшій переворотъ, какой когда либо переживала Франція, ликвидировать старый порядокъ, прим?нить къ д?лу безчисленные новые законы Національнаго собранія, оберечь населеніе отъ взаимной вражды и междоусобій. Имъ пришлось секвестровать, оц?нить на четыре милліарда церковныхъ имуществъ, и еще на два съ половиною милліарда имуществъ эмигрантовъ, зав?довать ими, разбить на участки, продать и заставить заплатить за нихъ. Имъ пришлось выдворить до 8.000 монаховъ и до 30.000 монахинь к обезпечить; экспропріировать 46,000 духовныхъ лицъ, иногда насильно, зат?мъ изгнать, посадить въ тюрьму и содержать. Имъ приходится созывать, разм?щать безчисленныя избирательныя собранія и руководить ими. Составить новые податные списки, распред?лить между плательщиками новые налоги, новымъ способомъ взимаемые, пров?рять кассу и книги сборщиковъ податей; иногда силою собирать прямые и косвенные налоги; од?ть и вооружить національную гвардію, охранять л?са, заботиться о подвоз? продовольствіи, покупать хл?бъ, иногда за границей, вознаграждать булочниковъ и т. д. Самой энергической и опытной личности, снабженной полномочіемъ свыше, им?ющей въ своемъ распоряженіи дисциплинированную воинскую силу, едва была бы по плечу такая задача — а тутъ, на ея м?ст?, муниципалитетъ, у котораго н?тъ ни авторитета, ни средствъ заставить себя слушать, ни опытности, ни способности, ни даже доброй воли.

«Въ 20.000 муниципій члены общиннаго управленія не ум?ютъ ни читать, ни писать». Крестьяне-правители часто не знаютъ даже французскаго языка, и т?мъ мен?е въ состояніи понять философскій жаргонъ, на которомъ написаны декреты Національнаго собранія. Они приходятъ въ городъ, заставляютъ себ? истолковать законъ, д?лаютъ видъ, что поняли, но чрезъ нед?лю возвращаются, ничего не понявши. Однако д?ло идетъ еще хуже, когда они уб?ждаются, что уразум?ли смыслъ закона, и принимаются прилагатъ его къ д?лу. Къ этому нев?жеству ихъ присоединяется осторожный расчетъ, они не хотятъ нажить себ? враговъ, и, наприм?ръ, бол?е ч?мъ годъ спустя посл? декрета о «патріотической подати» изъ 40.000 общинъ только 2.500 представили податные списки и приступили къ сбору денегъ. Въ городахъ д?ло идетъ лучше: тамъ въ первые два года революціи зав?дываніе д?лами переходитъ въ руки самой просв?щенной и либеральный части буржуазіи. Но это та же философствующая буржуазія, которая зас?даетъ въ Національномъ собраніи, и она такъ же мало способна, какъ и это собраніе, управлять разсыпавшейся націей (nation dissoute). Имъ недостаетъ чутья «общественной опасности» (danger social), которымъ отличается истинный правитель, ум?ющій подчинять ощущенія нервной чувствительности общественному долгу.

Къ этому присоединяется другое затрудненіе. Власть, предоставленная муниципалитетамъ для поддержанія общественнаго порядка, д?йствительна только въ томъ случа?, если національная гвардія исполняетъ ихъ приказанія. Но эти выборныя власти не всегда могутъ разсчитывать на покорность своихъ вооруженныхъ избирателей. Нер?дко, особенно въ селахъ, національная гвардія является съ барабаннымъ боемъ за своимъ мэромъ и заставляетъ его, подъ угрозой штыковъ, своимъ присутствіемъ или даже своимъ приказомъ узаконить насилія, которыя онъ долженъ былъ бы предотвратить; однако, самая главная опасность, которая грозитъ новому порядку, заключается въ томъ, что онъ налагаетъ на гражданъ слишкомъ тяжелое бремя. Каждый гражданинъ несетъ двойную службу, — службу жандарма въ національной гвардіи и службу избирателя на вс? административныя, судебныя, духовныя и политическія должности. Не проходитъ почти м?сяца, чтобы избиратели не были созваны, а выборы иногда продолжаются, вм?сто трехъ дней, три нед?ли. Тэнъ разсчитываетъ, что при Національномъ собраніи общественная служба поглощала два дня въ нед?лю, то-есть одну треть времени гражданъ, призванныхъ къ политической д?ятельности.

Такъ какъ эта тяжелая служба падаетъ на людей занятыхъ и трудящихся, то она имъ скоро надо?даетъ. Въ первые 6 м?сяцевъ они несутъ новую службу охотно, — но зат?мъ хотятъ жить для себя: они полагаютъ, что вытащили на своихъ плечахъ завязнувшую въ грязи колесницу — и что этого достаточно; они не нам?рены навсегда запречься въ нее. Число гражданъ, являющихся на выборы, становится все р?же и р?же. Но при такомъ отреченіи большинства, верховная власть переходитъ къ меньшинству. Въ обществ?, гд? вс? должности выборныя, политика становится карьерой для т?хъ, кто жертвуетъ ей собственнымъ интересомъ, или же ищетъ въ ней личной выгоды — такихъ политиковъ челов?къ 5 — 6 въ каждой деревн?, н?сколько сотъ въ городахъ, н?сколько тысячъ въ Париж?. Они-то и есть настоящіе активные граждане (citoyens actifs). За свои хлопоты они пользуются властью, они руководятъ выборами, или избираются сами. Число должностей громадно, — одн?хъ административныхъ около 1.200.000: добыча обильная для людей честолюбивыхъ и для нуждающихся. Такова судьба чистой демократіи, — политика становится спеціальнымъ занятіемъ, и общественныя должности становятся, какъ въ Америк?, вознагражденіемъ за этотъ спеціальный политическій трудъ.

Нельзя не отдать справедливости Тэну въ томъ, что онъ съ большой рельефностью выставилъ на видъ недостатки той политической системы, которой руководилось Національное собраніе, и, что еще важн?е, — такъ сказать осязательно объяснилъ принты и неизб?жное торжество крайней революціонной партіи. Это торжество, прибавимъ мы, было неминуемымъ сл?дствіемъ основной ошибки, совершенной Національнымъ собраніемъ, — захвата верховной власти во имя доктрины народовластія. До 1789 года верховная власть принадлежала насл?дственному королю, который еще недавно былъ, хотя и не de jure и не всегда de fact), но, по правительственной теоріи, неограниченнымъ государемъ. Узурпировавши верховную власть, французская демократія не могла предоставить прим?неніе ея разв?нчанному потомку Людовика XIV — и этимъ было вызвано то ненормальное положеніе, которое было отведено королю въ конституціи 1789 года, Демократія 1789 года хот?ла не только царствовать, но и управлять, а съ этими притязаніями было несовм?стимо продолженіе монархіи, и потому съ т?хъ поръ законная монархія была въ сущности подорвана во Франціи. Но вожди демократіи, избранные еще при господств? монархіи, снабженные инструкціями, въ которыхъ монархическое правленіе признавалось основнымъ политическимъ принципомъ, не хот?ли — ни устранить монархію, ни оставить оружіе въ ея рукахъ во время борьбы съ нею.

Другой принципіальный вопросъ, который пришлось разр?шить Національному собранію, былъ не мен?е затруднителенъ.

Принципъ народнаго верховенства (souverainet? nationale) былъ провозглашенъ, но, спрашивалось, кому предоставить самую власть — народу или его представителямъ? Кто собственно долженъ былъ стать государемъ во Франціи — Національное собраніе или сами избиратели? А если верховная власть должна быть под?лена между ними, то на какомъ основаніи и въ какой м?р?? — Вся исторія современной демократіи заключается въ разр?шеніи этого вопроса, — въ распред?леніи верховной власти между народомъ и его представительными органами, и центръ тяжести зд?сь передвижной, какъ показываетъ исторія швейцарской демократіи.

Національное собраніе разр?шило этотъ вопросъ сл?дующимъ образомъ: оно предоставило народнымъ представителямъ всец?ло и исключительно законодательство; народной же масс? — судъ и администрацію, посредствомъ избранія должностныхъ лицъ. Національное собраніе руководилось при этомъ, конечно, господствовавшими въ то время понятіями о разд?леніи властей, но мы полагаемъ, что ея политика не мен?е того обусловливалась силою вещей и историческими причинами, и именно той самой анархіей, которую Тэнъ изобразилъ въ такихъ яркихъ краскахъ.

Депутатамъ третьяго сословія удалось осуществить свою узурпацію на счетъ феодальной аристократiя монархіи только благодаря помощи народныхъ массъ. Естественно было под?литься добычей съ союзникомъ и предоставить народу широкую долю въ верховной власти, т?мъ бол?е, что Національное собраніе, оставивши короля во глав? исполнительной власти, нуждалось и впредь въ своемъ союзник?, ибо вся сила

Собранія заключалась только въ поддержк? народныхъ массъ, и съ его стороны было бы очень неразсчетливо подчинить эти массы той же административной опек?, отъ которой оно ихъ только-что освободило.

Но, помимо всякаго разсчета, Національное собраніе было просто безсильно по отношенію къ народной масс? и было фактически не въ состояніи подчинить ее своему управленію и присвоить себ?, наприм?ръ, право назначать свыше мэровъ и директоріи департаментовъ надъ самодержавнымъ народомъ, во имя котораго оно только-что свергло королевскую администрацію. Вообще нужно им?ть въ виду, что на ход? французской революціи и на организаціи, которую получила Франція въ 1789 году, гораздо бол?е отразилось непосредственное вліяніе народныхъ массъ, ч?мъ можно думать, слишкомъ исключительно сосредоточивъ вниманіе на преніяхъ въ Національномъ собраніи. Демократическій переворотъ 1789 года былъ обязанъ своимъ усп?хомъ тому, что въ немъ приняли участіе такіе слои народа, которые обыкновенно остаются чужды чисто политическимъ движеніямъ. Насиліе демократіи надъ монархіей удалось потому, что ея вождей поддержали милліоны сельскихъ жителей, которые им?ли только въ виду избавить себя отъ феодальныхъ повинностей. Насильственная отм?на феодализма связала интересы сельскихъ массъ съ интересами правительственной демократіи; но стремительность поднявшихся массъ была слишкомъ сильна, чтобы он? дозволили себя сдержать и направить по усмотр?нію версальскихъ депутатовъ. Это наблюденіе, что настоящая сила была на сторон? массы, и что она увлекла собой Національное собраніе, было сд?лано въ свое время роялистскими писателями: «Помните, — восклицаетъ Ривароль, — представители французскаго народа, что, когда поднимаешь народъ, ему всегда придаешь больше энергіи, ч?мъ нужно, чтобы достигнуть предполагаемой ц?ли, и что этотъ излишекъ силы скоро увлекаетъ его за всякіе пред?лы» ^{42}). Но историкъ можетъ, кром? того, сд?лать еще другое наблюденіе. Вліяніе массъ обнаруживается не только въ сил? революціоннаго движенія, но и въ его направленіи. Та политическая форма, которую приняла въ 1789 году Франція, превратившая ее въ аггрегатъ 40.000 почти самостоятельныхъ общинъ, — ничто иное, какъ естественный результатъ преобладанія массъ надъ государственнымъ правительствомъ. Естественный элементъ государства — община (la commune), та форма общественнаго союза, которая наибол?е близка и понятна масс?, не только вступаетъ, съ паденіемъ королевскаго авторитета, въ свои права, забытыя государствомъ, но и вм?ст? съ воцареніемъ массъ преступаетъ эти права и стремится разрушить государство.

Община, съ своимъ демократическимъ типомъ — собраніемъ вс?хъ своихъ членовъ, для р?шенія общихъ д?лъ, и съ выборными должностными лицами, — составляла во Франціи, какъ и въ другихъ странахъ, ядро государственной жизни. Этотъ типъ, конечно, потерп?лъ значительное видоизм?неніе и кое-гд? даже вовсе утратился, подъ вліяніемъ феодальнаго быта, церковнаго управленія и особенно всл?дствіе развитія бюрократическаго строя. Но административный гнетъ ложился, главнымъ образомъ, на города — и тамъ, д?йствительно, усп?лъ уничтожить съ конца царствованія Людовика XIV формы общиннаго самоуправленія; въ деревняхъ же типъ демократической общины съ своими скромными, мало зам?тными формами, сохранилъ свою живучесть и эластичность^{43} и готовъ былъ воспрянуть, какъ только былъ избавленъ отъ давленія государственной опеки. Между общиной и государствомъ существовало такое же отношеніе, такой же антагонизмъ, какъ между законодательною и исполнительною властью, и Національное собраніе, ослабивъ посл?днюю, поневол? доставило преобладаніе общиннымъ формамъ и интересамъ передъ государственными.

Конечно, ослабляя государственное управленіе и поддаваясь вліянію массъ, стремившихся къ автономіи, Національное собраніе д?лало двойную ошибку. Оно забывало, что по низложеніи монархіи оно само представляетъ собой правительство и, сл?довательно, наноситъ ущербъ своимъ собственнымъ интересамъ. Оно не понимало, что сд?лается безсильнымъ по отношенію къ народной масс? и эманципированнымъ общинамъ, если не будетъ поддерживать администрацію, и что оно готовитъ Франціи анархію и междоусобную войну.

По, кром? того, Національное собраніе, а вм?ст? съ нимъ и французская демократія въ 1789 году не понимали историческаго характера французскаго государства, не сознавали зав?та, возложеннаго на нихъ исторіей Франціи. Такая политическая система, при которой вс? м?стные административные органы избираются м?стнымъ населеніемъ, пригодна для федеративной республики, но не для такой централизованной страны, какою была уже въ то время Франція. Мало того, Національное собраніе, уничтоживъ вс? прежнія преграды королевской власти и окончательно завершивъ систему централизаціи, сд?лало для Франціи еще бол?е необходимымъ сильное и центральное правительство. Въ такой стран? душа государственнаго т?ла заключается не въ законодательномъ орган?, а въ правительствующемъ. Самымъ роковымъ промахомъ въ этомъ отношеніи со стороны Національнаго собранія Тэнъ считаетъ постановленіе, воспрещавшее депутатамъ занимать должность министра, — ч?мъ большинство Національнаго собранія лишало себя возможности взять въ руки управленіе страной. Что касается до причинъ такого постановленія, то идеологія или теорія тутъ, конечно, играли изв?стную роль; опред?леніе министровъ, хотя и косвенно, большинствомъ Національнаго собранія казалось см?шеніемъ законодательной и исполнительной властей, а такое см?шеніе противор?чило господствовавшей, благодаря Монтескьё, теоріи. Но въ сущности вопросъ былъ р?шенъ не на основаніи теоріи, а подъ вліяніемъ демократическихъ страстей. Въ этой молодой, необузданной демократіи чувства зависти, равенства и инсубординаціи были слишкомъ сильны между депутатами, чтобы они согласились подчиниться товарищамъ, взятымъ изъ ихъ среды. Кром? того, назначеніе министрами вождей большинства едва ли бы им?ло на практик? т? благод?тельныя посл?дствія, которыя ему приписываетъ Тэнъ. Не даромъ во Франціи и вс? поздн?йшія попытки прим?нить къ ней парламентарную монархію терп?ли неудачу. А въ 1789 году, при тогдашней административной систем?, основанной на избраніи вс?хъ должностныхъ лицъ м?стнымъ населеніемъ, — министерскій портфель былъ довольно безполезенъ, — и едва ли бы Національное собраніе р?шилось и было въ состояніи отм?нить эту систему, хотя бы въ угоду министрамъ, взятымъ изъ его среды.

Для того, чтобы р?шиться на такой важный шагъ — возстановить централизацію и сд?лать министровъ опять правителями — тогдашней Франціи нужно было пережить дв? перем?ны: одну теоретическую, другую — фактическую. Нужно было сознать, что во Франціи сущность власти заключалась не въ законодательной функціи, а въ управленіи, и нужно было вырвать изъ рукъ народа оружіе, съ помощію котораго онъ совершилъ революцію, и снова подчинить его дисциплин?.

Эти два результата были достигнуты дальн?йшимъ ходомъ французской революціи. Но уже при Національномъ собраніи мы зам?чаемъ попытки въ этомъ направленіи. Уже Національное собраніе начало установлять многочисленные комитеты, служившіе ему въ качеств? министровъ, и забирать, посредствомъ ихъ въ свои руки различныя отрасли управленія. При сл?дующемъ собраніи роль этихъ комитетовъ все бол?е возрастаетъ и усложняется. При Конвент?, наконецъ, снова появляются прежніе интенданты въ вид? чрезвычайныхъ комиссаровъ, и зат?мъ префектъ д?лается такимъ же неотъемлемымъ органомъ всякаго французскаго правительства, какъ н?когда интендантъ при феодальной монархіи.

Итакъ, французская демократія въ самомъ начал? д?йствительно сд?лала большую ошибку: отвергнувши ради власти всякую сд?лку съ монархіей, она не сум?ла сама организовать эту власть и отказалась отъ нея въ пользу анархической массы или охлократіи. Она мечтала при этомъ, тотчасъ по совершеніи своей узурпаціи, осуществить и свободу и равенство, и самоуправленіе и самодержавіе массъ; но зат?мъ оказалось, что французской демократіи пришлось идти къ своей ц?ли — достиженію политической свободы — долгимъ, мучительнымъ историческимъ процессомъ.

Отв?тственность, падающая на Національное собраніе за то, что по его вин? феодальная монархія не преобразилась въ конституціонную, была выставлена на видъ уже до Тэна историками, ум?вшими ц?нить достоинства этой формы правленія. Но никто еще до Тэна не обнаружилъ съ такимъ знаніемъ д?ла другую оплошность утопистовъ Національнаго собранія, а именно, что по ихъ вин? культурное французское общество сд?лалось добычей худшихъ людей въ стран?, призванной къ свобод? и самоуправленію, и что французскій народъ былъ порабощенъ этимъ меньшинствомъ худшихъ людей. Это меньшинство набирается изъ двухъ разрядовъ людей — изъ экзалтированныхъ и изъ людей сбившихся съ пути — безпутныхъ. Въ годину утопій и революціи такихъ людей всегда вдоволь. Догматъ народовластія, какъ с?мя, брошенное полными горстями, взошелъ въ горячихъ головахъ, въ умахъ близорукихъ, въ мозгу людей, любящихъ разсуждать, которые, усвоивъ себ? какой нибудь принципъ, устремляются впередъ, какъ конь, на котораго над?ли шоры — такихъ не мало среди практикантовъ законов?д?нія, привыкшихъ по своему ремеслу къ дедукціи, деревенскихъ стряпчихъ, б?глыхъ монаховъ, исключенныхъ изъ церкви священниковъ, — газетчиковъ и ораторовъ, которые въ первый разъ въ жизни обр?ли аудиторію, аплодисменты, вліяніе и будущность. Они-то именно начинаютъ процв?тать при новой конституціи: ибо ихъ надежды безграничны, ихъ мечты посл?довательны, ихъ доктрина проста, ихъ экзальтація заразительна, ихъ высоком?ріе изумительно, а сов?сти у нихъ никакой. Со второй половины 1790 года они повсюду группируются, на подобіе парижскихъ якобинцевъ, въ народныя общества подъ названіемъ друзей конституціи. Въ каждомъ город?, каждомъ сел?, возникаетъ клубъ патріотовъ, которые каждый вечеръ или н?сколько вечеровъ въ нед?лю собираются, чтобы «сод?йствовать общему благу». Это — новый органъ, самородокъ и паразитъ, который развивается въ общественномъ т?л?. Незам?тнымъ образомъ онъ будетъ рости, притягивать къ себ? ткани другихъ органовъ, зам?нять ихъ, сд?лается самодовл?ющимъ и всепожирающимъ наростомъ. Причину его усп?ха Тэнъ объясняетъ не только т?мъ, что обстоятельства и возд?йствіе конституціи ему благопріятны, но и т?мъ, что его зародышъ заложенъ въ глубин? самой конституціи.

Этотъ зародышъ Тэнъ усматриваетъ въ «Деклараціи правъ челов?ка и гражданина», установленной Національнымъ собраніемъ въ самомъ начал? его д?ятельности и зат?мъ красовавшейся во глав? конституціи. Сопоставляя эту декларацію съ ея прототипомъ — американской, Тэнъ указываетъ, что насколько посл?дняя была практична и охранительна, настолько французская была отвлеченна и революціонна по духу. Американская декларація даетъ положительныя предписанія, могущія служить основаніемъ для судебнаго иска гражданину противъ властей, даетъ ему гарантіи противъ произвольныхъ д?йствій властей, предохраняетъ его напередъ отъ изв?стнаго рода законовъ, отводитъ ему запов?дную область, недоступную государству. Наоборотъ въ декларадіи Національнаго собранія большая часть статей — отвлеченные догматы, метафизическія опред?ленія, прописныя аксіомы, бол?е или мен?е ложныя, допускающія разныя толкованія, иногда противор?чивыя, годныя для митинговой р?чи, но не для практическаго прим?ненія. Американская декларація установила для обезпеченія гражданина высшее судилище на страж? конституціи даже по отношенію къ конгрессу, уполномоченное отм?нить уже принятый и распубликованный законъ, принять жалобу гражданина, обиженнаго этимъ неконституціоннымъ закономъ, отвести отъ гражданина руку шерифа или сборщика податей, протянутую къ нему, и обезпечить ему вознагражденіе за понесенный имъ ущербъ и убытки. Ничего подобнаго н?тъ во французской деклараціи. Въ ней н?тъ органа, который бы могъ точн?е истолковать смыслъ неопред?ленныхъ и несогласныхъ между собою правъ, мирнымъ образомъ разр?шить тяжбу и постановить окончательное р?шеніе, которое служило бы прецедентомъ. Эта обязанность возложена на вс?хъ, т. е. на то меньшинство, которому охота разсуждать и д?йствовать. Такимъ образомъ во всякомъ город? или м?стечк? м?стный клубъ уполномочивается самимъ законодателемъ быть истолкователемъ правъ гражданина и защитникомъ его и во имя этого своего высокаго призванія получаетъ право протестовать и возставать, если ему угодно, не только противъ законныхъ д?йствій законныхъ властей, но и противъ яснаго смысла конституціи и законовъ.

Французская декларація учитъ, что есть два рода законовъ — высшіе, в?чные, неприкосновенные, очевидные сами по себ?, и низшіе, временные, подлежащіе спору, заключающіе въ себ? прим?неніе первыхъ. Ни одно прим?неніе не им?етъ силы, если оно противор?читъ принципу. Никакое учрежденіе, никакая власть не заслуживаетъ повиновенія, если они д?йствуютъ несогласно съ правами, которыя они призваны гарантировать.

Эти священныя права предшествуютъ возникновенію общества и если мы хотимъ узнать законность какого нибудь приказа, намъ нужно только удостов?риться, сообразенъ ли онъ съ естественнымъ правомъ.

Само Собраніе приглашаетъ насъ въ сомнительныхъ случаяхъ обратиться къ этому философскому евангелію, къ этому вс?ми признанному катехизису. Ибо оно насъ наставляетъ, что: «нев?жество, забывчивость или пренебреженіе къ правамъ челов?ка суть единственныя причины общественныхъ б?дствій и испорченности правительствъ». Оно объявляетъ, что: «ц?ль всякаго политическаго общества — охраненіе этихъ естественныхъ и неотъемлемыхъ правъ». Оно ихъ перечисляетъ «для того, чтобы д?йствія законодательной и исполнительной властей могли быть во всякую минуту пров?рены съ точки зр?нія ц?ли всякаго политическаго учрежденія». Оно хочетъ, «чтобъ его декларація была всегда присуща вс?мъ членамъ общества». Это значитъ призывать насъ къ контролированію закона съ точки зр?нія принципа и дать намъ норму, съ помощью которой мы можемъ изм?рять м?ру нашего согласія и повиновенія законнымъ учрежденіямъ и властямъ.

Къ чему же это должно было привести? Среди «естественныхъ и неотъемлемыхъ нравъ» челов?ка законодатель пом?стилъ и право сопротивленія противъ всякаго гнета; а отсюда является практическій выводъ: «Мы угнетаемы, будемъ же сопротивляться и возьмемся за оружіе». Законодательная власть постановила, что общество им?етъ право требовать отчета отъ всякаго должностного лица. — «Пойдемте въ ратушу, пров?римъ д?йствія нашихъ гласныхъ, посмотримъ, пресл?дуютъ ли они поповъ, разоружаютъ ли аристократовъ!» Законодатель заявилъ, что вс? люди родятся и остаются свободны и равноправны. Отсюда сл?дуетъ, что никто не долженъ быть лишенъ избирательнаго права, никто не долженъ быть исключенъ изъ національной гвардіи; вс?мъ, даже самымъ б?днымъ, нужно дать въ руки оружіе — ружье или пику, чтобы защищать свою свободу. Согласно съ деклараціей, не должны быть допускаемы ни продажность, ни насл?дственность общественныхъ должностей. Сл?довательно, насл?дственность королевской власти незаконна. «Пойдемте въ Тюльери и свергнемъ престолъ». Декларація гласитъ: «законъ есть выраженіе общей воли». — «Слышите ли вы этотъ шумъ на площади? Это раздается общая воля, которая есть живой законъ и отм?няетъ законъ писанный». Въ силу этой воли вожди парижскихъ клубовъ отр?шатъ короля, подвергнутъ насилію Законодательное собраніе и предадутъ казни членовъ Конвента. Однимъ словомъ, шумное и интригующее меньшинство зам?нитъ собой державный народъ, «ибо конституція снабдила это меньшинство реальной властью, а декларація правъ, служащая введеніемъ въ конституцію, облекла его д?йствія мнимою законностью». И Тэнъ заканчиваетъ свой анализъ деклараціи правъ живописнымъ сравненіемъ: «Вс? статьи ея ничто иное, какъ кинжалы, направленные на общественное т?ло: достаточно толкнуть рукоятку, чтобъ вонзить въ т?ло лезвее».

Декларація правъ не разъ уже подвергалась обстоятельной критик?, какъ съ точки зр?нія логики и права, такъ и ц?лесообразности и практическаго смысла. Еще, можно сказать, не высохли чернила, которыми была написана декларація, какъ уже изв?стный въ свое время острякъ, графъ Ривароль, не только очень удачно, но и совершенно справедливо сл?дующимъ образомъ изобличилъ слабую сторону того законодательнаго памятника, который онъ назвалъ кодексомъ дикихъ (le code des sauvages). «Провозгласить, что вс? люди родятся и остаются свободными — это въ сущности то же, что заявить, что они родятся и остаются голыми. Но в?дь люди хотя и рождаются голыми, однако живутъ од?тыми, подобно тому, какъ они родятся свободными, но живутъ подъ властью законовъ»^{44}.

Критика Тэна подрываетъ гораздо глубже значеніе деклараціи 1789 года, ч?мъ остроумная шутка Ривароля. Анализъ Тэна обнаруживаетъ не только ея нелогичность, но ея политическую несостоятельность. Вм?сто обезпеченія правъ она стала призывомъ къ безправію, къ общественной анархіи. Н?тъ сомн?нія, что декларація правъ челов?ка, какъ практическое руководство, была еще мен?е пригодна для тогдашней Франціи, ч?мъ конституція, начертанная Національнымъ собраніемъ. Относительно посл?дней Національное собраніе им?етъ въ своей практической близорукости то оправданіе, что тогдашнія политическія обстоятельства заставляли его опираться на народную массу и предоставить ей полную автономію — до анархіи. Но при составленіи деклараціи оно не д?йствовало подъ давленіемъ обстоятельствъ; зд?сь оно давало волю своей склонности къ идеологіи и сознательно увлекалось патетической фразой.

Острота Ривароля можетъ навести насъ на правильную оц?нку идеи, заключавшейся въ деклараціи правъ. Конечно, челов?къ родится не свободнымъ, а немощнымъ и на его мнимой свобод? при рожденіи нельзя основывать требованіе политической свободы, какъ нельзя основать ее на свобод? обитателей л?совъ и степей. Но можно сказать, что челов?къ родится съ залогомъ свободы, что онъ можетъ дорости до свободы. Существенный смыслъ деклараціи заключается въ томъ, что всякій челов?къ им?етъ отъ природы, то-есть въ качеств? челов?ка, одинаковое со вс?ми право на то, чтобы общество и правительство относились къ нему, какъ къ челов?ку, и сод?йствовали, насколько возможно при данныхъ условіяхъ, тому, чтобы онъ достигъ того челов?ческаго развитія, къ которому его сд?лала способнымъ природа. Вотъ въ чемъ заключается новое основное право современныхъ обществъ, новый идеалъ, которымъ они должны руководиться. Практическія прим?ненія этого основного принципа весьма различны и изм?няются по условіямъ времени и м?ста; но величайшій усп?хъ былъ достигнутъ въ исторіи цивилизаціи самымъ провозглашеніемъ этого принципа, и значеніе 1789 года въ исторіи Европы заключается въ томъ, что новое демократическое правительство открыло новую эру внутренней политики.

Провозгласивъ этотъ принципъ и взявъ на себя обязанность провести его въ жизнь, французская демократія не только фактически выиграла процессъ противъ феодальной монархіи и привязала къ себ? французскій народъ, но стала неизм?римо выше вс?хъ прежнихъ демократій, — и а?инской, и флорентийской, — и оказала великую услугу всему челов?честву.

Какъ электрическій ударъ, пронеслась декларація правъ по всей Европ?, и везд? въ ней озарила новымъ св?томъ западныя аристократіи и монархіи. Параграфы деклараціи не могли послужить зд?сь поводомъ къ анархіи и предлогомъ для демагоговъ, какъ въ самомъ ея отечеств?, но были плодотворными с?менами гражданскаго и челов?ческаго прогресса. Такъ, наприм?ръ, восемь л?тъ спустя по обнародованіи деклараціи виртембергскіе штаты — эта закорузлая среднев?ковая корпорація, — обратились къ своему правительству съ просьбой объ отм?н? кр?постной зависимости крестьянъ, и въ своемъ прошеніи заявили, что наши «родители и прародители не им?ли права отчуждать прирожденныя челов?ческія права своихъ потомковъ и наложить на нихъ, еще прежде, ч?мъ они родились, обязательство нести изв?стныя личныя повинности (Dienste) и не въ пользу государства, а въ пользу частнаго лица».

Въ конц? своей второй книги Тэнъ резюмируетъ въ мастерски сжатомъ итог? свою оц?нку д?ятельности Національнаго собранія. Онъ отдаетъ ему справедливость и вкратц? перечисляетъ его заслуги. Разными законами, особенно т?ми, которые касались частной жизни, введеніемъ гражданскаго состоянія (l’etat civil), своимъ уголовнымъ и сельскимъ уставами, первыми зачатками общаго гражданскаго уложенія, провозглашеніемъ н?сколькихъ простыхъ правилъ въ области взиманія податей, судебнаго производства и администараціи, — Собраніе пос?яло добрыя с?мена. Но во всемъ, что касается политическихъ учрежденій и соціальной организаціи, оно д?йствовало, какъ академія утопистовъ, а не какъ законодательный органъ практическихъ людей. Надъ больнымъ т?ломъ, которое было ему предоставлено, оно производило ампутаціи ненужныя и чрезм?рныя и прикладывало бандажи столь же неудовлетворительные, сколько вредные. За исключеніемъ двухъ — трехъ ограниченій, допущенныхъ по непосл?довательности, за исключеніемъ сохраненія монарха для народа и введенія небольшого избирательнаго ценза, Національное собраніе сл?довало до конца принципамъ Руссо. Сознательно оно отказывалось вид?ть реальнаго челов?ка, стоявшаго передъ его глазами, и упорно вид?ло въ немъ лишь отвлеченное существо, сочиненное книжниками. Оно д?йствовало, какъ осл?пленный теоріей упрямый хирургъ. Съ одной стороны оно даетъ ограбить, разорить и загубить весь высшій классъ, дворянство, парламентаріевъ и верхній слой буржуазіи. Съ другой стороны оно обираетъ и уничтожаетъ вс? историческія и естественныя корпораціи, монашескіе ордена, духовенство, провинціи, парламенты, художественныя и профессіональныя корпораціи. Посл? этой операціи всякая связь между людьми прерывается; всякое подчиненіе и всякая общественная іерархія исчезаютъ. Н?тъ бол?е ни кадровъ, ни вождей. Остаются только индивидуумы, 26 милліоновъ атомовъ, равныхъ и разрозненныхъ, столь же малоспособныхъ къ созиданію, какъ склонныхъ къ разрушенію. Чтобы ввести порядокъ въ растревоженное общество, оно изобр?таетъ конституціонный механизмъ, который одинъ могъ бы довести до безпорядка самое спокойное общество. Провести безъ зам?шательства такое уравненіе, такое перем?щеніе собственности, было бы едва подъ силу самому абсолютному и концентрированному правительству. Безъ помощи арміи, дисциплинированной, везд?сущей и отлично предводительствуемой, невозможно мирно осуществить великое соціальное преобразованіе; лишь въ силу своего полновластія царь Александръ былъ въ состояніи освободить русскихъ крестьянъ. Какъ разъ наоборотъ во Франціи конституція сводитъ въ критическій моментъ короля на степень почетнаго президента въ распадающемся государств?, подозр?ваемаго и многими непризнаваемаго. Оно позаботилось только о поводахъ къ столкновеніямъ между королемъ и Законодательнымъ собраніемъ и уничтожило вс? средства къ соглашенію. Надъ административными органами, которыми онъ долженъ руководить, королю не предоставлено никакой власти и между центромъ и окраинами государства полная розрознен- ность властей порождаетъ лишь равнодушіе и косность, а между распоряженіемъ и исполненіемъ вноситъ неповиновеніе. Франція представляетъ собою федерацію 40.000 самодержавныхъ общинъ, въ которыхъ авторитетъ законныхъ магистратовъ колеблется сообразно съ капризами «д?йствительныхъ гражданъ», гд? эти д?йствительные граждане, слишкомъ обремененные обязанностями, уклоняются отъ общественнаго д?ла и гд? меньшинство фанатиковъ и честолюбцевъ овлад?ваетъ словомъ, вліяніемъ, голосами, властью, д?лами и съ помощью деклараціи правъ челов?ка узаконяетъ свой безграничный деспотизмъ и возрастающую дерзость своихъ покушеній. — Мастерское произведеніе (chef d’oeuvre) отвлеченнаго разума и практическаго безумія закончено! Въ силу конституціи самородная анархія превратилась въ анархію легальную! Эта посл?дняя достигла совершенства; ей подобной не было съ IX в?ка!

* * *

Суровый отзыв Тэна о первой французской конституціи не преувеличенъ. Уже многіе изъ ея современниковъ судили о ней подобнымъ образомъ. Женевецъ Дюмонъ, близкій челов?къ графу Мирабо, сказалъ о ней, что она настоящее чудище. Въ ней слишкомъ много монархіи для республики и слишкомъ много республики для монархіи. А американецъ Моррисъ писалъ: «Общее и почти универсальное уб?жденіе таково, что эта конституція неприм?нима. Отъ перваго до посл?дняго, ея составители осуждаютъ ее. Съ каждымъ днемъ становится все очевидн?е, что новая конституція никуда не годится».

Но сужденіе Тэна о первой конституціи им?етъ то преимущество, что основано на тщательномъ изсл?дованіи современнаго ей состоянія Франціи и вся третья книга перваго тома его исторіи революціи подъ заглавіемъ — la constitution appliqu?e — представляетъ собою обширный документальный комментарій къ вышеприведенному отзыву; 94 картона въ національномъ архив? Франціи исчерпаны имъ и послужили ему матеріаломъ для изображенія умственнаго и нравственнаго состоянія народныхъ массъ Франціи въ эпоху революціи.

Освобожденіе отъ всякой власти и провозглашеніе либеральныхъ принциповъ вызвали у импульсивныхъ и сангвиническихъ потомковъ древнихъ галловъ, «жадныхъ до новшества», шумное ликованіе и нескончаемый рядъ празднествъ и торжествъ, во время которыхъ общее радостное чувство и единодушіе высказывались въ самыхъ демонстративныхъ братаніяхъ. Старая рознь и вражда были забыты: въ одномъ м?ст? ксендзъ и пасторъ обнимаются у алтаря; въ другомъ «честь принести присягу въ в?рности конституціи во глав? народа возлагается на двухъ стариковъ 93 и 94 л?тъ, изъ которыхъ одинъ былъ дворяниномъ и полковникомъ національной гвардіи, другой простымъ крестьяниномъ. Братаются не только люди разныхъ в?роиспов?даній и сословій, но также общины и провинціи.

Всякій провинціальный антагонизмъ исчезъ, анжуйцы и бретонцы изв?щаютъ другъ друга, что они не хотятъ быть ни анжуйцами ни бретонцами, а хотятъ быть французами. Во имя этой патріотической идеи происходятъ по всей Франціи обширныя братанія (f?d?rations) общинъ. Началось это въ южной Франціи: Близъ Баланса 29 ноября 1789 г. 12.000 національныхъ гвардейцевъ съ обоихъ береговъ Роны клянутся другъ другу, что «навсегда будутъ пребывать въ единеніи, будутъ защищать свободный пропускъ съ?стныхъ припасовъ и законы, издаваемые Національнымъ собраніемъ». Такія братанія стали повторяться въ другихъ провинціяхъ и къ л?ту, къ годовщин? взятія Бастиліи, назр?ла мысль о всеобщемъ братаніи вс?хъ французовъ. Въ этотъ день должна была происходить демонстрація братанія въ главномъ м?стечк? каждаго дистрикта, каждаго департамента и всего королевства. Для посл?дней ц?ли ровное Марсово поле было обращено въ амфитеатръ и въ теченіе семи дней 200.000 парижанъ всякаго возраста, пола и состоянія, офицеры и солдаты, монахи и актеры, школьники и учителя, франты и босяки, св?тскія дамы и торговки, рабочіе всякаго мастерства, крестьяне изъ всей округи копали и возили въ тачкахъ землю. Въ назначенный день на Марсовомъ пол? собралось 14.000 національной гвардіи изъ провинцій, до 12.000 представителей войска и флота и національная гвардія Парижа — 160.000 зрителей на насыпанныхъ холмахъ и еще большая толпа на сос?днихъ высотахъ Шальи и Пасси. Въ присутствіи короля вс? встаютъ и клянутся въ в?рности націи, закону, королю и конституціи. А при залпахъ артиллеріи, изв?щающихъ о торжественномъ момент?, парижане, оставшіеся дома, мужчины, женщины, д?ти поднимаютъ руки и, обращаясь лицомъ къ Марсову полю, восклицаютъ, что и они присягаютъ.

11 Работы на Марсовомъ пол? для годовщины взятія Бастиліи.

«Душа изнемогаетъ подъ тяжестью сладкаго упоенія при вид? ц?лаго народа, возвратившагося къ кроткимъ чувствамъ первобытнаго братства» и французы, прибавляетъ къ этому Тэнъ, бол?е веселые, бол?е д?ти, ч?мъ теперь, предаются безъ задней мысли своимъ инстинктамъ общественности, симпатіи и экспансивности.

Въ этомъ состояніи возбужденія не отличаютъ фразъ отъ искренности, лжи отъ правды, парада отъ серьезнаго д?ла. Федерація становится оперой, которая разыгрывается на улиц?. Въ Безансон? при возвращеніи федератовъ изъ Парижа съ знаменемъ свободы ихъ встр?чаютъ сотни «молодыхъ гражданъ» отъ 12 до 14 л?тъ, въ національныхъ мундирахъ съ саблей въ рукахъ. Три д?вочки отъ 11 до 13 л?тъ и два мальчика 9 л?тъ произносятъ каждый «пламенную р?чь, дышащую патріотизмомъ», зат?мъ д?вица 14 л?тъ, возвышая голосъ и указывая на знамя, прив?тствуетъ въ своей р?чи по очереди Собраніе, депутатовъ, національную гвардію, мэра, коменданта — и сцена заканчивается баломъ.

Таковъ обычный конецъ: везд? мужчины и женщины, д?ти и взрослые, простолюдины и господа, начальники и подчиненные пляшутъ, какъ въ посл?днемъ акт? театральной пасторали. «Въ Париж?», пишетъ очевидецъ, «я вид?лъ кавалеровъ ордена св. Людовика и аббатовъ, пляшущихъ на улиц? съ представителями своего департамента. На Марсовомъ пол? въ день федераціи, несмотря на дождь, который льетъ ручьями, первые пришедшіе начинаютъ плясать; сл?дующіе присоединяются къ нимъ и образуютъ хороводъ, захватывающій половину Марсова поля. Триста тысячъ зрителей отбиваютъ ладошами тактъ. И въ посл?дующіе дни пляшутъ по улицамъ и на Марсовомъ пол?.

«Въ Тур? на подобномъ праздник? около 4 часовъ вечера офицеры и солдаты въ перемежку, подъ вліяніемъ невольнаго припадка безумной веселости, начинаютъ б?гать но улицамъ съ саблями на-голо, другіе пляшутъ съ криками: «да здравствуетъ король! да здравствуетъ народъ!», бросая вверхъ шляпы и заставляя плясать съ ними вс?хъ встр?чныхъ. Не станемъ описывать вс? ихъ проказы, но отм?тимъ отзывъ очевидца: никто при этомъ не былъ оскорбленъ и избитъ, хотя почти все было пьяно».

Однако не всегда это дикое веселье проходило такъ безобидно. Въ Орлеан?, посл? того, какъ національная милиція плясала, вечеромъ на городской площади, множество добровольцевъ б?гали по городу съ барабаннымъ боемъ и крича, что есть мочи, что нужно уничтожить аристократію, пов?сить на фонар? поповъ и аристократовъ. Они врываются въ кофейни съ бранью, выгоняютъ оттуда публику и забираютъ проходящаго мимо дворянина за то, что онъ не кричалъ такъ громко, какъ они, и на ихъ ладъ. Они его едва не пов?сили.

Таковъ, — говоритъ Тэнъ, — плодъ чувствительности и философіи XVIII в?ка; люди думали, что для учрежденія на земл? идеальнаго общества, чтобы утвердить на земл? свободу, справедливость и счастье, достаточно сердечнаго порыва и волевого напряженія. Они испытали этотъ сердечный порывъ и сд?лали все, къ чему были способны, т. е. проявили ц?лый потокъ ув?реній и фразъ, показное братство, накипь чувствъ, которыя выдыхаются по м?р? ихъ обнаруженія.

Такимъ образомъ чувствительность и философствованіе XVIII в?ка заключились веселіемъ, которое продолжалось только н?сколько дней и посл? котораго наступило деспотическое царство грубыхъ инстинктовъ. Нельзя безнаказанно ув?рять людей, что для нихъ наступилъ милленіумъ; — они тотчасъ хотятъ имъ насладиться и не выносятъ разочарованія въ своихъ ожиданіяхъ. Всл?дствіе этого Франція представляла странное зр?лище въ теченіе трехъ л?тъ, сл?довавшихъ за взятіемъ Бастиліи. Вс? р?чи были преисполнены филантропіей и вс? законы отм?чены симметріей; вс? же д?йствія отличались насиліемъ и произволомъ, и въ жизни господствовала полная безурядица; издали Францію можно было принять за царство философіи, — вблизи же она представляла варварское распаденіе (dislocation) карловингской эпохи.

Демократія, господствовавшая въ Національномъ собраніи, была всесильна противъ короля и привилегированныхъ сословій, пока она давала себя нести народной волн?; но сила, пріобр?тенная Національнымъ собраніемъ, была непрочная, она была основана на сочувствіи общественнаго мн?нія и народныхъ массъ; д?йствительная же власть была въ рукахъ толпы. Это безсиліе Національнаго собранія ясно сознавалось еще въ то время: «Что такое въ сущности демократія для массы народа (pour le fond de la nation)», — восклицаетъ графъ Ривароль, еще задолго до окончанія конституціи 1791 года, — «какъ не возможность кормиться, не работая и не платя податей. Пусть Національное собраніе завтра попытается установить порядокъ, заставитъ уважать законы и наказывать злод?евъ, потребуетъ податей сообразно нуждамъ — и оно будетъ побито каменьями!»^{45}.

«Великій опытъ, — по выраженію Тэна, — производился въ то время надъ челов?ческимъ обществомъ; всл?дствіе ослабленія т?хъ обычныхъ связей, которыя его сдерживаютъ, можно было изм?рить силу постоянныхъ инстинктовъ, подрывающихъ его. Они всегда присущи масс?, эти инстинкты, даже въ спокойное время, но мы ихъ не зам?чаемъ, потому что они подавлены. Какъ скоро давленіе прекращается, ихъ вредъ обнаруживается подобно вод?, несущей барку и проникающей въ нее, какъ только окажется щель, — для того, чтобы все потопить».

«Челов?ческая воля, — говоритъ Тэнъ въ другомъ м?ст?, — состоитъ изъ двухъ слоевъ: — одинъ слой на поверхности, и люди его сознаютъ; другой находится на глубин?, до которой не достигаетъ сознаніе; первый слой тонокъ и неустойчивъ, какъ сыпучій песокъ, второй — твердъ и проченъ, какъ скала, и на него не им?ютъ вліянія фантазія и волненія людей»... Въ 1789 году этотъ верхній слой состоялъ изъ идей и чувствъ, нав?янныхъ культурой XVIII в?ка; изъ стремленій къ свобод? и братству, изъ нам?ренія осуществить справедливость и счастье на земл?. Нижній же слой состоялъ изъ прирожденныхъ животныхъ инстинктовъ, изъ привычекъ и предразсудковъ, выработанныхъ въ теченіе четырнадцати в?ковъ административнымъ гнетомъ. Крестьяне остаются при прежнемъ нев?жеств?, прежнемъ недов?ріи и сохраняютъ старинную злобу. Они — люди и ихъ желудокъ требуетъ ежедневной пищи; у нихъ есть воображеніе — и когда хл?бъ становится р?докъ, они боятся голода. Они предпочитаютъ сохранить свои деньги, ч?мъ давать ихъ; а потому они возстаютъ противъ самыхъ законныхъ требованій государства и частныхъ лицъ; они охотно завлад?ваютъ общественнымъ достояніемъ, когда оно плохо защищено; наконецъ, они склонны думать, что жандармы и собственники вредны, т?мъ бол?е, что имъ это твердятъ каждый день въ теченіе ц?лаго года.

Тэнъ указываетъ съ помощью фактовъ, какъ плохо понимало населеніе въ деревняхъ и городскихъ предм?стьяхъ совершавшіяся въ то время реформы — и какъ мало даже знало о нихъ. Оно жило только слухами, а слухи легко превращались при разгоряченномъ воображеніи въ самыя странныя легенды. Д?йствіе же такихъ легендъ не поддается учету. Въ обыкновенное время въ неразвитыхъ умахъ общественныя и политическія идеи дремлютъ въ вид? неопред?ленныхъ антипатій, сдержанныхъ стремленій, мимолетныхъ желаній, — теперь он? пробудились и проявляются энергично и настойчиво, деспотично и необузданно; всякое разногласіе считается в?рнымъ признакомъ изм?ны.

Вотъ общій колоритъ, которымъ изображены у Тэна нравственное настроеніе и политическія понятія массы французскаго народа во время управленія Національнаго собранія. Самыя посл?дствія перехода Франціи отъ крайняго административнаго деспотизма къ крутому самоуправству представлены у Тэна въ яркихъ и наглядныхъ чертахъ. Администраціи и правительственной власти, можно сказать, вовсе не было во Франціи съ 1789 года. Новыя департаментскія власти не пользовались никакимъ авторитетомъ, а какъ ничтоженъ былъ авторитетъ самого Національнаго собранія, можно судить по тому, что когда однажды комиссары этого собранія прибыли въ Ланъ, чтобы успокоить возставшихъ крестьянъ, то имъ пришлось три часа напрасно произносить р?чи передъ толпой, а когда они замолчали, толпа стала въ ихъ присутствіи сов?щаться о томъ, пов?сить ли ихъ, или утопить, или разорвать на части и выставить ихъ головы на воротахъ сос?дняго аббатства. При такомъ положеніи д?ла своеволіе муниципалитетовъ не знало пред?ловъ. Города, какъ самостоятельныя республики, сносились или воевали между собой, производили вооруженной силой фуражировки по деревнямъ и покоряли себ? окрестности. Особенно любопытный прим?ръ представляетъ м?стечко Исси- Левекъ, священникъ котораго разыгралъ роль провинціальнаго Солона и Гракха. 6-го октября 1789 года онъ созвалъ на сходку своихъ согражданъ и заставилъ ихъ принять сочиненный имъ полный уставъ, заключавшій въ 60 параграфахъ всякаго рода политическія, судебныя и военныя постановленія, необходимыя для новой республики. Не ограничившись этимъ, онъ издалъ аграрный законъ, при чемъ не забылъ и себя, и, отправившись въ сопровожденіи барабанщика и нотаріуса въ окрестныя поля, приступилъ публично къ новому распред?ленію ихъ.

Тэнъ весьма разумно объясняетъ подобныя явленія не однимъ паденіемъ государственной власти, но психологически — одновременнымъ самоупоеніемъ выскочекъ изъ м?стныхъ властей. Приподнятыя новымъ для нихъ чувствомъ, эти люди предаются горделивому удовольствію проявлять свою независимость и мощь. Мэръ мелкаго м?стечка или приходскій староста, котораго прежде интендантъ могъ безцеремонно посадить подъ арестъ, теперь посылаетъ драгунскому капитану изъ дворянъ приказаніе прибыть съ своимъ эскадрономъ или удалиться. Отъ него же зависитъ безопасность сос?дней усадьбы крупнаго собственника и его семьи, прелата и вс?хъ видныхъ людей околотка. Онъ же опред?ляетъ высоту поборовъ, которымъ они подлежатъ. Отъ него зависитъ выдать имъ паспортъ или отказать въ немъ, заставить ихъ оставаться или позволить у?хать. Онъ же, предоставляя имъ полицейскую помощь, или отказывая въ ней, при взиманіи платы съ арендаторовъ, можетъ дать имъ средства къ жизни или отнять ихъ.

Это въ деревн?! А куда значительн?е власть муниципальныхъ распорядителей въ какомъ-нибудь большомъ город?. Въ ихъ рукахъ жизнь и имущество многихъ тысячъ лицъ. Большинство изъ этихъ муниципальныхъ д?ятелей — адвокаты, пропитанью новыми догмами, уб?ждены, что въ нихъ однихъ, непосредственно избранныхъ народомъ, зиждется законная власть. Осл?пленные своимъ недавнимъ величіемъ, подозрительные, какъ вс? выскочки, возмущенные противъ вс?хъ старыхъ или соперничествующихъ властей, они въ постоянной тревог? подъ вліяніемъ своего воображенія или своего нев?жества, смущены несоотв?тствіемъ между прежней и теперешней ихъ ролью, неспокойны за государство, неспокойны за себя и ищутъ безопасности все въ новыхъ узурпаціяхъ. На основаніи сплетенъ, исходящихъ изъ кофеенъ, они р?шаютъ, что министры изм?нники. Съ уб?жденнымъ упрямствомъ и безстрашнымъ высоком?ріемъ, они считаютъ себя въ прав? д?йствовать вопреки ихъ распоряженіямъ, вопреки декретамъ самого Національнаго собранія.

На б?ду, единственная сила, которая можетъ бороться съ анархіей, сама становится орудіемъ анархіи. Съ т?хъ поръ, какъ Національное собраніе предоставило муниципалитетамъ право распоряжаться вооруженной силой, военныя власти парализованы. Передвиженія и разм?щеніе войскъ уже не зависятъ ни отъ командующихъ военными округами, ни отъ военнаго министра. Въ случа? разногласія между военнымъ командиромъ и муниципалитетомъ, войска исполняютъ волю посл?дняго. Положеніе д?ла принимаетъ характеръ то трагическій, то комическій. Марсельскій муниципалитетъ, желая освободить вожаковъ бунта, заключенныхъ въ замк? Ифъ, овлад?ваетъ силою этимъ и другими фортами, защищающими городъ, при чемъ командира одного изъ нихъ постигаетъ участь коменданта Бастиліи. Когда противъ этого протестуетъ командующій въ провинціи, муниципалитетъ заявляетъ, что «лишь жалости достойны протестъ какого-то господина де Мирана отъ имени короля, которому онъ изм?няетъ, и его требованіе возвратить войскамъ его величества кр?пости, находящіяся нын? въ нашемъ влад?ніи и обезпечивающія націю, законъ, короля и общественную безопасность».

Напрасно король по приглашенію Національнаго собранія приказываетъ муниципалитету очистить форты и вывести національную гвардію. Муниципалитетъ противится, затягиваетъ д?ло и между т?мъ разрушаетъ самые форты.

А вотъ случай мен?е трагическій. Муниципалитетъ Лиможа закупилъ транспортъ хл?ба въ сос?днемъ департамент?, но нужно 60 кавалеристовъ для сопровожденія транспорта. Обращаются къ военному министру, — проходятъ три нед?ли. Наконецъ министръ отв?чаетъ, что не могъ нигд? добыть войска, и даетъ сов?тъ черезъ депутатовъ департамента снестить съ депутатами Орлеана и отъ нихъ получить эскадронъ стоящаго тамъ кавалерійскаго полка. Д?ло опять затягивается. Лиможъ и Орлеанъ тягаются черезъ своихъ депутатовъ изъ-за полуэскадрона кавалеріи, а военный министръ Франціи является безпомощнымъ зрителемъ этой тяжбы.

Но всеобщее разложеніе государства не остановилось на своеволіи общинъ. Т? же причины, которыя вызываютъ неповиновеніе муниципалитетовъ правительству, побуждаютъ частныя лица возставать противъ м?стныхъ властей. Отд?льные граждане также признаютъ себя обязанными спасать себя и отечество. И они также приписываютъ себ? право р?шать все собственною властью и приводить собственноручно въ исполненіе то, что они р?шили.

Лавочникъ, рабочій, крестьянинъ, сд?лавшись избирателемъ и національнымъ гвардейцемъ, опираясь на свое право голоса и свое ружье, вдругъ сталъ равнымъ людямъ, стоявшимъ выше его и ихъ господиномъ; вм?сто того, чтобы повиноваться, онъ теперь повел?ваетъ. И ц?лый потокъ новыхъ понятій, безобразныхъ и несообразныхъ съ его умственными способностями, вдругъ влился въ его мозгъ. Посл?дствія этого ужасны; ибо въ такихъ умахъ вождел?ніе непосредственно осуществляется въ д?йствіи, и въ д?йствіи всегда грубомъ и зв?рскомъ. Пріобр?тенное воспитаніемъ хладнокровіе, размышленіе и культура вставляютъ между вождел?ніемъ и д?йствіемъ мысль объ общественномъ интерес?, соблюденіе формъ и уваженіе къ закону. Вс?хъ этихъ сдержекъ недостаетъ новому государю. Онъ не ум?етъ пріостановиться и не допускаетъ, чтобъ его пріостанавливали. Зач?мъ столько оттяжекъ, когда грозитъ опасность? Зач?мъ соблюденіе формальностей, когда д?ло идетъ о спасеніи народа? Что тутъ священнаго въ закон?, когда онъ покрываетъ враговъ общества? Что можетъ быть пагубн?е, какъ пассивное выжиданіе подъ руководствомъ робкаго или сл?пого муниципалитета? Что можетъ быть справедлив?е, какъ тутъ же и немедленно добиться самому своего права! И такимъ образомъ убійство становится одной изъ формъ проявленія патріотизма.

Въ октябр? 1789 г. въ Париж? посл? убійства хл?бника Франсуа, главный преступникъ, крючникъ, объявляетъ, что онъ «хот?лъ отомстить за народъ», и очень в?роятно онъ былъ искрененъ. Въ обыкновенное время, въ неразвитыхъ мозгахъ соціальныя и политическія идеи пребываютъ въ состояніи неопред?ленныхъ антипатій, сдержанныхъ и мимолетныхъ вождел?ній. Но при первомъ случа? он? пробуждаются — повелительныя, упорныя и разнузданныя.

При такомъ психическомъ состояніи толпы всемогущіе муниципалитеты сплошь и рядомъ оказываются ея рабами. Въ Булони англійскій корабль принялъ грузъ яицъ, курятины и дичи. Національная гвардія, по собственному усмотр?нію, отправляется на корабль и захватываетъ грузъ. Уступчивый муниципалитетъ объясняетъ грузъ конфискованнымъ и подлежащимъ продаж? и р?шаетъ, что половина выручки поступитъ въ пользу гвардіи, а другая въ бюро общественнаго призр?нія. Но національная гвардія съ бранью и угрозами сама приступаетъ къ д?лежу и каждый уходитъ домой съ своей порціей награбленныхъ куръ и зайцевъ.

«Я бы не кончилъ, говоритъ Тэнъ, если бы захот?лъ перечислить вс? бунты, когда магистраты городовъ бывали принуждены допустить или даже одобрить захваты толпы, закрывать церкви, изгонять или сажать въ тюрьму священниковъ, уничтожать октруа, издавать таксу на хл?бъ, допускать пов?шеніе, или избіеніе хл?бниковъ, торговцевъ хл?бомъ, духовныхъ лицъ, дворянъ и офицеровъ. Приведемъ вкратц? одинъ изъ такихъ случаевъ».

Паскалисъ, адвокатъ при Эскомъ парламент?, въ прощальной р?чи при распущеніи этого учрежденія выразилъ сожал?ніе объ осл?пленіи народа, «экзальтированнаго прерогативами, опасность которыхъ онъ не сознаетъ». Очевидно это изм?нникъ: 80 челов?къ національной гвардіи подъ предводительствомъ президента м?стнаго клуба хватаютъ Паскалиса и кстати еще одного землевлад?льца и сажаютъ ихъ въ тюрьму. Муниципалитетъ ничего не им?етъ противъ ареста, но не хочетъ предать арестованныхъ народной юстиціи и вызываетъ изъ Марсели 400 швейцарцевъ полка Эрнеста и 400 національныхъ гвардейцевъ. Но вм?ст? съ ними приходитъ изъ Марсели всякій сбродъ, который требуетъ выдачи головою арестованныхъ. Является на м?сто прокуроръ департамента, который требуетъ отъ командира воинскаго отряда, чтобы онъ защитилъ пл?нниковъ, но его хватаютъ и уводятъ, грозя его жизни. Являются три члена муниципалитета, въ своихъ лентахъ — командиръ проситъ у нихъ разр?шенія приб?гнуть къ оружію, ибо безъ этого разр?шенія онъ не им?етъ права вынуть мечъ изъ ноженъ. Но члены управы уклоняются отъ отв?тственности. И вотъ 800 челов?къ вооруженныхъ стоятъ съ ружьемъ около тюрьмы съ опред?леннымъ порученіемъ, три раза повтореннымъ муниципалитетомъ: не выдавать пл?нниковъ небольшой толп? негодяевъ. Но на ихъ глазахъ толпа хватаетъ членовъ управы и, приставивъ къ ихъ груди оружіе, заставляетъ ихъ подписать приказъ выдать пл?нныхъ. Толпа тутъ же становится обвинителемъ, судьею и палачомъ.

Главными стимулами, помимо религіознаго фанатизма, пробуждающагося, несмотря на всеобщее братаніе, въ областяхъ, гд? живутъ см?шанно католики и протестанты — являются за- бота о насущномъ хл?б? и корысть. Подъ этими рубриками пом?щено у Тэна множество любопытныхъ фактовъ, характеризующихъ тогдашнее состояніе Франціи. Особенно интересны т? случаи, когда толпа, опасаясь, что у нея не хватитъ хл?ба на зиму, становясь законодателемъ, устанавливала ц?ны не только на съ?стные припасы, но и на товары, на изд?лія ремесленниковъ, на трудъ рабочихъ и должностныхъ лицъ; и такія распоряженія см?няются постановленіями, чтобы священники служили об?дню въ такомъ-то часу, в?нчали и хоронили даромъ, выходили изъ дому только для того, чтобы читать бревіарій, держали при себ? только благоразумныхъ (sages) служанокъ не моложе 50 л?тъ и не пос?щали рынковъ и ярмарокъ.

Страхъ остаться безъ хл?ба — говоритъ Тэнъ — представляетъ только острую форму другой бол?е общей страсти — жажды пріобр?тенія или желанія ничего не уступать изъ своего имущества. Этотъ инстинктъ подвергался при старомъ порядк? наибол?е часто обидамъ и потому теперь наибол?е сильно обнаруживается. Первое проявленіе его сметаетъ вс? обязательства по отношенію къ государству, къ духовенству и дворянству. Въ глазахъ народа вс? эти обязательства погашены и отм?нены. Въ этомъ вопрос? у народа составилось всеобщее и опред?ленное уб?жденіе: для пего въ этомъ и заключается революція. У него н?тъ бол?е кредиторовъ, онъ не хочетъ ихъ знать, во всякомъ случа? не хочетъ имъ платить и прежде всего не хочетъ платить никакихъ податей.

А такъ какъ Національное собраніе, уступивъ напору, отм?нило косвенные налоги, то все бремя падаетъ на прямой налогъ, который народъ не платитъ и который поэтому поступаетъ въ такихъ малыхъ разм?рахъ, что въ первый годъ казна получила вм?сто 189 милліоновъ только 34, а вм?ст? съ патріотическимъ налогомъ и патріотическимъ даромъ — 44 милліона, при чемъ, по расчетамъ Тэна, дв? трети этой суммы были уплачены бывшими привилегированными классами^{46}.

Не лучше относится народъ къ новымъ налогамъ. Національное собраніе обращается къ нему съ ув?щаніями, что онъ можетъ и долженъ ихъ уплачивать. На самомъ д?л? онъ въ состояніи ихъ уплачивать, будучи освобожденъ отъ десятины, отъ феодальныхъ повинностей, отъ налога на соль, на вино и октруа.

Къ несчастью, новый поземельный налогъ на 1791 годъ распред?ленъ Національнымъ собраніемъ между департаментами лишь въ іюн? 1791 года: департаменты и дистрикты занимаются его дальн?йшимъ распред?леніемъ въ теченіе всей второй половины года. Но остается самое трудное д?ло: распред?леніе налога общиной между плательщиками. Народъ избиваетъ членовъ управы, которые им?ютъ см?лость публиковать податные списки; женщины вырываютъ у нихъ списки и рвутъ ихъ; въ деревняхъ въ сборщиковъ бросаютъ камнями или бр?ютъ имъ голову и водятъ такъ по деревн?. Подати распред?ляются крайне неравном?рно; бывшихъ дворянъ облагаютъ податью, превышающей чистый доходъ; въ городахъ же дома, даже фабрики оц?нены какъ незастроенныя земли перваго разряда, такъ что налогъ съ нихъ ничтоженъ.

Въ н?которыхъ общинахъ, съ числомъ жителей отъ 8 до 10 тысячъ, не оказалось ни одного дома, обложеннаго налогомъ выше полуфранка. Въ Тур? окрестные жители, челов?къ 300 — 400, привлекши въ городъ свою м?стную управу, объявляютъ, что вм?сто всякаго налога они согласны платить лишь 45 сантимовъ съ каждаго хозяйства. Въ 1792 году крестьяне вносятъ свою недоимку, но ассигнаціями, которыя уже теряютъ 34, 40 и 47 процентовъ своей ц?нности, и ч?мъ бол?е они оттягиваютъ взносъ недоимокъ, т?мъ меньше имъ приходится платить.

Вм?ст? съ т?мъ происходитъ въ громадныхъ разм?рахъ расхищеніе общинной и государственной собственности. При такихъ условіяхъ толпа распоряжалась еще безцеремонн?е собственностью частныхъ лицъ, особенно т?хъ, которые принадлежали къ бывшимъ привилегированнымъ классамъ. Не говоря объ обычныхъ погромахъ, зд?сь приходится отм?тить громадныя порубки л?совъ и безсмысленный спускъ прудовъ, для того чтобы завлад?ть рыбой, при чемъ большая ея часть пропадала даромъ, сгнивая на затопленныхъ поляхъ.

Все это даетъ Тэну право резюмировать свое описаніе непрерывнаго погрома, которому подвергалась Франція въ теченіе трехъ л?тъ, восклицаніемъ: «Итакъ, какими бы великими словами свободы, равенства, братства ни украшала себя революція, она была по существу своему нич?мъ инымъ, какъ захватомъ собственности: въ этомъ заключались ея внутренняя опора, ея прочная сила, ея главный двигатель и ея историческій смыслъ. До сихъ поръ, когда въ государствахъ поднимались низшіе слои- это совершалось всегда или противъ чужеземнаго господства, или противъ прит?сненія сов?сти. Но м?сто религіознаго или патріотическаго рвенія заступила жажда благосостоянія^{47}, и этотъ новый мотивъ такъ же силенъ, какъ прежніе, ибо въ нашемъ промышленномъ, демократическомъ, утилитарномъ обществ? одно это побужденіе руководитъ жизнью почти вс?хъ людей и только оно одно вызываетъ почти вс? усилія (efforts)».

Захватъ чужого имущества всегда внушалъ вражду и къ собственнику и Тэну также пришлось отъ мрачной картины разнуздавшагося эгоизма перейти къ описанію пресл?дованія влад?льцевъ, отъ грабежа — къ проскрипціямъ. При этомъ Тэнъ противопоставляетъ ярости толпы смиреніе привилегированныхъ классовъ, которые сд?лались жертвой революціи, и нужно отдать справедливость таланту историка и признать, что это описаніе не можетъ не произвести сильнаго впечатл?нія на самаго ревностнаго приверженца демократическаго переворота 1789 года, если въ немъ доктрина не забила челов?ческаго чувства. Въ обширной глав? Тэнъ проводитъ мысль, обставляя ее соотв?тствующими фактами, что никакая аристократія не переносила съ такимъ терп?ніемъ своей экспропріаціи, какъ французская, и не приб?гала такъ мало къ сил? для защиты своихъ преимуществъ и даже своей собственности. Дворяне хлопочутъ только объ одномъ, чтобы не быть убитыми; въ теченіе почти трехъ л?тъ они не поднимаютъ никакого политическаго знамени; несмотря на постоянныя угрозы, грабежи и оскорбленія, дворяне, оставшіеся во Франціи, не совершаютъ ни одного враждебнаго поступка противъ правительства, которое ихъ пресл?дуетъ. Мало того, они оптимисты и даже охотно примирились бы съ новыми порядками, т?мъ бол?е, что мелкое и среднее дворянство не было избаловано и прежнимъ министерскимъ произволомъ. Но главная б?да въ подозрительности крестьянъ, которая становится совершенной маніей; въ каждомъ замк? они видятъ Бастилію, въ каждомъ дворянин? в?чнаго кредитора — бывшаго, настоящаго и будущаго, то есть зл?йшаго и ненавистн?йшаго врага. Крестьянинъ опасается за т? выгоды, которыя ему доставила революція, и за т? пріобр?тенія, которыя онъ незаконнымъ образомъ себ? присвоилъ. Народное воображеніе заражено, и каково бы ни было поведеніе дворянъ, они не безопасны въ своихъ пом?стьяхъ; они спасаются въ города, но и тамъ подвергаются пресл?дованіямъ фанатиковъ и черни, и имъ остается одно — эмиграція.

Мартирологъ французскаго дворянства, разс?яннаго среди бушующаго моря враждебнаго къ нему населенія, поучителенъ не только т?мъ, что даетъ матеріалъ для характеристики толпы, теряющей челов?ческій образъ, но и т?мъ, что объясняетъ эмиграцію, эту знаменательную черту французской революціи.

Разсказъ Тэна представляетъ собою необходимое дополненіе къ пов?ствованію т?хъ историковъ, которые, подобно Мишле, выставляя эмиграцію дворянъ главной причиной вс?хъ буйствъ народа и вс?хъ ужасовъ террора, характеризуютъ дворянъ исключительно по образцу эмигрантовъ, толпившихся въ Турин? и Кобленц?.

При первомъ признак? крушенія стараго порядка младшій братъ короля, впосл?дствіи Карлъ X, виновникъ паденія Бурбоновъ, вы?халъ за границу и за нимъ потянулись т?, которые считали уступку привилегій несовм?стимой съ дворянскою честью и предпочли скитаніе на чужбин? и попрошайничество примиренію съ новымъ строемъ. Эта первая волна эмиграціи навлекла большую б?ду на оставшееся во Франціи дворянство, побудивъ Національное собраніе предпринять разорительныя м?ры противъ семействъ эмигрантовъ. Эта эмиграція въ значительной степени сод?йствовала антагонизму между Франціей и Европой и затруднила реставрацію. Впосл?дствіи же, когда эта реставрація все таки состоялась, старая закваска, не примирявшаяся съ либеральными учрежденіями, привела къ новому крушенію монархіи — а посл? 1830 года, поддерживая антагонизмъ между легитимизмомъ и орлеанизмомъ, подрывала посл?днія надежды монархіи во Франціи.

Но отъ добровольной, можно сказать самовольной эмиграціи, нужно отличать эмиграцію вынужденную, вынужденную безнаказанной анархіей, озорствомъ толпы и мучительствомъ.

Одинъ прим?ръ изъ многихъ. Въ своей усадьб? проживалъ бывшій морской капитанъ Гилленъ съ женой, двумя маленькими д?тьми, сестрами и племянницами. Уже въ декабр? 1790 года сос?дніе приходы произвели въ усадьб? поиски оружія и ничего не нашли. Директорія департамента запретила произвольные поиски. Несмотря на это въ іюн? сл?дующаго года триста челов?къ національной гвардіи появились передъ усадьбой въ сопровожденіи трехъ деревенскихъ муниципалитетовъ. Гилленъ встр?чаетъ толпу у дверей и требуетъ предъявленія предписаннаго закономъ приказа о производств? осмотра. Такого приказа н?тъ. Во время переговоровъ н?кто Розье, бывшій солдатомъ и два раза дезертировавшій, а нын? командующій національной гвардіей, хватаетъ Гиллена за шиворотъ. Тотъ обороняется, грозитъ Розье пистолетомъ, вырывается и запираетъ за собою дверь. Немедленно начинаютъ бить въ набатъ: 80 общинъ поднимаются на усадьбу, 2.000 челов?къ окружаютъ ее. Жена Гиллена упрашиваетъ толпу, чтобы осмотръ дома былъ порученъ депутаціи. Депутація ничего не находитъ; но толпа, разъяренная напраснымъ ожиданіемъ, начинаетъ стр?лять въ окна дома. Жена Гиллена снова выходитъ съ двумя д?тьми и умоляетъ муниципалитеты, чтобы они приказали толп? разойтись. Но они ее самое задерживаютъ. Между т?мъ толпа врывается въ домъ, разграбляетъ его и зажигаетъ. Пламя охватываетъ Гиллена, укрывшагося въ башн?. Стоявшіе тутъ приглашаютъ его спуститься, отв?чаютъ за его жизнь. Но какъ только онъ появляется, толпа бросается на шестидесятил?тняго старика.

Кричатъ, что «его надо убить, что у него государственной пожизненной ренты на 30.000 франковъ; его смерть будетъ выгодна для народа» — и его заживо раздираютъ на куски; его голову носятъ на шест? и части его т?ла разсылаютъ по окрестнымъ селеніямъ и, что уже выходитъ за пред?лы всякаго в?роятія, если бы не было засвид?тельствовано офиціальнымъ дознаніемъ — нашлись охотники одинъ изъ этихъ кусковъ изжарить и обгладывать кости.

Сообщая объ этомъ Національному собранію, директорія департамента пишетъ: «Вамъ остается одержать еще одну поб?ду — добиться повиновенія и подчиненія народа закону». — «Наивность это, или иронія?» — спрашиваетъ Тэнъ.

Что же оставалось людямъ, которымъ грозила такая судьба, какъ не эмигрировать?

«Кто безпристрастно разсмотритъ единственную и истинную причину эмиграціи, тотъ найдетъ ее въ анархіи», — писалъ по этому поводу въ своей газет? разумный и талантливый швейцарецъ Малле-Дюпанъ.

«Какъ! Двадцать тысячъ семействъ, безусловно чуждыхъ интригамъ Кобленца и ихъ сборищамъ, двадцать тысячъ семействъ, разс?янныхъ по лицу Европы яростью клубовъ, преступленіями экспропріаторовъ, постояннымъ отсутствіемъ безопасности, тупымъ и трусливымъ безд?йствіемъ омертв?лыхъ властей, разграбленіемъ собственности, надменностью шайки тирановъ, голодныхъ босяковъ, убійствами и пожарами, низкимъ рабол?піемъ молчащихъ министровъ, вс?ми бичами революціи! Двадцать тысячъ семействъ, ввергнутыхъ въ полное отчаяніе, женщины, старики должны быть зрителями того, какъ ихъ насл?діе становится добычей національнаго мотовства! Какъ! г-жа Гилленъ, принужденная съ ужасомъ б?жать изъ земли, гд? чудовища сожгли ея домъ, убили и пожрали ея мужа и безнаказанно живутъ по сос?дству, г-жа Гилленъ должна быть свид?тельницей конфискаціи ея имущества въ пользу общинъ, которымъ она обязана вс?ми этими б?дствіями!» — восклицалъ Малле-Дюпанъ по поводу жестокаго закона, посредствомъ котораго Національное собраніе утроило налоги на имущества эмигрантовъ и предписало тройной вычетъ изъ ихъ рентъ и поступленій.

Между доказательствами, приводимыми Тэномъ въ пользу своего мн?нія, что французское дворянство часто бывало вынуждено эмигрировать, заслуживаетъ особеннаго вниманія тотъ фактъ, что при первомъ изв?стіи объ обнародованіи новой конституціи въ 1791 году эмигранты начали возвращаться такими толпами, что, наприм?ръ въ Труа, въ теченіе — н?сколькихъ дней не хватало почтовыхъ лошадей для возвращавшихся изъ заграницы. Но усилившаяся при Законодательномъ собраніи анархія вызвала новую эмиграцію.

Тэнъ говоритъ, что самодержавная демократія поступила съ дворянствомъ, какъ Людовикъ XIV — съ протестантами. Въ обоихъ случаяхъ угнетаемые представляли собою отборную часть общества (unе ?lite). Въ обоихъ случаяхъ ихъ принуждали покинуть отечество и карали за эмиграцію. Въ обоихъ случаяхъ кончили т?мъ, что конфисковали ихъ имущество и казнили т?хъ, кто давалъ имъ пристанище. Въ обоихъ случаяхъ ихъ довели систематическимъ пресл?дованіемъ до мятежа, и новый демократическій фанатизмъ не уступалъ прежнему — клерикальному. Когда въ первые м?сяцы Законодательнаго собранія усилилась эмиграція, одинъ депутатъ воскликнулъ, торжествуя: «Т?мъ лучше, Франція очищается». Такимъ образомъ, подобно тому, какъ духовная аристократія была н?когда истреблена во имя однообразія в?ры, такъ во время революціи общественная аристократія, была скошена во имя равенства и въ другой разъ абсолютный принципъ вонзалъ свое лезвіе въ живое общество.

Но революціонное правительство подъ вліяніемъ своего доктринерства совершило еще другую политическую ошибку, еще бол?е роковымъ образомъ отразившуюся на дальн?йшей судьб? французскаго народа. Оно положило начало глубокому разладу между французскимъ народомъ и его духовенствомъ. Никогда еще это духовенство посл? XV в?ка не было такъ проникнуто національнымъ духомъ, какъ въ начал? революціи, особенно сельское духовенство, выходившее изъ крестьянскаго сословія. Но Національное собраніе само создало то препятствіе, которое не дозволило большинству духовенства, желавшему сохранить в?рность своей церкви, стать на сторону новаго порядка. Т?мъ не мен?е это большинство переносило свое тяжелое положеніе съ великодушіемъ и смиреніемъ, и не оппозиція духовенства, а деспотизмъ и произволъ новыхъ демократическихъ властей, — а съ другой стороны — фанатизмъ, корысть и подозрительность народной массы вызвали такое гоненіе противъ духовенства, которое напоминаетъ времена христіанскаго мученичества. Интересно изображеніе у Тэна т?хъ внутреннихъ противор?чій, которыя въ то время переживали французскіе крестьяне и которыя становились новой причиной смутъ и гоненій противъ священниковъ. Крестьяне усп?ли въ теченіе 1791 года накупить церковныхъ имуществъ на 1.346 милліоновъ франковъ, и имъ помогли при этомъ отсрочки платежей, допущенныя Національнымъ собраніемъ, и пониженіе ассигнацій, Но когда произошла схизма въ сред? духовенства и тысячи священниковъ, не хот?вшихъ присягнуть новой конституціи изъ-за включеннаго въ нее церковнаго устава, лишились своихъ м?стъ, — религіозная сов?сть крестьянъ взволновалась. Крестьянинъ не хочетъ обращаться къ новому присягнувшему священнику, который введенъ жандармомъ во влад?ніе приходомъ. Кредитъ этихъ признанныхъ закономъ священниковъ ежедневно падаетъ подобно ассигнаціямъ, и вотъ причина народныхъ волненій во многихъ департаментахъ и глухой вражды противъ новыхъ порядковъ, вражды, которую господствующая партія приписываетъ интригамъ духовенства. Крестьянинъ в?ритъ, что д?йствительны только т? требы, которыя совершались его прежнимъ священникомъ; онъ, а еще бол?е его семья, привыкли причащаться къ пасх? - эту расплату съ сов?стью нельзя отсрочить подобно денежной расплат? — и вотъ крестьянинъ отыскиваетъ своего прежняго священника, и когда тотъ отказываетъ ему изъ послушанія закону, крестьянинъ старается силой вынудить отпущеніе своихъ гр?ховъ, какъ онъ вынудилъ у сеньёра квитанціи по своимъ денежнымъ обязательствамъ.

Но схизма приводитъ еще другимъ путемъ къ смутамъ террористическаго характера. Если въ н?которыхъ м?стностяхъ и даже въ ц?лыхъ департаментахъ, въ Бретани, Ванде?, въ Эльзас? населеніе стоитъ за прежнихъ священниковъ, то большинство общинъ, наоборотъ, относится со злобою къ людямъ, которые брезгаютъ новой конституціей. Они враги народа, изм?нники — не только священники, отказавшіеся отъ присяги, но и вс? т?, кто остается имъ в?рнымъ. Отсюда самыя дикія насилія противъ нихъ. Изъ Кана, напр., часть національной гвардіи выступаетъ съ заряженными ружьями и пушками противъ сос?дней общины Верзонъ, потому что тамъ служитъ об?дню неприсягнувшій священникъ и изъ Кана многіе пос?щаютъ его об?дню. Сл?довательно Верзонъ гн?здо контръ- революціонеровъ. И вотъ толпа изъ Кана врывается въ дома, забираетъ 15 челов?къ, заподозр?нныхъ въ ортодоксіи, между ними женщины и д?вушки, обр?зываетъ имъ волосы, бьетъ ихъ прикладомъ и, привязавъ къ пушк?, ведетъ въ Канъ. При этомъ, конечно, въ домахъ все перебито и переломано; бочки вина разбиты, б?лье, деньги и посуда раскрадены. Въ Ліон?, въ день пасхи, въ 6 часовъ утра толпа, запасшаяся кнутами, нападаетъ на выходящихъ отъ об?дни женщинъ, повергаетъ ихъ на земь, рветъ съ нихъ одежду и бросаетъ ихъ окровавленными, полумертвыми. — Этотъ способъ пот?шаться до такой степени входитъ въ моду, что даже въ Париж? дамы, пос?щающія ортодоксальную мессу, принимаютъ особыя предосторожности. Образуются шайки изъ хулигановъ и заклейменныхъ рецидивистовъ, величающія себя «исполнительной властью и врывающіяся въ дома гражданъ заподозр?нныхъ въ «антигражданскомъ настроеніи», въ нихъ все расхищаютъ и хорошо еще, если пощадятъ жизнь хозяина,

Мало-по-малу злоба противъ неприсягающихъ священниковъ становится заразительной, охватываетъ все населеніе ц?лыхъ департаментовъ, становится національнымъ вопросомъ. Въ простолюдин? просыпается закорен?лый фанатизмъ. Онъ хочетъ принудить къ присяг? уклоняющихся отъ нея, закрыть ихъ часовни, привести всю волость или округу къ однообразію въ в?р?. То, къ чему стремилась въ XVI и въ XVII в?кахъ абсолютная королевская власть съ помощью драгонадъ, становится ц?лью дикой толпы, которая сама прикладываетъ къ д?лу руки, не забывая своей выгоды, ибо она не хочетъ даромъ работать на народъ и, какъ потомъ сентябрьскіе убійцы, требуетъ и сама захватываетъ свою мзду.

Таковы были практическіе плоды конституціи, выработанной Учредительнымъ собраніемъ, начавшимъ свою д?ятельность при такихъ ликованіяхъ и общихъ надеждахъ.

Между т?мъ наступилъ конецъ этой д?ятельности. Въ виду бунта на Марсовомъ пол? 17 іюля Собраніе опомнилось и р?шилось исправить конституцію, усилить въ ней правительственную власть. Но было поздно. Собраніе утомилось, утратило авторитетъ и правые, в?рные своей близорукой политик?, вм?сто того, чтобы поддержать образумившихся радикаловъ, м?шали исправленію конституціи, имъ ненавистной. Собранію пришлось ограничиться при пересмотр? самыми незначительными поправками. 14 сентября 1791 года король прибылъ въ Собраніе, чтобы лично заявить о принятіи имъ навязанной ему конституціи. Самая обстановка этой знаменательной исторической сцены обнаружила всю несостоятельность и внутреннюю ложь этой несообразной политической зат?и — конституціи, представлявшей какую-то нескладную амальгаму монархіи и народовластія (d?mocratie royale). При вход? короля Собраніе поднялось съ м?стъ, но прив?тствовало его молчаніемъ. Престола не было, а нал?во отъ президентскаго было поставлено другое кресло для короля. Людовикъ при вид? кресла смутился, однако, началъ произносить, стоя, формулу присяги; но зам?тивъ, что депутаты с?ли, побл?дн?лъ и, сидя, закончилъ свою присягу. Собраніе прив?тствовало его кликомъ vive le roi, а президентъ собранія поздравилъ его съ прекрасн?йшей короной на ц?ломъ св?т?, подносимой ему любовью и дов?ріемъ французовъ и обезпеченной т?мъ, что Франція всегда будетъ нуждаться въ насл?дственной монархіи^{48}.

Одновременно съ этимъ на площадяхъ Парижа провозглашалась конституція и толпа плясала вокругъ «древа свободы», украшеннаго трехцв?тными знаменами.

12 Провозглашеніе конституціи на площади «Рынка невинныхъ» (March? des Innocents). 14 сентября 1791 г.

Французская революція вступила во вторую свою фазу!

Заканчивая первый томъ своей исторіи революціи, Тэнъ сл?дующимъ сравненіемъ характеризуетъ эти дв? ея фазы. Есть одна странная бол?знь, встр?чающаяся обыкновенно въ б?дныхъ кварталахъ. Какой - нибудь рабочій, надорванный трудомъ и плохо питаемый, начинаетъ пить; всякій день онъ напивается сильн?е и бол?е кр?пкими напитками. Черезъ н?сколько л?тъ вся его нервная система, уже ослабленная постомъ и чрезм?рно возбужденная, приходитъ въ совершенное разстройство. Наступаетъ, наконецъ, часъ, когда мозгъ, пораженный внезапнымъ ударомъ, не въ состояніи бол?е приводить въ движеніе мускульный механизмъ; тщетно повел?ваетъ онъ, — его не слушаютъ; каждый членъ, каждый суставъ, каждый мускулъ, д?йствуя отд?льно и за себя, конвульсивно содрогается безсвязными движеніями. Между т?мъ, челов?къ веселъ; онъ считаетъ себя милліонеромъ, королемъ, онъ воображаетъ себя вс?ми любимымъ и почитаемымъ; онъ не чувствуетъ того зла, какое причиняетъ себ?, не понимаетъ сов?товъ, которые ему даютъ, онъ отвергаетъ предлагаемыя лекарства, онъ кричитъ и поетъ ц?лые дни, а главное — пьетъ бол?е, ч?мъ когда-либо. Подъ конецъ лицо его омрачается, глаза наливаются кровью. Сіяющія вид?нія уступили м?сто чудовищнымъ и чернымъ призракамъ; онъ видитъ кругомъ себя лишь угрожающія лица изм?нниковъ, которые прячутся, чтобъ неожиданно наброситься на него, убійцъ, поднимающихъ руку, чтобъ его зар?зать, палачей, которые готовятъ для него разныя, пытки, и ему чудится, что онъ ходитъ въ луж? крови. Тогда онъ бросается на другихъ и чтобъ не быть убитымъ, онъ самъ убиваетъ. Н?тъ челов?ка страшн?е его, потому что самый бредъ его поддерживаетъ; его сила неимов?рна, его движенія неожиданны, и онъ, не чувствуя того, выноситъ такія лишенія и поврежденія, отъ которыхъ бы погибъ здоровый челов?къ. Такъ и Франція, изнуренная голодомъ при монархіи, опьяненная дурнымъ хмелемъ — Общественнаго договора — и множествомъ другихъ горячительныхъ и подд?льныхъ напитковъ, внезапно поражена параличомъ мозга... Переживши періодъ восторженнаго бреда, она теперь вступаетъ въ періодъ бреда мрачнаго. И вотъ она готова все совершить, все претерп?ть, — готова на неслыханные подвиги и отвратительныя зв?рства, какъ скоро ея руководители, заблуждающіеся вм?ст? съ ней, укажутъ ей врага или преграду ея ярости».

Кто удивится этому сравненію, тотъ пусть прочтетъ у самого Тэна страницу за страницей описаніе т?хъ буйствъ и зв?рствъ, которыя нанизаны въ его разсказ?, и пусть приметъ во вниманіе, что Тэнъ воспользовался лишь малой долей того, что находилъ въ своихъ источникахъ.

Но д?ло не въ вышеприведенной метафор?, а въ томъ новомъ св?т?, который Тэнъ внесъ въ исторію революціи съ помощью историческихъ данныхъ, почерпнутыхъ имъ впервые изъ пожелт?вшихъ листовъ, сохранившихъ на себ? отраженіе пережитыхъ страданій. Д?ло въ неотразимомъ вывод?, который сд?лалъ Тэнъ изъ собранныхъ и сгруппированныхъ имъ фактовъ. Пока въ Національномъ собраніи раздавались краснор?чивыя пренія и его комиссіи прилагали новые культурные принципы къ гражданскому законодательству, страна впадала въ полное варварство. Ученые механики, призванные къ обновленію стараго государственнаго механизма, только развинтили его и Франція впала въ то естественное состояніе, которое Гоббсъ опред?лялъ войною вс?хъ противъ каждаго. Свобода обратилась въ анархію, а анархія всегда заключаетъ въ себ? терроръ. Такъ было и во Франціи. Но сначала это былъ терроръ неорганизованный, — терроръ грубыхъ страстей и дикихъ инстинктовъ массы. А изъ него мало-по-малу выработался терроръ организованный, систематическій. Этотъ процессъ изображенъ Тэномъ въ сл?дующемъ том?, озаглавленномъ у него вторымъ томомъ революціи.

Глава четвертая

Завоеваніе Франціи якобинцами

1. Законодательное собраніе

Паденіе «стараго порядка» сопровождалось, какъ показалъ Тэнъ въ первомъ том? своей исторіи революціи, анархіей, принявшей террористическій характеръ. Но эта анархія, поддерживаемая попустительствомъ, а иногда и прямымъ участіемъ властей, еще не представляла собою организованнаго террора, не им?я соотв?тствующихъ для этой роли вождей. Скоро однако выдвинулись изъ сл?пой и дикой толпы вожди систематическаго и организованнаго террора, съ появленіемъ которыхъ французская революція вступаетъ въ новый періодъ. Этими вождями явились якобинцы. Выясненіе ихъ связи съ революціонной анархіей и ихъ роль въ превращеніи этой анархіи въ систематическій терроръ составляетъ новую заслугу Тэна по исторіи французской революціи. Сообразно съ значеніемъ, которое Тэнъ придалъ якобинцамъ въ ея исторіи, онъ изм?нилъ и обычное ея построеніе. Вм?сто распред?ленія фактовъ по очереди законодательныхъ собраній — Національнаго, Законодательнаго и Конвента, Тэнъ разбилъ исторію революціи на дв? эпохи — эпоху анархіи и эпоху якобинскаго господства. Посл?дней онъ посвятилъ два тома, разсматривая въ одномъ эпоху установленія этого господства — или, какъ Тэнъ выражается — завоеваніе Франціи якобинцами, въ другомъ господство ихъ до конца террора.

Кто же такіе якобинцы? Это понятіе представлялось довольно неопред?леннымъ: подъ нимъ можно было подразум?вать членовъ якобинскаго клуба въ Париж? и провинціальныхъ клубовъ, находившихся съ нимъ въ сношеніяхъ (афилированныхъ), или членовъ Конвента, входившихъ въ составъ партіи монтаньяровъ, или въ бол?е обширномъ смысл? сторонниковъ политики террора. Благодаря Тэну понятіе якобинца получило новое, весьма характерное значеніе историческаго типа, до изв?стной степени объединяющаго разныя его проявленія. Д?ло въ томъ, что Тэнъ далъ понятію якобинца психологическую подкладку. Въ виду этого якобинецъ становится историческимъ д?ятелемъ опред?леннаго пошиба въ исторіи революціи; съ другой стороны его значеніе расширяется, такъ какъ къ этому типу могутъ подходить разныя лица другихъ эпохъ и народностей.

Еще задолго до того времени, когда Тэнъ приступилъ къ изображенію «Происхожденія современной Франціи», онъ задумывался надъ значеніемъ якобинца въ исторіи революціи.

«Насколько необходимъ психологическій анализъ пуританина, чтобы понять англійскую революцію 1649 г., настолько существенна психологія якобинца для объясненія революціи 1789 года», — писалъ Тэнъ въ предисловіи къ своему сочиненію «Объ ум?».

Тэнъ не забылъ своего зам?чанія, когда принялся за исторію французской революціи, и руководился имъ какъ основнымъ положеніемъ. Какъ бы ни расходились взгляды критиковъ въ оц?нк? этого труда, въ одномъ не можетъ быть никакого разногласія, — что Тэнъ внесъ въ изученіе исторіи французской революціи психологію, какъ новое научное орудіе. Не случайно, какъ у другихъ писателей, являются у него зд?сь психологическія наблюденія — по принципу и систематически приб?гаетъ онъ къ психологіи для объясненія событій и людей. Прежде, ч?мъ описывать намъ историческую роль якобинцевъ, передавать намъ ихъ р?чи и уб?жденія, или оц?нивать ихъ политическую программу, Тэнъ вводитъ насъ въ ихъ внутренній міръ, раскрываетъ передъ нами источникъ ихъ р?чей и д?йствій, объясняетъ, какъ сложился ихъ духовный складъ.

Въ трехъ направленіяхъ проявляется предъ нами психологическая работа Тэна въ исторіи якобинцевъ: въ характеристик? отд?льныхъ лицъ — Робеспьера, Дантона, Марата; въ коллективной психологіи, т.-е. въ описаніи настроенія ц?лыхъ группъ и массъ; наконецъ, въ изображеніи и объясненіи якобинца, какъ общаго типа. Эта посл?дняя задача представляетъ собою самую оригинальную и выдающуюся сторону исторической психологіи Тэна. Другіе историки выдавали якобинцевъ за патріотовъ, или соціальныхъ реформаторовъ, или политическихъ фанатиковъ. Тэнъ разсматриваетъ ихъ прежде всего, какъ натуралистъ, и видитъ въ нихъ особую психическую разновидность. У другихъ историковъ они являются, какъ передовая или какъ крайняя партія, которая только степенью своего патріотизма или фанатизма отличается отъ прочихъ приверженцевъ революціи; у Тэна якобинцы рельефно выд?ляются изъ всей массы французскаго народа, такъ какъ отличаются отъ него своимъ психическимъ строеніемъ.

При такой постановк? вопроса Тэнъ обогатилъ исторію французской революціи новою проблемою, которую онъ самъ и разр?шилъ. Онъ поставилъ вопросъ о происхожденіи этого новаго психологическаго типа въ исторіи — якобинца... У другихъ историковъ не было р?чи о такомъ вопрос?, и если онъ когда-либо возникалъ, то разр?шался вн?шнимъ образомъ — онъ совпадалъ съ объясненіемъ возникновенія якобинскаго клуба въ Париж? и его разв?твленія по провинціямъ. Тэнъ, усматривающій въ якобинц? особый психологическій типъ, ищетъ причины его возникновенія въ общихъ психическихъ свойствахъ челов?ка и особыхъ обстоятельствахъ, среди которыхъ онъ очутился благодаря обстановк?, созданной революціей 1789 года. Эта попытка заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія всякаго историка, психолога или соціолога; ей посвящена особая глава сочиненія Тэна и одна изъ самыхъ зам?чательныхъ всего сочиненія — «Психологія якобинца».

Тэнъ находитъ корни этого типа въ двухъ душевныхъ свойствахъ, весьма распространенныхъ среди людей — въ чрезм?рномъ самолюбіи и доктринерств? (le raisonnement dogmatique). Такимъ образомъ, корни якобинскаго духа существуютъ везд?; везд? они кроются въ подпочвенномъ сло? общества, оставаясь несокрушимыми. Но везд? они сдерживаются общественнымъ строемъ, хотя и стремятся прорваться сквозь ветхое общественное зданіе, которое давить на нихъ всею своею тяжестью. «Когда около двадцати л?тъ юноша вступаетъ въ жизнь, его разумъ, какъ и его гордость одновременно возмущаются. Во-первыхъ, каково бы ни было то общество, къ которому онъ принадлежитъ по своему рожденію, оно оскорбляетъ своимъ строемъ отвлеченный разумъ, ибо оно построено не законодателемъ-философомъ но простому плану, но ц?лымъ рядомъ чередовавшихся покол?ній, которыя его приноравливали къ своимъ разнообразнымъ и изм?нчивымъ нуждамъ. Во-вторыхъ, какъ бы ни были совершенны учрежденія, законы и нравы этого общества, они возникли безъ его участія; онъ не давалъ на нихъ своего согласія; онъ принужденъ имъ подчиниться и идти, подобно запряженной лошади, въ оглобляхъ, подъ сбруей, которую на него над?ли. Наконецъ, какова бы ни была организація этого общества, молодому челов?ку почти всегда предстоитъ играть въ немъ весьма второстепенную роль. При самыхъ либеральныхъ порядкахъ и тамъ, гд? верхнія ступени общественной л?стницы вс?мъ доступны, на пять или шесть челов?къ повел?вающихъ приходится 100.000 повинующихся; «хорошо говорить, что у всякаго рекрута въ ранц? маршальскій жезлъ: 999 разъ на 1.000 рекрутъ, порывшись въ ранц?, скоро приходитъ къ уб?жденію, что его тамъ н?тъ». Неудивительно, если при такихъ условіяхъ рекрутъ склоненъ протестовать противъ кадровъ, его охватывающихъ, если онъ жадно усвоиваетъ себ? теорію, предоставляющую ему возможность командовать другими. Какая же это теорія? Это общеизв?стная, выведенная изъ «Общественнаго договора», теорія непосредственнаго народовластія, въ силу котораго авторитетъ и власть должны принадлежать всякому, кто говоритъ отъ имени народа. Это и есть та теорія, которая была исходнымъ догматомъ якобинства. Н?тъ доктрины, по словамъ Тэна, которая была бы проще и лучше приноровлена къ юношеской неопытности... И Тэнъ приходитъ такимъ образомъ къ выводу, что большинство молодыхъ людей, особенно т?, которымъ приходится прокладывать себ? дорогу при выход? изъ школы — вс? они бол?е или мен?е якобинцы, и якобинство въ этой зачаточной форм? есть психическій недугъ, обусловливаемый ростомъ — une maladie de croissance!

Однако при обыкновенныхъ обстоятельствахъ эта теорія не опасна. Въ обществахъ хорошо устроенныхъ «бол?знь не злокачественна и легко исц?ляется». Тэнъ съ обычной своей м?ткостью и не безъ юмора описываетъ, какъ молодые теоретики, немного пороптавши, входятъ въ осуждаемое ими общественное зданіе черезъ ту или другую его дверь, протискиваются до своего м?ста и наслаждаются своимъ положеніемъ, или покоряются судьб?.

Совершенно, однако, иныя условія представляла революціонная Франція. Все мастерство Тэна проявляется въ изображеніи перелома, произведеннаго въ умахъ современниковъ внезапнымъ крушеніемъ стараго порядка. Ветхія ст?ны зданія, подточенныя червями, потрескались вс? за-разъ и приставленныя къ нему сторожа, добродушные, неспособные, очум?лые (effar?s), никому не м?шали овлад?ть имъ. Въ общей суматох? все общество см?шалось и превратилось въ кричавшую и б?сновавшуюся толпу; каждый толкалъ и получалъ толчки, вс? пришли въ восторгъ и поздравляли другъ друга съ т?мъ, что получили возможность д?йствовать на простор? локтями, вс? требовали, чтобы возводимыя вновь ограды были сд?ланы по возможности непрочно, а новые сторожа были слабы, безоружны и равнодушны. Все такъ и устроилось, и естественнымъ образомъ люди, находившіеся на первыхъ м?стахъ, были оттиснуты назадъ, многіе изъ нихъ задавлены въ сутолок? и безпрерывной сумятиц?, которую выдавали за установившійся порядокъ; «красные каблучки и башмаки съ пряжкой (escarpins) затаптывались смазными сапогами и деревянными лаптями». При такихъ условіяхъ догматическій духъ и неум?ренное самолюбіе могли развиваться на полномъ простор?; не было бол?е ни стараго строя, который ихъ сдерживалъ, ни физической силы, ихъ обуздывавшей. Наоборотъ, какъ своими теоретическими разсужденіями, такъ и своими практическими постановленіями новая конституція поощряла доктринерство и самолюбіе. Ибо, съ одной стороны, юридически она была основана на чистомъ разум? и начиналась анфиладой отвлеченныхъ догматовъ, изъ которыхъ, повидимому, строго выводила свои положительныя предначертанія. Съ другой стороны, на д?л? она предоставляла вс? органы власти общему избранію и возлагала на клубы контроль надъ властями; это значило назначить премію т?мъ самонад?яннымъ честолюбцамъ, которые л?зли впередъ, потому что считали себя способными, и позорили своихъ правителей, чтобы ихъ зам?стить. Всякій общественный порядокъ представляетъ собою среду, вліяющую изв?стнымъ образомъ на «людское произростаніе», и способствуетъ развитію одн?хъ разновидностей и гибели другихъ. Этотъ строй былъ наибол?е благопріятенъ для произростаніе клубныхъ ораторовъ, говоруновъ на перекрестк?, уличныхъ бунтарей, предс?дателей м?стныхъ комитетовъ — однимъ словомъ, революціонеровъ и тирановъ. Въ этой «политической теплиц?» химерическія зат?и и тщеславная надменность (outrecuidance) приняли чудовищные разм?ры, и по прошествіи н?сколькихъ м?сяцевъ горячія го- ловы дошли до состоянія горячечнаго бреда (les cerveaux ardents deviendront des cerveaux br?l?s). Чтобы документально показать потрясающее вліяніе на умы, которое им?ла «катастрофа» стараго порядка, Тэнъ искусно пользуется свид?тельствами современниковъ. Съ помощью, напр., Малле-Дюпана онъ эфектно изображаетъ передъ нами поразительный и небывалый въ исторіи моментъ, когда рушились во Франціи вс? какъ общегосударственныя, такъ и провинціальныя, общинныя и корпоративныя учрежденія, когда все разомъ пришлось создавать съизнова, и когда всякій могъ считать себя философомъ, призваннымъ законодательствовать: — «когда съ помощью восьми или десяти готовыхъ фразъ, взятыхъ изъ десятикоп?ечныхъ катехизисовъ, тысячами обращавшихся по деревнямъ и слободамъ, всякій деревенскій писарь, надсмотрщикъ у заставы, контролеръ входныхъ билетовъ или вахмистръ, были въ прав? сочинять проекты конституціи, чинить судъ надъ Малуэ и Мирабо, надъ министрами, королемъ, собраніемъ, церковью, иностранными кабинетами, надъ Франціей и Европой. По вс?мъ этимъ высокимъ матеріямъ, которыя казались ему запретнымъ плодомъ, импровизованный законодатель и судья теперь д?лаетъ предложенія, читаетъ адресы, говоритъ р?чи, вызываетъ рукоплесканія, любуясь притомъ собой и своей способностью такъ прекрасно разсуждать и употреблять такія громкія слова. Для него теперь стало обычнымъ д?ломъ, славой и выгодой — произносить р?чи о вопросахъ, которыхъ онъ не понимаетъ». Въ полномъ блеск? проявляются талантъ Тэна и полная противоположность его аналитическаго, научнаго метода господствовавшимъ во время революціи пріемамъ отвлеченнаго разсужденія, — когда онъ анализируетъ разницу между способомъ мышленія такого самозваннаго законодателя и челов?комъ опытнымъ въ политической жизни.

Такова попытка Тэна объяснить произростаніе якобинства; с?менами этого типа оказались н?которыя общія свойства челов?ческой природы, а эти с?мена нашли себ? особенно благопріятную почву въ исторической сред?, созданной событіями 1789 года. Что ядро якобинства составляли люди съ крайнимъ самолюбіемъ и самоув?ренностью, страстно желавшіе властвовать надъ обществомъ, — это не можетъ подлежать сомн?нію; уб?дительнымъ доказательствомъ справедливости Тэновскаго взгляда могутъ служить между прочимъ письма и признанія одного изъ выдающихся и типическихъ якобинцевъ, 23-л?тняго Сенъ-Жюста. Помимо этого мы считаемъ особенно поучительнымъ для выясненія психическаго склада зауряднаго якобинца тяжелов?сныя и объемистыя разсужденія Байёля (Bailleul), написанныя для опроверженія остроумной и талантливой книги г-жи де-Сталь о французской революціи. Эти разсужденія относятся къ 1804 году, т.-е. къ эпох?, когда якобинство со своими идеалами и принципами отошло въ область воспоминаній, — и потому такъ интересны, что въ нихъ наглядно отражается самоув?ренность челов?ка, который не былъ въ состояніи ничего забыть и ничему не научился. Байёль защищаетъ якобинство не съ увлеченіемъ идеалиста, считающаго неблагородствомъ и изм?ною какую-либо критику идеала, которому онъ служилъ, а съ упорствомъ педанта, неспособнаго вид?ть ошибки своей программы и своей партіи.

Что якобинцы преимущественно набирались изъ неудачниковъ или, по крайней м?р?, изъ людей, общественное положеніе которыхъ не соотв?тствовало ихъ притязаніямъ, въ этомъ точно также легко уб?диться съ помощью біографическихъ словарей и статистическихъ данныхъ, приведенныхъ Тэномъ. Что же касается до психическаго переворота, произведеннаго внезапной катастрофой стараго порядка и необходимостью перестроить общественное зданіе заново и съ самаго основанія — событія небывалаго въ исторіи и предоставившаго полн?йшій просторъ честолюбцамъ и маніякамъ самолюбія въ род? Марата, — то это поразительное зр?лище нашло въ Тэн? живописца, сум?вшаго передать его яркими и несокрушимыми красками. Можно лишь прибавить къ этому, что психическія черты, составлявшія основу якобинскаго типа, находили себ? пищу не въ одной катастроф? 1789 года, а еще задолго до нея искусственно порождались общественными условіями «стараго порядка». Ничто такъ не развивало и не раздражало самолюбія, какъ всеобщій культъ таланта и геніальности, водворившійся во французскомъ обществ? одновременно съ сохраненіемъ феодальныхъ общественныхъ традицій. Любопытный образчикъ основаннаго на неудовлетворенномъ самолюбіи якобинскаго настроенія до революціи 1789 года представляетъ собою брошюра Рёдерера, который потомъ сд?лался, благодаря революціи, синдикомъ Парижа, а потомъ, съ титуломъ графа, однимъ изъ усердныхъ сподвижниковъ и слугъ Наполеона. Брошюра Рёдерера потому особенно интересна, что онъ, какъ прокуроръ мецcкаго парламента, принадлежалъ не къ «обиженнымъ», а къ тогдашнимъ «привилегированнымъ»; но, находя предъ собою преграду основанныхъ на титул? привилегій, онъ испытывалъ въ себ? и искусно сум?лъ выразить всю жгучесть самолюбія, оскорбленнаго неравенствомъ!

Указанными выше заключеніями Тэна не исчерпывается у него вопросъ о происхожденіи якобинскаго типа. Самолюбіе и родственныя ему психическія ощущенія составляютъ лишь одинъ изъ корней якобинства; другой его психическій корень Тэнъ, какъ выше было упомянуто, усматриваетъ въ особомъ способ? мыслить и разсуждать — въ разсудочномъ доктринерств?, «le raisonnement dogmatique». Въ томъ, что Тэнъ подм?тилъ и выставилъ на видъ эту черту, заключается самый важный и оригинальный вкладъ, который онъ, какъ историкъ, внесъ въ объясненіе французской революціи; въ томъ, какъ Тэнъ выяснилъ и развилъ свою мысль, обнаруживается спеціалистъ-психологъ, привыкшій д?лать наблюденія надъ процессами и способами мышленія и надъ возникновеніемъ и сц?пленіемъ идей. Въ сд?ланной Тэномъ характеристик? «разсудочнаго доктринерства» проявляется весь антагонизмъ между духомъ, господствовавшимъ въ революціи, — т?мъ духомъ, который Огюстъ Контъ называлъ l’esprit m?taphysique, а Тэнъ, бол?е правильно, l’esprit classique — и научнымъ духомъ (l’esprit scientifique), который идетъ въ политик? и соціологіи не дедуктивнымъ путемъ, но исходитъ, какъ и въ естественныхъ наукахъ, отъ наблюденій надъ условіями и потребностями д?йствительности. Эта противоположность между направленіями умовъ въ XVIII в?к? и въ ХІХ-мъ наглядно изображена Тэномъ въ противопоставленіи догматическому якобинцу современнаго ему практическаго политика.

Если, говоритъ Тэнъ, практическій челов?къ встр?чается съ отвлеченнымъ принципомъ, напр, съ принципомъ народовластія, онъ принимаетъ его, какъ и всякій другой принципъ, съ оговорками. Онъ старается вообразить себ?, какъ въ данномъ случа? повліяетъ на самомъ д?л? этотъ принципъ; съ этою ц?лью онъ представитъ себ? такую-то деревню, такой-то городъ, изв?стный ему лично или по собраннымъ справкамъ, подъ д?йствіемъ предполагаемаго новаго закона или порядка, и по этой аналогіи онъ будетъ судить о д?йствіи новаго закона въ ц?лой стран? и въ общемъ результат?. Но и при этихъ условіяхъ руководящійся опытомъ политикъ будетъ д?йство- вать осторожно; онъ всегда готовъ исправить или отсрочить свою законодательную работу; онъ прилагаетъ къ д?лу свои законы по частямъ, постепенно и в?руетъ въ ихъ пригодность лишь по м?р? достигнутаго усп?ха. «Совершенно наоборотъ относился къ д?лу якобинецъ. Его принципъ былъ для него аксіомою политической геометріи, которая въ самой себ? заключаетъ свою достов?рность; подобно аксіомамъ обыкновенной геометріи, очевидность якобинскихъ аксіомъ бросается въ глаза съ перваго раза. Общее представленіе о челов?к?, права челов?ка, общественный договоръ, свобода, равенство, разумъ, природа, народъ, тираны — таковы элементарныя понятія, которыми орудуетъ умъ якобинца. До д?йствительныхъ людей ему н?тъ д?ла; онъ ихъ не видитъ; ему и не нужно ихъ вид?ть, — съ закрытыми глазами онъ накладываетъ свою формулу на людскую массу; онъ никогда и не старается вообразить себ? напередъ эту пеструю, переливающуюся и сложную толпу крестьянъ, ремесленниковъ, буржуа, патеровъ, дворянъ, — за плугомъ, въ мастерской, въ контор?, въ церкви, дома или во дворц?, съ ихъ укоренившимися уб?жденіями, ихъ постоянными наклонностями и съ ихъ д?йствительными желаніями. Ничего подобнаго не можетъ войти въ голову якобинца; вс? доступы туда наглухо забиты отвлеченнымъ принципомъ, который тамъ утвердился. Если путемъ слуха или зр?нія наглядный опытъ и протиснулъ насильно въ его голову какую-нибудь неудобную истину, она тамъ не можетъ оставаться; какъ бы она ни трепетала полнотою жизни, онъ ее оттуда изгонитъ; а если нужно, то онъ ее изув?читъ и задушитъ, какъ клевету на его безспорный и несомн?нный принципъ. «Очевидно, — заключаетъ Тэнъ, — такой умъ ненормаленъ; изъ двухъ способностей — отвлеченно разсуждать и наблюдать, — которыя должны одинаково и одновременно д?йствовать въ челов?к?, — одна атрофирована, другая гипертрофирована; недостаетъ противов?са фактовъ, чтобы уравнов?сить тяжесть формулъ».

На разные лады Тэнъ разъясняетъ и подкр?пляетъ эту мысль. Со вс?мъ жаромъ реалиста, который любитъ живую д?йствительность, Тэнъ возстаетъ противъ насильственнаго ея извращенія въ угоду отвлеченному принципу. «Если, — говоритъ онъ, — идетъ р?чь о томъ, чтобы издать прочные законы, т.-е. приноровить соціальный механизмъ къ характерамъ, условіямъ и обстоятельствамъ, то такой умъ, какимъ обладали якобинцы, кажется самымъ несостоятельнымъ и вреднымъ, ибо по своему строенію онъ близорукъ; а кром? того кодексъ аксіомъ, установленный якобинцемъ между его глазами и конкретными предметами, заслоняетъ ему горизонтъ; за пред?лами своего кружка и клуба онъ ничего не различаетъ, и въ этой туманной мгл? онъ свободно разм?щаетъ пустыхъ идоловъ своей утопіи».

Вм?ст? съ т?мъ, однако, эта самая отвлеченность ума, эта неспособность вид?ть д?йствительность, составляютъ для якобинца источникъ великой силы.

«Когда д?ло въ томъ, чтобы взять приступомъ власть или произвольно подчинить общество диктатур?, то недостатокъ гибкости въ ум? якобинца служитъ ему впрокъ вм?сто того, чтобы приносить ему вредъ. Его не останавливаетъ и не затрудняетъ, какъ иного государственнаго челов?ка, обязанность наводить справки, принимать въ разсчетъ прецеденты, изучать статистику, высчитывать впередъ въ двадцати направленіяхъ возможныя въ близкомъ или отдаленномъ будущемъ несогласія между задуманнымъ имъ планомъ и интересами, привычками и страстями различныхъ классовъ. Все это для него излишне и несвоевременно; якобинцу непосредственно изв?стно, какое правительство законно и какіе законы хороши; приходится ли строить или разрушать, его прямолинейный способъ — самый быстрый и д?йствительный. Ибо если нужны долгія разсужденія, чтобы распознать, что пригодно 26 милліонамъ живыхъ французовъ, то достаточно одного мгновенія для того, чтобы установить, чего хотятъ люди, придуманные его отвлеченною теоріею. Его теорія пересоздала вс?хъ людей на одинъ шаблонъ и оставила имъ лишь элементарную волю; воображаемый философскою теоріею автоматъ желаетъ свободы, равенства, народовластія, охраны правъ челов?ка, соблюденія «общественнаго договора». Этого достаточно; въ силу этого воля народа изв?стна якобинцу и изв?стна ему напередъ; сл?довательно, онъ можетъ д?йствовать, не спрашивая гражданъ, онъ не обязанъ ждать результата подачи ихъ голосовъ. Во всякомъ случа? ихъ согласіе съ нимъ не подлежитъ сомн?нію; а если бы противъ ожиданія такого согласія не посл?довало, то это было бы съ ихъ стороны лишь нев?жествомъ, ошибкою или злонам?ренностью, и въ такомъ случа? ихъ мн?ніе не заслуживало бы никакого вниманія; а потому изъ предосторожности и для того, чтобы предохранить ихъ отъ ошибочнаго р?шенія, лучше предписать имъ правильное р?шеніе.

«Во всемъ этомъ якобинецъ можетъ быть совершенно искрененъ; ибо люди, права которыхъ онъ себ? присвоиваетъ, не французы съ плотью и костями, которыхъ встр?чаешь на улиц? и въ пол?, но люди вообще, какъ они должны быть по выход? изъ рукъ природы или изъ школы разума. Якобинецъ не чувствуетъ никакихъ ст?сненій сов?сти по отношенію къ первымъ, ибо они отуп?ли отъ предразсудковъ, и ихъ мн?нія — чистый вздоръ. Что же касается вторыхъ, то наоборотъ якобинецъ, исполненный уваженія къ пустымъ формуламъ своей теоріи и къ призракамъ своего разсуждающаго мозга, всегда преклоняется передъ отв?томъ, который онъ имъ влагаетъ въ уста; въ его глазахъ они бол?е реальны, ч?мъ живые люди, и ихъ голосъ — единственный авторитетъ, принимаемый имъ въ разсчетъ. Въ крайнемъ случа?, онъ им?етъ противъ себя лишь минутное неудовольствіе осл?пленнаго покол?нія. Зато онъ им?етъ на своей сторон? сочувствіе челов?чества, взятаго отвлеченно, одобреніе потомства, спасеннаго его д?йствіями, вс?хъ людей вообще, снова ставшихъ, благодаря ему, т?мъ, ч?мъ они, всегда должны были бы быть. Всл?дствіе этого онъ далекъ отъ мысли считать себя узурпаторомъ и тираномъ. Якобинецъ смотритъ на себя, какъ на освободителя, какъ на естественнаго пов?реннаго настоящаго народа, какъ на уполномоченнаго исполнителя общей воли; поэтому онъ спокойно грядетъ среди тріумфальнаго шествія, которое ему устроилъ воображаемый имъ народъ, и милліоны метафизическихъ волей, которыя онъ сфабриковалъ по образцу своей собственной, поддерживаютъ его своимъ единодушнымъ согласіемъ».

Это изображеніе идейнаго самодурства, опирающагося на «общественный договоръ», представляетъ собою блестящую страницу не только въ исторіи якобинства, но и въ исторіи политическаго мышленія. Идея государственной власти, основанной на «общественномъ договор?», какъ его изображалъ Руссо, не разъ подвергалась теоретической критик? — у Тэна мы впервые встр?чаемъ психологическій разборъ ея, изображеніе ея способа вліянія на духовный складъ челов?ка, ею охваченнаго, анализъ всей ц?пи разсужденій и логическихъ посл?дствій, порождаемыхъ ею въ ум? ея в?рныхъ приверженцевъ.

Тэнъ этимъ не ограничивается. Онъ показываетъ не только, какъ эта идея д?йствуетъ на своихъ приверженцевъ, но почему она имъ такъ дорога. И до Тэна историки политическихъ теорій неоднократно указывали на т?сную связь теоретическихъ уб?жденій изв?стныхъ людей и партій съ ихъ нравственнымъ складомъ и темпераментомъ. Это д?лаетъ теперь и Тэнъ. Онъ объясняетъ, почему доктринерское разсужденіе (1е raisonnement dogmatique) им?етъ такую силу надъ якобинцами, связывая въ одно два корня, изъ которыхъ онъ выводитъ ихъ типъ — теоретическій способъ ихъ мышленія и ихъ нравственныя свойства.

Необыкновенныя условія, въ которыя поставилъ якобинцевъ разгромъ всего зданія стараго порядка, какъ говоритъ Тэнъ, не только вскружили имъ голову, но и извратили ихъ чувства. Ихъ принципъ имъ дорогъ не только всл?дствіе ихъ доктринерства, но и потому, что льститъ ихъ самолюбію. «Если, — говоритъ Тэнъ, — какая нибудь доктрина соблазняетъ людей, то не столько своими софизмами, сколько об?щаніями, которыя въ ней заключаются; она сильн?е господствуетъ надъ чувствами, ч?мъ надъ разсудкомъ, ибо хотя сердце иногда вводится въ обманъ умомъ, — гораздо чаще умъ вводится въ обманъ чувствомъ. Намъ нравится изв?стная система не потому, что мы считаемъ ее правильной, но мы считаемъ ее правильной потому, что она намъ нравится; политическій и религіозный фанатизмъ, по какому бы богословскому или философскому руслу онъ ни протекалъ, всегда им?етъ главнымъ своимъ источникомъ какую-нибудь жгучую потребность, затаенную страсть, скопленіе глубокихъ и мощныхъ желаній, которымъ теорія открываетъ выходъ». Какимъ же д?йствующимъ въ душ? якобинца пружинамъ соотв?тствуетъ его политическая теорія? Тэнъ находитъ ихъ, сопоставляя якобинца съ пуританиномъ, съ которымъ его соединяетъ такая сильная историческая аналогія. На самомъ д?л?, однако, аналогія между ними только вн?шняя и скрываетъ подъ собою полный контрастъ. У пуританина главный душевный стимулъ не политическаго, а нравственнаго свойства — это его встревоженная сов?сть; нося въ своей душ? понятіе абсолютной справедливости, воплощающейся въ божественныхъ запов?дяхъ, пуританинъ становится ригористомъ для себя и для другихъ, и чтобы подчинить вс?хъ этому божественному закону, онъ готовъ сд?латься деспотомъ. Однако его первый, внутренній подвигъ состоитъ въ подчиненіи самого себя этому божественному, нравственному закону. «У якобинца, наоборотъ, первое побужденіе — политическаго, а не нравственнаго свойства; не обязанности свои онъ преувеличиваетъ, а свои права, и его доктрина не подстрекаетъ его сов?сти, а только льститъ его гордости. Эта гордость не удовлетворяется уничтоженіемъ привилегій и всего, что ее оскорбляло въ старомъ порядк?; она не удовлетворена и громадными пріобр?теніями революціи въ области гражданскихъ и политическихъ правъ, гарантіями личной и имущественной безопасности, правомъ выбирать депутатовъ и магистратовъ и пр. Якобинецъ смотритъ свысока на личную независимость и безопасность, на право черезъ каждые два года подавать свой голосъ, — право, предоставляющее ему косвенное и ограниченное вліяніе на ходъ общественныхъ д?лъ; то, что ему нужно — это политическая власть, т.-е. полное и безусловное господство надъ Франціей и надъ французами.

«Якобинцу не приходитъ на умъ ни мал?йшее сомн?ніе относительно того, въ состояніи ли онъ и его кружокъ взять на себя бразды правленія; способенъ ли онъ, съ своимъ посредственнымъ образованіемъ и умомъ, съ своими фразами школьной латыни, съ своей почерпнутой изъ какой-нибудь популярной библіотеки ученостью, съ своими св?д?ніями, нахватанными въ кофейняхъ и въ газетахъ, съ своей опытностью, вынесенной изъ городского сов?та или клуба, — способенъ ли онъ р?шать, не задумываясь, т? обширные и сложные вопросы, къ которымъ выдающіеся люди и спеціалисты приступаютъ съ нер?шительностью. Властолюбіе и надменность якобинцевъ находятъ себ? полное удовлетвореніе, благодаря обстоятельствамъ времени. Вся эта масса якобинцевъ, призванныхъ къ власти, вс? эти адвокаты, стряпчіе, врачи, фельдшера, газетчики, священники, художники и литераторы третьей или четвертой величины уподобились пастуху въ сказк?, нашедшему въ своемъ шалаш? грамоту, призывающую его на престолъ. Какой контрастъ между неприглядностью прежняго состоянія и величіемъ, которымъ облекаетъ якобинца новая теорія! Какъ долженъ полюбить онъ эту теорію, которая поднимаетъ его такъ высоко въ его собственныхъ глазахъ! Онъ усердно читаетъ и перечитываетъ «Декларацію правъ», конституцію и вс? офиціальные документы, предоставляющіе ему его великія полномочія, онъ наполняетъ ими свое воображеніе и тотчасъ принимаетъ тонъ, соотв?тствующій его новому достоинству». Тэнъ приводитъ образчики языка, который употребляли одинаково вс? якобинцы, отъ главныхъ вождей до посл?дняго фигуранта. При открытіи клуба въ Труа школьный учитель давалъ сов?тъ матерямъ «научать д?тей, какъ только они начнутъ лепетать, что они родились свободными и равными въ правахъ первымъ властелинамъ вселенной».

Мы зд?сь дошли до оригинальной особенности психологіи Тэна. Самый зам?чательный отд?лъ его книги «Объ ум?» составляетъ его попытка объяснить различіе между нормальнымъ и патологическимъ способомъ д?йствія челов?ческаго ума. Граница между этими двумя областями едва зам?тна. Нормальное состояніе ума основано на изв?стномъ психическомъ равнов?сіи, которое легко можетъ быть нарушено, — на способности контролировать процессъ мысли изв?стнымъ чутьемъ д?йствительности, которое легко можетъ быть утрачено. Передъ сознаніемъ челов?ка постепенно и невольно возникаютъ различныя представленія и образы забытыхъ ощущеній; они причудливо складываются и всегда готовы превратиться въ иллюзіи, если не встр?чаютъ себ? препятствія и противов?са со стороны другихъ ощущеній и образовъ, которые служатъ имъ пров?ркой, — и этимъ поддерживается нормальное состояніе психической жизни. Но лишь только этотъ противов?съ ослаб?ваетъ, въ ум? упрочивается иллюзія, доходитъ до галлюцинаціи и начинается состояніе бреда. На такіе моменты психологія Тэна бросаетъ свой самый р?зкій св?тъ: «Безуміе, — читаемъ мы въ книг? Тэна, написанной за много л?тъ до описанія имъ сентябрьскихъ убійствъ, — всегда сторожитъ насъ на меж? нормальнаго состоянія, ибо та комбинація элементовъ, которую мы называемъ здоровьемъ — ничто иное, какъ счастливый случай, который наступаетъ и повторяется только благодаря постоянной поб?д? надъ противными силами. Но эти посл?днія всегда налицо; простая случайность можетъ дать имъ перев?съ; имъ немногаго недостаетъ до поб?ды. Въ моральномъ, какъ и въ физическомъ отношеніи, та форма, которую мы называемъ нормальной, какъ бы часто она ни встр?чалась, на самомъ д?л? все-таки проявляется въ жизни лишь среди безконечнаго числа всевозможныхъ искаженій... Можно сравнить темную для насъ работу природы, сл?дствіемъ которой является (нормальное) сознаніе, съ шествіемъ того раба, который посл? побоища въ цирк? проходилъ но арен? съ яйцомъ въ рук? среди утомленныхъ львовъ и насыщенныхъ тигровъ; — если онъ достигалъ благополучно ц?ли, его отпускали на волю. Подобнымъ образомъ подвигается впередъ жизнь духа среди сутолоки уродливыхъ стремленій и дикихъ безумствъ».

Такое нарушеніе умственнаго равнов?сія случилось и съ якобинцами, всл?дствіе внезапнаго возвышенія ихъ къ безграничной власти. Но въ психическомъ стро? якобинцевъ коренились условія для пом?шательства еще бол?е рокового по своимъ посл?дствіямъ. Какъ чутье д?йствительности, такъ и понятіе справедливости нуждается въ психическомъ равнов?сіи, чтобы сохранить силу надъ челов?комъ; но и чувство справедливости также было искажено у якобинцевъ.

Якобинцы выводятъ свое право на деспотическую власть изъ Общественнаго договора, въ силу котораго вс? участники договора состоятъ равноправными членами суверена. Но якобинецъ не удовлетворяется приходящейся на него долею верховной власти; свою царственную власть онъ готовъ д?лить только съ своими единомышленниками. Вс? прочіе, не вполн? примыкающіе къ его партіи, лишаются своей доли верховной власти, которая ц?ликомъ переходитъ къ якобинцамъ. Такимъ образомъ догматъ, провозглашающій народовластіе, на д?л? приводитъ къ диктатур? меньшинства, къ безграничной, непогр?шимой власти пяти — шести тысячъ парижскихъ якобинцевъ надъ Франціей.

Мало того, всякій, кто отвергаетъ якобинскую теорію, представляется негодяемъ, общественнымъ злод?емъ, врагомъ народа. Оттого диктатура влечетъ за собою проскрипцію. Диктатура якобинцевъ не есть только господство меньшинства надъ большинствомъ, это господство честнаго и чистаго меньшинства надъ порочной и негодной толпой. Въ силу якобинской теоріи французскій народъ распадается на два класса: съ одной стороны, аристократы, фанатики, эгоисты, порочные люди, короче -- вс? плохіе граждане; съ другой стороны — патріоты, философы, люди доброд?тельные, т.-е. вс? члены якобинской секты. Отсюда новый мотивъ для надменности якобинца. Такъ какъ онъ воплощаетъ въ себ? доброд?тель, то всякій противникъ его преступенъ. На доброд?тели лежитъ обязанность противод?йствовать пороку, и отсюда ясна ц?ль якобинскаго правительства. Она должна заключаться въ томъ, «чтобы подчинять дурныхъ добрымъ или, что гораздо короче, истребить дурныхъ; въ виду этого сл?дуетъ прим?нять въ самыхъ широкихъ разм?рахъ конфискацію, заключеніе, ссылку, разстр?ляніе, утопленіе и гильотину. Противъ изм?нниковъ все дозволено и похвально. Якобинецъ, канонизировавъ свои убійства, убиваетъ изъ «любви къ ближнему». «Такъ, — заключаетъ Тэнъ, — завершается этотъ психологическій типъ т?мъ самымъ способомъ, какимъ среднев?ковой богословъ становился инквизиторомъ. Чрезвычайные контрасты сливаются въ образованіи якобинскаго типа: это — безумецъ, обладающій логикой; чудовище, признающее въ себ? сов?сть; подъ гнетомъ его теоріи и гордости въ немъ развилась двойная уродливость — ума и сердца; онъ утратилъ здравый смыслъ и онъ извратилъ свой нравственный смыслъ. Не спуская глазъ съ своихъ отвлеченныхъ формулъ, онъ пересталъ вид?ть д?йствительныхъ людей; въ силу постояннаго самовосхищенія, онъ сталъ признавать въ своихъ противникахъ и даже соперникахъ лишь преступниковъ, достойныхъ казни. На этомъ склон? ничто не можетъ его удержать; называя вещи на-выворотъ, онъ извратилъ въ себ? драгоц?нныя понятія, которыя возвращаютъ насъ на почву истины и справедливости. Никакой св?тъ уже не проникнетъ бол?е въ глаза т?хъ, кто принимаетъ свое осл?пленіе за прозорливость; никакое угрызеніе сов?сти не смущаетъ души того, кто возвелъ свое варварство въ патріотизмъ и свои преступленія въ долгъ».

Таково психологическое объясненіе произростанія якобинскаго типа у Тэна со вс?ми корнями этого роста — властолюбіемъ и самомн?ніемъ, наклонностью къ разсудочному доктринерству, излюбленной теоріей народовластія и во имя ея съ захватомъ диктатуры надъ народомъ и — наконецъ — патологическимъ искривленіемъ типа, съ бредомъ величія, жаждою крови и маніей убійства (l’id?e homicide). Гамма элементовъ полная или почти полная; нужно принять въ разсчетъ еще элементъ страха, которымъ Мишле односторонне объяснялъ весь терроръ (la peur faisait la terreur), и вліяніе котораго самъ Тэнъ такъ мастерски выставилъ, какъ мы увидимъ, въ своихъ характеристикахъ якобинскихъ комиссаровъ.

Эта характеристика якобинскаго типа сопровождается у Тэна весьма ц?ннымъ дополненіемъ — изсл?дованіемъ о томъ, въ какихъ слояхъ общества преимущественно набиралось якобинство, и какое вліяніе им?ла степень образованія на предрасположеніе отд?льныхъ лицъ къ якобинскимъ идеаламъ. Этотъ трудъ Тэна представляетъ собою оригинальную попытку создать новую науку соціальной психологіи, характеризовать психическій складъ отд?льныхъ народныхъ слоевъ, указать м?стныя условія, благопріятствовавшія произростанію изв?стнаго политическаго типа въ народномъ организм?. Въ своей попытк? составить, такъ сказать, очеркъ распространенія якобинской фауны во Франціи Тэнъ въ зам?чательной степени проявилъ въ т?сномъ взаимод?йствіи дв? выдающіяся способности, столь р?дко встр?чающіяся въ одномъ ученомъ — тонкій психологическій анализъ и м?ткій глазъ статистика, д?лающій свои обобщенія на основаніи кропотливыхъ, систематически веденныхъ изысканій.

* * *

Оказывается, что никакой классъ, никакія житейскія условія не гарантируютъ людей вполн? отъ психологическихъ дефектовъ и отъ увлеченія ложными теоріями. Среди якобинцевъ мы встр?чаемъ юриста, генеральнаго адвоката при Парижскомъ парламент?, Эро де Сешелля, «протеже королевы», одного изъ предс?дателей этого парламента Лепельтье Сенъ-Фаржо, богат?йшаго собственника Франціи, генерала родомъ изъ влад?тельныхъ принцевъ Германіи, Charles de Hesse и даже принца крови, четвертый «персонажъ» посл? короля, герцога Орлеанскаго.

Всего мен?е благопріятенъ для произростанія якобинскаго типа противоположный, нижній слой народа. Крестьянамъ и чернорабочимъ, — говоритъ Тэнъ, — мысль которыхъ, отяжел?въ отъ механическаго труда, не идетъ дал?е горизонта ихъ деревни, поглощена заботой о ежедневномъ хл?б?, всякая отвлеченная теорія непонятна. Если они слушаютъ догмы новаго катехизиса, то такъ, какъ они слушали догмы стараго, не понимая ихъ. У нихъ органъ, ухватывающій «абстракціи», не развитъ. Если вы ихъ поведете въ клубъ, они тамъ заснутъ. Чтобы ихъ пробудить, имъ нужно заявить о возстановленіи десятины и феодальныхъ правъ. Ихъ можно увлечь только на какой нибудь погромъ; а впосл?дствіи, когда якобинцы въ Конвент? захотятъ отобрать у нихъ хл?бъ или подвергнуть его такс?, они проявятъ при республик? такое же сопротивленіе, какъ при корол?.

Наибол?е благопріятную почву для разведенія якобинства представляли, — по наблюденіямъ Тэна, — нижній слой буржуазіи и верхній, приближающійся къ ней, слой народа. И то отсюда надо исключить вс?хъ людей установившихся, семейныхъ и зр?лыхъ, которымъ практика жизни внушила недов?ріе къ себ? и ко всякой теоріи. Остается меньшинство, очень незначительное меньшинство, безпокойное и жаждущее перем?нъ; съ одной стороны, люди мало привязанные къ своей профессіи или занимающіе въ ней лишь второстепенное положеніе, дебютанты, еще не укр?пившіеся въ ней, кандидаты, еще не принятые въ нее; съ другой стороны люди по темпераменту не стойкіе, вс? т?, кого выбила изъ колеи пронесшаяся буря — упраздненіемъ монастырей и схизмой въ церкви; въ администраціи, финансовомъ в?домств?, въ арміи, въ различныхъ общественныхъ и частныхъ карьерахъ — преобразованіемъ учрежденій, передвиженіемъ кліентовъ и патронажа. Такимъ способомъ, многіе, которые въ обыкновенное время остались бы смирно на своихъ м?стахъ, перекочевали въ политику и безумствуютъ. На первомъ план? зд?сь т?, кого полученное ими риторическое образованіе сд?лало способными понять отвлеченный принципъ и вывести изъ него посл?дствія, но которые, не обладая практической подготовкой и заключенные въ узкій кругъ м?стныхъ интересовъ, не въ состояніи точно представить себ? большое сложное общество и условія его жизни. У нихъ достаточно таланта, чтобы сказать р?чь, написать газетную статью, брошюру, докладъ бол?е или мен?е напыщеннымъ и догматическимъ слогомъ; н?которые изъ нихъ въ этомъ д?л? окажутся краснор?чивыми, но не дал?е. Къ этому числу относятся адвокаты, нотаріусы, пристава, бывшіе мелкіе судьи и стряпчіе изъ провинціи, наполняющіе дв? трети Законодательнаго собранія и Конвента и играющіе тамъ первыя роли; врачи и фельдшера изъ мелкихъ городовъ, какъ Бо, Левассеръ и Бодо; литераторы второго и третьяго разряда, какъ Бареръ, Луве, Гара, Манюэль и Ронсенъ; учителя гимназіи, какъ Луше и Роммъ; надзиратели, какъ Леонаръ Бурдонъ; газетчики, какъ Бриссо, Демуленъ и Фреронъ; актеры, какъ Колло д’Эрбуа; артисты, какъ Сержанъ; бывшіе монахи, какъ ораторіанецъ Фуше и капуцинъ Шабо; священники, бол?е или мен?е скинувшіе рясу, какъ Лебонъ, Шаль, Лаканаль и Грегуаръ; студенты, только что выпущенные, какъ Сенъ-Жюстъ, Моне, Русселенъ и Жюльенъ; однимъ словомъ умы, плохо возд?ланные, у которыхъ запавшая въ нихъ теорія тотчасъ заглушитъ благія с?мена и разростется какъ крапива. Присоедините къ нимъ шарлатановъ и авантюристовъ отъ Фоше и Клоца до Шалье и Марата и всю эту толпу б?дствующихъ болтуновъ, которые щеголяютъ своими пустыми мыслями, своимъ разочарованіемъ и своими притязаніями но улицамъ большихъ городовъ.

Наконецъ на заднемъ план? люди, которыхъ зачатки образованія сд?лали способными понять отвлеченный принципъ и плохо вывести его посл?дствія, но у которыхъ инстинктъ заполняетъ проб?лы ихъ грубой аргументаціи: ихъ жадность, ихъ зависть и злоба сквозь теоріи чуютъ добычу, и якобинскій догматъ имъ т?мъ дороже, что за его туманомъ ихъ воображеніе предполагаетъ неисчерпаемыя сокровища. Они въ состояніи выслушать, не заснувши, клубную р?чь и во-время аплодировать; выступить съ предложеніемъ на митинг?, кричать на трибунахъ, составить протоколъ ареста, редактировать приказъ по національной гвардіи, выручить кого нужно своими легкими, своими кулаками и саблями. Но дал?е ихъ способность не простирается. Къ этой групп? принадлежатъ приказчики, какъ Эберъ и Анріо; писаря, какъ Шометъ и Венсанъ; мясники, какъ Лежандръ; почтовые смотрители, какъ Друэ; столяры, какъ хозяинъ Робеспьера, Дюпле; школьные учителя, какъ тотъ Бюшо, котораго сд?лали министромъ, и множество имъ подобныхъ, научившихся писать, им?ющихъ развязный языкъ и н?которое неясное понятіе объ ор?ографіи, — подмастерья, унтеръ-офицеры, бывшіе нищенствующіе монахи, разнощики, харчевники, лавочники, носильщики, городскіе рабочіе, начиная съ Гушона, оратора Антуанскаго предм?стья, Симона, башмачника Тампля^{49}, Треншара, присяжнаго революціоннаго суда — до портныхъ, сапожниковъ, кабатчиковъ, цирульниковъ и прочихъ мастеровыхъ, которые собственными руками «поработали» на сентябрьскихъ убійствахъ ^{50}).

Присоедините къ этому грязный хвостъ всякаго бунта или народной диктатуры, хищниковъ, какъ Журданъ изъ Авиньона, Фуркруа «американца», женщинъ, которыя, какъ Теруань, какъ Роза Лакомбъ и «вязальщицы» Конвента, отреклись отъ своего пола, преступники, подошедшіе подъ амнистію, и всю эту сволочь, которой отсутствіе полиціи предоставило полный просторъ, вс? эти бродяги, не выносящіе порядка и работы, которые посреди цивилизаціи сохранили инстинкты дикаря и ссылаются на народовластіе, чтобъ удовлетворить прирожденнымъ аппетитамъ своеволія, л?ни и жестокости.

Такъ совершался наборъ якобинской партіи. «Образованіе довело челов?ка до порога общихъ идей; поэтому онъ чувствуетъ себя ст?сненнымъ въ закрытомъ круг? своей профессіи и онъ стремится за ея пред?лы. Но его образованіе осталось поверхностнымъ или зачаточнымъ; поэтому вн? своего т?снаго круга онъ не на м?ст?. Онъ им?етъ представленіе о политическихъ идеяхъ; вотъ почему онъ считаетъ себя способнымъ къ политик?. Но онъ знаетъ ихъ лишь въ формул? и видитъ ихъ лишь сквозь туманъ; вотъ почему онъ къ ней неспособенъ и какъ проб?лы, такъ и пріобр?тенія его ума д?лаютъ изъ него якобинца».

Дополнимъ эту характеристику возникновенія якобинскаго типа чрезвычайно ц?нными признаніями Дантона, одного изъ наибол?е видныхъ, сильныхъ темпераментомъ и чистосердечныхъ якобинцевъ — признаніями, какъ онъ сд?лался якобинцемъ: «Старый порядокъ сд?лалъ большую ошибку. Онъ далъ мн? воспитаніе въ одной бурс? гимназіи Дюплесси. Я воспитывался тамъ съ сыновьями вельможъ, которые были мн? товарищами и жили со мной въ дружб?. Когда я кончилъ, у меня ничего не было; я былъ въ нищет? и я искалъ, какъ мн? устроиться. Парижская адвокатура неприступна: нужны большія усилія, чтобы въ нее войти. Я не могъ поступить въ военную службу, не обладая ни дворянствомъ, ни протекціей. Церковь не была для меня рессурсомъ. Я не былъ въ состояніи купить себ? должность, не обладая ни коп?йкой. Мои прежніе товарищи отвернулись отъ меня. Я оставался не при чемъ и лишь посл? долгихъ л?тъ мн? удалось купить должность адвоката при королевскомъ сов?т?. Наступила революція; я и вс? мн? подобные кинулись въ нее. Старый порядокъ принудилъ насъ къ этому, давъ намъ образованіе и не предоставивъ никакой карьеры нашимъ талантамъ»^{51}.

Это заявленіе, — зам?чаетъ Тэнъ, — приложимо также къ Робеспьеру, Демулену, Бриссо, Верньо и другимъ.

При условіяхъ, созданныхъ революціей, возникновеніе и подборъ людей якобинскаго типа везд? могли совершаться легко и безпрепятственно. Въ первые м?сяцы вс? бросились въ политику, вс? собирались на митинги и ходили въ клубы. Выборщики, вм?сто того, чтобы по избраніи депутатовъ разойтись по домамъ, продолжали сходиться, избирали комитеты, посылали депутаціи, составляли адресы. То же д?лали и вс? избиратели по м?стечкамъ или по участкамъ городовъ. Но посл? федераціи 14 іюля 1790 г. этотъ жаръ значительно остылъ. Д?ловыхъ людей утомляло это хожденіе по клубамъ и имъ надо?ли тысячи разъ слышанныя фразы. Тогда всплыли люди, которыхъ соединяла общая догма — народовластіе, и общая ц?ль — захватъ власти. Общая ц?ль объединила ихъ въ политическую партію, общая догма придала имъ характеръ секты, и связь якобинцевъ становится т?мъ бол?е кр?пка, что они одновременно представляли собою и партію и секту. Тэнъ приводитъ разныя цифры, чтобы показать, насколько большинство французовъ стало равнодушно къ политическимъ вопросамъ. Въ Париж? изъ 81.200 избирателей на выборахъ отсутствуетъ бол?е 74.000; изъ числа избранныхъ ими выборщиковъ пришло только 200 на выборы депутатовъ въ Законодательное собраніе. Въ Руан? изъ 700 выборщиковъ пришло только 160, а въ посл?дній день выборовъ только 60. Совершенно иначе поступали гордецы и догматики: они приняли «въ-серьезъ» свою «царскую власть» и они не только усердно пос?щаютъ собранія, но р?шились сохранить за собою ту власть, которую они передали своимъ избранникамъ. Ихъ патріотизмъ высшаго качества: если они присягнули конституціи, то съ оговоркой, чтобы были соблюдены права челов?ка, и ихъ ц?ль не сохраненіе конституціи, а завершеніе революціи.

Для этого они учреждаютъ клубы изъ единомышленниковъ; они знаютъ, что угли, плохо горящіе, потухнутъ, если ихъ разбросать, и разгорятся пламенемъ, если ихъ сгрести. Зарожденіе н?которыхъ изъ этихъ клубовъ установлено документально. Въ Руан? 14 іюля 1790 года два фельдшера, наборщикъ, тюремный священникъ, вдова еврея и еще четыре женщины и подростка составляютъ особую ассоціацію. М?сяцъ спустя такихъ клубовъ 60, три м?сяца спустя 122, въ март? 1791 г. — 229, въ август? 1791 около 400. Предстоящее избраніе новаго Національнаго собранія даетъ новый толчокъ возникновенію якобинскихъ клубовъ — за одинъ м?сяцъ ихъ прибавляется 600; л?томъ 1792 г. передъ крушеніемъ монархіи ихъ 1.200.

Но уже въ ноябр? 1790 года популярная газета Прюдома: «Парижскія революціи» пропов?дуетъ необходимость устройства клуба въ каждой улиц? города, въ каждой деревн?. «Пусть всякій честный ремесленникъ собираетъ у себя сос?дей; пусть при св?т? лампы, зажигаемой за общій счетъ, онъ читаетъ имъ декреты Національнаго собранія, пусть это чтеніе сопровождается размышленіями его и его сос?дей; а въ конц? зас?данія, пусть пот?шатъ слушателей, встревоженныхъ листкомъ Марата, патріотической руганью отца Дюшена». Якобинскіе клубы скоро ввели у себя свой этикетъ и свои правила. Предписывается воздерживаться отъ обычая снимать шляпу для поклона; особенно тщательно предписывается не приб?гать къ выраженію — им?ю честь. Слово Monsieur зам?няется словомъ гражданинъ (товарищъ!). Въ особенности каждый членъ клуба долженъ проникнуться сознаніемъ своего важнаго значенія. И какъ же этимъ не проникнуться! «Мы читаемъ народу, — заявляетъ одинъ изъ этихъ клубовъ, — декреты, мы предостерегаемъ его противъ произведеній и интригъ аристократовъ. Мы доискиваемся, мы разоблачаемъ вс? заговоры. Мы принимаемъ и снабжаемъ сов?тами вс?хъ недовольныхъ; мы поддерживаемъ вс? жалобы, когда они справедливы».

Стремясь къ захвату власти, якобинскіе клубы стремятся прежде всего захватить общественное мн?ніе, подчинить себ? печать. Для этого у нихъ два способа: доносъ или клевета и — терроръ.

Въ декабр? 1790 года инженеръ Этіенъ, котораго Маратъ и Фреронъ въ своихъ газетахъ называли шпіономъ, подалъ жалобу въ судъ и потребовалъ публичнаго извиненія или пени въ 25.000 франковъ. На это Маратъ потребовалъ, чтобы доносчики народу не были привлекаемы къ суду, такъ какъ они подсудны только публик? за все, что считаютъ нужнымъ д?лать для спасенія народа. Въ день суда залъ наполнился «60 поб?дителями Бастиліи, которые собирались вм?шаться въ процессъ», какъ писалъ, торжествуя, Фреронъ. — Они д?йствительно вм?шались: потребовали удаленія караула: «мы зд?сь владыки», избили, оплевали истца, грозили отр?зать ему уши, побили его друзей и заставили ихъ б?жать. Д?ло было отложено и оно кончилось т?мъ, что истецъ за неявкой былъ приговоренъ къ уплат? судебныхъ пошлинъ.

Выручая своихъ журналистовъ, якобинцы застращивали своихъ противниковъ. Къ швейцарскому гражданину Малле-Дюпану явилась депутація изъ 12 — 15 хорошо од?тыхъ и довольно в?жливыхъ людей. Ихъ ораторъ сообщилъ ему, что они присланы патріотическими обществами Пале-Рояля, чтобы внушить ему необходимость изм?нить его принципы и перестать нападать на конституцію — «иначе къ нему прим?нятъ способъ крайняго насилія». Малле-Дюпанъ отв?тилъ, что онъ признаетъ надъ собою лишь авторитетъ закона и суда; а нарушенія свободы печати противны конституціи. «Конституція, — возразилъ якобинскій ораторъ, — это общая воля. Законъ — это владычество сильн?йшаго (du plus fort). Мы выражаемъ вамъ волю народа — а это законъ». Малле-Дюпанъ имъ объяснилъ, что онъ противникъ стараго порядка, но стоитъ за авторитетъ короля. «О, — заговорили вс?, — мы бы очень пожал?ли, если бы остались безъ короля. Мы любимъ короля и мы будемъ защищать его авторитетъ. Но мы вамъ запрещаемъ идти наперекоръ общественному мн?нію и противъ свободы, декретируемой Національнымъ собраніемъ».

Но якобинцамъ не удалось сломить честнаго швейцарца — онъ выдержалъ четыре года, «не будучи ув?ренъ, ложась спать, что проснется свободнымъ или живымъ». Въ іюн? 1792 года въ его «послужномъ списк?» свобод? числилось три приказа объ арестованіи, 115 доносовъ, два наложенія печатей, четыре «гражданскихъ» натиска на его квартиру, конфискація всей его собственности во Франціи.

Прим?ру парижскихъ якобинцевъ сл?довали провинціальные, пріучая населеніе къ своему господству задолго до офиціальнаго захвата власти. Марсельскій клубъ заставляетъ муниципалитетъ подать въ отставку. Въ Орлеан? члены клуба принимаютъ участіе въ зас?даніяхъ высшаго уголовнаго (политическаго) суда. Члены клуба въ Кан? (въ Нормандіи) оскорбляютъ судей, уносятъ и сжигаютъ акты уголовнаго обвиненія противъ лицъ, разрушившихъ статую Людовика XV. Члены клуба въ Альби насильно захватили въ суд? уголовное д?ло, касавшееся одного убійцы, и сожгли акты... Везд? клубъ владычествуетъ или готовится владычествовать: на выборахъ онъ устраняетъ однихъ кандидатовъ, другимъ покровительствуетъ, иногда самъ избираетъ. Съ другой стороны онъ становится полицейскимъ комитетомъ, составляетъ и распространяетъ списки «недоброжелательныхъ, подозрительныхъ и равнодушныхъ», доноситъ на дворянъ, сыновья которыхъ эмигрировали, на священниковъ, не давшихъ присяги и оставшихся въ своемъ приход?. Онъ возбуждаетъ, направляетъ м?стныя власти или д?лаетъ имъ выговоры. Это, по выраженію одной современной петиціи Національному собранію, настоящій инквизиціонный трибуналъ, очагъ вс?хъ революціонныхъ памфлетовъ и листковъ, школа интригъ и заговоровъ. Но Національное собраніе, изъ страха за себя, покрываетъ якобинскіе клубы своей благосклонностью или снисходительностью. Якобинская печать даетъ лозунгъ: нужно, чтобы народъ съорганизовался мелкими батальонами. Одинъ за другимъ, въ теченіе двухъ л?тъ, батальоны съорганизовались. Уже во всякомъ м?стечк? своя дисциплинированная и владычествующая шайка. Чтобы образовать изъ себя армію, имъ остается только найти общій центръ и генеральный штабъ. И центръ и штабъ давно готовы. Это, конечно, Парижъ и «общество друзей конституціи».

Клубъ якобинцевъ Парижа возникъ въ Версали наканун? съ?зда Генеральныхъ штатовъ. Онъ былъ основанъ бретонскими депутатами, къ которымъ присоединились депутаты изъ другихъ провинцій. Сначала въ члены его принимались одни депутаты, но когда 6 октября Національное собраніе перешло въ Парижъ и клубъ перенесъ свое пом?щеніе туда (въ библіотеку якобинскаго — доминиканскаго монастыря), онъ сталъ принимать въ число членовъ также и не депутатовъ — литераторовъ и художниковъ. Зас?данія происходили чинно, посторонніе не допускались, при вход? контролировались членскіе билеты и однажды однимъ изъ контролеровъ былъ сынъ герцога Орлеанскаго, будущій король Луи Филиппъ. По уставу предметомъ зас?даній должны были быть т? самые вопросы, которые въ это время обсуждались Національнымъ собраніемъ; но въ другіе часы въ нижнемъ этаж? поучали рабочихъ, «объясняли имъ конституцію». Скоро Якобинскій клубъ достигъ такого авторитета, что съ нимъ вступали въ сношенія провинціальные клубы, принимали его уставъ и правила; а онъ съ своей стороны предавалъ публичности ихъ доносы и поддерживалъ ихъ требованія.

Такимъ образомъ возникла обширная переписка, охватывавшая всю Францію, и Парижскій клубъ получилъ возможность одновременно поднимать агитацію въ сотняхъ городовъ и м?стечекъ.

Никогда еще не бывало, — говоритъ Тэнъ, — политическаго механизма лучше придуманнаго, чтобы вызывать искусственное и насильственное общественное мн?ніе и придавать ему видъ національнаго требованія — и чтобы этимъ способомъ предоставлять шумящему меньшинству «права мнимаго большинства и насиловать правительство». Тактика якобинцевъ, — какъ писалъ одинъ изъ нихъ, — была весьма проста: «Кто нибудь изъ насъ поднималъ вопросъ въ Національномъ собраніи; онъ зналъ, что его поддержитъ незначительное меньшинство, а большинство встр?титъ криками неудовольствія... Вопросъ передается въ комиссію, чтобы тамъ заглохнуть. Но имъ овлад?ваетъ клубъ. На основаніи статьи въ его газет? или особаго циркуляра, онъ становится предметомъ обсужденія въ 300 — 400 провинціальныхъ клубахъ и три нед?ли спустя Національное собраніе осыпается дождемъ адресовъ, требующихъ постановленія, которое оно раньше отвергло, а теперь принимаетъ большинствомъ, такъ какъ «общественное мн?ніе назр?ло».

Характеръ и роль якобинцевъ въ исторіи революціи съ самаго начала обнаруживаются въ д?ятельности клуба. Уже 28 іюля 1789 г. главный основатель клуба, Дюпоръ, организуетъ Сыскной комитетъ при клуб?! И что же собою представляетъ главный органъ якобинцевъ во время ихъ апогея — Комитетъ общественнаго спасенія подъ руководствомъ Робеспьера, какъ не правительствующій Сыскной комитетъ? Аудиторія рабочихъ въ нижнемъ этаж? представляла собою великол?пную школу для всякаго рода агентовъ. Тутъ набираются штатъ агентовъ провокаторовъ и въ то же время штатъ полицейскихъ чиновъ и клакеровъ въ Собраніи. Каждый день, — пишетъ Лафайетъ въ своихъ мемуарахъ, — десять челов?къ являются въ Комитетъ сысковъ за инструкціями — каждый изъ нихъ передаетъ ихъ другимъ десяти и такимъ образомъ вс? секціи Парижа, вс? батальоны Національной гвардіи получаютъ одновременно то же самое предложеніе устроить бунтъ, тотъ же доносъ противъ парижскаго мэра или предс?дателя директоріи. Другіе агенты образуютъ кучку на какой нибудь городской площади и одинъ изъ нихъ громко произноситъ запальчивую р?чь; собравшаяся около нихъ толпа приходитъ въ возбужденіе, изъ нея выступаютъ новые ораторы, а первоначальная кучка перебирается въ другую улицу и тамъ производитъ ту же операцію. Агенты получаютъ 12 франковъ въ день и им?ютъ право въ случа? надобности подбирать себ? помощниковъ за ту же ц?ну. Денегъ у клуба вдоволь, ибо секретаремъ клуба, руководителемъ всей переписки, редакторомъ журнала, тайнымъ, но д?йствительнымъ и постояннымъ заправилою вс?хъ интригъ состоитъ Лакло, авторъ изв?стнаго порнографическаго романа и дов?ренный секретарь герцога Орлеанскаго, перваго богача Франціи. Рука Лакло видна во вс?хъ перипетіяхъ революціи: въ д?л? Ревельона, въ поход? на Версаль, въ погромахъ на городскія заставы и усадьбы, и въ прошеніи объ отр?шеніи короля отъ престола посл? его возвращенія изъ Варенна.

Большой заслугой Тэна сл?дуетъ признать его попытку установить количество якобинцевъ для того, чтобы показать, какъ незначительно было то меньшинство, которое подъ предлогомъ народовластія захватило власть надъ французскимъ народомъ. Основываясь на цифр? голосовъ, поданныхъ на н?которыхъ выборахъ, Тэнъ опред?ляетъ количество якобинцевъ въ Труа и Страсбург? на 7.000 и 8.000 избирателей — въ 400, въ Безансон? на 25.000 — 30.000 жителей — въ 300; въ Париж?, гд? ихъ конечно сравнительно больше (на 750.000 жителей), якобинцевъ, причисляя къ нимъ даже бродягъ и разбойниковъ, никогда не было бол?е 10.000. Такимъ образомъ общее число якобинцевъ по разсчету Тэна, по всей Франціи, не превышало 300.000. Цифру эту, конечно, нужно считать приблизительной. Но самъ Мишле утверждаетъ, что якобинскіе комиссары им?ли за себя въ провинціальныхъ городахъ лишь очень немногихъ людей: въ Тулуз? мен?е 400.

Разбирая причины, которыя т?мъ не мен?е дозволили якобинцамъ подчинить себ? Францію, Тэнъ указываетъ на то, что они представляли собой организованную и вооруженную шайку среди разрозненной, малодушной и равнодушной толпы, и на слабость двухъ правительствъ, съ которыми якобинцамъ пришлось бороться, — съ монархическимъ, которое съ 14 іюля было подорвано, и съ Національнымъ собраніемъ, которое такъ плохо слажено, что большинству націи отъ него н?тъ пользы. Наконецъ, на громадную силу, которую предоставило якобинцамъ ихъ преобладаніе въ Париж?, въ господствующей столиц? централизованнаго государства. Въ зам?чательной картин? представляетъ Тэнъ по этому поводу административный механизмъ въ такомъ государств?.

Въ большомъ цивилизованномъ государств? тотъ, кто овлад?лъ головой, распоряжается и вс?мъ т?ломъ; въ силу того, что ими всегда руководили сверху, французы пріобр?ли привычку ожидать этого руководства. Провинціалы невольно обращаютъ свои взоры на столицу, и въ дни кризиса они выб?гаютъ на большую дорогу, чтобы узнать отъ курьера, какое правительство имъ выпало на долю. Въ чьи бы руки ни попало центральное правительство, большинство населенія его принимаетъ или подчиняется ему. Ибо, во-первыхъ, большинство изолированныхъ группъ, которыя желали бы вид?ть его ниспровергнутымъ, не дерзаютъ вступить съ нимъ въ борьбу — оно кажется имъ слишкомъ сильнымъ; благодаря застар?лой рутин?, они воображаютъ, что за нимъ вдали стоитъ вся великая Франція, которая по его мановенію сокрушитъ ихъ своею массой. Во-вторыхъ, если какія-нибудь группы вздумаютъ ниспровергать его, они не въ силахъ вынести борьбу съ нимъ — оно слишкомъ сильно для нихъ. На самомъ д?л?, они еще не организованы, а оно уже готово, благодаря послушному персоналу, зав?щанному ему падшимъ правительствомъ. Монархія или республика — чиновникъ каждое утро является въ свою канцелярію, чтобы направить по назначенію присланныя ему бумаги. Монархія или республика — жандармъ каждый вечеръ д?лаетъ свой обходъ, чтобы арестовать людей, обозначенныхъ въ его пов?стк?. Лишь бы приказъ пришелъ сверху и іерархическимъ путемъ — онъ будетъ исполненъ, и съ одного конца государства до другого машина съ своей сотней тысячъ колесъ работаетъ усп?шно подъ давленіемъ руки, захватившей рукоятку. Нужно только верт?ть этой рукояткой р?шительно, сильно и безцеремонно, а вс? эти свойства у якобинца въ наличности.

Прежде всего онъ ув?ренъ въ себ?. Тэнъ описываетъ необычайный эфектъ, который должна была производить доктрина въ мозгу зауряднаго якобинца, столь мало подготовленномъ, столь ограниченномъ по сравненію съ обширностью идеи, захватившей его. Въ этой доктрин? онъ находитъ полную философскую систему, соціологію, философію исторіи, понятіе о будущемъ челов?чества, аксіомы абсолютнаго права — и все это въ н?сколькихъ формулахъ — краткихъ и точныхъ, какъ: религія — суев?ріе; монархія — узурпація; вс? священники — обманщики; вс? государи — тираны... Такія мысли въ такомъ мозгу подобны потоку, который все съ собой уноситъ — и посл?днюю каплю разсудка. Нельзя безнаказанно превратиться изъ второстепеннаго адвоката или простого рабочаго въ апостола и спасителя рода челов?ческаго.

Тэнъ приводитъ образцы помраченія ума у н?которыхъ, даже лучшихъ представителей революціонной партіи. За н?сколько дней до 10 августа, когда жирондинцы въ союз? съ парижскими якобинцами и бандитами сокрушили конституціонную монархію и открыли путь террору, Роланъ говорилъ со слезами на глазахъ: «Если свобода умретъ во Франціи, она навсегда погибнетъ для остального міра; вс? надежды философовъ будутъ обмануты; самая жестокая тиранія угнететъ землю». А въ первомъ зас?даніи Конвента, когда честный, но недалекій Грегуаръ провелъ декретъ объ уничтоженіи королевской власти, онъ былъ вн? себя при мысли о великомъ благод?яніи, которое онъ оказалъ роду челов?ческому: «Я признаюсь, — говоритъ онъ, — что восторгъ лишилъ меня на н?сколько дней аппетита и сна». А заурядные якобинцы? — Одинъ изъ нихъ воскликнулъ съ трибуны: «Мы станемъ богами» (un peuple de dieux). Одинъ изъ сподвижниковъ Сенъ-Жюста заявилъ: «Люди бывали въ горячк? ц?лые сутки; у меня она продолжалась 12 л?тъ».

У людей въ б?лой горячк? физическія силы и см?лость удвояются. Но у якобинцевъ еще одно важное преимущество передъ другими французами: фанатизмъ отшибъ у нихъ моральное чутье, и они не знаютъ сдержекъ сов?сти. И въ политической борьб? есть непозволительныя д?йствія; людское большинство, если оно честно и разумно, воздерживается отъ нихъ. Ему, — говоритъ Тэнъ, — несвойственно (elle r?pugne) нарушать законъ, ибо одно нарушеніе закона ведетъ за собой нарушеніе прочихъ. Ему несвойственно сверженіе установленнаго правительства; ибо всякое междуцарствіе есть возвращеніе къ дикому состоянію. Ему несвойственно вызывать народный бунтъ, ибо это значитъ предоставить общество на произволъ безсмысленной и грубой толпы. Ему несвойственно д?лать изъ правительства орудіе конфискацій и казней — ибо оно считаетъ его естественнымъ назначеніемъ охраненіе собственности и жизни. Вотъ почему передъ якобинцемъ, который все это себ? позволяетъ — большинство подобно безоружному челов?ку въ схватк? съ вооруженнымъ. По принципу якобинцы презираютъ законъ — ибо единственный для нихъ законъ — произволъ во имя народа. Они безъ колебаній возстаютъ противъ правительства, потому что оно въ ихъ глазахъ прикащикъ, котораго народъ всегда можетъ выгнать въ шею. Всякій бунтъ имъ пріятенъ, ибо этимъ путемъ народъ возстановляетъ свою неотъемлемую верховную власть. Диктатура имъ по душ?; ибо съ ея помощью народъ входитъ въ обладаніе своей неограниченной власти. Притомъ, какъ казуисты, они признаютъ, что ц?ль оправдываетъ средства. «Надобно возстановить народный макіавелизмъ», — сказалъ, обращаясь къ парижскимъ товарищамъ, депутатъ ліонскихъ якобинцевъ Леклеркъ, — нужно стереть съ лица Франціи все, что въ ней нечисто... Меня, конечно, будутъ называть разбойникомъ, но есть средство стать выше клеветы: это истребить клеветниковъ».

Вотъ почему якобинецъ поб?дилъ въ революціи прочія партіи. Тэнъ въ сжатой, реалистической метафор? изображаетъ поб?доносное шествіе якобинцевъ къ власти.

* * *

Указавъ въ своей характеристик? якобинцевъ свойства, обезпечивавшія за ними безусловный усп?хъ въ будущемъ, Тэнъ изображаетъ въ подробномъ историческомъ изложеніи ихъ постепенное приближеніе къ ц?ли — до 2 іюня 1793 г., когда, изгнавши съ помощью парижской черни своихъ соперниковъ жирондинцевъ изъ Конвента, они захватили верховную власть. Тэнъ представляетъ этотъ захватъ власти въ вид? двухл?тней осады государственной цитадели, ведущейся «съ в?рнымъ инстинктомъ» — бол?е в?рнымъ, ч?мъ у т?хъ «factieux», которые сто съ лишнимъ л?тъ поздн?е вздумали, на нашихъ глазахъ, прилагать тотъ же маневръ къ цитадели бол?е кр?пкой.

Выло бы слишкомъ длинно отм?чать вс? этапы въ этой осад?. Мы ограничимся наибол?е важными, въ которыхъ обнаруживаются особенно ярко или тактика якобинцевъ или промахи ихъ противниковъ и соперниковъ. Первый значительный усп?хъ имъ удалось одержать на выборахъ осенью 1791 года. Предстояли выборы въ выборщики и въ депутаты Законодательнаго собранія, которое должно было зам?нить собою Учредительное или Національное собраніе, а также и переизбраніе на разныя административныя должности. Передъ этими выборами произошло событіе, сильно повліявшее на настроеніе избирателей — попытка короля у?хать изъ Парижа, его пл?неніе и петиція якобинцевъ о лишеніи его власти, приведшая къ кровавому столкновенію на Марсовомъ пол? между якобинцами и Національной гвардіей.

Эта см?лая антимонархическая демонстрація образумила наконецъ даже л?выхъ въ Національномъ собраніи и оно употребило посл?дніе м?сяцы своего существованія, чтобъ пересмотр?ть конституцію и усилить при этомъ правительственную власть. Вс? члены Національнаго собранія, за исключеніемъ семерыхъ, вышли изъ Якобинскаго клуба, въ ихъ числ? и основатели его Дюпоръ съ товарищами, и образовали новый клубъ — Фёльяновъ. Но было уже поздно. Національное собраніе над?лало слишкомъ много ошибокъ. Одною изъ нихъ было постановленіе, лишавшие его членовъ права избираться въ сл?дующее собраніе; другою — включеніе въ присягу в?рности конституціи признаніе церковнаго устава, неодобреннаго папою, всл?дствіе чего многіе католики были устранены отъ избирательныхъ урнъ. Якобинцы сум?ли воспользоваться этими промахами. Ихъ тактика заключалась въ томъ, чтобы запугивать кандидатовъ и избирателей противнаго имъ лагеря и дать такимъ образомъ своему меньшинству перев?съ надъ большинствомъ. Пріемы этой тактики были очень просты. Въ м?стечк? Мортан?, напр., м?стный клубъ изъ 12 челов?къ подъ предс?дательствомъ повара при изв?стіи о вы?зд? короля объявилъ, что дворяне и попы дали королю деньги для вы?зда и устройства контръ-революціи, и обнародовалъ списки виновныхъ съ обозначеніемъ суммъ, данныхъ каждымъ. На этомъ основаніи начали производиться домовые обыски, отбираніе оружія — господство террора. При этомъ террор? производились выборы. Въ Эс?, при чтеніи списка выборщиковъ предс?дателемъ, его прерываютъ, объявляя, что онъ, какъ аристократъ и фанатикъ, не можетъ ни говорить, ни подавать голосъ въ собраніи, и выгоняютъ его. Въ Дакс?, отъ м?стнаго якобинскаго клуба также отд?лились, какъ и въ Париж? — фёльяны, т. е. конституціоналисты. На выборахъ двое изъ нихъ протестуютъ противъ участія въ выборахъ слуги, исключеннаго регламентомъ. Тотчасъ на нихъ бросаются якобинцы, избиваютъ ихъ, тащатъ за волосы, ранятъ штыкомъ и арестовываютъ. Черезъ нед?лю назначаются новые выборы; на этотъ разъ явились одни якобинцы — они сами себя избираютъ въ муниципалитетъ, который, несмотря на приказъ департамента освободить заключенныхъ, сажаетъ ихъ уже въ тюрьму.

Въ деревняхъ избирательная тактика также очень проста: якобинскіе ораторы «об?щаютъ арендаторамъ собственность и доходы влад?льцевъ». Этими пріемами якобинцамъ удалось захватить въ свои руки «третью часть» вакантныхъ м?стъ. До сихъ поръ они только маленькими кучками прол?зали въ цитадель; на этотъ разъ они прорвались туда толпой — Петіонъ избранъ мэромъ Парижа, Манюэль прокуроромъ-синдикомъ, Дантонъ его помощникомъ, Робеспьеръ — уголовнымъ обвинителемъ. Въ первую же нед?лю 136 новыхъ депутатовъ записались въ Якобинскій клубъ; изъ общаго числа членовъ Законодательнаго собранія около 250, т. е, одна треть, принадлежитъ къ ихъ партіи.

Новое собраніе не было якобинскимъ, но оно, не в?дая того, играло въ руку якобинцамъ. Оно было по своему составу и настроенію непосредственнымъ плодомъ промаховъ Учредительнаго собранія. Превращеніе Франціи въ избирательные митинги могло въ результат? выдвинуть только руководителей и говоруновъ этихъ митинговъ. Собраніе состояло изъ выскочекъ (parvenus) новаго режима: въ немъ было 264 члена департаментской администраціи, 109 у?здной администраціи, 125 мировыхъ судей и общественныхъ обвинителей, 68 мэровъ и членовъ муниципалитетовъ и десятка два епископовъ, священниковъ, примкнувшихъ къ революціи, и офицеровъ Національной гвардіи, всего- па-всего 566 выборныхъ чиновниковъ, которые въ теченіе 20 м?сяцевъ управляли Франціей подъ высокой рукой своихъ избирателей, «послушные бунту, уступчивые передъ вс?ми требованіями черни, съ потокомъ чувствительныхъ фразъ и банальныхъ отвлеченностей на устахъ».

По своему общественному положенію въ числ? 745 депутатовъ было 400 адвокатовъ, н?сколько десятковъ духовныхъ лицъ, поэтовъ и литераторовъ. Большинство было моложе 30 л?тъ, а 60 даже моложе 26 л?тъ. Отсюда понятно ихъ отношеніе къ предшественникамъ.

«Большинство ихъ, по словамъ Малуэ, не будучи р?шительно противъ монархіи, были враждебны двору, дворянству и духовенству, вид?ли вокругъ себя только заговоры и полагали, что защищаться надо, наступая. Между ними были люди съ талантомъ, но безъ опытности; имъ недоставало даже той, которую мы пріобр?ли. Наши депутаты изъ патріотовъ, по крайней м?р? въ большей части, сознавали свои ошибки; у этихъ этого не было; они были готовы вновь начинать (т. е. революцію)». Политически они разд?лялись на сл?дующія группы: Правую составляли около сотни депутатовъ, честные и стойкіе, стоявшіе за конституцію. Но между ними не было людей, выдававшихся особымъ вліяніемъ. Изъ 400 депутатовъ, составлявшихъ центръ, 164 записались въ клубъ фёльяновъ, а остальные объявили себя безпартійными (ind?pendants). Это значитъ, что они держатся монархическихъ традицій, не дов?ряютъ якобинцамъ и противники насилій. Но революціонный катехизисъ не утратилъ для нихъ своей притягательной силы. Они хот?ли бы соблюдать конституцію, но не видятъ опасности въ анархіи и съ полнымъ отсутствіемъ характера, единства и см?лости, колеблятся между противоположными желаніями.

Л?вую составляютъ 136 приписавшихся къ якобинскому клубу депутатовъ и около сотни другихъ. Между этими выдается группа депутатовъ изъ департамента Жиронды, получившихъ скоро преобладающее значеніе въ Законодательномъ собраніи и давшихъ имя примкнувшей къ нимъ партіи. Это энтузіасты отвлеченной политики; ихъ уб?жденія безусловны; они гордятся своей в?рой въ нихъ. Они того мн?нія, что если принципы в?рны, нужно прим?нять ихъ безъ оговорокъ; кто останавливается на пути, тому недостаетъ сердца или ума. Что до нихъ, то они, конечно, им?ютъ въ виду идти впередъ до конца; съ самоув?ренностью молодыхъ людей и теоретиковъ, они выводятъ свои крайнія заключенія и гордятся своей в?рой въ нихъ. Они не скрывали, — говоритъ одинъ изъ современныхъ наблюдателей, — своего полнаго презр?нія къ своимъ предшественникамъ, считая ихъ людьми съ ограниченнымъ полемъ зр?нія, съ предразсудками, людьми не ум?вшими воспользоваться обстоятельствами. На всякія зам?чанія они отв?чали насм?шливой улыбкой, признакомъ безплоднаго ума и самолюбія. Когда имъ указывали на опытъ жизни, то они отрицали самые достов?рные факты и оспаривали самыя очевидныя зам?чанія, противоставляя имъ какія нибудь общія м?ста, правда краснор?чиво выраженныя. Они переглядывались, какъ будто они одни достойны взаимно понимать другъ друга, и ободряли другъ друга мн?ніемъ, что всякое несогласіе съ ихъ точкой зр?нія проистекаетъ изъ малодушія.

Самымъ выдающимся представителемъ л?вой былъ маркизъ де Кондорсе, не принадлежавшій въ т?сномъ смысл? къ Жиронд?. Характеристика этого передового мыслителя того времени у Тэна зам?чательна не только какъ психологическій портретъ, но какъ поразительный обращикъ политическаго недомыслія, столь распространеннаго во время революціи между «законодателями и фабрикантами конституцій»: холодный фанатикъ, уравнитель по систем?, уб?жденный, что математическій методъ приложимъ къ соціальнымъ наукамъ, воспитанный на отвлеченностяхъ, осл?пленный формулами — самый химерическій изъ ложно направленныхъ умовъ. Никогда не было челов?ка бол?е знакомаго съ книгами и мен?е знавшаго людей; никакой поклонникъ научной точности не искажалъ въ такой степени смысла фактовъ. За два дня до 20 іюня среди дикаго озв?р?нія онъ восторгался «спокойствіемъ народа и здравому разсужденію толпы». «Можно думать, — говорилъ онъ, — по тому, какъ хорошо народъ даетъ себ? отчетъ въ совершающихся событіяхъ, что онъ ежедневно посвящаетъ н?сколько часовъ изученію аналитической геометріи». Два дня спустя посл? 20 іюня, онъ, Кондорсе, восхищался красной феской, которую навязали Людовику XVI: «Эта корона достойна всякой другой и Маркъ Аврелій не отказался бы отъ нея».

При такомъ состав? и руководств? собранія, самые лучшіе р?чи, по зам?чанію Тэна, были отм?чены т?мъ же недостаткомъ — воспаленіемъ мозга, маніей громкихъ словъ, привычкой ступать на ходуляхъ, неспособностью вид?ть вещи на самомъ д?л? существующія, и говорить о нихъ, какъ он? есть. Даже лучшимъ ораторамъ вредили ихъ школьныя познанія, и современный міръ видн?лся имъ лишь сквозь дымку классическихъ воспоминаній. Одинъ негодуетъ на папу за то, что онъ держитъ въ рабств? потомковъ Катона и Сцеволы. Другой требуетъ, чтобы около влад?тельныхъ князей Германіи былъ обведенъ кругъ Попилія. Третій, предлагая за безденежьемъ срубать національные л?са, взываетъ къ воспоминаніямъ о солдатахъ Цезаря, срубавшихъ священныя рощи галловъ.

Но въ Законодательномъ собраніи были не одни ораторы съ классическимъ образованіемъ — были и митинговые. А что говорили эти ученыя обезьяны — perroquets siffl?s, какъ ихъ величаетъ Тэнъ, это лучше прочесть въ самомъ оригинал?.

Не одн? ораторскія р?чи поддерживали постоянное возбужденіе въ Собраніи. Той же ц?ли служили и безконечныя «гражданскія» демонстраціи, на которыя Собраніе тратило не мало времени. То оно прив?тствуетъ женатаго ксенза, ради почета сажаетъ его съ его супругой на скамью депутатовъ и слушаетъ его тирады противъ безбрачія, то принимаетъ «гражданокъ Парижа, предлагающихъ предаваться военнымъ упражненіямъ и просящихъ разр?шить имъ взять командира изъ бывшихъ гвардейцевъ»; то выслушиваетъ депутацію д?тей, выражающихъ сожал?ніе, что ихъ ножки не позволяютъ имъ маршировать, в?рн?е полет?ть противъ тиранновъ; то амнистированныхъ каторжниковъ взбунтовавшагося полка въ сопровожденіи дикой толпы — разные клубы и делегаціи изъ провинцій то съ декламаціями, то съ угрозами. Но народъ свободно является въ Собраніе не только въ вид? отд?льныхъ депутацій, онъ всегда тутъ налицо, чтобы наблюдать за своими ставленниками, поощрять однихъ, запугивать другихъ. «Верхній народъ» на галлереяхъ становится судьею «нижняго народа», вм?шивается въ пренія, заставляетъ молчать ораторовъ, оскорбляетъ предс?дателя, приказываетъ докладчику уходить съ трибуны.

Никакіе протесты, никакія правила и афиши не помогаютъ. Безобразія на галлереяхъ находятъ постоянную защиту со стороны якобинскихъ депутатовъ. «Выступленіе трибунъ — порывъ патріотизма», провозгласилъ одинъ изъ нихъ. «Требованіе заставить молчать крикуновъ», — говорилъ Шудьё, — «можетъ исходить только отъ т?хъ, кто забываетъ почтеніе къ народу, нашему высшему судь?». «Нельзя выгонять виновниковъ зам?шательствъ — это значило бы исключить изъ нашихъ преній», — заявилъ Гранжневъ, — «т?хъ, которые представляютъ собою настоящій народъ» (Ce qui est essentiellement peuple). При такихъ условіяхъ крики «долой министерскихъ», — «молчать рабы» и. т. и. не прерываются. Далю любимцы народа не всегда ум?ютъ ему угодить, о чемъ свид?тельствуютъ дв? сливы, брошенныя въ лицо Бриссо: «Триста или четыреста индивидуумовъ, неизв?стныхъ, бездомныхъ, сд?лались сотрудниками, зам?стителями, судьями Законодательнаго собранія».

А вн? ст?нъ Собранія продолжается его революціонное воспитаніе депутатовъ. Одного изъ нихъ на крыльц? Собранія какая-то мегера схватила за волосы: «Склони голову, зд?сь народъ, твой владыка». А 20-го іюня одинъ изъ патріотовъ, проходившихъ церемоніальнымъ маршемъ черезъ Собраніе, склонившись къ депутату, сказалъ: «Мерзавецъ, ты погибнешь отъ моихъ рукъ».

Эти угрозы производили свое д?йствіе. Когда л?вые настаивали на именномъ голосованіи, правые, по свид?тельству одного изъ нихъ, теряли около ста голосовъ изъ числа т?хъ, на которые они могли разсчитывать.

Такими способами якобинцы, составляя меньшинство въ Собраніи, заставляли его сл?довать якобинской политик?. Такъ, вм?ст? того чтобы защищать м?стныхъ собственниковъ отъ «легализованныхъ» погромовъ, Законодательное собраніе конфискуетъ имущества вс?хъ эмигрантовъ, не различая политическихъ отъ т?хъ, которые были принуждены б?жать именно господствовавшимъ беззаконіемъ. Вводя систему паспортовъ, оно подчиняетъ вс?хъ, кто остается на м?стахъ, произволу якобинскихъ муниципалитетовъ. Оно доводитъ ихъ до нищенства, отм?няя безъ выкупа т? поступленія, которыя Учредительное собраніе признало законными. Наконецъ, оно сожигаетъ въ государственныхъ хранилищахъ дворянскія грамоты.

Еще бол?е террористической политики оно держится по отношенію къ духовенству. Оно отнимаетъ у неприсягнувшихъ священниковъ ту небольшую пенсію, которую они должны были получать взам?нъ отобранныхъ у нихъ церковныхъ имуществъ; оно предоставляетъ м?стной администраціи право подвергать ихъ изгнанію безъ суда и, въ случа? возникшихъ религіозныхъ волненій, подвергать ихъ ссылк? — депортаціи. Оно уничтожаетъ вс? духовныя и св?тскія братства, даже т?, которыя посвящали себя уходу за больными въ госпиталяхъ или школьному преподаванію.

Но якобинцы, не дожидаясь окончательнаго паденія осаждаемой ими цитадели, начинаютъ брать приступомъ окружающіе ее отд?льные верки. Въ зам?чательной глав? о якобинскихъ движеніяхъ въ департаментахъ, Тэнъ открываетъ совершенно новую страницу въ исторіи революціи — въ исторіи — въ буквальномъ смысл? — завоеванія якобинскими клубами и общинами сос?днихъ общинъ и департаментовъ. Особенно благопріятствовали утвержденію якобинства условія, въ которыхъ находилась Марсель, большой торговый городъ съ портовыми рабочими и матросами всякихъ національностей, часто безработныхъ и готовыхъ на всякія безчинства. Какъ будто не было Франціи и правитель- ства, марсельцы стали высылать вооруженныя толпы въ сос?дніе города, водворять тамъ якобинскіе муниципалитеты и при этомъ производить самыя ужасныя изув?рства надъ населеніемъ. Такъ были покорены Эсъ и Авиньонъ, гд? хозяйничалъ Журданъ, еще при старомъ порядк? разбойничавшій съ вооруженной шайкой по большимъ дорогамъ. «Гласьера» Авиньона, куда повергали трупы жертвъ, останется навсегда на ряду съ сентябрьскими убійствами печальнымъ памятникомъ революціи, произведенной во имя свободъ.

Н?что подобное происходило и въ другихъ департаментахъ. Безансонъ объявляетъ вс? три административныя инстанціи Страсбурга недостойными дов?рія и вступаетъ въ лигу со вс?ми якобинскими клубами Верхняго и Нижняго Рейна, чтобы добиться освобожденія якобинца, арестованнаго за провокаторство къ бунту. Уже въ апр?л? 1792 якобинское завоеваніе простирается на 20 департаментовъ, а въ 60 другихъ проявляется въ меньшихъ преступленіяхъ, на которыя некому жаловаться, ибо въ 40 департаментахъ уголовные суды еще вовсе не установлены; а въ 43 остальныхъ суды запуганы или молчатъ, не им?я средствъ, чтобы привести въ исполненіе свои приговоры.

Такова основа, заключаетъ Тэнъ, якобинскаго государства, — этой конфедераціи 1.200 олигархій, направляющихъ зависимый отъ нихъ пролетаріатъ по приказу, полученному изъ Парижа. Это полное организованное и д?ятельное государство съ центральнымъ правительствомъ, офиціальной газетой, правильной перепиской, объявленной во всеобщее св?д?ніе политикой, съ своими м?стными правителями и агентами; посл?дніе управляютъ страной на ряду съ парализованными администраціями или чрезъ посредство порабощенныхъ администрацій.

И въ этотъ складъ горючихъ матеріаловъ, готовый вспыхнуть, безмозглые люди бросили бомбу, ускорившую катастрофу, ихъ самихъ унесшую. Эта бомба — объявленіе войны сос?днимъ монархіямъ — а люди, вызвавшіе войну — жиродинцы и предс?датель ихъ дипломатическаго комитета Бриссо. Долго господствовавшая у многихъ историковъ легенда о томъ, что война была навязана Франціи, давно опровергнута Зибелемъ, окончательно разрушена Тэномъ. Вопросы, составлявшіе въ то время предметъ раздора между Франціей и Германской имперіей, легко улаживались. Императоръ Леопольдъ соглашался заставить эмигрантовъ, скопившихся и вооружившихся около принцевъ, въ Кобленц?, разойтись и побудить н?мецкихъ князей принять предложенное имъ Франціей денежное вознагражденіе за отм?ненные феодальные доходы ихъ въ Эльзас?. Но жирондинцы желали войны, которой опасались какъ Людовикъ ХVІ, такъ и якобинскіе вожди — по разнымъ причинамъ. Людовикъ потому, что онъ былъ врагъ всякихъ крутыхъ м?ръ и особенно кровопролитія — якобинцы же и особенно Робеспьеръ потому, что военный усп?хъ могъ бы возстановить авторитетъ и власть короля.

Иначе къ этому относились жирондинцы. Перенося въ область политики идейный фанатизмъ, они исполнились самоув?ренности и в?ры въ торжество своихъ идей, т. е. духа пропаганды. Но не это только было причиною ихъ желанія войны. Они тяготились конституціей и над?ялись, что война дастъ имъ возможность избавиться отъ нея. Въ этой затаенной мысли откровенно признавался ихъ вождь въ дипломатическихъ вопросахъ — Бриссо. Съ ц?лью завести въ Лондон? французскую школу, Бриссо побывалъ въ Англіи, потомъ былъ въ Америк? и потому считалъ себя св?дущимъ въ иностранныхъ д?лахъ. Онъ считалъ себя ловкимъ дипломатомъ, потому что постоянно носился съ сумбурными замыслами — то привлечь Англію, предоставивъ ей два лучшихъ порта Франціи, Кале и Дёнкирхъ, то выслать «десантъ» противъ Испаніи, то послать флотъ для завоеванія Мексики. По отношенію къ войн? съ Германіей онъ самъ признавалъ себя ея виновникомъ и не скрывалъ, почему онъ ее желалъ: «отм?ну королевской власти, вотъ что я им?лъ въ виду при объявленіи войны», объявилъ онъ 4 окт, 1792 г. А поздн?е онъ же сказалъ: «Насъ всегда попрекали конституціей, а конституція могла пасть только при помощи войны», — оправдывая свою политику въ моментъ, когда она приняла неблагопріятный оборотъ (въ апр?л? 1793 года).

Разсчетъ на этотъ разъ былъ в?ренъ. Ничто такъ не сод?йствовало паденію монархіи во Франціи и наступленію систематическаго террора, какъ война.

Тэнъ прекрасно выяснилъ, какъ под?йствовало вторженіе прусскаго войска на массу французскаго крестьянства, и почему миролюбивымъ населеніемъ деревень овлад?ло то враждебное къ королю настроеніе, которое обезпечивало торжество якобинцевъ. Освобожденные революціей, крестьяне увидали за штыками прусскихъ полковъ и шедшихъ съ ними эмигрантовъ призракъ стараго порядка — и историкъ въ сжатомъ раккурс? рисуетъ предъ нами этотъ старый порядокъ въ ц?ломъ ряд? образовъ, которые проносятся въ душ? простолюдина. Вотъ часть этой картины: «имъ достаточно открыть глаза, чтобы обозр?ть обширный кругъ своихъ пріобр?теній, добытыхъ освободительнымъ движеніемъ: вс? закономъ уничтоженные или фактически прекратившіеся, въ теченіе посл?днихъ трехъ л?тъ, прямые и косвенные поборы; пиво на ихъ стол?, стоющее теперь лишь два су бутылка, вино — шесть су бутылка, барскихъ голубей и запов?дную дичь на вертел? въ ихъ кухн?, дрова изъ государственныхъ л?совъ въ ихъ кл?ти, ороб?вшаго жандарма, исчезновеніе полиціи, доставшуюся имъ ц?ликомъ во многихъ м?стностяхъ жатву — въ силу того, что влад?лецъ не см?етъ требовать принадлежащей ему части, судей, изб?гающихъ штрафовать ихъ, судебныхъ приставовъ, отказывающихся наложить арестъ на ихъ имущество! Привилегіи возстановились теперь въ ихъ пользу; общественныя власти смиренны передъ всякимъ ихъ скопленіемъ, послушно исполняютъ каждое ихъ требованіе, пассивны или безоружны по отношенію къ каждому ихъ безчинству, оправдываютъ или попускаютъ всякое съ ихъ стороны преступленіе! Тысячи офиціальныхъ р?чей прославляютъ ихъ здравый смыслъ и великодушіе; ихъ блуза признана знаменемъ патріотизма; верховная власть въ государств? предоставлена санкюлотамъ ради ихъ достоинствъ и доблестей!»

И всего этого они снова лишатся, когда иноземцы снова водворятъ господъ! И ради этого новаго закр?пощенія французскій монархъ, по заявленію клубныхъ ораторовъ, призвалъ иноземное войско! Связь между національной монархіей и народомъ была этимъ навсегда подорвана.

Перетянувъ такимъ образомъ войной крестьянъ на сторону антимонархической революціи, жирондинцы позаботились въ то же время вооружить въ свою пользу городской пролетаріатъ. Почти въ одну и ту же нед?лю въ конц? января 1792 — Законодательное собраніе отправляетъ Австріи срочный ультиматумъ, признаетъ красную феску національной эмблемой и вооружаетъ пролетаріатъ пиками. Очевидно, въ пол?, противъ регулярной арміи съ пушками, эти пики ни къ чему; службу свою они должны сослужить въ городахъ. «Пики начали революцію, пики же ее закончатъ». О, если бы добрые патріоты на Марсовомъ пол? были снабжены пиками, синіе мундиры (національной гвардіи Лафайета) не такъ легко бы съ ними справились. Союзъ между вождями Собранія и пиками предм?стій состоялся. Онъ состоялся противъ правительства, противъ конституціоналистовъ, противъ собственниковъ и теперь рука объ руку съ жирондинцами идутъ крайніе якобинцы, помирившись другъ съ другомъ передъ боемъ и на время его. Ц?ль жирондинцевъ — номинальную конституціонную монархію зам?нить республикой посредствомъ отм?ны большей части правъ, оставленныхъ королю, уменьшенія суммы, отпускаемой королю (liste civile) на пять милліоновъ, перем?ной династіи, представитель которой будетъ лишь ч?мъ-то въ род? почетнаго президента республики, и передачей исполнительной власти сов?ту министровъ, назначаемой самимъ Собраніемъ. Что касается до якобинцевъ, то ихъ ц?ль иная. Пока же они стоятъ только за безусловное прим?неніе «правъ челов?ка и гражданина».

Такимъ образомъ съ объявленіемъ войны раскаты страшнаго народнаго гн?ва несутся отъ избъ крестьянъ къ мастерскимъ рабочихъ въ звукахъ патріотическихъ именъ, еще предшествующихъ марсельез?, клеймящихъ заговоръ тирановъ и призывающихъ народъ къ оружію. Это вторая волна революціи, шумно поднимающаяся, мен?е широкая, ч?мъ первая, но бол?е высокая и бол?е разрушительная. Но еще прежде ч?мъ Законодательное собраніе приняло т? м?ры, которыя должны были привести къ паденію конституціи, оно систематически подтачивало ее своимъ отношеніемъ къ другому органу конституціоннаго дуализма — къ королю и его министерствамъ. Вступивъ во власть, это Собраніе немедленно обнаружило предъ всей страной свое пренебреженіе къ монарху, отм?нивъ титулы «Его Величество» и «Государь» (Сиръ) и зам?нивъ престолъ — кресломъ, одинаковымъ съ с?далищемъ своего предс?дателя, именовавшагося «предс?дателемъ націи».

Эти распоряженія вполн? соотв?тствовали теоріи, формулированной тогдашнимъ оракуломъ въ конституціонныхъ вопросахъ, маркизомъ де Кондорсе: «Тогда какъ д?йствія прочихъ властей могутъ признаваться законными лишь въ томъ случа?, если спеціально уполномочиваются опред?леннымъ закономъ, Собраніе можетъ д?лать все, что ему не воспрещено закономъ», — другими словами, прибавляетъ Тэнъ, можетъ истолковывать конституцію, сл?довательно изм?нять и отм?нять ее.

Въ силу этого Законодательное собраніе не признаетъ за королемъ даже временнаго или срочнаго вето, которое предоставлено ему только что обнародованной Учредительнымъ собраніемъ (Assembl?e Constituante) конституціей.

Ито же касается министровъ, то они лишь «прикащики Законодательнаго собранія при корол?». На этомъ основаніи съ ними въ публичномъ зас?даніи обращаются грубо, ихъ р?чи покрываютъ бранью и оскорбленіями. Имъ д?лаютъ допросъ передъ р?шеткой Собранія, какъ отъявленнымъ преступникамъ, имъ запрещаютъ вы?здъ изъ Парижа до сдачи отчета, у нихъ д?лаютъ обыски, имъ ставятъ въ упрекъ самыя ум?ренныя выраженія и самыя похвальныя д?йствія, противъ нихъ возбуждаютъ доносы, возстанавливаютъ ихъ подчиненныхъ, организуютъ комитетъ для розыска и оклеветанія, при всякомъ случа? имъ ставятъ на видъ эшафотъ.

Такое обращеніе съ министрами, назначенными королемъ, не могло, конечно, не подрывать авторитета монарха. Но не то еще себ? позволяли осл?пленные страстями ораторы Жиронды. Въ тогдашнихъ театрахъ давали — для политическаго воспитанія народа — историческую драму, представлявшую ужасы Вар?оломейской ночи и участіе двора въ истребленіи гугенотовъ. Драма производила на публику потрясающее впечатл?ніе и исполняла ее негодованія. Никто не думалъ о томъ, что въ новой свободной Франціи производились фанатиками изъ народа какъ разъ т? же самые ужасы надъ духовенствомъ и в?рующими католиками, которыми опозорились д?ятели Вар?оломейской ночи. Вс? только возмущались легендой, что Карлъ IX тогда стр?лялъ изъ окна своего дворца въ б?жавшихъ по улиц? гугенотовъ. И при такомъ настроеніи знаменитый Верньо позволилъ себ? въ своей р?чи, указывая рукою на Тюльери, сказать: «Ужасъ и терроръ часто выходили въ древнія времена изъ этого знаменитаго дворца. Пусть же они нын? войдутъ въ него именемъ закона!» Это было еще въ начал? марта 1792 года!

Не спасло монархію и посл?днее средство, къ которому приб?гнулъ Людовикъ XVI для того, чтобы обнаружить добрую волю и желаніе ладить съ Законодательнымъ собраніемъ — приглашеніе министрами людей изъ господствовавшей въ собраніи партіи. — Но Роланъ, которому было поручено министерство внутреннихъ д?лъ, оказался лишь педантическимъ педагогомъ, наставлявшимъ короля въ полномъ собраніи сов?та обратиться къ новой религіи и въ силу ее подписать декретъ, который обрекалъ 40,000 священниковъ и монаховъ и 30.000 монахинь на нищету, тюрьму и ссылку. A военный министръ Серванъ предложилъ королю разр?шить образованіе подъ Парижемъ лагеря изъ военныхъ федератовъ, т. е. предоставить свой престолъ, свою жизнь и свою семью на произволъ 20.000 сорвиголовъ, подобранныхъ клубами и нарочно собранныхъ для того, чтобы произвести надъ нимъ насиліе — однимъ словомъ отказаться одновременно отъ своей сов?сти и отъ здраваго смысла.

Такимъ образомъ парламентская трибуна и печать давно натравливали толпу на короля. Не разъ случалось, что дворецъ оглашался криками толпы, избивавшей какого нибудь офицера или аббата въ Тьюльерійскомъ саду или топившей ихъ въ бассейн?. А какую пропасть передъ глазами обитателей дворца открывала отвратительная сцена, когда артиллеристъ національной гвардіи встр?тилъ королеву площадною бранью и сказалъ ей: «какое бы мн? было удовольствіе носить твою голову на моемъ штык?».

Озлобленная противъ двора толпа состояла не изъ однихъ бродягъ по профессіи и полудикихъ крючниковъ, сплавлявшихъ л?съ въ Парижъ, но и изъ мастеровыхъ. Хотя хл?бъ былъ дешевле, ч?мъ въ первый годъ революціи, но безработица и нужда были еще чувствительн?е. Изображая настроеніе парижской толпы, Тэнъ искусно выставляетъ подм?ченную имъ черту, придающую его картин? особенную жизненность и реальность. Ссылаясь на современнаго революціи бытописателя Мерсье, Тэнъ указываетъ, что парижскіе мастеровые еще до революціи привыкли пить утромъ кофе. Всл?дствіе возстанія негровъ въ Санъ-Доминго, разрушенія кофейныхъ плантацій и разграбленія колоніальныхъ лавокъ, кофе сталъ недоступенъ въ ц?н?: столяръ, каменщикъ, слесарь, носильщикъ лишились своего ежедневнаго caf? au lait и каждое утро они ропщутъ, думая о томъ, что наградою ихъ патріотизма явилось увеличеніе ихъ лишеній.

Такіе люди не смущаются т?мъ, что король въ прав?, по конституціи, не утверждать законовъ, которые считаетъ вредными. Народъ держится мн?нія, пишетъ современный полицейскій комиссаръ, что конституція безполезна и что одинъ только народъ законодатель. Парижскіе граждане полагаютъ, что они на улиц? представляютъ собой то, что мы называемъ совокупностью гражданъ — l’universalit? des citoyens. Въ этомъ ихъ поддерживаетъ Дантонъ, который имъ демонстрируетъ, что столица, состоя изъ гражданъ вс?хъ 83 департаментовъ, бол?е въ состояніи, ч?мъ кто либо, судить о поведеніи министровъ она, такъ сказать, главный часовой націи. А Робеспьеръ, оправдывая убійцъ мэра города Этампа, внушаетъ парижанамъ, что въ вопросахъ, требующихъ генія и гражданскаго чувства (цивизма), народъ не можетъ ошибаться, тогда какъ вс?, кром? него, могутъ впадать въ большія заблужденія.

Изобразивъ толпу, Тэнъ описываетъ ея вождей — это Лежандръ, мясникъ, сохранившій и въ политик? пріемы быкобойца, пивоваръ Сантерръ, который своимъ зычнымъ голосомъ можетъ перекричать толпу, потрясающій вс?мъ руку на улиц? и угощающій вс?хъ своимъ пивомъ за счетъ герцога Орлеанскаго — и н?сколько интернаціональныхъ агитаторовъ — полякъ Лазовскій, обратившійся изъ франта въ санкюлота, профессіональный бунтовщикъ Ротондо и «Американецъ» Фурнье, вернувшійся изъ Санъ-Доминго плантаторъ, привыкнувшій тамъ истязать людей.

Поднять толпу было не трудно. Приближалось 20 іюня, годовщина бунта депутатовъ третьяго штата. Такой день нельзя было не отпраздновать насажденіемъ древа свободы на террас? Законодательнаго собранія, обычнымъ церемоніальнымъ маршемъ чрезъ него съ криками и п?снями и подачей петицій королю, сообразныхъ съ обстоятельствами. Съ ранняго утра все рабочее и бродячее населеніе Парижа было на ногахъ. Власти, съ мэромъ Петіономъ во глав?, прекрасно знали, что творится, афишами сдерживали народъ, а провокаторами его возбуждали. Въ половин? дв?надцатаго Сантерръ выходитъ изъ своей пивной и въ сопровожденіи пушекъ, знамени и колесницы, везущей тополь, открываетъ шествіе. Громадная толпа приваливаетъ въ Собраніе. По предложенію Гаде и Верньо, р?шено допустить петиціонеровъ. Законодательное собраніе слушаетъ безграмотную петицію, въ которой между прочимъ сказано: «Такова воля народа, и голова его стоитъ головы коронованныхъ деспотовъ. Эта голова генеалогическое древо націи и передъ этой кр?пкой головой долженъ склониться слабый тростникъ». Автору, зам?чаетъ Тэнъ, очевидно, изв?стна басня о дуб? и тростник?. Собраніе выслушиваетъ р?чь, въ которой требуютъ крови и заявляютъ, что народъ «на ногахъ» и готовъ искать своей правды. Въ многотысячной толп? н?сколько кучекъ національной гвардіи, теряющейся «въ л?су» самыхъ разнообразныхъ пикъ; на одной изъ нихъ старые штаны съ надписью: «Да здравствуютъ санкюлоты!» Шествіе, продолжавшееся при звук? барабановъ и музыки бол?е часа, наконецъ кончено; толпа направляется ко дворцу и останавливается въ недоум?ніи. Но Сантерръ кричитъ: «Почему вы не идете во дворецъ? мы только для этого пришли». А артиллерійскій поручикъ (изъ національной гвардіи) командуетъ: «За мной, канонеры, прямо на врага». Въ мигъ залы дворца наполняются, двери уступаютъ подъ ударами топоровъ и въ большой зал? Oeil de Boeuf толпа видитъ короля. Онъ почти одинъ, на скамейк? въ амбразур? большого окна. Невообразимый шумъ оглашаетъ залу: «Къ черту вето; вернуть министровъ патріотовъ, нужно, чтобы онъ подписалъ декреты, до т?хъ поръ мы не уйдемъ». Наконецъ пробивается сквозь толпу Лежандръ: «Monsieur», начинаетъ онъ и, зам?тивъ удивленіе короля, повторяетъ: «да, Monsieur, слушайте насъ; вы для того и зд?сь, чтобы насъ слушать. Вы в?роломны, вы насъ всегда обманывали, но смотрите, м?ра полна, народъ усталъ быть вашей игрушкой». Очень спокойно король отв?тилъ: «Я никогда не уклонялся отъ конституціи... Вы уклоняетесь отъ закона».

Не разъ длинныя пики протягивались къ королю съ явно враждебнымъ нам?реніемъ, не разъ самые опасные субъекты — напр. мнимый поб?дитель Бастиліи, несшій на шест? головы Фулона, и Бертье, — пробивались къ нему — три часа, при невыносимой жар?, король оставался въ осад?. Понемногу ожесточеніе и возбужденіе стихали. Королю протягиваютъ на сабл? національную кокарду — ему подаютъ красную феску, онъ ее над?ваетъ. — Раздаются крики: «да здравствуетъ народъ» и даже «да здравствуетъ король». Мало по малу къ королю протискиваются н?сколько депутатовъ, н?сколько офицеровъ національной гвардіи, является Петіонъ и льститъ народу. Наконецъ Сантерръ, уб?дившись, что д?ло не выгор?ло, принимаетъ на себя роль спасителя и кричитъ своимъ громовымъ голосомъ: «Я отв?чаю за королевскую семью — предоставьте д?ло мн?». И къ 8 часамъ вечера толпа стала медленно очищать дворецъ. Такъ кончился подстроенный революціонерами натискъ «народа» на короля. Но это событіе им?ло неожиданныя для нихъ посл?дствія — взрывъ негодованія въ лучшихъ слояхъ народа. Лафайетъ, который въ это время командовалъ корпусомъ на границ?, вспомнилъ о своемъ рыцарскомъ происхожденіи и вступился за короля и самъ прі?зжалъ въ Парижъ; 75 директорій присоединились къ нему. Изъ множества городовъ стали поступать къ королю сочувственные адресы. Изъ самого Парижа поступилъ адресъ, подписи подъ которымъ занимали 247 страницъ и были засвид?тельствованы 99 нотаріусами. Но эти протесты ни къ чему не привели, потому что исходили отъ людей мирныхъ, цивилизованныхъ, уважающихъ законъ и потому безпомощныхъ противъ «насильниковъ». Тэнъ приб?гаетъ по этому поводу къ одной изъ обычныхъ ему реалистическихъ метафоръ. «Вообразите себ? состязаніе между двумя людьми, изъ которыхъ одинъ разсуждаетъ здраво, другой ум?етъ только пускать фразы, но, встр?тивъ по дорог? громаднаго дога, приласкалъ его и привелъ его съ собою, какъ союзника. Для дога прекрасныя разсужденія не что иное, какъ исписанная бумага или шумъ въ воздух?; съ глазами, налитыми кровью и устремленными на своего временнаго господина, онъ ждетъ только знака, чтобы броситься на врага, на котораго его натравятъ». Вся дальн?йшая исторія революціи съ 20 іюня по 10 авг. — взятія Тюльерійскаго двора — вкладывается въ рамки этой метафоры: Постоянная травля дога и злобные прыжки этого дога, пока онъ не растерзалъ врага, а зат?мъ, полизавъ крови, сталъ терзать и своего «временнаго господина». Самую жалкую роль во всемъ этомъ игралъ «временный господинъ», т. е. Законодательное собраніе, руководимое жирондинцами. Это несчастное Собраніе является сатирой надъ парламентомъ, ибо его большинство все время противъ своей воли исполняетъ волю буйнаго меньшинства. Правая и центръ его — около двухъ третей всего числа — были противъ якобинцевъ и желали сохранить конституцію 1791 года и монархію. Объ этомъ свид?тельствуетъ то, что большинство 115 голосами даже одобрило протестъ Лафайета и еще наканун? крушенія монархіи, 8 августа, несмотря на вс? угрозы трибунъ, несмотря на то, что многіе изъ его членовъ на улиц? подвергались брани и покушеніямъ убійцъ изъ толпы — Собраніе большинствомъ двухъ третей голосовъ отказалось предать суду Лафайета.

13 Толпа въ Тюльери 20 іюня 1792 г.

И т?мъ не мен?е это Собраніе было покорнымъ слугой той политики, которая обрекала на крушеніе конституціонную монархію. Но еще изумительн?е вожди, за которыми шло Законодательное собраніе — жирондинцы... Это были люди лично честные и порядочные, люди съ отвращеніемъ относившіеся къ уличнымъ головор?замъ, которымъ они потакали, люди несочувствовавшіе идеаламъ якобинцевъ, съ которыми они два м?сяца спустя вступили въ борьбу на жизнь и на смерть, и т?мъ не мен?е на нихъ падаетъ большая доля отв?тственности за торжество якобинцевъ, за терроръ и за канибализмъ, опозорившій Парижъ и Францію во время революціи. Они были классическими представителями т?хъ политиковъ, которые несутъ на себ? — не ословъ, а волковъ въ овчарню. Эта близорукость т?мъ преступн?е, что она связана была съ вопіющимъ нарушеніемъ идеаловъ, за которые боролись жирондинцы. Они стояли за народовластіе, за принципъ, что воля народа должна быть закономъ, а на д?л? пренебрегали этими принципами. Весьма поучительно въ этомъ отношеніи признаніе, сд?ланное Бюзо, другомъ г-жи Роланъ, въ его мемуарахъ: «Большинство французскаго народа страстно желало монархіи и конституціи 1791 года... Въ особенности въ Париж? это желаніе господствовало и нисколько не скрывалось какъ въ частныхъ разговорахъ, такъ и въ обществ?. Было только н?сколько челов?къ, благородныя и возвышенныя души которыхъ считали себя достойными быть республиканцами... Остальные желали, требовали лишь конституціи 1791 года и говорили о республиканцахъ такъ, какъ отзываются о маніакахъ (fous), чрезвычайно честныхъ».

И эти «чрезвычайно честные» маніаки довели Парижъ до сожженія Тюльери, до сентябрьскихъ убійствъ и навязали французскому народу не республику, о которой вздыхали, по словамъ Бюзо, возвышенныя души, а кровавую анархію. Злымъ геніемъ жирондинцевъ былъ тщеславный интриганъ Петіонъ, награжденный за свою оппозицію въ Національномъ собраніи званіемъ парижскаго мэра и примкнувшій къ господствующей фракціи жирондинцевъ. Но Петіонъ же своими интригами ихъ и погубилъ, предавши, какъ мы увидимъ, парижскую Коммуну якобинскимъ заговорщикамъ.

14 Жирондинцы у г-жи Роланъ.

Посл? отставки жирондинскихъ министровъ жирондинцы принялись съ новой энергіей за захватъ исполнительной власти и провели черезъ Собраніе рядъ м?ръ, им?вшихъ ц?лью лишить короля всякихъ средствъ обороны, увеличить свои наступательныя силы и привести въ движеніе противъ короля революціонные элементы Парижа. Когда посл? 20 іюня Петіонъ былъ временно удаленъ отъ должности сов?томъ департамента за неисполненіе своей обязанности 20 іюня, Законодательное собраніе возстановило его во власти. Оно встр?чало королевскихъ министровъ не иначе, какъ съ враждебными демонстраціями. Главнаго изъ нихъ жирондинецъ Инаръ, указывая на него пальцемъ, назвалъ «изм?нникомъ». Жирондинцы постоянно говорятъ о казни, могущей постигнуть министровъ. Собраніе молча выслушиваетъ, не протестуя, чтеніе адресовъ, враждебныхъ монарху: «Насл?дственная монархія противна правамъ челов?ка. Произнесите отр?шеніе Людовика отъ престола и Франція будетъ спасена».

Еще до 20 іюня Собраніе распускаетъ небольшую гвардію короля; онъ молча подписываетъ декретъ; 15 іюля оно высылаетъ изъ Парижа вс? войска и организуетъ п?шую жандармерію изъ бунтовщиковъ и дезертировъ. Оно преобразуетъ національную гвардію во вс?хъ большихъ городахъ и распускаетъ ея штабъ за слишкомъ «аристократическій составъ». А парижскій муниципалитетъ съ своей стороны предоставляетъ охрану дворца сборному караулу, набираемому изъ вс?хъ 60 батальоновъ и потому состоящему изъ людей неизв?стныхъ командующему.

Оно разр?шаетъ федератамъ, не пожелавшимъ отправиться на войну, оставаться въ Париж?, гд? ихъ разм?щаютъ по якобинцамъ, которые ихъ угощаютъ и наставляютъ. Жирондинцы же Ребеки и Барбару вызываютъ изъ Марсели батальонъ въ 516 челов?къ — п?на изъ той п?ны, которая въ теченіе 3 л?тъ бурлитъ на юг? — которые въ самый день своего прибытія въ Парижъ набрасываются съ оружіемъ въ рукахъ на батальонъ гренадеровъ, изв?стныхъ своей преданностью конституціонной монархіи.

Но всего этого еще мало. Для того, чтобы свергнуть монархію, нужно разрушить гн?здо ея, нужно вызвать на улицу парижскую толпу и приступомъ взять Тюльери, какъ это уже было 20 іюня. Но тогда д?ло не удалось, потому что толпа была недостаточно озлоблена. На этотъ разъ улицу сум?ли привести въ надлежащее настроеніе. До посл?дняго времени исторіографія мало сл?дила за вліяніемъ народныхъ массъ на ходъ историческихъ событій, какъ всл?дствіе трудности задачи и скудости историческаго матеріала, такъ и потому, что вниманіе историковъ поглощалось бол?е явной и легко изучаемой д?ятельностью отд?льныхъ лицъ. Французская революція 1789 — 94 года — первое крупное событіе, въ которомъ проявилось съ очевидностью и съ неотразимой силою вліяніе массъ въ исторіи. За Тэномъ нужно признать заслугу, что онъ первый сталъ систематически изучать психологію массъ, какъ одинъ изъ важн?йшихъ факторовъ въ исторіи революціи; онъ зорко сл?дилъ за т?мъ, какъ событія отражались на психическомъ мір? толпы и отд?льныхъ слоевъ народа и какъ, съ другой стороны, настроеніе массъ вліяло на событія. А такъ какъ, благодаря современнымъ условіямъ культурной жизни, вліяніе массъ будетъ все бол?е и бол?е ощутительнымъ въ исторіи, то Тэнъ съ своими попытками коллективной психологіи является какъ бы представителемъ новой исторіографіи и его психологическіе очерки должны, въ виду этого, возбуждать двойной интересъ.

Однимъ ивъ зам?чательныхъ образчиковъ психологическаго анализа представленіи и чувствъ ц?лой массы людей, являющихся д?ятелями въ исторіи, представляетъ собою изображеніе Тэномъ настроенія парижанъ въ дни, предшествовавшіе крушенію монархіи. Ц?лые потоки электрическаго св?та направляются Тэномъ на разныя части громадной и мрачной картины, которую представляла столица Франціи въ август? 1792 года, передъ установленіемъ полнаго владычества якобинцевъ. Осв?щая своимъ психологическимъ изображеніемъ то тотъ, то другой эпизодъ этой эпохи, рисуя намъ настроеніе то той, то другой части парижскаго населенія, Тэнъ объясняетъ читателю, какъ устанавливалось это владычество. Однимъ изъ интересныхъ эпизодовъ этого процесса является разсказъ Тэна, какимъ психическимъ средствомъ якобинцы увлекли за собою толпу, послужившую имъ орудіемъ для взятія Тюльери и ниспроверженія монархіи 10-го августа. Этимъ средствомъ является въ пов?ствованіи Тэна молва, искусно распускавшаяся якобинцами, политическій романъ, по его выраженію, сочиненный ими и разсчитанный на то, чтобы запугать воображеніе парижской толпы и вызвать ея гн?въ.

«Это романъ, — говоритъ Тэнъ, — приноровленный къ объему, складу ума и степени возбужденія толпы, — романъ мрачный и простой, какой требуется для людей, стоящихъ на умственномъ уровн? д?тей, или скор?е мелодрама ярмарочнаго балагана, съ добрыми — съ одной стороны, съ злод?ями — съ другой, и съ людо?домъ, тираномъ или подлымъ изм?нникомъ, какъ центральной фигурой, который въ конц? неизб?жно изобличается и подвергается наказанію по заслугамъ; все это изложено въ напыщенныхъ тирадахъ и кончается громкимъ финаломъ, который расп?вается хоромъ. Въ мало развитой, но перевозбужденный мозгъ простого рабочаго политика можетъ проникнуть лишь съ помощью образовъ, грубо намалеванныхъ, какими изобилуетъ «Марсельеза» и «Карманьола». Сквозь увеличительное и искажающее стекло сфабрикованной для него легенды самая добродушная физіономія ему представляется съ діавольскимъ выраженіемъ. Ему изобразили ЛюдовикаХ?І-го какимъ-то чудовищемъ, которое употребляетъ свою власть и свои сокровища на то, чтобы пом?шать возрожденію французовъ: это новый Карлъ IX, который хочетъ внести во Францію разореніе и смерть. Подобные же романы возникаютъ въ разгоряченномъ воображеніи самихъ вождей. Дикій инстинктъ создаетъ себ? противниковъ по своему образу и, приписывая имъ адскіе замыслы, пользуется противъ нихъ своими же выдумками. Въ комитет? якобинскихъ вождей вс? ув?рены въ томъ, что дворъ начнетъ нападеніе, и что им?ются не только разныя указанія на существованіе заговора, но очевидныя доказательства этого. — «Тюльерійскій дворецъ для насъ троянскій конь, — кричитъ Панисъ; — мы погибли, если намъ не удастся распотрошить его. Бомба, приготовленная для Парижа, взорвется въ ночь съ 9-го на 10-е августа — 15.000 аристократовъ наготов?, чтобы перер?зать патріотовъ!» Посл? появленія манифеста герцога Брауншвейгскаго, вм?ст? со страхомъ разростается и легенда: вс? жители Парижа будутъ отведены на равнину Сенъ-Дени и десятаго изъ нихъ разстр?ляютъ; предварительно же изъ толпы отберутъ самыхъ изв?стныхъ патріотовъ, которые будутъ преданы колесованію, а вм?ст? съ ними сорокъ или пятьдесятъ пуассардокъ!

Между т?мъ жирондинское Собраніе играетъ въ руку бунтовщикамъ. Оно объявляетъ отечество въ опасности и устанавливаетъ непрерывность зас?даній вс?хъ административныхъ органовъ, между прочимъ и 48 секцій (участковъ) Парижа, т. е. предаетъ ихъ произволу якобинскаго меньшинства. Секціи немедленно воспользовались этимъ. Подъ руководствомъ Дантона, одна изъ нихъ отм?няетъ законъ, устанавливающій различіе между обывателями съ правомъ голоса и безъ права голоса.

Другія секціи допускаютъ на свои непрерывныя зас?данія женщинъ, д?тей и бродячихъ агитаторовъ. Такимъ способомъ дикія предложенія, возникшія въ одной секціи, быстро проникаютъ въ сос?днія и подносятся Собранію какъ подлинная воля единогласнаго населенія.

3 авг. Петіонъ является въ Собраніе и предлагаетъ отъ имени Коммуны объявить короля лишеннымъ престола и назначеніе министровъ Національнымъ собраніемъ по именному голосованію, т. е. подъ контролемъ клубовъ и толпы. На другой же день одна изъ секцій (Mauconseil) объявляетъ этотъ вопросъ р?шеннымъ, заявляя Собранію, муниципалитету и вс?мъ гражданамъ Парижа, что она не признаетъ бол?е Людовика XVI королемъ французовъ.

Ея предс?датель, портной, и ея секретарь, писецъ при одномъ изъ рынковъ, подкр?пляютъ свой манифестъ тремя стихами изъ трагедіи. А три дня спустя почтовый чиновникъ Варле пред- ставляетъ Собранію отъ имени петиціонеровъ ц?лую программу: отр?шеніе короля, немедленный судъ надъ Лафайетомъ, всеобщую подачу голосовъ, распущеніе вс?хъ генеральныхъ штабовъ, переизбраніе вс?хъ департаментскихъ администрацій, отозваніе вс?хъ посланниковъ и уничтоженіе дипломатіи — и «возвращеніе къ состоянію природы»!

Законодательное собраніе однако еще не сдалось. Еще два дня спустя, 8 августа, оно проявляетъ свою мнимую независимость, оправдывая, какъ выше сказано, Лафайета. Но дни Собранія сочтены. Уже 17 іюля Петіонъ подложилъ подъ него мину и подъ себя самого. Онъ организовалъ въ Парижской дум? центральное бюро сношеній между секціями.

Каждый день избранный въ участкахъ комиссаръ долженъ доставлять въ бюро постановленіе своего участка и забирать оттуда постановленія вс?хъ прочихъ 47 участковъ для сообщенія своему. «Естественно эти комиссары начнутъ сов?щаться между собой, выбравши предс?дателя и секретаря. Понятно, что такъ какъ они вновь избраны и съ спеціальной миссіей, то они будутъ считать себя бол?е законными представителями парижскаго народа, ч?мъ избранную н?сколько м?сяцевъ назадъ городскую думу. Понятно, что такъ какъ ихъ пом?стили въ двухъ шагахъ отъ думы, они захотятъ быть на ея м?ст?; чтобы ее зам?стить, достаточно пом?няться залой — а для этого нужно только пройти коридоръ». Будущій органъ революціонной Коммуны былъ такимъ образомъ введенъ во влад?ніе, что дало возможность подъ его покровительствомъ произвести уличный бунтъ. Уже въ конц? іюля заговорщики стали собираться по разнымъ кабачкамъ, подготовляя возстаніе. Сначала они разсчитывали на Собраніе и над?ялись, что оно 9 авг. разсмотритъ петицію объ отр?шеніи короля и легализуетъ бунтъ. Но оправданіе Лафайета показало имъ, что Собраніе не во власти ихъ союзниковъ, и они р?шились приб?гнуть къ насилію по отношенію какъ къ королю, такъ и къ самому Собранію. 9 авг. Собраніе съ утра окружено вооруженной толпой, которая толпится также въ коридорахъ и на трибунахъ. Свобода слова уничтожена. Напрасно почти все Собраніе заявило, что не станетъ зас?дать, пока ему не предоставятъ свободы. Національное собраніе оказалось въ самомъ унизительномъ положеніи. Вдобавокъ явился Петіонъ и объявилъ, что не вызоветъ вооруженной силы, чтобы выручить Собраніе, потому что это бы значило вооружить одну часть гражданъ противъ другой. Собраніе даже не нашло въ себ? силы протестовать противъ такого наглаго коварства. Оно смирилось и занялось составленіемъ поученія народу о способахъ прим?ненія его власти. Роль достойная государственныхъ людей, которые были и остались фразерами! Но эта роль сама собою кончилась подъ давленіемъ насилій: посл? полудня изъ числа 630 членовъ, голосовавшихъ наканун?, 346 оказались отсутствовавшими. Законодательное собраніе Франціи было очищено; оно сведено на 234 жирондинца и якобинца и н?сколько десятковъ «безпартійныхъ», готовыхъ исполнить все, что имъ предпишетъ улица.

Но организація бунта все же потребовала не мало усилій и обмана. Реальная власть была въ рукахъ легальной Коммуны и Петіона. Ее надо было см?стить и зам?нить новой, избранной участками. Но хотя агитація въ нихъ продолжалась уже дв? нед?ли, и началомъ бунта была назначена ночь съ 9 на 10 авг., только 6 участковъ были къ сроку готовы послатъ въ ратушу уполномоченныхъ комиссаровъ. Ночь прошла въ агитаціи и побужденіи другихъ участковъ посл?довать прим?ру бунтующихъ. Во многихъ участкахъ никого не было, кром? спавшихъ на лавкахъ людей; въ другихъ въ избраніи комиссаровъ принимали участіе совершенно посторонніе люди; въ участк? Арсенала 6 присутствовавшихъ гражданъ изъ числа 1.400 — избрали 3 изъ своей среды. Къ 3 часамъ ночи прибыли комиссары изъ 19 участковъ, къ 7 часамъ представлены всего 24 или 25 участковъ. Н?которые изъ нихъ однако прислали своихъ комиссаровъ лишь за справками и нам?рены противод?йствовать бунту. Двадцать, по крайней м?р?, участковъ воздерживаются или не одобряютъ бунта и вовсе не присылаютъ комиссаровъ. Несмотря на это забравшіеся въ ратушу 70 — 80 бунтовщиковъ устраиваются какъ законное Собраніе подъ предс?дательствомъ Югенена и избираютъ секретаремъ Тальена. Между двумя Коммунами, законной и захватной, зас?дающими рядомъ подобно двумъ чашамъ в?совъ, посл?дняя постепенно перетягиваетъ первую и въ 6 часовъ утра отр?шаетъ ее именемъ народа, выгоняетъ и разсаживается на ея креслахъ. Между нею и властью надъ Парижемъ стоятъ два лица — мэръ Петіонъ и командиръ національной гвардіи — Манда. Петіона нечего было бояться. По его же словамъ, онъ желалъ бунта и боялся только одного, что онъ не удастся; но чтобы снять съ себя отв?тственность, онъ уговорился съ бунтовщиками, что они его арестуютъ. Они однако объ этомъ забыли и ему пришлось самому н?сколько разъ настаивать на исполненіи этой м?ры — «C’est moi, oui, c’est moi», восклицаетъ этотъ политическій фатъ.

Опасн?е былъ Манда. Посл? Лафайета должность главнокомандующаго національной гвардіей была отм?нена и занималась по очереди батальонными командирами. Очередь была за Манда, очень добросов?стнымъ офицеромъ, который занялъ постъ около Тюльери в?рными батальонами. Новые владыки его арестуютъ, назначаютъ на его м?сто Сантерра, а отъ арестованнаго Манда требуютъ отозванія половины войска, поставленнаго имъ у дворца. На его отказъ его отправляютъ въ «аббатство» (тюрьму). По этому условному приказу, данному Дантономъ, одинъ изъ «молодцовъ» Дантона, Россиньоль, при выход? убиваетъ Манда выстр?ломъ изъ пистолета.

Путь къ дворцу теперь свободенъ и король предоставленъ произволу кровожадной толпы, собравшейся около Тюльери и поддержанной батальонами изъ предм?стій съ пушками и «добровольцами» изъ Марсели и Бреста. Правда, король еще им?лъ возможность защищать дворецъ своихъ предковъ. Молодой Наполеонъ, случайно бывшій свид?телемъ всего происходившаго и которому пришлось три года спустя защищать Конвентъ при подобныхъ условіяхъ и этимъ положить первую ступень къ своему престолу, утверждаетъ, что усп?хъ былъ возможенъ, но разница была велика между молодымъ героемъ и апатичнымъ защитникомъ д?ла, въ которое онъ самъ не в?рилъ, притомъ рисковавшимъ своей семьей. Людовикъ XVI былъ окруженъ отрядомъ національной гвардіи, прив?тствовавшимъ его крикомъ: «долой якобинцевъ!», онъ им?лъ при себ? дисциплинированный батальонъ в?рныхъ швейцарцевъ въ 750 челов?къ и около двухъ сотенъ добровольныхъ защитниковъ. Но его и тутъ окружала изм?на — городскій синдикъ Рёдереръ — при Наполеон? графъ Рёдереръ — и другіе представители муниципалитета умоляли его не допускать кровопролитія и искать уб?жища въ сос?днемъ Законодательномъ собраніи. И Людовикъ также безропотно сложилъ свою корону передъ бунтующей толпой, какъ два года предъ т?мъ безропотно отказался отъ власти передъ захватившими ее депутатами. «Я пришелъ сюда», — сказалъ онъ, входя въ Собраніе: — «чтобы предотвратить великое преступленіе». Нам?реніе было благородно. «Но почему же», — спрашиваетъ по этому поводу Тэнъ, — «Тюльери были брошены на жертву толп?? Потому что какъ у управляемыхъ, такъ и у правителей въ то время совершенно утратилось понятіе о государств?, — у однихъ потому, что они возвели гуманность на степень обязанности, у другихъ потому, что они возвели непокорность въ право».

«Въ конц? Х?ІІ-го в?ка въ высшемъ класс? и даже въ среднемъ класс? относились съ ужасомъ къ крови; мягкость нравовъ и идилическія мечтанія подорвали всякую воинственную энергію. Начальствующіе везд? забывали, что охрана общества и цивилизаціи несравненно дороже, ч?мъ жизнь горсти злод?евъ и безумцевъ, что первоначальная ц?ль правительства, какъ и полиціи — сохраненіе порядка съ помощью силы, что жандармъ не филантропъ, что если онъ подвергается нападенію на своемъ посту, то долженъ употребить въ д?ло свою саблю, и что онъ изм?няетъ команд?, если кладетъ въ ножны мечъ изъ страха причинить вредъ нападающимъ»...

«Въ эту критическую минуту судьба монархіи и самой Франціи вв?рена посл?днему изъ длиннаго ряда королей, подъ знаменемъ которыхъ создалось государство. Выпуститъ ли онъ изъ рукъ зав?тное знамя, или же понесетъ его впередъ на поб?ду или, по крайней м?р?, на геройскую смерть?» Много было высказано сожал?ній по поводу малодушія Людовика XVI, и съ какимъ презр?ніемъ отнеслись къ его поведенію политическіе противники его! Тэнъ объясняетъ поведеніе короля и возстановляетъ предъ нами психологическій процессъ, который совершался въ душ? его. Т? самыя лица и власти, которыя призваны были защищать его и его законное право, во глав? ихъ парижскій синдикъ Рёдереръ, уговариваютъ его уступить, увлекаютъ его почти силою изъ дворца его предковъ. «Въ теченіе н?сколькихъ минутъ, посл?днихъ и самыхъ торжественныхъ минутъ монархіи, король колеблется. В?роятно, его здравый смыслъ предвидитъ, что покинуть дворецъ равносильно отреченію; но его флегматическій умъ не тотчасъ различаетъ вс? посл?дствія этого поступка; зат?мъ его оптимизмъ никогда не давалъ себ? полнаго отчета о томъ, до чего можетъ дойти тупоуміе массы и злоба челов?ческая; онъ не можетъ вообразить себ?, что клевета извратитъ его нежеланіе проливать кровь именно въ желаніе кровопролитія. Зат?мъ онъ находится подъ властью своего прошлаго, своей привычки всегда уступать, своего твердаго р?шенія, открыто заявленнаго, — никогда не допускать междуусобной войны, об?щанія, сдержаннаго королемъ въ продолженіе трехъ л?тъ въ силу его упорной гуманности и особенно его религіозной кротости.

Онъ систематично заглушалъ въ себ? животный инстинктъ самосохраненія, искру злобы, которую зажигаетъ въ каждомъ изъ насъ несправедливое и грубое нападеніе; христіанинъ заслонилъ собою короля; онъ бол?е не сознаетъ, что его долгъ быть воиномъ, что, предавая себя, онъ предаетъ государство, и что своею покорностью овцы онъ ведетъ вм?ст? съ собою на бойню вс?хъ порядочныхъ людей»...

15 Король съ семьей покидаетъ дворецъ своихъ предковъ 10 авг. 1792 г. Маленькій Дофинъ играетъ сухими листьями по дорог?.

Съ удаленіемъ короля изъ дворца, казалось бы, ц?ль бунта была достигнута. Онъ находился въ пл?ну у народнаго представительства, отъ котораго и завис?ла дальн?йшая судьба Франціи. Но толпа, обступившая дворецъ, руководилась не политической идеей, а злобой и дикими инстинктами погромщиковъ. Она продолжала напирать на дворецъ, и канониры направляли на него свои пушки. Уходя изъ дворца, Людовикъ XVI не далъ защитникамъ дворца никакого приказа, но, в?рные дисциплин? и воинской чести, они стояли мужественно на своемъ посту, и эти посл?дніе швейцарцы на французской служб? заслужили безсмертное изображеніе умирающаго льва, которое воздвигъ въ ихъ память великій художникъ. Когда ихъ стали обстр?ливать изъ толпы, они вышли изъ дворца, выстроились на двор? и очистили его отъ нападающихъ. Но, услышавъ стр?льбу, король приказалъ прекратить огонь, и швейцарцы, сложивъ оружіе, вышли изъ дворца. Но тутъ толпа показала, что ей нужна была кровь. Убиваютъ швейцарцевъ, выступавшихъ изъ дворца, убиваютъ швейцаровъ при дверяхъ. Убиваютъ вс?хъ, кого находятъ въ дворцовой кухн?, отъ главнаго повара до посл?дняго поваренка. Женщины едва изб?гаютъ смерти. Г-жа Кампанъ, гувернантка королевскихъ д?тей, уже повергнута на кол?ни, уже занесена сабля, надъ ея головой, вдругъ снизу кто-то кричитъ: «Что вы тамъ д?лаете? женщинъ не убиваютъ». — «Встань, мерзавка, народъ милуетъ тебя». «Но за то народъ набиваетъ себ? карманы», добавляетъ Тэнъ, переходя къ описанію погрома, о которомъ долго еще свид?тельствовали дворы и улицы, усыпанные толстымъ слоемъ осколковъ разбитыхъ зеркалъ, мебели и выпитыхъ бутылокъ. А за хищными животными потянулись и обезьяны: какой-то хулиганъ разс?лся въ коронаціонной мантіи на престол?, а подобная ему особа разлеглась на постели королевы.

16 Марсельцы и рабочіе берутъ 10-го августа 1792 года подъ командой Вестермана королевскій дворецъ.

Ну, а Законодательное собраніе, обратившееся, по сверженіи короля, въ неограниченное правительство Франціи? Оно стало покорнымъ слугою бунтовщиковъ. Какъ плоды съ дерева, которое трясетъ сильная рука, посыпались декреты въ ихъ пользу: отр?шеніе короля, созывъ Учредительнаго собранія (Конвента), отм?на всякаго избирательнаго ценза, плата избирателямъ за отправленіе на м?сто выборовъ, отр?шеніе отъ должности и арестъ министровъ, водвореніе на ихъ м?сто прежнихъ жирондинскихъ министровъ, возведеніе Дантона на постъ министра юстиціи, признаніе захватной Коммуны, утвержденіе Сантерра, предоставленіе всякому доброму гражданину права арестовывать подозрительныхъ людей, домовые обыски, переизбраніе вс?хъ мировыхъ судей Парижа ихъ околоткомъ, вс?хъ жандармскихъ офицеровъ ихъ солдатами, 30 су въ день марсельцамъ со дня ихъ прибытія, военный судъ надъ швейцарцами, полевой судъ надъ поб?жденными 10 авг.; освобожденіе вс?хъ обвиняемыхъ и приговоренныхъ за военную инсубординацію, за преступленія по д?ламъ печати и за грабежъ хл?ба, разд?лъ общинныхъ имуществъ, конфискація и продажа имущества эмигрантовъ, арестъ и заключеніе ихъ отцовъ и матерей, женъ и д?тей, изгнаніе и депортація вс?хъ неприсягнувшихъ духовныхъ, допущеніе развода по требованію одного изъ супруговъ въ двухм?сячный срокъ — однимъ словомъ вс? м?ры, способныя подрывать собственность, разлагать семью, пресл?довать сов?сть, ослаблять законъ, извращать справедливость, возвеличивать преступленіе и предать магистратуру, командованіе, избраніе предстоящаго неограниченнаго собранія — самоуправству насильственной толпы, которая, дерзнувши вс?мъ для захвата диктатуры, не остановится ни передъ ч?мъ, чтобъ ее удержать за собою.

* * *

По ужасъ катастрофы 10 авг. выразился не только въ позорномъ рабол?пств? жирондинскихъ законодателей передъ ихъ союзниками нал?во, торжеству которыхъ они такъ сл?по сод?йствовали — онъ скоро обнаружился въ потрясающемъ событіи, которое даетъ истинную м?рку перевороту 10 авг. и его виновникамъ — въ сентябрьской р?зн? заключенныхъ. Это событіе было предметомъ тщательныхъ изсл?дованій Мортимера Терно въ одномъ изъ томовъ его исторіи террора. Пользуясь его трудами, Тэнъ, благодаря своему психологическому методу, такъ сказать, изнутри осв?щаетъ страшное событіе и этимъ проливаетъ поразительный св?тъ на революцію, состояніе Парижа, преступную толпу и еще бол?е преступныхъ вождей ея.

Предшественники Тэна, какъ Мишле, чтобы смягчить тяжелое впечатл?ніе, производимое сентябрьскими днями, указывали на ожесточеніе, которое долиты были вызвать манифестъ герцога Брауншвейгскаго и изв?стіе, что прусское войско перешло черезъ границу. Тэнъ съ помощью ц?лаго ряда современныхъ изв?стій показываетъ, какъ мало вниманія уд?ляло этимъ фактамъ громадное населеніе столицы и какъ l'idee homicide, мысль объ избіеніи заключенныхъ, возникла самостоятельно и выросла фатально въ мозгахъ заурядныхъ якобинцевъ, обусловливаясь въ то же время самой сутью якобинской догмы у вождей. «Въ узкомъ мозгу якобинца, спутанномъ непосильными для него понятіями, укореняется одна простая мысль, приноровленная къ его грубости и инстинктамъ, — желаніе убить своихъ враговъ, которые также и враги государства, кто бы они ни были: объявившіеся, скрытые, настоящіе, будущіе, в?роятные и даже возможные. Онъ вноситъ свою дикость и свое изув?рство въ политику, и вотъ почему его захватъ власти такъ вреденъ. На трибун? якобинскаго клуба Колло д’Эрбуа провозглашаетъ: «Второе сентября представляетъ собою великую статью катехизиса нашей свободы». Якобинцу присуще считать себя законнымъ владыкой и относиться къ своимъ противникамъ не какъ къ состоящимъ съ нимъ въ войн?, а какъ къ преступникамъ. Они преступники противъ народа, вн? закона, и поэтому подлежатъ убіенію во всякое время и во всякомъ м?ст?, достойны казни, даже когда они вовсе не въ состояніи или уже лишены возможности вредить.

Въ воображеніи толпы пережитая ею д?йствительность извращается: не народъ напалъ на дворецъ, а изъ дворца пришелъ приказъ бить въ набатъ, поб?жденные — «убійцы народа», и 14 авг. федераты требуютъ учрежденія полевого суда — для отмщенія права падшихъ братьевъ. Но имъ и этого мало; месть народа должна быть распространена «на вс?хъ заговорщиковъ».

Послушное Собраніе учреждаетъ полевой судъ, который въ 5 дней присуждаетъ къ казни трехъ невинныхъ. Герои 10 авг. снова негодуютъ. 23 авг. одна изъ секцій объявляетъ Коммун?, что народъ, выведенный изъ терп?нія волокитой, захватитъ тюрьмы и убьетъ заключенныхъ. Къ злоб? присоединяется страхъ. Это чувство искусно эксплуатируется вождями; зав?дующій полиціей Коммуны Сержанъ устраиваетъ процессію, въ которой 10 всадниковъ развозятъ знамена, на которыхъ изображены «массакры», произведенные дворомъ въ десяти городахъ Франціи.

Посл? этого не можетъ быть сомн?нія, что дворъ и его приверженцы избиваютъ народъ. Того же можно ожидать и въ Париж?. И вотъ 1 сент. извощикъ Жюльенъ, приговоренный къ 12-л?тней каторг? и выставленный въ ц?пяхъ, выведенный изъ терп?нія толпой, начинаетъ ругать ее и кричать — «да здравствуетъ король, да здравствуетъ Лафайетъ, къ чорту народъ!» Его немедленно гильотинируютъ, какъ участника въ заговорахъ 10 авг., и на другой день весь городъ говоритъ только объ одномъ: Жюльенъ признался, что въ парижскихъ темницахъ вс? думаютъ, какъ онъ; заключенные снабжены оружіемъ и ихъ выпустятъ на городъ, какъ скоро выступятъ изъ него добровольцы. На другой день романъ принимаетъ большіе разм?ры: въ Париж? скрываются роялисты; они завлад?ютъ тюрьмами, вооружатъ заключенныхъ, освободятъ короля и перебьютъ патріотовъ и женъ и д?тей добровольцевъ, отправившихся въ армію. «Народный костеръ сложенъ: предпринимателямъ общественнаго пожара остается только разжечь его».

А въ сл?дующей глав? Тэнъ ведетъ читателя въ Коммуну, гд? сотня индивидуумовъ изъ городского отребья захватили власть и распоряжаются вс?мъ какъ полновластные хозяева.

Они ежедневно налагаютъ свои нев?жественныя руки на вс? в?домства государства, — финансы, армію, организацію подвоза жизненныхъ припасовъ, администрацію и судъ, — рискуя поломать колеса государственной машины и остановить ея д?йствіе. Сегодня они вызываютъ къ себ? военнаго министра или, вм?сто него, товарища его завтра; они въ теченіе двухъ часовъ держатъ подъ арестомъ весь штатъ его канцеляріи — подъ предлогомъ поисковъ заподозр?ннаго ими типографщика. То они накладываютъ свою печать на «казначейство чрезвычайныхъ расходовъ»; то распускаютъ правительственную комиссію «снабженія Парижа продовольствіемъ»; то вм?шиваются въ ходъ правосудія для того, чтобы затруднить защиту подсудимыхъ или пріостановить исполненіе постановленныхъ приговоровъ. Н?тъ ни одного принципа, закона, постановленія, приговора, учрежденія или государственнаго чиновника, которые были бы ограждены отъ ихъ произвола. И подобно тому, какъ они наложили свою руку на власть, они накладываютъ ее и на деньги. Они не только вынудили у Законодательнаго собранія на «расходы по полиціи», т.-е. на содержаніе своей шайки, — 860.000 фр. въ м?сяцъ, при чемъ опред?лили срокъ платежа заднимъ числомъ съ 1 янв. 1792, такъ что получили сразу бол?е ч?мъ 6 милліоновъ; но, опоясавъ себя муниципальной лентой, они начали захватывать въ свою пользу въ «зданіяхъ, принадлежащихъ націи», т.-е. въ секвестрованныхъ ими частныхъ домахъ, все, что находилось въ нихъ ц?ннаго. «Въ одномъ только изъ такихъ домовъ они забрали на 100.000 экю». У королевскаго казначея они присвоиваютъ себ? ц?лый сундукъ съ драгоц?нностями и ц?нными бумагами и 340.000 ливровъ деньгами. Ихъ комиссары привезли изъ Шантильи три запряженныхъ тройками фургона, нагруженныхъ «остатками имущества герцога Конде». Они берутъ на себя «перевозку мебели изъ домовъ эмигрантовъ», а въ парижскихъ церквахъ конфискуютъ распятія, колокола, р?шетки, то есть все, что было изъ бронзы или жел?за, а кром? того подсв?чники, кадила, сосуды, хранилища для мощей и статуи, т.-е. «все, что было серебрянаго» какъ на алтар?, такъ и въ ризницахъ, и по этому можно судить о громадности взятой ими добычи; чтобы перевезти къ нимъ серебряныя вещи изъ одной только церкви Маделены понадобился ц?лый фургонъ, запряженный четырьмя лошадьми, и т. д.

И вс?мъ этимъ награбленнымъ серебромъ они пользуются такъ же произвольно, какъ и присвоенной ими властью. Но эти господа знаютъ, что они калифы на часъ, и сп?шатъ проявить свою тиранію. Не говоря о множеств? произведенныхъ ими арестовъ, они устраиваютъ повальный обыскъ въ Париж?; съ 6 часовъ вечера до 5 утра всякое движеніе по улицамъ прекращается; на вс?хъ заставахъ и перекресткахъ двойной караулъ; на каждой улиц? обыскъ производится патрулемъ изъ 60 людей съ пиками, двери выламываются, замки отпираются слесарями, обыски производятся съ подвала до крыши, вс? бумаги забираются и до 3.000 челов?къ всякаго возраста и пола уводятся въ тюрьмы. Однако со стороны н?которыхъ секцій уже проявляется неудовольствіе этими мнимыми уполномоченными и на основаніи этого протеста Законодательное собраніе назначаетъ новые выборы; напрасно захватная Коммуна р?шаетъ, по предложенію Манюэля, что она не сложитъ своихъ полномочій, пока будетъ длиться общественная опасность. Приходится сп?шить. На сл?дующій день уже соберутся избиратели. «Чтобы остаться въ городской дум? и чтобы пройти на предстоящихъ выборахъ въ Конвентъ, вожаки должны поразить Парижъ, и въ тотъ же день». — А этотъ день — второе сентября.

Уже съ 23 авг. планъ сентябрьскихъ убійствъ назр?валъ у членовъ Коммуны и каждый изъ нихъ принималъ на себя соотв?тствующую ему роль. Впереди вс?хъ Маратъ, предложившій и пропов?довавшій эту операцію. Съ его стороны это вполн? естественно. Она ничто иное, какъ итогъ всей его политики: диктаторъ или трибунъ, съ неограниченнымъ полномочіемъ убивать, но безъ всякой иной власти, прикованный къ своей роли и отв?тственный — такова съ іюля 1789 г. программа Марата, и онъ не стыдится ея. Т?мъ хуже для т?хъ, кто не на высот? ея пониманія. Съ перваго раза онъ понялъ характеръ революціи , не по геніальности, а по внутреннему сочувствію, уже три года страдая маніей подозрительности и душегубства, утративъ способность правильно разсуждать и сд?лавшись газетчикомъ, столь однообразнымъ въ своемъ продолжительномъ пароксизм?, что, читая его нумера, какъ будто слышишь непрерывающійся, глухой голосъ изъ кельи сумасшедшаго. Уже съ 19 августа онъ натравливаетъ народъ на тюрьмы.

Но такой сумасшедшій годенъ только быть подстрекателемъ — и разв? только въ посл?дній моментъ фигурировать въ посл?днихъ роляхъ. Главный предприниматель другихъ разм?ровъ — это Дантонъ, настоящій вождь людей по своему прошлому и по своему положенію, по своему простонародному цинизму, манерамъ и языку. По своей способности быть иниціаторомъ и повел?вать, по необузданной сил? т?леснаго сложенія и духа, по физической внушительности своей кипучей и захватывающей воли — онъ какъ нарочно приспособленъ къ этому страшному д?лу. Одинъ онъ изъ членовъ Коммуны сталъ министромъ, и только онъ въ состояніи покрыть муниципальное покушеніе патронажемъ или косностью центральной власти. Одинъ онъ изъ членовъ Коммуны и министерства способенъ дать импульсъ и организовать д?ло въ путаниц? революціоннаго хаоса и теперь, какъ въ сов?т? министровъ, такъ и въ городской дум? — онъ вс?мъ управляетъ. Среди безсвязныхъ препирательствъ, неожиданныхъ предложеній, ругательствъ, хожденія взадъ и впередъ петиціонеровъ, онъ своимъ голосомъ «Стентора», своими жестами атлета, своими страшными угрозами подавляетъ своихъ товарищей, присвоиваетъ себ? ихъ обязанности, навязываетъ имъ избранныхъ имъ лицъ, беретъ все на себя, д?лаетъ предложенія, постановленія, издаетъ прокламаціи, безотчетно черпаетъ милліоны изъ казны, кидаетъ ихъ горстями своимъ догамъ изъ клуба кордельеровъ и Коммуны, однимъ 20.000, другимъ 10.000 «на революцію» «за ихъ патріотизмъ». Всл?дствіе этого весь персоналъ секцій и клубовъ въ его рукахъ. Съ такой свитой можно все сд?лать во время анархіи. На самомъ д?л? въ теченіе августа и сентября Дантонъ царствовалъ, и онъ могъ сказать о второмъ сентября такъ же в?рно, какъ и о десятомъ августа: «Это было мое д?ло!» Слова эти были сказаны Дантономъ герцогу Шартрскому, присланному генераломъ Келлерманомъ въ Парижъ съ изв?щеніемъ объ одержанной при Вальми поб?д? и высказавшемуся въ разговор? съ Дантономъ неодобрительно о сентябрьскихъ убійствахъ. Весь разговоръ между ними приведенъ Тэномъ со словъ лица, слышавшаго разсказъ непосредственно изъ устъ Луи Филиппа.

«Это было мое д?ло»! Это признаніе подтверждено Тэномъ такимъ рядомъ фактовъ и свид?тельствъ, что ихъ было бы совершенно достаточно для составленія обвинительнаго акта въ уголовномъ процесс?. Но Тэнъ рисуетъ въ Дантон? не преступника только, а всего челов?ка: «Не то, чтобы онъ былъ мстителенъ и кровожаденъ по натур?. Совс?мъ наоборотъ: при темперамент? мясника, у него сердце челов?ка и тутъ же, рискуя компрометировать себя, онъ противъ воли Марата и Робеспьера спасаетъ своихъ политическихъ противниковъ, Дюпора, Бриссо, жирондинцевъ, всю прежнюю правую. Не то, чтобы онъ былъ осл?пленъ страхомъ, ненавистью или теоріей; съ увлеченіемъ клубиста, онъ обладаетъ ясностью взгляда политика, онъ не обманутъ трескучими фразами, которыя онъ отпускаетъ; онъ знаетъ ц?ну мерзавцамъ, которыми онъ пользуется; онъ безъ всякихъ иллюзій насчетъ людей, насчетъ д?лъ, насчетъ другихъ и самого себя; онъ убиваетъ съ полнымъ сознаніемъ своего д?ла, своей партіи, общаго положенія, революціи, и дикія слова, которыя онъ изрыгаетъ своимъ бычьимъ голосомъ, не что иное, какъ в?рное изображеніе точной истины: «Мы изъ подонковъ»; «мы можемъ управлять, только наводя страхъ»; «парижане сукины д?ти, надо прорыть канаву, полную крови, между ними и эмигрантами»; «надо нагнать страхъ на роялистовъ». Но онъ же говорилъ своимъ приснымъ, отвергая ихъ предложеніе перебить также вс?хъ членовъ правой: «какъ изв?стно, я не отступаю передъ преступленіемъ, когда оно нужно, но я брезгую имъ, когда оно безполезно».

Но эта сознательность въ террор?, этотъ разсчетъ, допускавшій лишь изв?стную м?ру крови, если и ставили Дантона головой выше другихъ террористовъ, въ то же время увеличивали его историческую вину. Носильная машина, говоритъ Тэнъ, устроенная съ его согласія, сломалась бы скоро отъ даннаго ей движенія, еслибы Дантонъ не управлялъ ею. Въ этомъ можно уб?диться, разсматривая выставленную Тэномъ галлерею портретовъ соратниковъ и помощниковъ Дантона. Изъ ихъ числа, остановимся лишь на Билльо-Варенн?, будущемъ член? Комитета общественнаго спасенія, бывшемъ ораторіанскомъ монах?, желчномъ и мрачномъ, столь же холодно безчувственномъ передъ убійствомъ, какъ инквизиторъ передъ ауто-да-фе. А въ глубин? исторической картины виденъ «осторожный Робеспьеръ, который подстрекаетъ другихъ, не ввязываясь самъ, ничего не подписываетъ, не отдаетъ никакихъ приказаній, говоритъ много р?чей, постоянно даетъ сов?ты, везд? показывается, подготовляетъ свое царство, и въ посл?дній моментъ, какъ кошка, кидающаяся на добычу, пытается задушить своихъ соперниковъ — жирондинцевъ».

Изъ живописца портретовъ Тэнъ снова становится судебнымъ сл?дователемъ и выставляетъ одну за другою вс? улики, доказывающія преднам?ренность въ организаціи сентябрьскихъ убійствъ со стороны революціонной Коммуны, и непосредственное участіе главныхъ ея д?ятелей. Приведемъ только одну изъ нихъ, касающуюся помощника прокурора Коммуны — Билльо-Варенна, въ своемъ короткомъ кафтан? «цв?та блохи» и въ черномъ парик?, шагающаго по трупамъ въ аббатств? и подбадривающаго убійцъ: «народъ, ты приносишь въ жертву своихъ враговъ, ты исполняешь свой долгъ»; ночью онъ возвращается, разсыпается похвалами и подтверждаетъ об?щаніе «условленной» мзды; на сл?дующій день онъ возвращается снова, горячо поздравляетъ ихъ, каждому назначаетъ по золотому и ув?щеваетъ ихъ продолжать. И на основаніи этого судебнаго акта, Тэнъ сл?дующимъ образомъ формулируетъ обвиненіе членовъ Коммуны и значеніе сентябрьскихъ убійствъ въ исторіи революціи. До сихъ поръ, когда они убивали или заставляли убивать, они д?йствовали какъ бунтовщики, на улиц?; теперь они производятъ это въ тюрьмахъ, въ качеств? чиновниковъ, со списками въ рукахъ, по установленіи личности, сокращеннымъ судопроизводствомъ, съ помощью оплачиваемыхъ палачей, во имя общественнаго блага, методично и хладнокровно, почти такъ же правильно, какъ потомъ «при революціонномъ правительств?». На самомъ д?л? «сентябрьское д?ло» — его начало, его первообразъ. Не иначе, и не лучше будутъ д?йствовать въ лучшую эпоху гильотины. Но убійцы еще не совс?мъ обзавелись: вм?сто гильотины они пускаютъ въ д?ло пики, и такъ какъ не всякій стыдъ еще утраченъ, вожди скрываются за чернорабочими! Глава Тэна о рабочихъ кровавой р?зни поразительна — не ужасами, съ которыхъ историкъ лишь слегка сдергиваетъ покровъ, а психологическимъ анализомъ убійцъ и ихъ ощущеній. И она поучительна для политическихъ фантазеровъ, не им?ющихъ понятія о томъ, кому они вв?ряютъ въ моментъ революцій жизнь столькихъ людей.

* * *

Описаніе сентябрьскихъ убійствъ — одно изъ самыхъ поразительныхъ проявленій психологическаго метода и художественнаго таланта Тэна. Фактическая сторона этого событія давно уже была документально и во вс?хъ своихъ ужасающихъ подробностяхъ разработана Гранье-де-Кассаньякомъ, а много поздн?е Мортимеромъ Терно въ III том? его исторіи террора. Тэну въ этомъ отношеніи оставалось лишь прибавить изъ громаднаго запаса своего архивнаго матеріала н?сколько подробностей и пересмотр?ть обвинительный актъ противъ Дантона, Марата и членовъ парижской Коммуны, чтобы точн?е установить ихъ виновность въ убійствахъ. Но Тэнъ не ограничился этимъ; онъ перенесъ изображеніе сентябрьскихъ убійствъ изъ области вн?шнихъ фактовъ во внутренній психическій міръ д?йствующихъ лицъ. Событіе осв?тилось новымъ св?томъ и получило для читателя новый интересъ. Читатели не только становятся зрителями парижскихъ изув?рствъ, какъ у предшественниковъ Тэна, но они видятъ, какъ зарождается и развивается въ душ? убійцъ замыселъ убійства, какъ и въ какихъ умахъ укореняется нам?реніе избить враговъ систематически и въ обширныхъ разм?рахъ. Историкъ знакомитъ читателя съ психическимъ настроеніемъ исполнителей этого чудовищнаго злод?янія и съ настроеніемъ парижской массы, которое способствовало его совершенію, зат?мъ ведетъ читателя въ Коммуну, гд? оно предумышленно организуется, и наконецъ характеризуетъ главныхъ руководителей парижскихъ якобинцевъ, Марата, Дантона и Робеспьера. Вс? эти части IX главы изобилуютъ глубокими психическими зам?чаніями, но особеннаго вниманія по своей новизн? и методологическимъ пріемамъ заслуживаетъ отд?лъ объ исполнителяхъ, о «чернорабочихъ» сентябрьскаго побоища.

При пересказ? этого событія историками до сихъ поръ ставился на главномъ план? вопросъ о виновникахъ его и о степени ихъ вины, и р?шеніе этого вопроса не могло не обусловливаться политической тенденціей автора, почему въ пов?ствованіи преобладало то обличеніе, то желаніе смягчить вину убійцъ и даже оправдать убійства. Ставъ на психологическую точку зр?нія, Тэнъ вывелъ вопросъ изъ этой дилеммы, и тотъ, кто склоненъ обвинять Тэна въ пристрастіи противъ революціи, пусть прочтетъ эту его главу; онъ уб?дится, что главный интересъ Тэна — зд?сь, по крайней м?р?, — не политическая полемика, а научное изсл?дованіе. Что убійство гнусно, что избіеніе толпою безоружныхъ жертвъ, случайно и отчасти по недоразум?нію скученныхъ въ тюрьм?, д?ло еще бол?е гнусное, что всл?дствіе преднам?ренности, продолжительности и полной безсмысленности, съ которой совершалось убійство, оно становится окончательно омерзительнымъ, — это само собою разум?ется; но весъ интересъ для Тэна въ томъ, чтобы разобраться въ убійцахъ и объяснить психическое состояніе, въ которомъ они совершали свое гнусное д?ло. На первомъ план? работаютъ марсельцы. Это отрядъ добровольцевъ изъ Марсели, направившійся на Парижъ, чтобы оттуда просл?довать на границу въ ряды д?йствующей арміи. Они поклялись защищать «свободу отъ иноземныхъ тирановъ, но вм?сто того остались въ Париж? для истребленія «внутреннихъ враговъ». Они въ особенности сод?йствовали переходу власти въ руки якобинцевъ; они принесли съ собою марсельезу и вм?ст? съ этой п?сней внесли въ революцію тотъ ускоренный темпъ, который привелъ ее къ террору. Ихъ отрядъ находился во глав? толпы, штурмовавшей королевскій дворецъ 10-го авг. 1892 г., и три нед?ли спустя они сд?лались главными пособниками Коммуны при совершеніи сентябрьскихъ убійствъ.

Кто же были эти марсельцы, на какой почв? и при какихъ условіяхъ сложилось ихъ революціонное настроеніе, возникъ ихъ психологическій складъ? Изображеніе «марсельцевъ» — одинъ изъ зам?чательныхъ образчиковъ психологическаго анализа, основаннаго на изученіи среды, породившей изв?стный типъ.

«Палящее небо, знойный климатъ, пустынные берега и скалы и разрушительныя р?ки, горные потоки, то изсохшіе, то выступающіе изъ береговъ», осл?пляющая пыль, нервы, раздражаемые постояннымъ в?яніемъ мистраля или періодическими порывами сирокко; порода чувственная, впечатлительная и суровая, безъ умственнаго и нравственнаго балласта, въ которой см?шеніе галла съ латиняниномъ уничтожило чувствительное добродушіе кельта и глубокую серьезность римлянина, — «люди ц?льные, кр?пкіе, сухопарые, безпокойные» и вм?ст? съ т?мъ легкомысленные, импровизаторы, болтуны, игралище собственнаго па?оса, легко уносимые въ пустое пространство яростной декламаціей и легков?снымъ энтузіазмомъ, скученные въ торговомъ и приморскомъ город? съ 120.000 жителей, гд? рискъ торговли и мореплаванія поддерживаетъ духъ новшествъ и приключеній, гд? солидность характера ежедневно подрывается зр?лищемъ быстрой наживы, расточаемой въ грубыхъ удовольствіяхъ, — люди, которымъ теперь политика, подобно спекуляціи, представляется лотереей, сулящей крупные барыши см?льчакамъ; кром? того, ихъ городъ порто-франко — сборище международнаго кочевого сброда — бродягъ, не знающихъ ни закона, ни опред?леннаго промысла (chenapants et sacripants), которые, подобно морской трав?, оторвавшейся отъ корня и гніющей, несутся отъ берега къ берегу по всей окружности Средиземнаго моря; настоящая сточная яма, куда слились подонки двадцати испорченныхъ и полуварварскихъ цивилизацій, «п?на уголовщины, выброшенная тюрьмами Генуи, Пiемонта, Сициліи, всей остальной Италіи, Испаніи, Архипелага и Африканскаго побережья»^{52}.

«Вотъ люди, созданные для р?зни беззащитныхъ жертвъ — коршуны, издали налет?вшіе, почуявъ добычу. Къ нимъ примкнули бывшіе солдаты, бандиты, дезертиры и бродяги всякаго рода. Они слышать не хотятъ о патріотизм?, побуждающемъ другихъ вступать въ пограничную армію. Они оперируютъ лишь внутри страны и надъ политическими противниками. Они поклялись защищать «свободу» и ихъ м?сто въ столиц?. Получивъ потомъ деньги во вс?хъ казначействахъ и подъ всевозвожными предлогами, они уходятъ въ Марсель, съ т?мъ, чтобы продолжать свое д?ло. Они самые ревностные: они первые взялись отвести 24 священника изъ мэріи въ тюрьму и по дорог? начали избіеніе. Другой разрядъ — это б?шеные изъ парижской черни. Тэнъ подробно перечисляетъ ихъ по ихъ званію и занятіямъ; между ними есть «хищные зв?ри, убійцы по инстинкту, есть и простые воры»; иные утверждаютъ, что они пошли только по принужденію. Третьи — автоматы, которыхъ толкаютъ впередъ другіе; одинъ изъ нихъ — разсыльный, очень честный челов?къ, но увлеченный прим?ромъ, напоенный до пьяна, наконецъ, обезум?вшій, убиваетъ 20 патеровъ своей рукой — и умираетъ черезъ м?сяцъ, все продолжая пить, потерявши сонъ, съ п?ною у рта и дрожа вс?мъ т?ломъ. У иныхъ, пришедшихъ съ добрыми нам?реніями, закружилась голова отъ соприкосновенія съ кровавымъ водоворотомъ и, внезапно ос?ненные революціонной благодатью, они обращаются къ новому культу убійства»; н?кто Граненъ, отправленный своей секціей, чтобы спасти двухъ заключенныхъ, садится рядомъ съ Мальяромъ, судитъ вм?ст? съ нимъ въ теченіе 63 часовъ и требуетъ себ? отъ него выдачи свид?тельства для удостов?ренія своего подвига. По большинство стоитъ на уровн? того повара, который посл? взятія Бастиліи, случайно тутъ находясь, отр?залъ голову пл?нному коменданту, думая, что онъ совершаетъ патріотическій подвигъ, и считалъ себя достойнымъ «медали за истребленіе изверга». Это не злод?и, но добрые обыватели и сос?ди, которые, увид?въ, что въ ихъ участк? производится общественная работа, приб?гаютъ, чтобы и своимъ плечомъ подпереть общественное бремя.

Въ начал? никто изъ убійцъ не наполняетъ себ? кармановъ. Они добросов?стно приносятъ въ Комитетъ захваченныя ими деньги и дорогія вещи; они присваиваютъ себ? только башмаки и над?ваютъ ихъ на свои босыя ноги, да и то просятъ на это разр?шенія. Но они не думали работать даромъ, — в?дъ они живутъ работой; это тоже работа, притомъ тяжелая, и они требуютъ двойной платы, и кром? того пищи и вина вдоволь, чтобы поддержать силы и духъ. «Нація за все расплатится, — в?дь они работаютъ для нея»... Требуя себ? вознагражденія, они хвалятся, что долго и хорошо работали; казначею, который хочетъ записать ихъ имена, они называютъ себя безъ колебанія. Если же казначей ссылается на формальности, они озлобляются, жалуются Ролану, ходятъ по вс?мъ комитетамъ, ругаясь, грозя и показывая свои пики въ крови, въ доказательство того, что они работали на самомъ д?л?.

И вотъ такіе-то мозги ос?нила идея народовластія. Въ своихъ глазахъ они владыки: «имъ предоставлена верховная власть»; ихъ полномочіе безгранично; всякій, кто въ этомъ сомн?вается, — изм?нникъ, его казнь справедлива. Какъ говорить съ такими людьми о справедливости? Справедливость, — зам?чаетъ Тэнъ, — продуктъ, выработанный цивилизаціей, а они дикари въ политик?. Какъ имъ говорить о невинныхъ? — Скажите пожалуйста, отв?чаютъ они, такъ и вы хотите усыпить насъ? И толпа кричитъ: это в?рно, никакой пощады! Все, на что она соглашается, это импровизованный судъ, чтеніе тюремнаго списка и ускоренное судоговореніе. Судятъ и ставятъ приговоръ, руководясь молвой. Это упрощаетъ д?ло. А еще бол?е оно упрощается т?мъ, что подсудимыхъ судятъ по категоріямъ: швейцарцы, священники, офицеры, королевскіе пенсіонеры. Тамъ, гд? только заключенные первыхъ двухъ категорій, нечего и судить; ихъ гуртомъ предаютъ казни.

Но если толпа настаиваетъ на быстрот? приговора, зато она требуетъ медленной казни. Въ «аббатств?» одинъ изъ убійцъ жалуется, что «аристократы слишкомъ скоро умираютъ и что только стоящіе у выхода, черезъ который выводили жертвъ, пользуются удовольствіемъ бить ихъ». Толпа соглашается съ этимъ и строится въ два ряда, между которыми проталкиваютъ жертву, нанося удары саблей плашмя. Особенно мучатъ людей съ изв?стными именами. При одной такой экзекуціи участники поклялись, что снимутъ голову съ того, кто заколетъ жертву, и мучительное изув?рство надъ обнаженной жертвой продолжалось полчаса.

Работа, которой они предаются, развращаетъ ихъ до полнаго извращенія челов?ческой природы. Убійство холоднымъ оружіемъ людей безоружныхъ внушаетъ имъ два необычныхъ ощущенія, отнимающихъ у нихъ разумъ — сознаніе своего всемогущества безконтрольнаго и безпрепятственнаго, возможности безъ всякой для себя опасности неистовствовать надъ жизнью и плотью челов?ка, съ другой стороны — ощущеніе кровавой и разнообразной смерти, сопровождаемой судорогами и крикомъ. Тэнъ напоминаетъ о зр?лищахъ римскаго цирка, отъ которыхъ зрители не могли оторваться: кто разъ вид?лъ это зр?лище, всегда возвращался къ нему. А зд?сь къ моральному опьяненію присоединяется физическое: вино льется р?кой и, при всякой пауз? въ работ?, совершается новая оргія надъ трупами.

Они веселы: около каждаго новаго трупа они пляшутъ, расп?ваютъ карманьолу. Они приглашаютъ любопытныхъ посмотр?ть на «развлеченіе», принять участіе въ «праздник?». Выставляютъ скамейки для «мужчинъ» и другія для «дамъ». Эти посл?днія, бол?е любопытныя, желаютъ погляд?ть на убитыхъ «аристократовъ», поэтому посылаютъ за плошками и разставляютъ ихъ на трупахъ.

17 Народный судъ въ аббатств? 2 сент. 1792 г.

Но въ этой бездн? моральной тьмы прорываются проблески челов?чности. Эти палачи за поденную плату обладаютъ гоноромъ. Провожая до дому освобожденнаго по суду, они не берутъ денегъ, а принимаютъ лишь угощеніе. «Мы эту работу производимъ не изъ-за денегъ: вашъ другъ об?щалъ намъ рюмку вина; мы выпьемъ ее и вернемся на свой постъ». А вн? этой работы они даже обнаруживаютъ чувствительность парижскаго рабочаго. Узнавъ, что въ «аббатств?» заключенныхъ оставили 26 часовъ безъ воды, одинъ изъ федератовъ хот?лъ непрем?нно истребить тюремщика. А когда освободили Вебера — (молочный братъ королевы, оставившій мемуары), вс? ему аплодируютъ «неистово» и обнимаютъ его съ восторгомъ на протяженіи ста шаговъ. Двое убійцъ, запачканные кровью, проводивши домой Бертрана, настаиваютъ, чтобы имъ позволили подняться съ нимъ; они желаютъ вид?ть радость его семьи. Они терп?ливо ждутъ въ салон?, пока выйдутъ дамы; они растроганы при вид? общаго счастья, долго остаются, отказываются отъ денегъ и, уходя, благодарятъ.

Всего поразительн?е проявленіе «врожденной» в?жливости. Носильщикъ, желая обнять освобожденнаго, проситъ позволенія это сд?лать; мегеры, аплодировавшія убійствамъ, напускаются на людей, которые ведутъ Вебера, въ б?лыхъ шелковыхъ чулкахъ, по лужамъ крови: «Будьте осторожны, вы заставляете monsieur ступать по крови». Но эти св?тлыя крапинки на темной картин?, эти изумительныя противор?чія въ челов?ческомъ сердц? служатъ лишь къ обличенію т?хъ, кто довелъ толпу до такого низкаго паденія. Подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, которые см?шиваются съ запахомъ бойни, убійцы теряютъ всякое челов?ческое подобіе. Они вырываютъ сердце у убитаго и подносятъ къ зубамъ, какъ будто хотятъ грызть его. Изъ-за палача и каннибала выступаетъ обезум?вшій революціонный идіотъ.

Въ женскомъ отд?леніи тюремъ къ кровожадности прим?шивается низводящій челов?ка ниже животнаго садизмъ. Принцессу Ламбаль, друга королевы, въ злоб? замучили такъ быстро, что только ея трупъ могли подвергать безсмысленному глумленію. Но въ тюрьм? содержались и уголовныя преступницы: вдова казненнаго за отравленіе Дерю и букетчица Пале-Рояля, въ припадк? ревности изув?чившая своего любовника, гвардейца. Про Дерю говорили, «что она должна быть страшно зла; если бы она могла, она сожгла бы Парижъ; да, конечно, она это и говорила». Достаточно поводовъ, чтобъ ее замучить истязаніями, внушенными сладострастіемъ. А букетчицу подвергли тому самому, за что она была приговорена.

Но д?ло пришло къ концу. Н?тъ ли еще д?ла? спрашивалъ убійца въ опуст?вшемъ двор? тюрьмы, и дв? женщины ему отв?тили: «Если н?тъ, то надо его найти».

И они нашли его. Подобные хищнымъ зв?рямъ, лизнувшимъ крови, они набросились на м?ста заключенія простыхъ уголовныхъ преступниковъ, на дома, гд? содержались штрафованныя проститутки, бродяги и старые нищіе, на пріютъ для исправленія подростковъ. «Все это никуда негодный народъ и стоитъ дорого содержать». Въ Салпетріер?, гд? содержались проститутки, былъ также пріютъ для д?вушекъ. Зд?сь съ убійствами чередовались изнасилованія. Но верхъ ужаса представляетъ Бисетръ, гд? находились мальчики отъ 12 до 17 л?тъ, пом?щенные туда для исправленія родителями и хозяевами. «Шайка

убійцъ не признала своихъ д?тенышей и ни одного не пощадила. Когда на другой день стали разбирать груду труповъ, одинъ им?лъ видъ «спящаго — Божьяго ангела», другіе вс? были страшно изуродованы. «На этотъ разъ, — заключаетъ Тэнъ, — мы опускаемся ниже челов?ка, въ низменные слои животнаго царства, ниже волка, ибо даже волки не давятъ волчатъ».

Эти слова им?ютъ въ устахъ Тэна бол?е глубокое значеніе, ч?мъ простое сравненіе. Они сказаны историкомъ, который никогда не теряетъ изъ вида своей антропологической теоріи. А эта теорія была формулирована имъ словами: «Челов?къ — плотоядное существо; онъ таковъ по своей природ? и по физическому строенію, и никогда ни въ его природ?, ни въ его строеніи не исчезнетъ этотъ первоначальный складъ. У челов?ка клыки (il а des canines), какъ у собаки и у лисицы, и подобно собак? и лисиц? первобытный челов?къ вонзалъ свои клыки въ мясо другихъ существъ. Потомки его терзали другъ друга, съ каменными орудіями въ рукахъ, изъ- за куска сырой рыбы. Въ настоящее время онъ все еще тотъ же; нравы его смягчились, но природа его не преобразилась. Война царствуетъ, какъ прежде, только она ограничена относительно м?ста и времени»...

Никогда, можетъ быть, исторія не представляла столько подспорья для антропологической теоріи, выводящей челов?ка непосредственно изъ царства животныхъ, какъ въ революціонную эпоху. Тэнъ искусно воспользовался поразительными контрастами и противор?чіями, которые заключаетъ въ себ? ея исторія. Революція, исходившая изъ представленія о челов?к?, какъ о разумномъ существ?, одушевлявшаяся идеей величайшаго духовнаго блага — свободою, тотчасъ же раскрыла дверь самымъ дикимъ проявленіямъ челов?ческаго зв?рства. За «деклараціей правъ челов?ка» посл?довали сентябрьскія убійства. Историки-классики исключительно настаивали на первомъ изъ этихъ моментовъ и подводили всю революцію подъ идею объявленія правъ челов?ка. Держась «натуралистическаго» метода и исходя изъ наблюденія надъ фактами, Тэнъ нашелъ въ нихъ подтвержденіе своей антропологической теоріи о происхожденіи челов?ка и своему уб?жденію, что политическія теоріи раціонализма и деклараціи правъ челов?ка — рядъ разсудочныхъ, обманчивыхъ силлогизмовъ.

18 Убійства 2 — 6 сентября 1792 г.

Мы не станемъ подсчитывать цифры убитыхъ, описывать состояніе Парижа, гд? хулиганы вырывали на улиц? серьги изъ ушей подъ предлогомъ, что все это нужно нести на алтарь отечества — настроеніе печати, которая одобряетъ убійства, или смягчаетъ, или молчитъ. Важенъ общій итогъ сентябрьской р?зни. Онъ обнаружился въ происходившихъ въ это время выборахъ. Посредствомъ импровизованнаго террора якобинцы удержали за собой беззаконно захваченную власть, съ помощью постояннаго террора они установятъ свою законную власть. Вс? подстрекатели, вожди и пособники убійства избраны. Выборы въ Конвентъ происходили подъ надзоромъ «народа», и для этого ихъ перенесли въ большую залу якобинскаго клуба подъ наблюденіе якобинской галлереи. Вм?ст? съ т?мъ устранили отъ выборовъ вс?хъ членовъ ум?ренныхъ клубовъ, вс?хъ подписавшихся подъ протестомъ противъ вторженія толпы въ Тюльери. Наконецъ, избиратели вызывались поименно и должны были открыто подавать голосъ. Второго сентября, когда выборы происходили въ епископальномъ дом?, въ 500 шагахъ отъ него марсельцы захватили священниковъ, избивая ихъ по пути; а на другой день, когда избирательное собраніе перем?стилось въ якобинскій клубъ, оно проходило черезъ мостъ между двумя рядами труповъ, переносимыхъ убійцами изъ Шателе и Консіержери.

2. Конвентъ до 2 іюня 1793 г.

Но значеніе сентябрьскихъ убійствъ не исчерпывалось терроризаціей парижскихъ избирателей. 3 сентября Дантонъ, въ качеств? министра юстиціи, разослалъ циркуляръ, въ которомъ полицейскій комитетъ Парижа опов?щаетъ о р?зн? и приглашаетъ своихъ братьевъ въ департаментахъ сл?довать прим?ру Парижа. Призывъ, конечно, не остался безъ посл?дствій и везд? начавшіяся насилія помогли якобинцамъ проводить своихъ на выборахъ. Тэнъ посвятилъ этому размноженію и усиленію якобинцевъ большое и подробное изсл?дованіе и заполнилъ этимъ непочатую до него страницу въ исторіи революціи, набравъ ц?лую вереницу относящихся сюда св?д?ній изъ мемуаровъ, монографій и изъ д?лъ національнаго архива. Мы не посл?дуемъ за нимъ въ этотъ лабиринтъ фактовъ, но укажемъ на искусство, съ которымъ Тэнъ ум?етъ совладать съ подавляющимъ вниманіе читателя матеріаломъ и вдохнуть въ него драматическій интересъ.

Тэнъ приглашаетъ читателя войти съ нимъ въ кабинетъ Ролана, тогдашняго министра внутреннихъ д?лъ; на стол? передъ министромъ лежитъ корреспонденція съ м?стными властями за посл?днія нед?ли; передъ нимъ раскрыта географическая карта Франціи, по которой министръ, перелистывая бумаги, отм?чаетъ движеніе революціонной анархіи. Около мужа, по своему обычаю, пом?стилась съ работою г-жа Роланъ, и супруги, за своей лампой, задумались, увидавши на д?л? свир?паго зв?ря, котораго они выпустили на Парижъ и провинціи.

Тэнъ наблюдаетъ за ними, какъ они сл?дятъ по карт? за кровавымъ сл?домъ, который оставляетъ повсюду торжество якобинцевъ. Ночь надвигается; министръ уже просмотр?лъ, рапорты присланные изъ западной и с?верной Франціи; надо сп?шить — и онъ обращается къ южнымъ департаментамъ: тамъ то же самое зр?лище, и снова тянутся передъ нимъ сцены анархіи и грубаго, жестокаго насилія; министръ дошелъ до Бургони; какъ ни наполненъ и ни помраченъ его умъ философскими фразами, чутье реальности беретъ зд?сь свое: онъ долго служилъ въ этомъ кра? фабричнымъ инспекторомъ; вс? м?стныя названія ему изв?стны; на этотъ разъ предметы и формы обрисовываются жив?е въ его изсохшемъ воображеніи, и онъ начинаетъ уразум?вать д?йствительность сквозь слова донесенія. Въ конц? ліонскаго «д?ла» Роланъ находитъ письмо къ себ? отъ свир?паго товарища по министерству — Дантона, который проситъ его приказать выпустить на свободу восемь офицеровъ полка Rоуаl-Роlognе, арестованныхъ и посаженныхъ въ тюрьму въ Ліон?. Дантонъ пишетъ, что если за ними н?тъ вины, то было бы возмутительной несправедливостью держать ихъ дольше въ заключеніи. Но эти офицеры уже три нед?ли тому назадъ убиты толпой, ворвавшейся въ тюрьму, и чиновникъ Ролана сд?лалъ на письм? Дантона канцелярскую пом?тку — «д?ло прекращено»^{53}. Супруги переглянулись, не сказавъ ни слова: г-жа Роланъ, можетъ быть, вспомнила, какъ въ начал? революціи она сама требовала «головъ» и желала появленія новыхъ Деціевъ Брутовъ. Теперь ея желаніе исполнилось. И долго еще сидятъ супруги за работой и даютъ читателю возможность подробно обозр?ть вм?ст? съ ними ужасную картину, которую тогда представляла страна, провозгласившая «объявленіе правъ челов?ка»... «Какъ ни ограниченъ Роланъ, онъ долженъ, наконецъ, понять, что безчисленные грабежи и убійства, имъ отм?ченные, — не необдуманный взрывъ страстей, не мимолетный бредъ, а манифестъ поб?доносной партіи, начало новаго — установившагося режима». Этимъ краткимъ заключительнымъ зам?чаніемъ Тэнъ м?тко опред?ляетъ, какое значеніе им?етъ подготовлявшійся якобинскій переворотъ. Въ исторіографіи немного можно указать образчиковъ такой мастерской mise en sc?ne, какъ это описаніе кабинета Ролана. Впрочемъ, этотъ терминъ слишкомъ отзывается искусственностью. Въ картин?, изображенной Тэномъ, правда и реальность такъ захватываютъ, что забываешь о композиціи. Читатель вспоминаетъ слова Тэта, въ этюд? о Бальзак?, о значеніи искусства, которое избавляетъ зрителя отъ ужаса, поддерживая въ немъ интересъ. Читатель зритъ зд?сь вдали отъ себя ужасъ террора, но чувствуетъ его вдвойн?, ибо видитъ самые факты и вм?ст? съ т?мъ ихъ отраженіе въ сов?сти людей благонам?ренныхъ, но отчасти виновныхъ въ этихъ ужасахъ и начинающихъ сознавать свою невольную вину — а, можетъ быть, уже и предчувствовать свою собственную трагическую судьбу.

Якобинская анархія, господствовавшая во Франціи во время выборовъ въ Конвентъ, конечно отразилась на его состав?. Но провинціальные депутаты все же лучше, ч?мъ парижскіе, избранные во время сентябрьскихъ убійствъ подъ давленіемъ революціонной Коммуны. Группа парижскихъ террористовъ, съ примкнувшими къ нимъ якобинцами, составляетъ лишь меньшинство Конвента, 50 — 60 челов?къ изъ 749. Они забрались на высокія скамейки и называются монтаньярами. Втрое многочисленн?е жирондинцы и примкнувшіе къ нимъ депутаты — 180. Жирондинцы — эти крайніе л?вые въ Законодательномъ собраніи, представляютъ собой въ Конвент? — правыхъ. Главная по числу грунта — около 400 челов?къ — расположилась на нижнихъ скамейкахъ и называется поэтому la Plaine, а въ насм?шку le Marais — болото. Эти люди, не отличающіеся характеромъ, гнушаются однако массовыми убійствами и потому вначал? поддерживаютъ жирондинцевъ. Конечно, говоритъ Тэнъ, вс? они р?шительные республиканцы, враги традиціи, апостолы разума, воспитанники дедуктивной политики — безъ этого нельзя было пройти на выборахъ. Поэтому Конвентъ въ первомъ же зас?даніи съ восторгомъ и безъ голосованія принимаетъ отм?ну королевской власти, а три м?сяца спустя громаднымъ большинствомъ признаетъ Людовика XVI виновнымъ въ заговор? противъ свободы народа и въ покушеніи на безопасность государства — 683 члена участвовали въ этомъ приговор?, только 37 признали себя некомпетентными судьями, но и изъ нихъ 26 высказались за виновность. Но подъ политическими предразсудками они сохранили соціальныя привычки и традиціи, уваженіе къ собственности и къ челов?ческой жизни. Почти вс? наши законодатели, говоритъ Тэнъ, происходящіе изъ средней буржуазіи, каково бы ни было временное ихъ мозговое возбужденіе, въ сущности остаются т?мъ, ч?мъ они были до т?хъ поръ, адвокатами, прокурорами, купцами, священниками или врачами стараго порядка, и т?мъ же станутъ впосл?дствіи — послушными администраторами и ревностными служаками имперіи. Пров?ривъ дальн?йшую судьбу членовъ Конвента, пережившихъ революцію, Тэнъ указываетъ, что большинство ихъ были гражданскими и уголовными судьями, префектами, полицейскими комиссарами, почтовыми и канцелярскими чиновниками, казначеями и т. п. Что касается до «режисидовъ», т. е. подавшихъ голосъ за казнь короля, то изъ 23 наполеоновскихъ префектовъ 21 подали голосъ за казнь, изъ 43 занимавшихъ должности по судебному в?домству 42 были за казнь, 43-ій былъ боленъ во время суда, изъ 5 сенаторовъ четверо, изъ 16 депутатовъ 14 были за казнь; изъ 36 прочихъ чиновниковъ 35 подали голосъ за казнь. Между прочими «режисидами» еще 2 члена Сов?та Имперіи, 4 дипломата, 2 генерала, 2 главныхъ казначея, одинъ генеральный комиссаръ по полиціи, одинъ жандармскій полковникъ, одинъ министръ короля Жозефа, министръ полиціи (Фуше) и архиканцлеръ Имперіи (Камбасересъ). Но въ Конвент? они гнушаются анархіи и Марата, душегубовъ и воровъ сентябрьской р?зни. Они за идеальную республику и противъ хулиганской.

Много выше этихъ чиновниковъ наполеоновской имперіи стояли жирондинцы. Между республиканцами Конвента они были наибол?е почтенные и уб?жденные, ибо они уже давно республиканцы но размышленію, по занятіямъ и по систем? — почти вс? они образованные любители чтенія, резонеры и философы, ученики Дидеро или Руссо, уб?жденные, что ихъ учителями открыта абсолютная истина. Въ возраст?, когда умъ, созр?вая, увлекается общими идеями, они усвоили себ? теорію и захот?ли перестроить общество на отвлеченныхъ принципахъ. Они вообразили себ? челов?ка вообще, челов?ка вс?хъ временъ и вс?хъ странъ, экстрактъ челов?ка; они вообразили себ? н?сколько тысячъ или милліоновъ этихъ сокращенныхъ челов?ковъ и ре- дактировали для нихъ химерическій договоръ невозможной ассоціаціи. Везъ привилегій, безъ насл?дственности, безъ ценза, безъ выборщиковъ, вс? одинаково избираемы, вс? равные участники суверенной власти; вс? власти кратковременны и основаны на избраніи; единое Собраніе, избираемое на годъ; исполнительный органъ, также избираемый и возобновляемый ежегодно на половину.

М?стные выборные администраторы, суды выборные и референдумъ къ народу. Когда д?ло идетъ о его утопіи, жирондинецъ сектантъ и не знаетъ удержу. Н?тъ ему д?ла до того, что изъ 10 избирателей 9 не участвовали: какое ему д?ло, что огромное большинство французовъ за конституцію 1791 г.! Онъ имъ навяжетъ свою. Что ему до того, что его прежніе противники — король, эмигранты, не принявшіе присяги священники — люди почтенные и во всякомъ случа? требующіе снисхожденія? Онъ будетъ расточать противъ нихъ всякія суровости закона — ссылку, конфискацію, гражданскую смерть, смерть физическую. Въ своихъ собственныхъ глазахъ онъ верховный судія; его уполномочила на это сама в?чная справедливость.

Въ узкихъ пред?лахъ своей догмы жирондинцы посл?довательны и искренни; они в?рятъ въ свои формулы, какъ геометръ въ свои теоремы и какъ богословъ въ свой катехизисъ; они хотятъ ихъ прим?нить къ д?лу, составить конституцію, установить правильно д?йствующее правительство, выйти изъ состоянія варварской анархіи, положить конецъ уличнымъ покушеніямъ, грабежамъ, убійствамъ, царству грубой силы и кр?пкаго кулака.

Притомъ безпорядокъ, противный имъ, какъ теоретикамъ, противенъ имъ еще и какъ людямъ цивилизованнымъ и воспитаннымъ. Такіе люди не могутъ терп?ть нел?пую и грубую диктатуру вооруженнаго хулиганства. Чтобы наполнить государственную казну, они требуютъ правильныхъ налоговъ, а не произвольныхъ конфискацій. Чтобы сдержать недоброжелательныхъ, они хотятъ наказаній, а не проскрипцій. Чтобы судить государственныя преступленія, они отвергаютъ чрезвычайные суды и хотятъ сохранить за подсудимыми обычныя гарантіи. Если они и признаютъ короля виновнымъ, они колеблются вынести смертный приговоръ и стараются облегчить свою отв?тственность апелляціей къ народу. «Законовъ, а не крови», — эта фраза, съ апломбомъ произносимая въ одной современной имъ комедіи, — представляетъ всю суть ихъ политической мысли.

А законъ, особенно въ республик?, им?етъ общее значеніе; какъ скоро онъ изданъ, никто, — ни гражданинъ, ни городъ, ни партія — не могутъ отказать ему въ повиновеніи, не впадая въ преступленіе. Поэтому городъ Парижъ, присваивающій себ? монополію управлять націей, долженъ быть приравненъ остальнымъ 82 департаментамъ. Чудовищно, что въ город? съ населеніемъ въ 70.000 душъ 5 или 6 тысячъ крайнихъ якобинцевъ подавляютъ секціи и одни совершаютъ избранія. Чудовищно, что принципомъ народовластія прикрываются покушенія противъ народнаго верховенства, что подъ предлогомъ спасти государство, первый встр?чный можетъ убитъ, кого онъ хочетъ, что подъ видомъ сопротивленія тираніи всякая толпа въ прав? ниспровергнуть всякое правительство. Вотъ почему нужно умиротворить это воинствующее право, облечь его въ легальныя формы, подвергнуть его правильной процедур?. А именно вотъ какъ: если кто нибудь желаетъ провести законъ, реформу или какую либо политическую м?ру, пусть онъ заявитъ объ этомъ письменно за своею подписью и за 50-ью другими подписями своего избирательнаго собранія; въ такомъ случа? его предложеніе будетъ подвергнуто голосованію въ его избирательномъ собраніи; зат?мъ, если оно получитъ большинство голосовъ, оно поступитъ на усмотр?ніе избирательныхъ собраній его округа; въ случа? одобренія и зд?сь большинствомъ собраній, оно поступитъ во вс? избирательныя собранія его департамента; а отсюда въ случа? одобренія большинствомъ — въ Законодательное собраніе. Въ случа?, если оно будетъ зд?сь отвергнуто, оно поступитъ снова во вс? избирательныя собранія государства съ т?мъ, что если во второй разъ они выскажутся большинствомъ за предложеніе, Законодательное собраніе, преклоняясь передъ большинствомъ первичныхъ собраній, должно разойтись и уступить м?сто новому Законодательному собранію, въ которое ни одинъ изъ членовъ прежняго не будетъ допущенъ.

Таково посл?днее слово и высшее проявленіе теоріи; Кондорсе, ученый строитель въ политик?, самъ себя превзошелъ; невозможно начертить на бумаг? бол?е остроумную и сложную механику; въ этой конечной стать? безошибочной конституціи, по мн?нію жирондинцевъ, они нашли средство над?ть узду на зв?ря и обезпечить права владыки — народа. Какъ будто, восклицаетъ Тэнъ, возможно какой нибудь конституціей, особенно подобной, над?ть узду на зв?ря! Какъ будто зв?рь расположенъ вл?зть мордой въ намордникъ, который ему подставляютъ». На статью Кондорсе Робеспьеръ отъ имени якобинцевъ возражаетъ: «Подчинять легальнымъ формамъ сопротивленіе гнету — это посл?дняя каверза тираніи... Когда правительство нарушаетъ права народа, бунтъ всего народа и всякой части народа самый священный долгъ. И противъ этого бунта, в?чно бушующаго, политическая правом?рность, логичность разсужденія и талантъ р?чи — безсильны».

Въ этой сжатой характеристик? жирондинцевъ все нам?чено: контрастъ между политическими ц?лями и пріемами жирондинцевъ и якобинцевъ, неизб?жность столкновенія и борьбы между ними и окончательный результатъ. Борьба эта продолжалась 8 м?сяцевъ, съ открытія Конвента 20 сен. 1792 до 2 іюня 1793, т. е. до изверженія жирондинцевъ изъ Конвента. Не описывая эпизодовъ этой борьбы, иногда весьма драматическихъ, напр. обвиненіе въ Конвент? жирондинскими ораторами парижскихъ депутатовъ — виновниковъ сентябрьской р?зни, мы ограничимся указаніемъ т?хъ ошибокъ жирондинцевъ и т?хъ обстоятельствъ, которыя обусловливали ихъ паденіе и торжество якобинцевъ. Законодательное собраніе постановило возобновленіе вс?хъ административныхъ и судебныхъ учрежденій путемъ выборовъ — до секретарей и приставовъ. Вм?ст? съ т?мъ для судебныхъ должностей былъ отм?ненъ всякій юридическій цензъ, такъ что всякій членъ клуба, хотя бы и безграмотный, могъ быть избранъ судьей. То же самое было постановлено относительно офицеровъ національной гвардіи и полиціи и высшихъ чиновниковъ почтоваго в?домства. Мало того, во вс?хъ в?домствахъ канцелярскіе чиновники были подвергнуты избранію, даже въ военномъ и морскомъ министерствахъ, а «вс? порядочные и св?дущіе люди изгнаны». Военное министерство становится трущобой, гд? вс? сидятъ въ красныхъ колпакахъ, вс?мъ говорятъ ты, даже министру, гд? четыреста чиновниковъ и между ними н?сколько женщинъ — чванятся самой неопрятной одеждой и цинической р?чью, ничего не д?лаютъ и воруютъ, гд? только можно.

То же самое прим?няется къ городамъ и сельскимъ общинамъ, гд? даже самыя скромныя должности, до разсыльнаго и сторожа, ставятся въ зависимость отъ воли м?стнаго клуба. Посл? чиновниковъ очередь доходитъ до поставщиковъ: вс? случаи нажиться — а въ виду войны они удвоились — въ распоряженіи якобинцевъ.

Дорога якобинцамъ расчищена: цензъ отм?ненъ и съ нимъ исчезаетъ различіе между избирателемъ и выборщикомъ; возрастный цензъ пониженъ съ 25 на 21 годъ — всл?дствіе чего къ избирательнымъ урнамъ привлекаются наибол?е революціонно настроенные — молодые люди и пролетаріи. Посл?дніе умножились въ громадномъ количеств? въ эту эпоху безработицы, и, чтобы ихъ в?рн?е привлечь, всякому избирателю, который долженъ перем?ститься для подачи своего голоса, выдаютъ франкъ за каждый льё и 3 франка поденнаго вознагражденія.

При томъ принимаются вс? м?ры, чтобы не допустить къ избирательнымъ урнамъ политическихъ противниковъ — доносы, невыдача паспортовъ, угрозы и насилія. Все это ощутительно отразилось на выборахъ. — Н?кто Дюфуръ покидаетъ м?сто предс?дателя клуба, чтобы сд?лать предложеніе пов?сить на фонаряхъ упрямыхъ и притворныхъ патріотовъ. Его за это избираютъ мировымъ судьею. Можеръ заявилъ, что если соблюдать законъ, то ничего не сд?лаешь д?льнаго. Его избираютъ членомъ сов?та департамента и т. д.

Одновременно вс? ум?ренныя газеты уничтожены, или принуждены отступить отъ своей программы. Такимъ образомъ, не им?я ни кандидатовъ, ни органовъ, ум?ренные люди отстраняются отъ выборовъ и — они производятся одними революціонерами. Французская нація безмолвствуетъ, за нее говорятъ одни революціонеры. Изъ семи милліоновъ гражданъ на выборахъ отсутствуетъ 6.300,000 избирателей!

Такимъ образомъ жирондинцы, несмотря на свой ораторскій усп?хъ на трибун? Конвента, не им?ютъ опоры въ стран?. Всего же хуже для нихъ то, что Парижъ былъ въ рукахъ ихъ враговъ. Мы находимъ у Тэна превосходную характеристику парижскаго населенія во время борьбы жирондинцевъ съ якобинцами. Для ея изображенія Тэнъ тщательно собралъ отзывы современниковъ и документальныя данныя. Изъ этого матеріала видно, что верхній слой буржуазіи, изъ котораго составлялась національная гвардія, былъ нерасположенъ къ жирондинцамъ. Эти люди жал?ли о паденіи конституціи 1791 года и недов?рчиво относились къ будущему. Ихъ пугала дороговизна съ?стныхъ припасовъ и отсутствіе ихъ на рынк?; рогатаго скота пригоняли на бойню 400 головъ вм?сто 7 — 8.000. Многіе сохранили привязанность къ католицизму и ихъ ожесточало пресл?дованіе его. Нижній слой населенія былъ также недоволенъ или равнодушенъ къ политик?. Нер?дко равнодушіе уступало м?сто озлобленію. Когда р?шалась судьба жирондинцевъ, «аристократы», т. е. собственники, купцы и т. п., по отзыву одного современнаго наблюдателя, «ничего такъ не желали, какъ вид?ть ихъ на эшафот?». Но и въ простомъ народ? проявлялось озлобленіе, даже торговки говорили, что имъ «плевать на республику». Такимъ образомъ жирондинцы ни на кого не могли разсчитывать. Якобинцы же могли разсчитывать на пролетаріатъ. Вотъ какъ изображаетъ Тэнъ толпу, отъ которой тогда завис?ла судьба французскаго правительства: «пять тысячъ одичалыхъ мужчинъ и дв? тысячи безстыдныхъ женщинъ (brutes et dr?lesses) — приблизительно все то, что выгнала бы изъ города хорошая полиція? если бы ей пришлось очистить столицу, — уб?жденныхъ въ своемъ прав? и т?мъ бол?е пылкихъ въ своей революціонной в?р?, что ея догматъ возводитъ въ доброд?тель ихъ пороки и превращаетъ ихъ злод?йства въ общественныя заслуги». Этотъ-то сбродъ представляетъ собою въ то время настоящій верховный народъ, и потому особенно важно угадать его сокровенную мысль. Кто хочетъ понимать событія, долженъ вникать въ т? невольныя ощущенія (?motion), которыя возбуждаютъ въ этой толп? процессъ короля, пораженіе при Нервинден?, переходъ Дюмурье къ непріятелю, возстаніе Вандеи, преданіе суду Марата, арестъ Эбера и каждая изъ опасностей, которыя поочередно разражаются надъ ея головой. Свои ощущенія эти люди не заимствуютъ у другихъ, не получаютъ свыше; они не представляютъ собой дов?рчивой арміи дисциплинированныхъ солдатъ, но недов?рчивый сбродъ временныхъ приверженцевъ своихъ вождей. Чтобы надъ ними командовать, нужно имъ повиноваться, и ихъ вожди всегда будутъ ихъ орудіями. Какъ бы популяренъ и проченъ ни казался кто-либо изъ ихъ заправилъ, онъ занимаетъ свое м?сто на срокъ, подъ постоянной угрозой см?ны, какъ глашатай ихъ страстей и какъ поставщикъ, удовлетворяющій ихъ нуждамъ. Таковымъ былъ Петіонъ въ іюл? 1792 г., таковымъ сталъ Маратъ съ сентябрьскихъ убійствъ; — судите сами, согласятся ли они завязнуть въ с?тяхъ паутины, которую имъ выставляютъ жирондинцы? Наперекоръ метафизической конституціи, которую имъ приготовляетъ эта партія, у нихъ въ голов? совс?мъ готовая конституція, зам?чательно простая, приноровленная къ ихъ способностямъ и инстинктамъ. Эта въ ихъ глазахъ единственно законная конституція заключается въ окончательномъ установленіи ихъ всемогущества; ибо подъ порядкомъ и справедливостью они разум?ютъ лишь свой безграничный произволъ надъ имуществомъ и жизнью другихъ; ихъ инстинктъ, сл?пой и склонный къ насиліямъ, какъ у бея, понимаетъ только крайнія и разрушительныя м?ры, аресты, ссылку, конфискацію, казни; все это должно совершаться открыто, среди ликованій, какъ патріотическая служба, какъ священнод?йствіе отъ имени народа — или непосредственно и въ суматох? собственными ихъ руками, или же методично и косвенно руками ихъ послушныхъ выборныхъ. Вся ихъ политика сводится къ этому, ничто не собьетъ ихъ съ нея; они повисли на ней всей тяжестью своихъ пороковъ, своего нев?жества и тупости. Сквозь лицем?ріе обязательныхъ народныхъ р?чей, эта единственная ихъ идея навязывается оратору для того, чтобы онъ ее облекъ въ тираду, — законодателю, чтобы онъ формулировалъ ее въ декрет?, — администратору, чтобы онъ ее привелъ въ исполненіе; и отъ самаго своего выступленія до окончательной поб?ды они допускаютъ только одинъ варіантъ, одно, самое незначительное отступленіе отъ своей программы: въ сентябр? 1792 г. ихъ д?йствія говорили: кто думаетъ не такъ, какъ мы, будетъ убитъ, и мы возьмемъ себ? его золото, его драгоц?нности, его бумажникъ; въ ноябр? же 1793 года они провозглашаютъ путемъ своего офиціально учрежденнаго «революціоннаго правительства»: — «кто думаетъ иначе, ч?мъ мы, тотъ будетъ гильотинированъ, и мы присвоимъ себ? его насл?дство».

Вводя въ исторію площадную толпу, Тэнъ изобразилъ и ея непосредственныхъ вожаковъ, стоявшихъ на одномъ уровн? съ нею — личности такого рода, какихъ не выводилъ никто изъ предшествовавшихъ Тэну историковъ. Вотъ портретъ одного изъ такихъ вожаковъ черни, по имени Saule: «это — маленькій, толстенькій, жалкаго вида старикъ, который всю жизнь пропьянствовалъ, сначала былъ обойщикомъ, потомъ разнощикомъ тайныхъ ц?лебныхъ средствъ (орвіетана), шарлатаномъ, за 4 су продававшимъ противъ боли въ почкахъ баночки съ жиромъ людей, снятыхъ съ вис?лицы, а посл? того сталъ старшиной клакёровъ на галере? Національнаго собранія; выгнанный изъ этой должности за мошенничество, онъ былъ снова водворенъ на свое м?сто при Законодательномъ собраніи и получилъ пом?щеніе для устройства патріотической кофейни у входа въ Собраніе, награду въ 600 ливровъ, казенную квартиру и м?сто инспектора галерей, т. е. сталъ заправиломъ общественнаго мн?нія.

Таково было положеніе жирондинцевъ въ Париж?.

Тэнъ приводитъ по этому поводу изъ архива интересное письмо американца Томаса Пена, жившаго тогда въ Париж?, къ Дантону, писанное въ самый разгаръ борьбы между Жирондой и Парижемъ. Онъ видитъ единственное средство спасенія въ удаленіи Конвента изъ Парижа и приводитъ въ подтвержденіе опытъ, вынесенный имъ изъ американской революціи. Онъ тогда уб?дился въ «громадномъ неудобств? пребыванія правительства въ пред?лахъ какого нибудь муниципія и разсказываетъ, черезъ какія мытарства проходилъ конгрессъ, пока онъ зас?далъ въ большихъ городахъ — сначала въ Филадельфіи, потомъ въ Жерсе?, зат?мъ въ Нью-Іорк? и снова въ Филадельфіи, пока не р?шилъ построить себ? городъ, независимый отъ какого либо штата. Тутъ особенно ясно обнаруживается фатальное значеніе 5-го октября, насильственное пл?неніе короля и Учредительнаго собранія парижанами. Но въ 1793 году это зло было уже непоправимо и нельзя было ожидать отм?ны его со стороны того, кто, какъ Дантонъ, былъ однимъ изъ ярыхъ вождей столичнаго пролетаріата.

Жирондинцамъ скоро пришлось уб?диться въ томъ, что автономная въ Париж? якобинская революція, которою они пользовались для сверженія короля, загубитъ и ихъ. Парижъ сталъ достояніемъ санкюлотовъ. Почти во вс?хъ секціяхъ, заявляетъ современный наблюдатель, предс?дательское м?сто занимаетъ санкюлотъ; санкюлоты распоряжаются въ пом?щеніи, разставляютъ караулъ, назначаютъ ревизоровъ. Пять-шесть шпіоновъ, служащихъ въ секціи и получающихъ поденную плату въ 40 су, находятся тамъ съ начала зас?данія до конца. Эти же люди обязаны переносить постановленіе полицейскаго отд?ленія одной секціи въ другія, такъ что если санкюлоты одной секціи недостаточно сильны, они могутъ призывать на помощь сос?днія.

Въ рукахъ санкюлотовъ и парижская дума. Революціонная Коммуна, произведшая сентябрьскую р?зню, несмотря на это, продержалась до декабря и когда была возобновлена, то пополнилась такими же элементами. Въ національной гвардіи теперь также преобладаютъ санкюлоты. «Нельзя называть національной гвардіей этотъ сбродъ людей, вооруженныхъ пиками, съ прим?сью н?сколькихъ буржуа, съ 10 августа несущихъ военную службу въ Париж?. На самомъ д?л? въ спискахъ считается 110.000 челов?къ; но обыкновенно они остаются дома и посылаютъ вм?сто себя какого нибудь санкюлота за плату, чтобы стоять на часахъ. При каждой секціи находится запасная сотня для м?стной службы, итого въ постоянномъ распоряженіи революціи 4 — 5 тысячъ сорванцовъ, среди которыхъ можно найти вс?хъ д?ятелей сентябрьскихъ дней.

При такихъ условіяхъ фракція 180 жирондинцевъ, несмотря на опору четырехъ сотъ зас?дателей «болота», безсильны противъ полсотни чистыхъ якобинцовъ, пробравшихся въ Конвентъ, которыхъ самъ Дантонъ рекомендовалъ, какъ «кучу подлецовъ и нев?ждъ, не им?ющихъ здраваго смысла, которые патріотичны лишь, когда пьяны... Маратъ только ум?етъ лаять; Лежандръ (другъ Дантона) годенъ только для того, чтобы рубить говядину; остальные ум?ютъ только вставать или сид?ть. Но у нихъ кр?пкіе бока и кулаки». Такое меньшинство, конечно, не подчинится правиламъ парламентскихъ дебатовъ и всегда готово отв?чать на возвышенныя р?чи криками, оскорбленіями, угрозами и рукопашнымъ боемъ съ кинжалами, пистолетами и саблями. «Подлые интриганы, клеветники, негодяи, чудовища, убійцы, дураки, свиньи» — таковы ихъ обычныя любезности. Они оскорбляютъ предс?дателя, заставляютъ его сходить съ своего кресла; одинъ хочетъ вырвать у него бумагу, другой кричитъ, что, если онъ посм?етъ ее прочесть, онъ его задушитъ. «Залъ сд?лался ареной гладіаторовъ». Иногда вся «гора» бросается съ своихъ скамей и противъ этой челов?ческой волны поднимается другая справа. Уже съ половины декабря наибол?е видные представители правой принуждены не ночевать дома и носить при себ? оружіе, а посл? казни короля они почти вс? приходятъ въ Конвентъ вооруженными.

Въ ночь съ 9 на 10 марта ихъ пришло только 43. Увидавъ себя въ такомъ маломъ количеств?, они сговорились при первомъ враждебномъ противъ нихъ д?йствіи броситься на противниковъ и дорого продать свою жизнь.

Но противниками ихъ въ Конвент? не одни якобинцы горы. Худшіе якобинцы наполняютъ галереи. Съ галерей аплодировали Верньо, когда онъ громилъ короля и министровъ. Теперь громы съ галерей направлены противъ него и его товарищей. Изъ залы манежа Собраніе перевели въ новую залу Тюльери; зд?сь на главной галере? сидятъ 900 челов?къ, а на двухъ боковыхъ до 1.500. Сравнительно съ ними галереи Учредительнаго и Законодательнаго собраній были тихи. Напрасно большинство Конвента негодуетъ — самыя площадныя ругательства раздаются противъ него съ галерей. Когда Бюзо выступилъ съ своимъ обвиненіемъ противъ Марата, онъ былъ принужденъ стоять полчаса на трибун?, не въ состояніи окончить ни одной фразы за шумомъ. Особенно при именной подач? голосовъ крики и угрозы смерти смущаютъ депутатовъ.

Но кром? якобинцевъ Конвента и санкюлотовъ галерей жирондинцамъ грозитъ еще третій врагъ — улица. Начиная съ ноября, когда Луве выступилъ съ своей обвинительной р?чью противъ Робеспьера за сентябрьскія убійства, всякое крупное д?ло въ Конвент? грозитъ повтореніемъ 10 августа или 2 сентября. У Тэна отм?ченъ длинный рядъ покушеній толпы или революціонныхъ вождей противъ господствующей партіи. То клубъ Кордельеровъ приглашаетъ парижскія власти захватить верховную власть и арестовать депутатовъ-изм?нниковъ; то Якобинскій клубъ призываетъ секціи взяться за оружіе, чтобы освободиться отъ депутатовъ, апеллировавшихъ къ народу во время суда надъ королемъ, и отъ министровъ; то секція des Gravilliers предлагаетъ остальнымъ секціямъ выбрать, какъ 10 авг., спеціальныхъ комиссаровъ, которые соберутся въ комитетъ, «чтобъ позаботиться объ общественной безопасности»; то «диктаторы массакра» Фурнье и товарищи требуютъ отъ Коммуны, чтобы она объявила себя «въ революціи» и закрыла заставы; на террас? около Конвента собирается толпа, чтобъ чинить «народный судъ», чтобы «снять головы съ депутатовъ и послать ихъ въ департаменты».

Понятно, что подъ этимъ тройнымъ давленіемъ, въ этой ежедневной политической пытк?, большинство, поддерживавшее жиронду, подламывается. Во время процесса надъ королемъ, по словамъ Дону, его сос?дъ, когда съ трибуны Конвента одинъ за другимъ депутаты голосуютъ за «казнь», — выражаетъ энергическими жестами свое негодованіе. Очередь доходитъ до него; галерея, в?роятно подм?тившая его настроеніе, напускается на него съ такими шумными угрозами, что онъ въ теченіе н?сколькихъ минутъ не можетъ произнести ни слова. Наконецъ возобновляется тишина и онъ подаетъ голосъ за смерть.

Другіе, какъ Дюранъ де-Мальянъ, сл?дуя зав?ту Робеспьера, «что партія наибол?е сильная всегда и наибол?е правая» — погружаются въ свое «болото». У этихъ подъ взглядомъ Робеспьера «кровь стынетъ отъ страха» и бл?дность страха выступаетъ на ихъ лиц?. Камбасересъ прячется въ своей законодательной комиссіи; Бареръ, лакей по натур?, м?няетъ господина и приноситъ свою риторику господствующему меньшинству. Сіесъ, подавши голосъ за казнь, впадаетъ въ безусловное молчаніе столько же изъ чувства отвращенія, какъ и изъ разсчета: «Къ чему тутъ чарка моего вина въ этой попойк?». Н?которые, даже изъ числа жирондинцевъ оправдываютъ себя софизмами. Пользуясь изв?стною популярностью, они боятся ее утратить и хотятъ сберечь себя до р?шительной минуты. Барбару говоритъ, что надо подавать голосъ за казнь, ибо это лучшее средство оправдать жиронду противъ клеветы якобинцевъ. Берліе находитъ, что надо голосовать за казнь, ибо къ чему настаивать на изгнаніи — Людовикъ XVI былъ бы растерзанъ прежде, ч?мъ бы его доставили до границы. Наканун? приговора Верньо сказалъ Сегюру: «Чтобы я голосовалъ за казнь! Считать меня способнымъ на такую гнусность значитъ оскорблять меня». На другой день, подавши голосъ за казнь, онъ оправдывался т?мъ, что считалъ себя обязаннымъ не приносить въ жертву общественное д?ло ради сохраненія жизни одного челов?ка».

Такую же слабость обнаруживалъ главный ораторъ жиронды и въ другія критическія минуты. Взявъ на себя порученіе обличить заговоръ 10 марта, Верньо приписалъ его «аристократамъ» — вм?сто санкюлотовъ, и зат?мъ оправдывался передъ Луве т?мъ, что не хот?лъ называть настоящихъ заговорщиковъ изъ страха слишкомъ ожесточить насильниковъ, уже безъ того склонныхъ ко всякимъ крайнимъ м?рамъ.

Жирондинцы кром? того слабы всл?дствіе неспособности сплотиться въ партію. «Самая мысль коллективнаго д?йствія, говоритъ одинъ изъ ихъ товарищей по Конвенту, ихъ возмущаетъ. Каждый изъ нихъ хочетъ быть независимъ», — поэтому онъ оставляетъ за собою право вносить въ Конвентъ свое предложеніе, не предупредивъ другихъ, и при случа? подаетъ голосъ противъ своей партіи. А главная причина ихъ слабости по отношенію къ якобинцамъ, по зам?чанію Тэна, въ томъ, что они исходятъ съ ними изъ общей революціонной догмы, и хотя инстинктъ чести и гуманности ихъ удерживаетъ на роковомъ склон?, общая догма, какъ тяжелый грузъ, заставляетъ ихъ скатываться въ общую пропасть.

Въ сущности, говоритъ Тэнъ, жирондинцы шли къ той же ц?ли, какъ и монтаньяры, и вотъ почему сектантскій духъ ослабляетъ въ нихъ моральное отвращеніе. Зд?сь однако необходима оговорка. Во-первыхъ, жирондинцы, хотя и не были федералистами, какъ ихъ обвиняли ихъ враги, но противились деспотическому преобладанію Парижа, и настаивали, чтобы Конвентъ прислушивался къ голосу провинціи. Во-вторыхъ, «моральное отвращеніе» именно взяло у нихъ верхъ надъ политическимъ разсчетомъ и революціоннымъ духомъ. Они въ критическую для нихъ минуту отвергли протянутую имъ руку Дантона, какъ сентябриста и грабителя Бельгіи, и т?мъ лишили себя посл?дней защиты противъ террористовъ. Но т?мъ не мен?е и къ жирондинцамъ прим?нима мысль Тэна — ихъ неразборчивая солидарность съ союзниками нал?во была слишкомъ велика, чтобъ они были въ состояніи бороться съ революціей. Какъ скоро они отказались отъ этой солидарности, они сд?лались жертвой фанатизма бол?е грубаго и жестокаго, ч?мъ ихъ собственный.

Этому сод?йствовали и ихъ многочисленные политическіе промахи. Тэнъ ихъ подбираетъ въ подавляющее обвиненіе. Они въ принцип? постановили образовать для своей защиты стражу изъ департаментовъ и отступили передъ протестомъ горы отъ этой м?ры. — Они были поддерживаемы въ теченіе 6 м?сяцевъ и спасены 10 марта добровольной помощью провинціальныхъ федератовъ и вм?сто того, чтобы организовать этихъ случайныхъ, проходившихъ черезъ Парижъ, в?рныхъ защитниковъ, они дали возможность военному министру Пашу и якобинцамъ разс?ять и совратить ихъ. — Они н?сколько разъ постановляли наказаніе виновниковъ сентябрьской р?зни и, уступая угрожающимъ петиціямъ, отсрочивали пресл?дованіе. — Они вызвали къ отв?ту Фурнье, Лазовскаго, Дефьё и другихъ якобинскихъ вождей, которые хот?ли 10 марта выбросить ихъ черезъ окна, а по выслушаніи ихъ безстыдной защиты отпустили ихъ на свободу оправданными и готовыми снова приняться за бунтъ.

Они два раза подъ-рядъ ставили на постъ военнаго министра двухъ завзятыхъ якобинцевъ, Паша^{54} и Бушотта, которые подкапывались подъ нихъ. Въ министерств? внутреннихъ д?лъ они не поддержали Ролана, главную свою опору, и допустили на его м?сто Гарата, идеолога — съ умомъ, полнымъ банальностей, съ характеромъ полнымъ противоположныхъ вождел?ній — ухищрявшагося въ умолчаніяхъ, лжи и полуизм?нахъ подъ тяжестью непосильной для него власти. — Они подали голосъ за казнь короля, и пролитая ими кровь отд?лила ихъ отъ порядочныхъ людей. — Они ввергли Францію въ войну изъ-за принциповъ и вызвали противъ нее европейскую лигу, всл?дствіе чего на границ? снова собралась гроза, утвердившая постоянный сентябрьскій режимъ внутри страны. — Они соорудили заблаговременно самыя худшія орудія наступавшаго террора — посредствомъ декрета, учредившаго революціонный трибуналъ съ Фукье-Тенвилемъ, какъ предс?дателемъ, и съ обязанностью для присяжныхъ гласно и публично высказывать свой приговоръ; посредствомъ декрета, обрекавшаго на гражданскую смерть и конфискацію имущества вс?хъ эмигрантовъ «обоего пола», включая сюда и б?глецовъ и даже возвратившихся; посредствомъ декрета, устанавливавшаго въ каждой общин? таксу на состоятельныхъ людей съ ц?лью привести въ соотв?тствіе ц?ну хл?ба съ заработною платою; посредствомъ декрета, обязывавшаго вс?хъ заявлять властямъ о каждомъ м?шк? хл?ба въ запас?; посредствомъ декрета, устанавливавшаго максимальную ц?ну на вс? товары и принудительный заемъ у богатыхъ въ милліардъ ливровъ; посредствомъ декрета организовать во вс?хъ большихъ городахъ армію изъ санкюлотовъ, чтобъ держать «аристократовъ подъ пиками»; наконецъ, посредствомъ декрета, учреждавшаго Комитетъ общественнаго спасенія и создавшаго этимъ центральный моторъ для приведенія въ скор?йшее движеніе вс? эти острыя косилки для скашиванія состояній и жизней.

Къ этимъ механизмамъ общаго разрушенія они прибавляютъ еще одинъ, спеціально противъ себя. Они не только отпускаютъ своимъ соперникамъ въ Коммун? милліоны, которые имъ нужны, чтобы содержать свои шайки; они не только, подъ видомъ займа, предоставляютъ авансомъ разнымъ секціямъ сотни тысячъ франковъ, чтобы кормить своихъ договъ; но въ посл?днихъ числахъ марта, какъ разъ, когда они случайно были спасены отъ перваго вторженія якобинской толпы въ Конвентъ, — они распорядились избраніемъ въ каждой секціи Комитета политической полиціи (С. de surveillance) съ полномочіемъ производить домовые обыски и обезоруживать подозрительныхъ; они позволяютъ этимъ комитетамъ производить аресты и налагать таксы на отд?льныхъ лицъ; они приказываютъ, для облегченія этой операціи, чтобы на дверяхъ каждаго дома былъ выв?шенъ четко написанный списокъ вс?хъ его жильцовъ, съ обозначеніемъ имени, фамиліи, прозвища, возраста и профессіи.

Въ довершеніе всего, члены большинства Конвента и самихъ себя предоставили на жертву якобинскимъ полицейскимъ комитетамъ, постановивъ, что, не взирая на свою неприкосновенность, и представители французской націи могутъ быть, въ случа? доноса, преданы суду.

Якобинскіе хулиганы въ новыхъ полицейскихъ комитетахъ сум?ли воспользоваться предоставленной имъ тиранической властью. Они ввели якобинскіе паспорты, такъ называемыя гражданскія свид?тельства, cartes сіviques, удостов?рявшія благонадежность въ якобинскомъ смысл? прописаннаго въ нихъ лица. Всякій, кто не могъ добыть себ? такого свид?тельства, считался подозрительнымъ челов?комъ и подлежалъ аресту или всевозможнымъ мытарствамъ. Но и свид?тельства благонадежности не спасали отъ якобинской тираніи. Комитетамъ было предоставлено право производить наборъ въ своихъ участкахъ, и якобинскіе сыщики забирали для отправленія на войну противъ вандейцевъ сыновей буржуазныхъ семействъ: этимъ способомъ они разсчитывали очистить Парижъ отъ 12.000 антиякобинцевъ и свою секцію отъ неудобной оппозиціи.

«Держа одной рукой обывателя за шиворотъ, якобинская полиція другой рукой роется въ его карман?». Полицейскіе комитеты вырабатываютъ прогрессивный налогъ, суровый не только самъ по себ?, но и по способу своего взиманія: треть должна быть представлена въ теченіе двухъ сутокъ, вторая треть — въ теченіе двухъ нед?ль, а третья — въ теченіе м?сяца. Всякое замедленіе обрекало на тяжелыя пени. Вся система была разсчитана на осуществленіе финансоваго идеала Робеспьера: нужно, чтобы и самый богатый изъ французовъ не им?лъ бол?е 3.000 франковъ ренты.

Благодаря такимъ порядкамъ въ Париж? возникаетъ новый революціонный центръ — въ конфискованномъ дом? епископа — l'Eveche, гд? образуется изъ такъ называемыхъ комиссаровъ секцій новый боевой комитетъ подъ покровительствомъ Коммуны и монтаньяровъ. Зд?сь вырабатывается петиція Конвенту, объявляющая 22 членовъ жиронды изм?нниками и требующая ихъ изгнанія. Петиція разносится по городу для собиранія подписей. Предлагая ее, говорятъ: «Не стоитъ читать, она уже принята большинствомъ секцій», — а то просто: «Подписывайте или не получите свид?тельства благонадежности». Петиція вносится въ Конвентъ мэромъ Парижа отъ имени Коммуны и 35 секцій. Но большинство Конвента еще стойко: петиція признана клеветой. Конвентъ избираетъ сл?дственную комиссію изъ 12 жирондинцевъ, чтобы ревизовать д?лопроизводство Коммуны и секцій и выяснить существованіе заговора противъ народнаго представительства. Въ то же время издается декретъ объ арест? Эбера и другихъ вождей заговора.

Наконецъ Конвентъ оказался достойнымъ своего высокаго положенія и призванія, возложеннаго на него страной. Но къ чему это могло теперь послужить? Гд? были исполнительные органы самодержавнаго собранія? Кто готовъ ему повиноваться?

Хулиганы, противъ которыхъ былъ направленъ декретъ Конвента, немедленно отозвались. Эберъ писалъ про жирондинцевъ въ своей газет?, которую военный министръ разсылалъ по войскамъ на казенный счетъ тысячами: «Ихъ смертный часъ насталъ, и когда ихъ нечистая кровь будетъ пролита, сторожевыя собаки аристократіи попрячутся въ свои норы, какъ 10 августа». А другой сентябрьскій герой, Анріо, встр?тивъ портовыхъ рабочихъ, прив?тствовалъ ихъ: «Здорово, товарищи! вы намъ скоро понадобитесь для лучшей работы: не дрова, а трупы вы будете перевозить въ вашихъ тел?жкахъ».

— «Хорошо, хорошо, отв?тилъ одинъ изъ рабочихъ полупьянымъ голосомъ, мы сд?лаемъ то, что уже д?лали 2 сентября: это намъ доходъ».

Но эти неистовые крикуны были только статистами, которыхъ изъ-за кулисъ направляли главные вожди якобинцевъ. Робеспьеръ еще 3 апр?ля сладкор?чиво установилъ программу д?йствія: «Пусть добрые граждане соединятся въ своихъ секціяхъ и принудятъ насъ арестовать нев?рныхъ депутатовъ». Этотъ лозунгъ и былъ осуществленъ 31 мая. Но главнымъ д?ятелемъ на практик? былъ и на этотъ разъ Дантонъ. И какъ о революціи 10 августа противъ конституціонной монархіи, такъ и о революціи 31 мая противъ представительства французскаго народа, онъ былъ въ прав? воскликнуть: «Это я вызвалъ этотъ бунтъ».

Катастрофа жирондинцевъ однако разыгралась въ трехъ актахъ. Понадобилось три приступа революціонной волны на Конвентъ, чтобы выплеснуть изъ него посл?днихъ идеологовъ революціи и превратить его въ простое орудіе клубнаго хулиганства. Въ зас?даніи 27 мая посредствомъ насилій надъ предс?дателями изъ жирондинцевъ, участія галерей и депутатовъ изъ секцій удалось посл? полуночи провести среди общаго шума и темноты, не дозволявшей разгляд?ть, кто сид?лъ, кто вставалъ, два декрета объ освобожденіи Эбера съ товарищами и упраздненіи сл?дственной комиссіи изъ жирондинцевъ.

Но посл?дніе все еще обладали въ Конвент? н?которымъ большинствомъ. На другой день большинствомъ 279 противъ 228 они возстановили сл?дственную комиссію, но не провели декрета объ арест? бунтовщиковъ.

Это придало сторонникамъ бунта еще большее озлобленіе, и они снова приб?гли къ давно испытанному средству. Городская секція подъ предс?дательствомъ главаря сентябрьской р?зни Мальяра приглашаетъ другія секціи избрать по два комиссара съ «безграничными полномочіями». Въ 33 секціяхъ, или опуст?вшихъ или терроризованныхъ, этотъ маневръ удается, и 66 комиссаровъ собираются и избираютъ изъ своей среды исполнительный комитетъ въ 9 членовъ. 31 мая въ 6 часовъ утра этотъ комитетъ отправляется въ Коммуну и объявляетъ ей, что она распущена. Эта революціонная Коммуна безропотно уступаетъ м?сто новой революціи; но представители захватнаго права великодушно возстановляютъ ее именемъ народа. Присоединивъ къ себ? 60 комиссаровъ, эта новая диктатура вступаетъ во власть и прежде всего назначаетъ на постъ командира всей національной гвардіи Анріо. Повторяется комедія 27 мая. Петиціонеры, поддержанные галереями захватываютъ залъ; шумъ и крики прерываютъ зас?даніе, а вокругъ Конвента между батальонами національной гвардіи грозитъ разразиться раздоръ. Желая предотвратить его, большинство Конвента, не выдавая своихъ членовъ и жирондинскихъ министровъ, во вс?хъ другихъ отношеніяхъ удовлетворяетъ Коммуну, упраздняетъ свою сл?дственную комиссію, утверждаетъ постановленіе Коммуны о выдач? вс?мъ вооруженнымъ рабочимъ по 40 су въ день и т. д.

Эта уступчивость была понята бунтовщиками по-своему. Эберъ писалъ въ своей газет?: «Вы одержали только полъ-поб?ды — вс? эти интриганы еще живы». И Коммуна не поцеремонилась въ тотъ же вечеръ распорядиться арестомъ жирондинскихъ министровъ. Сл?дующій день прошелъ въ подготовленіяхъ, и утромъ 2 іюня Конвентъ былъ въ западн?. Національная гвардія поставлена за мостомъ, а самый Конвентъ окруженъ авангардомъ революціи съ пушками Анріо. Изъ Конвента никого не выпускаютъ. Одинъ изъ членовъ, пытавшійся выйти, возвращается съ разорванной сорочкой. Семь часовъ Конвентъ въ осад?, и когда онъ высылаетъ Анріо приказъ, требующій удаленія вооруженной силы, получаетъ отъ него отв?тъ, что ему плевать на предс?дателя и на все Собраніе, и если ему въ теченіе часа не выдадутъ 22 членовъ, онъ разгромитъ Собраніе.

Многихъ изъ жирондинцевъ н?тъ въ Собраніи, четверо пришедшихъ слагаютъ съ себя депутатскія полномочія. Вс?хъ дольше борется, схватившись за трибуну, не жирондинецъ — бретонецъ Ланжюине. Напрасно Лежандръ ему кричитъ: «Сходи или я тебя зашибу». Въ это время слащавый риторъ Бареръ сов?туетъ Конвенту прекратить зас?даніе и перенести его среди вооруженной силы, которая его защититъ. Конвентъ поднимается и выходитъ; предс?датель, дантонистъ Эро-де-Сешель, читаетъ Анріо декретъ Собранія, но самъ Дантонъ вполголоса его предупреждаетъ, чтобы онъ не поддавался, и по команд? Анріо кавалерія вынимаетъ сабли, п?хота ц?лится въ депутатовъ, а канониры съ зажженными фитилями становятся у пушекъ. Маратъ приб?гаетъ со своими оборванцами и кричитъ: «Пусть честные депутаты возвращаются на свои м?ста». Якобинцы втаскиваютъ на трибуну паралитика Кутона, друга Робеспьера, и онъ в?щаетъ сладкимъ голосомъ: «Теперь вы уб?дились, граждане, что вы зас?даете въ полной свобод?», и тутъ же предлагаетъ, при восторженныхъ крикахъ съ галерей, арестъ не только 22 жирондинцевъ, давно нам?ченныхъ, но и членовъ комиссіи дв?надцати съ министрами Клавьеромъ и Лебреномъ. Никто не возражаетъ. Физическая усталость и ужасъ овлад?ваютъ Собраніемъ. Многіе разсуждаютъ, что «судьба исключаемыхъ уже не такъ горька — сид?ть у себя дома въ безопасности». Другіе кричатъ: «Лучше отказаться отъ голосованія, ч?мъ изм?нить своему долгу». Этой лазейкой, этой мнимой сд?лкой съ сов?стью пользуются дв? трети Народнаго собранія, объявляя, что они не принимаютъ участія въ голосованіи. За исключеніемъ пятидесяти правыхъ, голосующихъ за жирондинцевъ, монтаньяры, усиленные бунтовщиками и зрителями, ус?вшимися среди нихъ, одни голосуютъ и выносятъ требуемый декретъ.

«Такимъ образомъ Конвентъ самъ себя искал?чилъ, онъ навсегда придавленъ и становится правительственной машиной къ услугамъ политической шайки. Завоеваніе якобинцами Франціи завершено, и подъ давленіемъ власти завоевателей теперь можетъ свободно работать гильотина».

Такъ заканчиваетъ Тэнъ второй томъ своей исторіи революціи. Прежде, ч?мъ перейти къ сл?дующему, упомянемъ о судьб? политическихъ фантазёровъ, погибшихъ въ борьб? съ дикими фанатиками, которымъ они своими ошибками проложили путь къ власти. Въ постигшемъ ихъ б?дствіи ихъ особенно должно было мучить разочарованіе въ народ?, который ихъ такъ слабо поддержалъ.

Громадное большинство населенія стояло на сторон? порядка, ум?ренности и цивилизаціи; оно, поэтому, сочувствовало жирондинцамъ и держало ихъ сторону даже посл? изгнанія ихъ изъ Конвента, но не находило въ себ? энергіи и самоотверженія, чтобы подняться за нихъ противъ парижскихъ узурпаторовъ. У Тэна превосходно изображена эта политическая апатія народной массы, проявившаяся по отношенію къ жирондинцамъ, когда они посл? 31 мая принуждены были б?жать изъ Парижа. Они сначала направились въ Нормандію, но, не нашедши тамъ поддержки, на которую разсчитывали, выступили оттуда, переод?вшись солдатами, съ батальономъ бретонскихъ добровольцевъ. По дорог? б?глецы им?ли случай познакомиться съ истиннымъ настроеніемъ того народа, которому они приписывали ясное сознаніе своихъ правъ и политическую иниціативу. «Мнимые граждане и республиканцы», съ которыми имъ приходится им?ть д?ло, — въ сущности ничто иное, какъ бывшіе подданные Людовика XVI и будущіе подданные Наполеона, т.-е. «администраторы и управляемые съ дисциплиной въ сердц? и инстинктомъ субординаціи, нуждающіеся въ правительств?, какъ бараны въ пастух? и въ сторожевой собак?», готовые повиноваться имъ, даже если бы пастухъ оказался мясникомъ, а собака волкомъ, лишь бы они сохранили обычный вн?шній видъ. Въ батальон? добровольцевъ начинаютъ поговаривать, что такъ такъ конституція принята и Конвентъ признанъ, то не сл?дуетъ защищать депутатовъ, объявленныхъ Конвентомъ вн? закона; посл? этого депутаты отд?ляются отъ батальона, и ихъ маленькая партія идетъ особнякомъ. Такъ какъ ихъ 19 челов?къ, энергическихъ и хорошо вооруженныхъ, то власти м?стечекъ, черезъ которыя имъ приходится сл?довать, не противятся силою ихъ проходу; пришлось бы драться, а р?шиться на это превосходитъ служебное рвеніе чиновника; кром? того, населеніе равнодушно или даже симпатизируетъ б?глецамъ. Но ихъ стараются задержать, иногда даже окружить или напасть на нихъ врасплохъ, «ибо противъ нихъ изданъ приказъ о задержаніи, переданный по іерархической л?стниц? (fili?re), и всякій м?стный начальникъ считаетъ себя обязаннымъ исполнить свой долгъ жандарма»...

Однако равнодушіе населенія къ судьб? жирондинцевъ объясняется не однимъ только бюрократическимъ строемъ государства, но и характеромъ современнаго общества, насчетъ котораго нер?дко ошибаются революціонные фантазёры. Французскій народъ, привыкшій въ теченіе в?ковъ безмолвно повиноваться вс?мъ распоряженіямъ, приходившимъ изъ столицы, съ нев?роятною легкостью перешелъ изъ-подъ власти в?ковой династіи подъ власть негаданныхъ и нев?домыхъ ему узурпаторовъ. Такое равнодушіе массы, разрозненной, чуждой политик? и занятой своими д?лами, находитъ себ? объясненіе. Подъ увлеченіемъ политическими теоріями продолжаютъ жить соціальныя привычки. «Въ силу одного того, — говоритъ Тэнъ, — что челов?къ родился и долго жилъ среди стародавняго общества, онъ принялъ на себя его отпечатокъ, и житейская практика этого общества осадилась въ немъ въ форм? закорен?лыхъ чувствъ. Если это общество организовано и цивилизовано, то каждый изъ его членовъ невольно пріобр?лъ уваженіе къ собственности и къ челов?ческой жизни, и у большинства это уваженіе укоренилось очень глубоко. Простая теорія, даже общераспространенная, еще не въ состояніи разрушить его; она им?етъ усп?хъ лишь въ р?дкихъ случаяхъ, когда нападаетъ на натуру грубую или злобную; для того, чтобы получить перев?съ въ челов?к?, ей нужны изр?дка встр?чающіеся люди, унасл?довавшіе старинные разрушительные инстинкты, люди отсталые, въ которыхъ дремлютъ страсти другого в?ка; только при такихъ условіяхъ теорія можетъ обнаружить всю свою злотворность, ибо она пробуждаетъ тогда свир?пые и грабительскіе инстинкты варвара, рейтера, инквизитора и паши. Наоборотъ, у громаднаго большинства, что бы тамъ ни было, честность и гуманность всегда остаются мощными побужденіями. Вышедшіе почти вс? изъ средней буржуазіи, наши законодатели, каково бы ни было временное броженіе (effervescence) ихъ мозга, въ большинств? остаются въ сущности т?мъ, ч?мъ были до т?хъ поръ — адвокатами, прокурорами, торговцами, духовными лицами или медиками стараго порядка, — и т?мъ же останутся и впосл?дствіи, сд?лавшись послушными администраторами и ревностными чиновниками имперіи, а именно цивилизованными людьми обыкновеннаго пошиба, представителями буржуазіи XVIII и XIX в?ка».

19 Жирондинцы всходятъ на эшафотъ.

Однако Тэнъ извлекъ изъ описанной имъ борьбы еще другой урокъ, выходящій за пред?лы чисто исторической задачи и способствующій разр?шенію культурно-исторической проблемы. Психологическія наблюденія въ исторіи якобинства послужили Тэну къ выясненію основного положенія, что современная культура даже у передовыхъ народовъ — этотъ плодъ многов?ковой умственной и нравственной энергіи — лишь тонкій поверхностный слой, который легко можетъ быть поврежденъ или даже снесенъ, и что тогда подъ нимъ обнаруживается первобытный дикарь съ своими животными инстинктами. Такому внезапному исчезновенію съ трудомъ нажитаго культурнаго капитала особенно легко сод?йствуютъ сильныя общественныя потрясенія и перевороты. Въ XVII в?к? Локкъ, сл?дуя отвлеченному раціоналистическому методу, доказывалъ, что революція возстановляетъ естественное состояніе, т.-е. возвращаетъ челов?ку свободу и автономію, которою онъ пользовался до вступленія въ общественный договоръ. Противникъ раціоналистическаго мышленія, Тэнъ доказываетъ, что исчезновеніе общественнаго и государственнаго порядка ведетъ къ возстановленію естественнаго, т.-е. первобытнаго челов?ка съ его неукрощенными культурой дикими инстинктами и необузданными страстями. Вотъ почему психологъ Тэнъ такъ дорожитъ сохраненіемъ общественнаго порядка и съ такимъ жаромъ напоминаетъ (plaide) вс?мъ стоящимъ на страж? этого порядка — ихъ обязанности. Психологическое здоровье индивидуальнаго челов?ка, нормальное д?йствіе его психическихъ функцій обусловливается изв?стнымъ равнов?сіемъ ихъ, которое легко можетъ быть нарушено; всякое такое нарушеніе им?етъ своимъ посл?дствіемъ патологическое извращеніе психическаго строя, омраченіе умственныхъ представленій, преобладаніе дурныхъ и злобныхъ инстинктовъ надъ благотворными. Но это равнов?сіе, обусловливающее собою психическое здоровье, можетъ быть нарушено у отд?льныхъ людей и у ц?лыхъ массъ не одними только физіологическими или психологическими процессами, но и процессами соціологическими, крутымъ изм?неніемъ или постепеннымъ извращеніемъ общественной и государственной среды, въ которой привыкъ жить челов?къ и которая сдерживаетъ его страсти.

Поэтому вопросъ о нормальной организаціи общественной среды пріобр?таетъ для психолога первостепенную важность; психологъ по необходимости становится соціологомъ, а потому и мы, познакомившись съ психологіей Тэна, перейдемъ къ его соціологіи.

Глава пятая

Владычество якобинцевъ

Изгнаніемъ жирондинцевъ изъ Конвента и арестомъ ихъ якобинцы довершили завоеваніе Франціи и стали неоспоримыми владыками ея. Въ первый разъ посл? многихъ л?тъ во глав? Франціи въ лиц? якобинцевъ стояло правительство неограниченное и жестоко сокрушавшее всякую попытку оппозиціи противъ него. Такимъ образомъ водвореніе якобинцевъ во власти является переломомъ, поворотнымъ пунктомъ въ исторіи революціи. Прежніе французскіе историки ея этого не зам?чали; напротивъ, выставляли якобинцевъ самыми посл?довательными и энергическими представителями принциповъ, восторжествовавшихъ въ 1789 году. Токвиль впервые разбилъ революцію на два весьма различныхъ періода: первый, въ «который французы какъ будто желали уничтожить все, что было создано прошлымъ», и второй — когда они начали «возстановлять часть того, что было д?ломъ прошлаго».

Подъ этой частью прошлаго, возстановленною якобинцами, Токвиль разум?лъ правительственную централизацію. Главной заслугой Токвиля по исторіи Франціи было выясненіе силы централизаціи, достигнутой еще старымъ порядкомъ. Возставая противъ излишней централизаціи въ современной ему Іюльской монархіи и считая ее д?ломъ Наполеона, получившаго ее уже изъ рукъ якобинскаго правительства, Токвиль въ своихъ историческихъ изсл?дованіяхъ пришелъ къ выводу, что централизація во Франціи не была д?ломъ новымъ, а. старымъ и что якобинцы въ этомъ отношеніи лишь возвратились къ старымъ порядкамъ. Гораздо глубже и полн?е, ч?мъ у Токвиля, проведена у Тэна мысль о раздвоеніи революціоннаго процесса владычествомъ якобинцевъ. Если въ области администраціи якобинцы завязали связь съ прошлымъ и этимъ произвели переломъ въ революціи, то въ другихъ отношеніяхъ они еще сильн?е порвали связь съ революціей, пошедши прямо наперекоръ ея двумъ главнымъ принципамъ — свобод? и народовластію.

Но в?дь именно во имя свободы и народовластія якобинцы совершали завоеваніе Франціи, какъ же они могли д?йствовать наперекоръ принципамъ, поставленнымъ на ихъ знамени? Бъ томъ-то и д?ло, что до сихъ поръ не было обращено достаточно вниманія на указанную перем?ну фронта со стороны якобинцевъ и на способъ совершенія ими этого маневра. Какъ и иныя партіи въ исторіи, руководившіяся принципами абсолютизма, якобинцы, пока были въ оппозиціи, взывали къ самымъ крайнимъ догматамъ политическаго радикализма, но, добившись власти, обнаружили свой настоящій складъ. Оправдываться въ изм?н? своему прежнему принципу имъ не приходило въ голову; но такъ какъ они составляли меньшинство среди французскаго народа, который жилъ еще въ либеральныхъ и радикальныхъ мечтаніяхъ 1789 г., — имъ нужно было скрыть отъ него перем?ну фронта или, по крайней м?р?, прилично ее замаскировать. Это было сд?лано въ август? 1793 г., когда всл?дъ за обнародованіемъ и голосованіемъ радикальной конституціи якобинцы заставили Конвентъ провозгласить установленіе «революціоннаго правительства», т.-е. системы террора, «до заключенія мира». У историковъ, прежде дававшихъ тонъ, этотъ крупный фактъ, знаменующій собою главный кризисъ въ исторіи революціи, выставлялся просто д?ломъ патріотическаго увлеченія делегатовъ, присланныхъ изъ провинцій для празднованія годовщины 10-го августа и побратавшихся съ парижскими якобинцами. Н?которые изъ историковъ выставляли при этомъ на видъ политическій смыслъ и патріотическую роль Дантона, который хорошо понималъ необходимость сосредоточенія власти въ рукахъ в?рныхъ приверженцевъ республики и сум?лъ для этой ц?ли воспользоваться одушевленіемъ, вызваннымъ патріотическимъ празднествомъ.

Тэнъ обнаружилъ, что перем?на знамени совершалась не спроста, что за патріотическимъ торжествомъ скрывался политическій маневръ, который если не по обдуманности и единству плана, то по своей см?лости и по беззаст?нчивости въ выбор? средствъ представляетъ собою одну изъ самыхъ яркихъ страницъ въ исторіи макіавелистической политики.

Чтобы скрыть задуманную ими перем?ну фронта, якобинцы разыгрываютъ политическую комедію, которая, по изложенію Тэна, распадается на н?сколько актовъ. Ихъ прежнія р?чи о владычеств? и верховенств? народа заключали въ себ? осужденіе вс?хъ замышляемыхъ ими д?йствій. Отречься прямо отъ нихъ невозможно; это значило бы довести до открытаго возстанія провинціи, недовольныя изгнаніемъ изъ Конвента жирондинцевъ. Якобинцы поэтому и не думаютъ отрекаться отъ своихъ радикальныхъ фразъ; напротивъ, они провозглашаютъ ихъ еще громче. «Благодаря этому пріему, — говоритъ Тэнъ, — нев?жественная толпа, видя, что ей подносятъ все тотъ же сосудъ, думаетъ, что ее угощаютъ т?мъ же напиткомъ, и такимъ способомъ ее заставляютъ испить чашу тираніи, подъ ярлыкомъ свободы». Ярлыки, выв?ски, фразы и шарлатанское вранье, все это они расточаютъ въ теченіе шести м?сяцевъ для того, чтобы публика не распознала новаго зелья; т?мъ хуже для нея, если оно потомъ окажется горькимъ; все равно, рано или поздно, она должна будетъ его проглотить, добровольно или насильно, ибо къ тому времени будутъ изготовлены «снаряды для вливанія ей въ глотку» якобинскаго лекарства.

Прежде всего якобинцы сп?шатъ наскоро настрочить новую конституцію, столь давно ожидаемую и столь часто об?щаемую; эта якобинская конституція вся разсчитана на то, чтобы привести правительственные органы въ возможно большую зависимость отъ народной массы; въ силу этой конституціи народъ долженъ быть фактическимъ государемъ; онъ долженъ царствовать безсм?нно, безъ промежутковъ; онъ долженъ сохранить возможность вм?шаться во всякое сколько-нибудь важное д?ло и дать почувствовать свою волю правителямъ, т.-е. исполнителямъ его приказаній. Какъ далеко заходило рабол?пство якобинцевъ передъ народовластіемъ, особенно видно изъ статьи, провозглашавшей законность возстанія народа противъ своего избраннаго правительства, и не только всего народа, но всякаго сборища, которое стало бы д?йствовать отъ его имени. «Когда, — сказано въ конституціонномъ акт?, — правительство нарушаетъ права народа, возстаніе составляетъ для народа и для всякой доли народа самое священное право и самую неотложную обязанность».

Съ точки зр?нія такой доктрины было естественно и самую конституцію повергнуть на усмотр?ніе народа. Это былъ первый плебисцитъ въ исторіи Франціи, и онъ прошелъ такъ же удачно для правительства, какъ и поздн?йшіе плебисциты, устанавливавшіе на м?сто народовластія диктатуру. Закулисная исторія этого плебисцита впервые раскрыта Тэномъ. Изъ собранныхъ имъ цифровыхъ данныхъ оказывается, что въ голосованіи приняла участіе лишь одна треть населенія въ городахъ и одна четверть въ деревняхъ. Впрочемъ собраніе избирателей состоялось въ большей части кантоновъ — всего было около 7.000 собраній на 8.000 кантоновъ. Этотъ фактъ объясняется, главнымъ образомъ, т?мъ, что въ каждомъ почти кантон? существовалъ свой якобинскій клубъ, который и составлялъ ядро собранія; къ якобинцамъ примыкали наивные люди, в?рившіе въ офиціальныя заявленія и над?явшіеся, что принятіе конституціи принесетъ съ собою свободу и порядокъ; ибо Конвентъ объявилъ, что какъ скоро конституція будетъ принята, народъ будетъ снова созванъ для избранія новыхъ представителей, вполн? достойныхъ его дов?рія. Даже въ департаментахъ, которые стояли за жирондинцевъ и посл? 31-го мая возстали противъ Конвента, населеніе приняло новую конституцію, видя въ ней средство изб?гнуть междоусобной войны.

Избиратели однако были созваны вовсе не для того, чтобы искренно высказать свое мн?ніе о новой конституціи; отъ нихъ требовалась лишь манифестація въ пользу якобинцевъ. Поэтому везд?, гд? якобинцы встр?тили несочувственное имъ настроеніе, они приб?гали къ застращиванію и насиліямъ. Какъ мало свободы одобрять или не одобрять конституцію было предоставлено избирателямъ, можно судить по протоколамъ собраній и по м?рамъ, принятымъ противъ т?хъ, кто подавалъ голосъ противъ якобинскаго проекта. А н?сколько м?сяцевъ спустя бывали случаи, что людей гильотинировали «за то, что они подали голосъ противъ конституціи 1793 года».

Такимъ образомъ прошелъ первый актъ политической комедіи, поставленной якобинцами; второй актъ ея былъ разыгранъ въ Париж?. Онъ предназначался для того, чтобы обратить въ орудіе якобинцевъ т?хъ 7.000 делегатовъ, которые были отправлены въ Парижъ кантональными собраніями съ результатами голосованія. Одни изъ нихъ везли съ собой отрицательный отв?тъ; другіе, въ большемъ числ?, им?ли въ виду представить зам?чанія на конституціонный актъ, или дополненія къ нему; наконецъ, многіе желали, чтобы этотъ актъ былъ скор?е прим?ненъ къ д?лу, и для этого Конвентъ распущенъ. У предшествовавшихъ Тэну историковъ н?тъ р?чи о такомъ разногласіи; вс? делегаты одушевлены однимъ духомъ, ихъ патріотическій энтузіазмъ, ихъ братаніе съ якобинцами представлены какъ въ идилліи. Тэнъ, обнаруживъ разногласіе, обличилъ и политическій маневръ якобинцевъ: для подавленія розни противъ делегатовъ заблаговременно были приняты м?ры, и весьма осмотрительныя. Декретомъ Конвента Комитетъ «общественной безопасности» уполномоченъ арестовать «подозрительныхъ делегатовъ»; на Комитетъ возложена обязанность им?ть надзоръ надъ т?ми изъ нихъ, которые снабжены спеціальнымъ порученіемъ и захот?ли бы вербовать въ Париж? единомышленниковъ и пособниковъ. «Уже напередъ и еще до прибытія ихъ въ Парижъ, — говоритъ Тэнъ, — якобинизмъ делегатовъ подвергается пров?рк? — какъ товаръ на таможн? — со стороны спеціальныхъ агентовъ исполнительнаго сов?та; среди этихъ агентовъ въ особенности выдается Мальяръ, пресловутый судья сентябрьской р?зни, со своей свитой «изъ 68 негодяевъ (chenapans) съ усами и длинными саблями, навербованныхъ за б франковъ въ день». По вс?мъ дорогамъ на 15 и 20 льё отъ Парижа делегатовъ останавливаютъ, обыскиваютъ, раскрываютъ ихъ чемоданы, распечатываютъ ихъ письма. У заставъ Парижа ихъ встр?чаютъ инспектора, назначенные Коммуной подъ предлогомъ, чтобы защитить ихъ отъ женщинъ вольнаго поведенія и отъ мошенниковъ. Ими завлад?ваютъ, ведутъ ихъ въ мэрію, снабжаютъ квартирнымъ билетомъ, и пикетъ жандармовъ разводитъ ихъ по-одиночк? на отведенныя квартиры. Вотъ они загнаны, какъ бараны, каждый въ своемъ нумерованномъ стойл?. Несогласнымъ съ новой конституціей нечего и думать о томъ, чтобы высвободиться и собраться въ отд?льную партію; съ однимъ изъ такихъ, который приходитъ просить у Конвента зала для себя и своихъ единомышленниковъ, расправляются самымъ внушительнымъ образомъ; его обзываютъ интриганомъ, обвиняютъ въ томъ, что онъ нам?ренъ защищать изм?нника Кюстина, записываютъ его имя, грозятъ сл?дствіемъ, говорятъ при немъ о тюрьм? въ Аббатств?; несчастный ораторъ можетъ почитать себя счастливымъ, что его не заставили сл?дующую же ночь провести въ Аббатств?».

Такъ же живо и характерно изображаетъ Тэнъ м?ры, принятыя противъ делегатовъ, прибывшихъ въ Парижъ уже въ готовомъ якобинскомъ настроеніи. Ихъ надлежало сд?лать еще бол?е ревностными якобинцами. Теряясь въ громадной столиц?, эти провинціалы нуждаются въ руководителяхъ. Парижская Коммуна д?лаетъ постановленіе, чтобы жители столицы обнаружили по отношенію къ нимъ «самую пріятную изъ республиканскихъ доброд?телей — гостепріимство во всей его полнот?». Въ силу этого 96 санкюлотовъ, назначенныхъ секціями, ожидаютъ ихъ у мэріи, чтобы быть ихъ провожатыми, ихъ вождями, ихъ наставниками, чтобы пом?шать имъ завести дурныя знакомства, чтобы водить ихъ по клубамъ и стараться довести ихъ разгоряченный патріотизмъ до температуры парижскаго якобинизма. Въ виду этого театрамъ было запрещено оскорблять ихъ пьесами, противными духу революціи, и вм?нено въ обязанность ставить три раза въ нед?лю драмы «Брутъ», «Кай Гракхъ» и т. п., дышавшія республиканскимъ фанатизмомъ. Одинъ разъ въ нед?лю делегатамъ давалось даровое представленіе, во время котораго раздавались на сцен? съ ихъ однообразнымъ па?осомъ (ronflent) «александрійскіе стихи якобинскаго драматурга Мари Шенье, для назиданія делегатовъ, набившихся въ ложахъ за счетъ государственной казны»... «На сл?дующій день делегатовъ стадами ведутъ на галереи Конвента, гд? тоже разыгрывается трагедія — классическая и однообразная, — обильная декламаціями и убійствами; но только это уже не вымышленная трагедія, а реальная, и тирады ея раздаются въ проз?, а не въ стихахъ. Окруженные наемными крикунами, наши провинціалы рукоплещутъ подобно римлянамъ партера^{55}, кричатъ и приходятъ въ экстазъ, какъ и наканун?, по сигналу, который имъ подаютъ обычные зас?датели театра. Такое политическое воспитаніе делегатовъ продолжается потомъ въ разныхъ клубахъ, и такимъ образомъ, со вс?хъ сторонъ охваченные и какъ бы придавленные духотою водолазнаго колокола, они лишь шатаются въ Париж? по якобинскимъ кружкамъ (de jacobiniere en jacobiniere), ихъ пульсъ въ этой воспаленной атмосфер? бьется все чаще и чаще. Многіе изъ нихъ, прибывъ въ Парижъ, были людьми благоразумными и спокойными, но, растерявшись на чужбин? и предоставленные вліянію заразы безъ всякихъ предохранительныхъ средствъ, они быстро схватываютъ революціонную горячку».

По достиженіи этого результата, разыгрывается самый парадный актъ — водвореніе якобинцевъ во власти — въ день празднества 10 августа, поставленнаго на сцену знаменитымъ живописцемъ и террористомъ Давидомъ. Празднество это было описано много разъ съ его вн?шней стороны, но никто еще не выяснилъ такъ отчетливо, какъ Тэнъ, его политическаго значенія и его психологическаго эффекта на самихъ актеровъ. Героями дня являются присланные изъ провинцій семь тысячъ делегатовъ; они разм?щены вм?ст? съ членами Конвента по ступенямъ, которыя ведутъ къ «алтарю отечества» на Марсовомъ пол?. На самой верхней ступени стар?йшій изъ делегатовъ стоитъ рядомъ съ президентомъ Конвента; такимъ образомъ, эти семь тысячъ делегатовъ, братаясь и сливаясь съ монтаньярами Конвента, образуютъ съ ними въ полномъ смысл? этого слова «настоящую священную гору».

На вершин? эстрады президентъ Конвента обращается къ 87 стар?йшимъ изъ делегатовъ, представляющимъ свои департаменты, и вручаетъ имъ ковчегъ, заключавшій въ себ? конституціонную грамоту и итогъ голосованія; они съ своей стороны отдаютъ ему свои пики, которыя онъ собираетъ въ одинъ пучокъ, какъ символъ единства и неразд?льности націи. Это моментъ высшаго энтузіазма; со вс?хъ концовъ громадной площади раздаются прив?тственныя ликованія; пушки салютуютъ удвоенными залпами; «небо и земля какъ будто откликаются, чтобы ознаменовать величайшую эпоху въ исторіи челов?чества».

Апологетъ якобинства, или историкъ-декораторъ, увлеклись бы этимъ зр?лищемъ и изобразили бы въ восторженномъ тон? его эффектную сторону — историкъ-психологъ Тэнъ не отвлекается, глядя на него, отъ своего д?ла; онъ спокойно ждетъ этого момента, чтобы произвести свои наблюденія. Конечно, — говоритъ Тэнъ, — делегаты вн? себя; ихъ нервный аппаратъ, напряженный до крайности, пришелъ въ слишкомъ сильное колебаніе; передъ ихъ очами разверзлось «тысячел?тнее царство благодати на земл?. Уже по пути, на площади Бастиліи, многіе обращались съ своею р?чью къ вселенной; н?которые, «охваченные пророческимъ духомъ», возв?щали конституціи в?чное существованіе. Они заявляютъ, что «возрождаются вм?ст? съ челов?чествомъ»; они смотрятъ на себя, какъ на творцовъ новаго міра; въ нихъ завершается исторія; будущее — въ ихъ рукахъ, они считаютъ себя богами на земл?.

Въ этомъ кризис? «равнов?сіе разума въ зависимости — какъ у раскачавшихся в?совъ — отъ одного толчка, и вотъ подъ толчками фабрикантовъ энтузіазма въ делегатахъ совершается неожиданный поворотъ чувствъ, который уноситъ ихъ въ противоположномъ направленіи». Недаромъ заявляли они въ якобинскомъ клуб?, что составляютъ съ парижскими якобинцами и террористами Конвента «единую, громадную и страшную гору, которая будетъ извергать огненную лаву на вс?хъ роялистовъ и на вс?хъ слугъ тираніи». Подъ вліяніемъ этого новаго фанатизма ихъ настроеніе круто изм?няется. Они только-что признали новую конституцію какой-то панацеей, а теперь готовы запрятать ее, какъ опасное лекарство, въ тотъ самый ящикъ, который они называютъ ковчегомъ. Они только что провозгласили свободу народа, а теперь готовы ув?ков?чить диктатуру Конвента!

Когда делегаты были доведены до высшей степени психическаго возбужденія, якобинскіе вожаки разыграли три искусно ими задуманныя и обставленныя политическія сцены, значеніе которыхъ рельефно изображено у Тэна. На другой день посл? празднества, Конвентъ въ своемъ утреннемъ зас?даніи скромно объявляетъ, что его миссія окончена и что онъ приступаетъ къ подготовленію новыхъ выборовъ. Въ тотъ же вечеръ, въ зас?даніи якобинскаго клуба, Робеспьеръ высказываетъ какъ бы мимоходомъ р?шающее слово: «Я чуть не забылъ самаго главнаго изъ моихъ соображеній; предложеніе, сд?ланное сегодня утромъ, им?етъ лишь ц?лью зам?ну членовъ очищеннаго (отъ жирондинцевъ) нын? Конвента — эмиссарами Питта и Кобурга»^{56}. Присутствующіе якобинцы, конечно, громко вопіютъ противъ передачи власти врагамъ отечества — и делегаты шумно присоединяются къ нимъ. На другой день, 12 августа, разыгрался въ Конвент? заключительный актъ великой политической комедіи. Делегаты съ такимъ напоромъ нахлынули въ залу зас?данія, что весь Конвентъ скучился на л?вой сторон? ея и предоставилъ гостямъ свои м?ста на правой (гд? раньше сид?ли жирондинцы) «для ея патріотическаго очищенія». Обезум?вшіе отъ одушевленія делегаты превратили верховное собраніе французскаго народа въ анархическій клубъ, въ которомъ въ перемежку провозглашались самыя сумасбродныя предложенія. На этомъ дикомъ фон? развертывается, однако, во всемъ блеск? политическій талантъ Дантона. Это былъ, несомн?нно, самый ведикій моментъ въ жизни этого демагога. Изъ анархическихъ и кровожадныхъ воплей онъ извлекъ принципъ террора, какъ системы, т.-е. якобинской диктатуры. Онъ воспользовался состояніемъ почти невм?няемости сбитыхъ съ толку делегатовъ для того, чтобы приписать имъ иниціативу террора и провозгласить въ общихъ чертахъ самую программу террора, а именно: заключеніе въ тюрьму «подозрительныхъ», реквизицію вс?хъ нужныхъ людей и припасовъ, сосредоточеніе всей правительственной силы въ рукахъ Комитета общественнаго спасенія и отправленіе восвояси самихъ делегатовъ подъ благовиднымъ предлогомъ. Вс? эти предложенія были приняты огуломъ, и въ чаду рукоплесканій и криковъ зрители и актеры поклялись исполнить программу террора. Политическій фокусъ удался — le tour est fait — мнимое выраженіе народной воли освятило персоналъ, принципъ и самое названіе террора. Что же касается орудій политической операціи, то теперь оставалось лишь водворить ихъ на м?сто. Делегаты — а ихъ вм?шательства и протеста монтаньяры именно и опасались — высылаются каждый въ свое захолустье въ качеств? агентовъ и миссіонеровъ парижскихъ террористовъ. Н?тъ бол?е р?чи о томъ, чтобы ввести въ д?йствіе новую конституцію; она служила только для отвода глазъ, приманкой, сфабрикованной, чтобы лучше уловить рыбу въ мутной вод?. По окончаніи ловли, эту приманку убираютъ для храненія въ видномъ м?ст? залы, въ маленькомъ художественномъ памятник?, по рисунку Давида. «Теперь, — говоритъ Дантонъ, — Конвентъ долженъ быть весь проникнутъ сознаніемъ своего достоинства, ибо онъ нын? облеченъ вс?мъ полномочіемъ національной мощи».

Такъ завершилось «завоеваніе» Франціи якобинцами. Тэнъ не придумалъ этого термина, онъ извлекъ его изъ офиціальнаго языка партіи, захватившей власть. Якобинцы вполн? сознавали, что ихъ торжество надъ большинствомъ обусловливалось насиліемъ: республика, — говорили они, — только тогда будетъ упрочена, «когда санкюлоты, единственные представители націи, единственные граждане, будутъ царствовать по праву завоеванія» (r?gneront par droit de conqu?te). Якобинцы поняли, что они им?ютъ противъ себя не только поб?жденныхъ противниковъ, роялистовъ, конституціоналистовъ, жирондинцевъ или федералистовъ, но и всю массу «равнодушныхъ» (les indiff?rents). Поэтому ихъ власть, добытая насиліемъ, могла держаться лишь съ помощью насилія — терроръ естественно вытекалъ изъ такого порядка вещей. «Мы должны карать всякаго, — говорили они, — кто относится пассивно къ республик? и ничего для нея не сд?лалъ»... «Между народомъ и его врагами н?тъ ничего общаго, кром? меча; надо властвовать силою меча надъ т?ми, к?мъ нельзя управлять въ силу права».

Поэтому первымъ словомъ новыхъ властителей — открытое заявленіе объ отм?н? конституціи. «При обстоятельствахъ, въ которыхъ находится республика, говоритъ Сенъ-Жюстъ, 10 окт., конституція (принятая народомъ) не можетъ быть утверждена. Она бы обезпечила всякія нападенія на свободу, потому что лишила бы правительство необходимаго права прим?нять насиліе для ихъ подавленія». Теперь не до того, чтобы «управлять согласно принципамъ мира и естественной справедливости». Эти принципы хороши среди «друзей свободы»; но они неум?стны во взаимныхъ отношеніяхъ между патріотами и ихъ недоброжелателями. Эти посл?дніе стоятъ «вн? народа, вн? закона», вн? общественнаго договора; это взбунтовавшіеся рабы, которыхъ можно только карать или принуждать.

Сообразно съ этимъ якобинцы организуются и упрочиваются во власти; они устраняютъ народъ отъ всякаго участія въ верховной власти и потому лишаютъ его права избирать своихъ м?стныхъ администраторовъ и законодателей. «При обыкновенномъ способ? правленія, — говоритъ Кутонъ, — народу принадлежитъ право избранія, вы не можете его лишить этого права. При чрезвычайномъ же порядк? управленія (dans le gouvernement extraordinaire) всякій починъ (impulsion) долженъ исходить изъ центральной власти и самыя избранія должны совершаться Конвентомъ». Этими словами Конвентъ провозглашаетъ принципъ, прим?ненный къ д?лу потомъ «первымъ консуломъ». «Избирательныя собранія, — вторитъ Кутону послушный и см?тливый Бареръ — это монархическія учрежденія, они пропитаны роялизмомъ; въ этотъ моментъ революціи ихъ надо тщательно изб?гать». Для того, чтобы народъ не ропталъ и повиновался, у него отбираютъ оружіе, которымъ онъ свободно и произвольно пользовался въ первые годы революціи, и его подчиняютъ якобинской полиціи; съ этою ц?лью устроиваютъ по возможности въ каждой общин? «революціонный (полицейскій) комитетъ». По словамъ Дантона, «эти комитеты учреждены для того, чтобы установить диктатуру гражданъ, преданныхъ свобод?, надъ подозрительными». Въ виду того, что «истинные граждане» со вс?хъ сторонъ окружены подозрительными и равнодушными, необходимо, по выраженію Бильо-Варенна, чтобы мечъ Дамокла вис?лъ отнын? повсюду, по всему пространству государства.

Приведенныя сейчасъ офиціальныя заявленія новаго якобинскаго правительства показываютъ, какой коренной переворотъ въ воззр?ніяхъ правителей на управляемыхъ совершился во Франціи вм?ст? съ захватомъ власти якобинцами. Никто изъ предшествовавшихъ Тэну историковъ не выставилъ такъ ярко этого факта; даже историки, спеціально задавшіеся ц?лью просл?дить исторію террора, не сум?ли этого сд?лать. Вотъ какимъ образомъ изображаетъ Тэнъ происшедшую тогда перем?ну.

«До сихъ поръ слабость законнаго правительства была безпред?льна. Въ теченіе четырехъ л?тъ, изъ кого бы оно ни состояло, оно встр?чало постоянное и повсем?стное неповиновеніе. Въ теченіе четырехъ л?тъ, изъ кого бы оно ни состояло, оно не дерзало приб?гать къ сил?, чтобы заставить себ? повиноваться. Набираемые изъ образованныхъ и благовоспитанныхъ классовъ правители, получая власть, приносили съ собою предразсудки и чувствительность в?ка; подъ властью господствовавшаго догмата, они отступали передъ волею толпы и, слишкомъ в?ря въ права челов?ка, они слишкомъ мало в?рили въ права магистрата; къ тому же, по гуманности, они питали отвращеніе къ крови и, не желая подавлять другихъ, допускали принужденіе надъ собою. Такимъ образомъ, съ 1-го мая 1789 г. по 2-е іюня 1793 г. они законодательствовали и администрировали среди сотенъ бунтовъ, оставшихся почти безнаказанными, и ихъ конституція — злокачественный плодъ теоріи и страха — лишь превратила самопроизвольную анархію въ анархію узаконенную. Нам?ренно, изъ недов?рія къ принципу власти, они разслабили правительство, свели короля къ положенію декоративнаго автомата, почти уничтожили центральную власть, сверху до низу по всей іерархической л?стниц?: вс? начальствующія лица утратили свою власть надъ подчиненными, министръ надъ администраціей департаментовъ, департаменты надъ управленіями округовъ, окружныя администраціи — надъ общинами; во вс?хъ в?домствахъ начальникъ, не назначаемый свыше, а избираемый на свою должность подчиненными, подпалъ зависимости отъ нихъ. Съ той поры вс? посты, гд? еще держалась власть, оказались изолированными и беззащитно предоставлялись нападающимъ, становясь жертвою легкой добычи; а въ довершеніе всего, декларація правъ, провозгласивши, по выраженію Марата, юрисдикцію «дов?рителей надъ ихъ приказчиками» (des commettants sur les commis) призывала вс?хъ желавшихъ занять эти посты — брать ихъ приступомъ. Тогда образовалась партія, которая кончила т?мъ, что стала шайкой; при ея крикахъ, подъ ея угрозами и пиками, въ Париж? и въ провинціяхъ, на выборахъ и въ Законодательномъ собраніи, большинство везд? молчало, меньшинство голосовало, постановляло и царствовало. Законодательное собраніе было очищено, король свергнутъ съ престола, Конвентъ изув?ченъ. Изъ вс?хъ гарнизоновъ центральной цитадели, въ ней чередовавшихся, роялистовъ, конституціоналистовъ, жирондинцевъ — ни одинъ не ум?лъ защищаться, организовать «исполнительную власть», вынуть изъ ноженъ мечъ, д?йствовать имъ на улиц?! При первомъ нападеніи, иногда просто при первомъ требованіи, вс? эти гарнизоны сдавали свое оружіе, и главная цитадель, подобно вс?мъ прочимъ общественнымъ укр?пленіямъ, была занята якобинцами».

Этотъ характеръ правительственной политики, столь образно зд?сь очерченный Тэномъ, эта неув?ренность въ себ? и нер?шительность власти ведутъ, однако, свое начало не съ 1789 года. Его корни можно просл?дить глубоко въ н?драхъ стараго порядка. Въ этомъ отношеніи необходимо напомнить ц?нныя наблюденія, сд?ланныя Токвилемъ надъ правительствомъ стараго порядка и основанныя на долгомъ изученіи неизданной административной переписки министерства съ интендантами. Высказанныя по этому случаю зам?чанія Токвиля т?мъ бол?е интересны, что они сд?ланы непреднам?ренно, безъ всякаго желанія объяснить ходъ революціонной катастрофы.

Указавъ на то, что бюрократическая централизація утверждалась среди провинціальныхъ и сословныхъ особенностей и привилегій путемъ постепенныхъ захватовъ, Токвиль объяснялъ этимъ способомъ ея возникновенія самый характеръ новой власти. «Правительство, — говоритъ онъ, — плохо сознавало пред?лы своей власти; ни одно изъ его правъ не было ни точно формулировано, ни прочно установлено; область его д?йствій стала очень обширна, но оно двигалось въ ней нетвердымъ шагомъ, какъ въ м?стности неизв?данной. М?стная администрація (Токвиль разум?етъ интендантовъ, которыхъ правительство брало не изъ аристократіи), сознавая свое недавнее и незнатное происхожденіе, была всегда робка въ своихъ д?йствіяхъ, какъ только встр?чала препятствіе на своемъ пути. Когда читаешь переписку министровъ и интендантовъ XVIII в?ка, изумляешься поразительному зр?лищу того, какъ правительство, — столь склонное къ захватамъ и деспотизму, пока никто не отказывалъ ему въ повиновеніи, — смущается передъ мал?йшимъ сопротивленіемъ, какъ самая легкая критика его тревожитъ, какъ самый незначительный шумъ выводитъ его изъ себя, и какъ оно тогда останавливается, колеблется, вступаетъ въ переговоры и д?лаетъ уступки, нер?дко далеко отступая отъ естественныхъ пред?ловъ своего могущества. Изн?женный эгоизмъ Людовика XV и доброта его преемника способствовали установленію такой внутренней политики. Этимъ государямъ, конечно, никогда не приходила мысль, что у нихъ могутъ отнять престолъ» (Tocq., «A. R.», р. 191). Итакъ, указанная Тэномъ — за первые четыре года революціи — политика послабленія им?ла глубокіе корни въ административномъ стро? и нравахъ страны. Т?мъ радикальн?е и р?зче былъ переворотъ въ правительственныхъ и административныхъ пріемахъ, произведенный якобинцами, когда они захватили верховную власть.

На этотъ разъ, по метафор? Тэна, гарнизонъ, занявшій цитадель правительства, оказался совершенно другого пошиба. Изъ большой массы французскаго народа, миролюбивой по своимъ нравамъ и цивилизованной въ своихъ чувствахъ, революція подобрала людей настолько фанатическихъ или дикихъ, или же испорченныхъ, что у нихъ вполн? утратилось всякое уваженіе къ другимъ; этотъ новый гарнизонъ состоитъ изъ сектантовъ, осл?пленныхъ догматомъ, изъ убійцъ, зачерств?лыхъ въ своемъ ремесл?, честолюбцевъ, судорожно ц?пляющихся за свои м?ста. По отношенію къ челов?ческой жизни и собственности у этихъ людей н?тъ никакой сов?стливости, ибо они приноровили теорію къ своимъ нуждамъ и свели народовластіе къ собственной власти. По мн?нію якобинца, общественное д?ло — его достояніе, а общественное д?ло въ его глазахъ поглощаетъ собою всякое частное д?ло, простирается на т?ло и на душу, на имущество и сов?сть каждаго; такимъ образомъ, все ему принадлежитъ; въ силу того только, что онъ якобинецъ, онъ самымъ законнымъ образомъ становится царемъ и папою. Ему н?тъ д?ла до д?йствительной воли существующихъ на св?т? французовъ; его полномочіе основано не на ихъ голосованіи, оно исходитъ свыше; оно ему дано въ силу Истины, Разума и Доброд?тели. Такъ какъ одинъ онъ просв?щенъ и одинъ онъ патріотъ, то онъ одинъ достоинъ власти, и его властолюбивая гордость признаетъ во всякомъ сопротивленіи — преступленіе. Если большинство протестуетъ, то это потому, что оно тупо или извращено; въ силу этихъ двухъ причинъ оно заслуживаетъ того, чтобы его проучили, и оно должно быть проучено. Сообразно съ этимъ и съ самаго начала якобинецъ не зналъ другого д?ла, какъ бунтъ и узурпацію, грабежи и убійства, покушенія противъ частныхъ лицъ, противъ властей, противъ законодательныхъ собраній, противъ закона, противъ государства. Н?тъ насилій, которыхъ онъ бы не совершалъ; по инстинкту онъ всегда ведетъ себя властителемъ; въ качеств? частнаго челов?ка или клубиста онъ уже считалъ себя властелиномъ, а теперь, когда власть стала ему принадлежать по закону, онъ не помышляетъ отъ нея отказаться — т?мъ бол?е, что если онъ допуститъ послабленіе, онъ погибнетъ: чтобы спастись отъ эшафота, у него в?дь н?тъ другого уб?жища, кром? диктатуры! Подобный челов?къ не дастъ себя прогнать, какъ его предшественники; совершенно наоборотъ, онъ заставитъ себя слушать во что бы то ни стало; онъ не задумается возстановить центральную власть и правительственный органъ; онъ приц?питъ къ нему весь механизмъ м?стной администраціи, который былъ отд?ленъ отъ него; онъ вновь приспособитъ старую нагнетательную машину и будетъ орудовать ею бол?е сурово, бол?е деспотично и съ большимъ презр?ніемъ къ частнымъ правамъ и къ общественной свобод?, ч?мъ Людовикъ XIV и Наполеонъ.

Приведенная характеристика якобинцевъ проливаетъ яркій св?тъ на два капитальныхъ факта въ исторіи революціи; она объясняетъ, почему именно якобинцы были виновниками того перелома во внутренней политик? Франціи, который заключался въ зам?н? системы «послабленія» системой «диктатуры»: якобинская партія представляла собою меньшинство и потому могла держаться во глав? Франціи только деспотическими м?рами; зат?мъ якобинская партія, по личному характеру своихъ членовъ, не знала т?хъ гуманныхъ и нравственныхъ соображеній, которыя удерживали прежнія правительства отъ крутыхъ м?ръ; наконецъ, большинство якобинцевъ по своимъ хищническимъ инстинктамъ вид?ли во власти лишь средство безпощадной эксплуатаціи подвластныхъ. Во-вторыхъ, сд?ланная Тэномъ характеристика даетъ и новую точку зр?нія на присвоеніе якобинцами диктатуры — новую оц?нку ея. Въ прежнее время, особенно благодаря сочиненіямъ Тьера и Минье, захватъ якобинцами диктатуры разсматривался лишь какъ патріотическій подвигъ, спасшій Францію въ моментъ иностраннаго нашествія. Стоявшіе тогда во глав? государства жирондинцы, всл?дствіе отсутствія политическаго смысла или недостатка патріотизма (Мишле), оказались неспособными исполнить выпавшую на ихъ долю задачу и уже готовы были предоставить Парижъ и Францію до самой Луары непріятелю. Якобинская диктатура спасла ц?лость и единство Франціи и обезпечила за ней плоды революціи. Ученыя изсл?дованія Токвиля, хотя онъ по своимъ политическимъ идеаламъ и гуманному духу не сочувствовалъ якобинцамъ, также сод?йствовали косвенно ихъ оправданію. Токвиль выяснилъ, что централизація, характеристическая черта современной Франціи, была д?ломъ монархіи и уже укоренилась въ значительной степени при старомъ порядк?. Въ виду этого якобинцы, своей диктатурой окончательно установившіе правительственную централизацію, являлись исполнителями историческаго зав?та Франціи, в?рными сынами ея политической традиціи. Изображеніе Тэна отнимаетъ у якобинцевъ всякую заслугу и героизмъ въ этомъ отношеніи: если посл? анархіи и было нужно усиленіе власти, если возстановленіе централизаціи, созданной прежнимъ строемъ, и было неизб?жно, то и это не служитъ оправданіемъ диктатуры якобинцевъ. Эта диктатура была лишь сл?дствіемъ узурпаціи власти со стороны партіи (faction) деспотической и хищнической по своимъ инстинктамъ; якобинцы не дали Франціи политической организаціи, сознательной, составленной по обдуманному плану, — ихъ господство было лишь временнымъ порабощеніемъ завоеванной страны и систематической эксплуатаціей порабощенныхъ.

Деспотизмъ, которому якобинцы подвергли Францію, находился, конечно, въ діаметральномъ противор?чіи съ принципами и зав?реніями самой этой партіи, провозглашенными ею въ то время, когда она находилась еще въ оппозиціи и стремилась къ захвату власти. Къ заслугамъ Тэна по исторіи якобинцевъ нужно причислить и ту проницательную, безпощадную критику, съ которою онъ раскрываетъ это противор?чіе. «Вчера еще, — говоритъ Тэнъ, — якобинецъ преувеличивалъ права управляемыхъ до полнаго уничтоженія правъ правителей; съ завтрашняго дня онъ начнетъ преувеличивать права правителей до полнаго уничтоженія правъ управляемыхъ. По его р?чамъ, народъ — полный властелинъ, и однако онъ самъ будетъ обращаться съ народомъ, какъ съ рабомъ. По его р?чамъ, правительство — лишь слуга; на д?л?, однако, онъ предоставитъ правительству вс? полномочія султана. Онъ только-что изобличалъ, какъ преступленіе, всякое хотя бы мал?йшее проявленіе государственной власти; теперь онъ будетъ наказывать, какъ преступленіе, мал?йшее сопротивленіе этой власти» (III, 1).

Для осуществленія этой новой деспотической власти во глав? якобинскаго государства поставленъ Комитетъ общественнаго спасенія изъ 12 членовъ. Номинально власть поровну распред?лена между вс?ми дв?надцатью: фактически она сосредоточивается въ немногихъ рукахъ. Н?которые изъ нихъ играютъ совершенно второстепенную роль, между прочимъ Бареръ, всегда готовый риторъ или редакторъ, секретарь и офиціальный глашатай; другіе, а именно спеціалисты Жанъ Бонъ, Ленде, особенно Пріёръ и Карно, зарываются каждый въ своемъ департамент?, — морскомъ, военномъ, провіантскомъ — съ полнымъ полномочіемъ, взам?нъ котораго они даютъ свою подпись политическимъ вожакамъ. Эти-то такъ называемые «государственные люди», Робеспьеръ, Кутонъ, Сенъ-Жюстъ, Бильо-Вареннъ, Колло-д'Эрбуа, — настоящіе государи — и даютъ всему общее направленіе, хотя на самомъ д?л? ихъ полномочіе должно быть ежем?сячно возобновляемо.

При условіяхъ, въ которыхъ находится Конвентъ, его голосованіе, напередъ обезпеченное — почти что пустая формальность. Бол?е покорный, ч?мъ парламентъ при Людовик? XIV, онъ безъ преній принимаетъ вс? декреты, которые Комитетъ ему подноситъ совершенно готовыми. Онъ ничто иное, какъ палата для регистраціи законовъ (chambre d’enregistrement), — даже мен?е того, ибо онъ отказался отъ права составленія своихъ собственныхъ комиссій; онъ возложилъ это на Комитетъ общественнаго спасенія и голосуетъ ц?ликомъ списки именъ, которые ему подносятъ. Конечно, Комитетъ вноситъ въ эти списки только имена своихъ дов?ренныхъ или креатуръ. Такимъ образомъ Комитету принадлежитъ во всемъ объем? законодательная и парламентарная власть.

А условія, въ которыхъ находился Конвентъ во время террора, изображены Тэномъ въ сл?дующей поразительной картин?.

«Въ Тюльери, въ большомъ пом?щеніи театра, обращеннаго въ залу зас?данія, возс?даетъ всемогущій Конвентъ; каждый день, среди торжественной обстановки, онъ обсуждаетъ д?ла государства; его декреты, принимаемые со сл?пымъ повиновеніемъ, наводятъ страхъ на Францію и перевертываютъ вверхъ дномъ всю Европу. Издали его величіе страшно: онъ бол?е величавъ, ч?мъ сенатъ въ республиканскомъ Рим?. Вблизи д?ло совс?мъ иное: неоспоримые государи, его составляющіе — рабы, живущіе въ постоянномъ пароксизм? страха; и не безъ основанія! — ибо нигд?, даже въ тюрьм?, н?тъ такого принужденія и жизнь такъ мало необезпечена, какъ на ихъ скамьяхъ. Начиная съ іюня 1793 г., ихъ неприкосновенная обитель, великій офиціальный резервуаръ, изъ котораго истекаетъ всякая законная власть, превратилась въ какой-то садокъ, въ который погружается революціонная с?тка и безъ промаха извлекаетъ оттуда рыбъ одну за другой, по выбору или заразъ ц?лыми дюжинами — сначала 67 жирондинскихъ депутатовъ, казненныхъ или объявленныхъ въ опал?; потомъ 73 члена правой стороны, арестованныхъ однимъ налетомъ революціонной бури и посаженныхъ въ тюрьму; зат?мъ выдающихся якобинцевъ — Осселена, арестованнаго 19 брюмера, Базира, Шабо и Делоа, преданныхъ обвиненію 24 брюмера, Фабра д’Эглантина, арестованнаго 24 нивоза, Бернарда, гильотинированнаго 3 плювіоза, Анахарзиса Клоца, гильотинированнаго 3 жерминаля, Эро де-Сешеля, Филиппо, Лакруа, Камиля Демулэна и Дантона, гильотинированныхъ съ н?сколькими другими 10 жерминаля, Симонда, гильотинированнаго 24 жерминаля, Осселена, гильотинированнаго 28 мессидора».

Что же касается до исполнительной и административной власти, то министры превращены въ приказчиковъ Комитета: они приходятъ ежедневно, въ указанный часъ, получать его распоряженія и приказы; они представляютъ ему мотивированный списокъ вс?хъ агентовъ, которыхъ они разсылаютъ въ департаменты и за границу; они запрашиваютъ Комитетъ по поводу мал?йшихъ подробностей; это писцы, простыя машины или манекены, настолько ничтожные, что подъ конецъ ихъ лишаютъ и титула, и обязанность «комиссара для вн?шнихъ сношеній» поручена бывшему школьному учителю, безтолковому клубному зас?дателю, герою бильярда и кабачка, едва способному прочитывать бумаги, которыя ему приносятъ для подписи въ кафе, гд? онъ проводитъ свои дни. — Такимъ образомъ вторую власть въ государств? Комитетъ превратилъ въ свою дворню (une escouade de domestiques), a первую — въ толпу клакеровъ.

По тому, во что Конвентъ превратилъ министровъ, можно судить и объ организаціи, которую онъ далъ администраціи провинцій. Первымъ д?ломъ Учредительнаго собранія была отм?на интендантовъ (губернаторовъ). Первымъ д?ломъ Конвента было возстановленіе ихъ въ худшемъ вид?. Конвентъ еще бол?е сузилъ и безъ того не широкія права поставленныхъ во глав? департаментовъ директорій (земскихъ управъ). Но настоящими правителями провинцій, проводниками и сл?пыми орудіями правительственнаго деспотизма стали при якобинскомъ правительств? комиссары, временно посылавшіеся Комитетомъ иногда по одному, иногда по двое въ провинцію. Эти комиссары Конвента были безусловными, безконтрольными диктаторами въ своей провинціи и въ то же время рабами своихъ товарищей въ Комитет? общественнаго спасенія. Ежеминутно они могли ожидать, что ихъ вызовутъ въ Парижъ для кроваваго отв?та; сплошь и рядомъ являлись къ нимъ дов?ренныя лица парижскихъ диктаторовъ, иногда совс?мъ молодые люди, для контроля надъ ними или для см?ны ихъ. Диктаторы проливали кровь, дрожа за свою собственную. «Пего же вы хотите, — чтобы я самъ пошелъ на гильотину?» — спросилъ Карье, когда его просили пощадить сдавшихся добровольно вандейцевъ: — «я не могу спасти этихъ людей». Какъ и его товарищи въ Конвент?, комиссаръ казнитъ изъ страха передъ казнью; но его положеніе хуже, ибо онъ д?лаетъ свои распоряженія не на бумаг?, а все, что онъ приказываетъ, приводится въ исполненіе тутъ же, на его глазахъ. Если самъ онъ родомъ изъ управляемой имъ провинціи, то онъ лично знаетъ людей, которыхъ губитъ; они для него не пустыя имена, не цифры, а живые образы, неотвязчивыя воспоминанія. Конфискованная имъ серебряная посуда проходитъ черезъ его руки; передъ его домомъ тянутся ряды людей, отправляемыхъ въ тюрьмы; нер?дко самая гильотина работаетъ передъ его окнами; онъ живетъ въ дом? жертвъ, имъ казненныхъ, спитъ въ ихъ постели, пьетъ вино изъ ихъ погреба. При такомъ непосредственномъ, такъ сказать, физическомъ соприкосновеніи съ жертвами, «всемогущество палача создаетъ вокругъ него какую-то зачумленную атмосферу, противъ которой не можетъ устоять никакое здоровье. Возвращенный въ условія, отравлявшія его существо въ дикихъ странахъ и въ варварскія эпохи, челов?къ снова подвергается нравственнымъ недугамъ, отъ которыхъ онъ, какъ можно было думать, навсегда избавился; язвы дальняго Востока и среднихъ в?ковъ, забытая и повидимому исчезнувшая проказа, чумныя бол?зни, доступъ которымъ въ цивилизованныя страны казался навсегда закрытымъ, возвращаются и проявляются въ душ? его гнойными нарывами и струпьями!»

Вс? грубые и гадкіе инстинкты, которые сдерживаетъ въ дикихъ натурахъ зависимость отъ окружающаго ихъ цивилизованнаго общества, вырываются на просторъ подъ покровомъ безусловной власти и полной безнаказанности. Взгляните у Тэна на Дюкене — это какое-то подобіе «дога, который постоянно лаетъ и кусается и всего бол?е свир?пъ посл? того, какъ онъ насытился». Это сравненіе съ догомъ — какъ бы контуръ образа, наполненный у Тэна многочисленными фактами, придающими самому образу живую и ужасающую реальность. Не станемъ останавливаться на этихъ фактахъ и не будемъ также приводить грубыхъ и циническихъ выходокъ Дюмона съ просительницами, пришедшими умолять его о пощад? ихъ мужей. Публичныя оскорбленія, которыя онъ имъ наносилъ, изд?ваясь надъ ними съ ордою своихъ пособниковъ, представляются неправдоподобными для страны, которая въ прав? была гордиться рыцарскимъ обращеніемъ съ женщиной. Этотъ Дюмонъ^{57}, съ «рожей б?лаго негра», изъ деревенскаго стряпчаго сталъ "царемъ Пикардіи» и халифомъ на часъ; но онъ хорошо сум?лъ воспользоваться своимъ халифствомъ, въ воспоминаніи о которомъ у него остались великол?пно меблированный дворецъ и им?ніе въ четыреста тысячъ ливровъ. До нев?роятныхъ разм?ровъ дошло также и проявленіе другихъ грубыхъ инстинктовъ, — пьянства, обжорства и распутства, — отъ самыхъ грубыхъ формъ, напоминающихъ лагерь Валенштейновскихъ наемниковъ, до самыхъ эпикурейскихъ... А что творили въ пьяномъ вид? эти комиссары! Въ Тарб? Монетье, явившись въ революціонный трибуналъ весьма разгоряченный обильнымъ пиршествомъ, сталъ самъ допрашивать подсудимаго, бывшаго офицера, присудилъ его къ гильотин? и приказалъ казнить тотчасъ же, ночью, при св?т? факеловъ... Па сл?дующее же утро, встр?тившись съ предс?дателемъ суда, Монетье говоритъ ему: «Хорошаго же страха нагнали мы вчера вечеромъ на б?днаго Ласалля!» — «Какъ хорошаго страха?» — изумляется тотъ: — « в?дь Ласалль казненъ!» — Диктаторъ забылъ, что онъ приказалъ совершить казнь. У одного отъ опьян?нія развивается кровожадность, у другого являются нечистоплотныя замашки. Разсказавъ то, что прод?лалъ въ театр? Дартигуатъ — одинъ изъ худшихъ тирановъ юга, постоянно пьяный, Тэнъ им?лъ право сказать: «на этотъ разъ обнаружился зв?рь въ своемъ естественномъ вид?; весь покровъ, который соткали для него в?ка и въ который облекла его цивилизація, посл?днее челов?ческое од?яніе спали съ него: глазамъ предстало первобытное животное, свир?пый и чувственный горилла, повидимому, укрощенный, но неизм?нно торчащій внутри челов?ка и выскочившій наружу въ бол?е гадкомъ вид?, ч?мъ онъ былъ въ первые дни своего бытія, — подъ вліяніемъ диктатуры, сопровождаемой пьянствомъ».

Разгульная и распутная жизнь требуетъ большихъ расходовъ: диктатура доставляетъ нужныя для этого средства и много больше для удовлетворенія алчности и для наживы; баснословны грабительства, которыми наполнены составленные Тэномъ формулярные списки всесильныхъ комиссаровъ. Но все это представляетъ довольно обыкновенное явленіе, все это встр?чается везд?, гд? люди могли безнаказанно злоупотреблять своей властью и удовлетворять своимъ страстямъ. Характерною особенностью якобинцевъ является съ точки зр?нія Тэна то, что ихъ диктатура не только разнуздывала въ челов?к? животное, но доводила его до пом?шательства, пробуждала въ немъ, какъ выражается Тэнъ, безумца (le fou). У большинства этихъ «амбулаторныхъ сатраповъ» психическое равнов?сіе нарушено слишкомъ громаднымъ прыжкомъ отъ прежняго ничтожества къ безграничной власти, которой они облечены. Недавно они еще были у себя на родин? безв?стными адвокатами или медиками, агитаторами м?стнаго клуба; вчера еще они терялись въ масс? Конвента, молча подавая свой голосъ, а теперь произвольно распоряжаются ц?лымъ департаментомъ; въ ихъ рукахъ имущество, свобода, жизнь полмилліона людей. Поэтому, подобно в?самъ, на которые возложена несоразм?рная тяжесть, ихъ разсудокъ накренился. Ихъ притязанія не знаютъ границы. Многіе, не довольствуясь гражданскою властью, хотятъ командовать арміей, обращаются съ офицерами и генералами, какъ съ лакеями. «Я знать не хочу ни генераловъ, ни статскихъ, — говорилъ офицерамъ н?кто Гастонъ, бывшій мировой судья; — что касается до министра, то онъ — п?шка (chien dans un jeu de quilles); одинъ я долженъ зд?сь командовать, и вы будете мн? повиноваться». А товарищъ его объявляетъ, что генералы ни на что не нужны, что вс? ихъ тактическіе и стратегическіе разсчеты, вс? эти палатки, лагери и редуты — безполезны. Натискъ съ холоднымъ оружіемъ — вотъ отнын? единственная стратегія, подобающая французамъ. «Поэтому они только и знаютъ, что см?щать генераловъ, разстроивать кадры, идти впередъ наугадъ, съ закрытыми глазами, расточать безполезно жизнь солдатъ, подвергать отрядъ пораженію, иногда подводить самихъ себя подъ смерть — и они бы все погубили, еслибы посл?дствія ихъ неспособности и кичливости не искупались героизмомъ офицеровъ и энтузіазмомъ солдатъ».

Какая разница между этимъ изображеніемъ и хвастливой эпопеей якобинства у Тьера, гд? якобинцамъ приписывалось спасеніе Франціи отъ нашествія непріятеля и организація первыхъ поб?дъ республиканскаго войска! Если самомн?ніе комиссаровъ доходило до такого безумія въ виду вооруженныхъ непріятельскихъ армій, то въ области внутренняго управленія ихъ произволъ не зналъ никакихъ пред?ловъ; судъ, торговлю, промышленность, землед?ліе — они все ставили вверхъ дномъ. Въ своихъ депешахъ они хвастались разрушеніемъ и опустошеніемъ, которое производили — какъ будто въ этомъ заключалась ихъ миссія. Установивъ, что безграничность полномочій и безнаказанность пошатнули разсудокъ комиссаровъ и вызвали бредъ величія, Тэнъ сл?дитъ за т?мъ, какъ умственное ихъ разстройство принимаетъ разныя формы, смотря по ихъ характеру и темпераменту. У однихъ пароксизмъ разрушенія и кровожадности протекаетъ быстр?е; они приходятъ въ упоеніе отъ своей власти и поддаются лести, какъ, напр., Изабо, который посл? проскрипціи начинаетъ играть въ Бордо роль снисходительнаго и популярнаго диктатора. Онъ съ удовольствіемъ смотритъ въ театр? пьесу, въ которой «пастушки свиваютъ изъ цв?товъ гирлянду, изображающую слова: «Изабо, свобода, равенство»; онъ милостивой улыбкой поощряетъ художника, который представляетъ ему гравюру съ надписью «Событіе, случившееся при Изабо, представител? народномъ». На улиц? предъ нимъ снимаютъ шляпы, ему рукоплещутъ и кричатъ: «Да здравствуетъ Изабо, спаситель Бордо, нашъ другъ, нашъ, отецъ!» У товарища его Тальена, бывшаго сентябрьскаго убійцы, пароксизмъ кровожадности см?няется безсм?ннымъ припадкомъ обжорства. «Сынъ повара изъ великосв?тскаго дома, — говоритъ Тэнъ съ саркастической усм?шкой, — Тальенъ, безъ сомн?нія, сохранилъ фамильныя традиціи; вся его провинція для него лишь громадный буфетъ, и онъ, подобно метръ-д’отелю въ «Жиль-Блаз?», съ?даетъ все, что можетъ съ?сть, а остальное обращаетъ въ деньги».

Совс?мъ иныя посл?дствія влечетъ за собой ненормальное состояніе ума у людей съ бол?е тяжелымъ и мрачнымъ темпераментомъ; оно сопровождается пораженіемъ всего нервнаго аппарата и постояннымъ, бол?зненнымъ раздраженіемъ. Тэнъ выставляетъ н?сколькихъ представителей этого патологическаго типа. Ихъ изображеніе — рядъ скорбныхъ листовъ изъ трактата душевной патологіи. Возьмите, напр., Лебона: сынъ мелкаго судебнаго пристава, онъ былъ учителемъ въ школ? ораторіанцевъ, присягнулъ новому церковному уставу и получилъ за это м?сто деревенскаго патера; но приходъ не хочетъ его знать; его родная мать въ ужас? отъ того, что она считаетъ отступленіемъ сына отъ в?ры, сходитъ съ ума и попадаетъ въ домъ умалишенныхъ. Два года спустя, 28-л?тній Лебонъ возвращается на родину членомъ Конвента и всемогущимъ проконсуломъ. Первымъ его д?ломъ — собрать своихъ прежнихъ прихожанъ и задать имъ вопросъ: «Кто бы изъ васъ подумалъ, что я возвращусь въ сан? народнаго представителя съ безграничными полномочіями?»

На этой высот? у него закружилась голова, и онъ пом?шался на томъ, что его недостаточно уважаютъ и чтутъ. Когда, при его вход? въ ложу, дамы, сид?вшія въ первомъ ряду, не встали съ своихъ м?стъ, онъ пришелъ въ б?шенство, началъ б?гать и яростно вопить противъ «франтихъ, которыя не хотятъ побезпокоиться ради представителя 25 милліоновъ людей; въ прежнее время для какого-нибудь принца вс? бы уступили свое м?сто, но в?дь народный депутатъ поважн?е самого короля». Этотъ образъ короля укореняется въ его мысляхъ, и онъ входитъ въ его роль, везд? чуетъ заговоры и козни и одержимъ какими-то припадками ярости. Въ Аррас? (во Фландріи) онъ на улиц? слышитъ, что проходящая мимо него молодая д?вушка говоритъ съ матерью по-фламандски. Это ему кажется подозрительнымъ. «Куда ты идешь?» — спрашиваетъ онъ. Д?вушка, его не знавшая, отв?чаетъ: «Какое теб? д?ло?» Лебонъ приказываетъ посадить въ тюрьму д?вушку, вм?ст? съ ея матерью и отцомъ. На бульвар? онъ встр?чаетъ другую д?вушку въ сопровожденіи матери, читающую книгу. Онъ требуетъ книгу, мать подаетъ ее; это былъ популярный въ то время романъ — «Кларисса», героиней котораго была доброд?тельная д?вица. Протягивая руку, чтобы получить назадъ книгу, дочь сказала Лебону: «Въ ней уже, конечно, ничего н?тъ подозрительнаго!» На это изступленный Лебонъ ударомъ кулака сбиваетъ съ ногъ д?вушку, приказываетъ обыскать мать и дочь и самъ отводитъ ихъ въ полицію. Онъ прі?зжаетъ въ Камбрэ; узнавъ, что тамъ, по составленіи протокола, отпустили домой женщину, продавшую бутылку вина дороже установленной Конвентомъ таксы, онъ какъ б?шеный бросается въ городской магистратъ и требуетъ, чтобы вс? присутствующіе прошли въ залу зас?данія. Дежурный чиновникъ отворяетъ ведущую туда дверь, но Лебонъ, который не знаетъ ни лицъ, ни м?ста, кричитъ съ п?ною у рта: «держи, держи негодяя, онъ уб?житъ!...» Онъ выхватываетъ саблю, хватаетъ чиновника за шиворотъ, вц?пляется въ него зубами и ногтями съ крикомъ: «я держу, держу его!» Наконецъ, съ ругательствами спрашиваетъ арестованнаго: «ты маркизъ?» — «Н?тъ, — отв?чаетъ тотъ — я санкюлотъ». — «Вы слышите, народъ? — кричитъ Лебонъ: — онъ называетъ себя санкюлотомъ! и вотъ какъ онъ принимаетъ доносъ на нарушеніе таксы! Я его см?щаю; въ тюрьму негодяя!»

Въ другихъ выходкахъ Лебона, которыя мы обойдемъ молчаніемъ, гильотина играла непосредственно роковую роль. Вообще никогда еще, со времени Калигулы и Домиціана, бредъ величія не требовалъ себ? такихъ кровавыхъ жертвъ. Въ Ліон? бывшій комедіантъ Колло д’Эрбуа приказалъ однажды утромъ революціонному трибуналу арестовать, допросить и судить какого-то юношу до истеченія дня. Вечеромъ, когда онъ сид?лъ за столомъ, при звукахъ оркестра, среди настоящей оргіи съ палачами и вакханками, входитъ судья и докладываетъ ему на ухо, что посл? самаго строгаго разсл?дованія д?ла судъ уб?дился въ невиновности юноши и полагаетъ его отпустить на свободу. Колло, не глядя на судью, поднимаетъ голосъ и говоритъ: «Я приказалъ вамъ наказать этого челов?ка; я хочу, чтобы онъ погибъ до истеченія дня. Если щадить невинныхъ, слишкомъ много виновныхъ изб?гнутъ кары. Ступайте!» Музыка и разгулъ не прерывались, и часъ спустя молодой челов?къ былъ разстр?лянъ.

Тэнъ приводитъ ц?лый рядъ именъ комиссаровъ, д?йствовавшихъ такимъ же образомъ и ополчавшихся противъ слишкомъ снисходительныхъ судей, ими же самими назначенныхъ. Лебонъ, Бернардъ, Дартигуатъ и Фуше отдавали вторично подъ судъ по тому же самому д?лу обвиненныхъ, которые были торжественно оправданы ихъ же трибуналами. Пріёръ, Во и Лебонъ сажали въ тюрьму судей и присяжныхъ, если они не приговаривали подсудимаго къ казни. «Перечить непогр?шимому депутату! — восклицаетъ Тэнъ: — уже это одно было для него оскорбленіемъ. Депутатъ ради собственнаго достоинства долженъ наказывать непослушныхъ, хватать оправданныхъ и жестокостями питать свою жестокость». Можно сказать, что это роковое время внесло въ анналы патологіи новый недугъ — манію убійства и крови, которая д?йствовала на подобіе заразы. Лекиньо и Лебонъ сажали палача съ собою за столъ. Монетье самъ отправлялся въ тюрьму за обвиняемыми, сопровождалъ ихъ въ судъ, осыпалъ ихъ бранью, если они старались защищать себя, и въ офиціальномъ костюм? присутствовалъ при ихъ казни. Фуше смотр?лъ въ лорнетъ изъ своего окна на избіеніе двухъ сотъ ліонцевъ. Фреронъ лично распоряжался въ Тулон? первымъ большимъ побоищемъ на Марсовомъ пол?. Лебонъ, съ балкона, предъ которымъ совершалась казнь, пріостановилъ экзекуцію, когда жертва уже была привязана къ доск?, развернулъ газету и въ продолженіе десяти минутъ читалъ и комментировалъ поб?дныя депеши, а потомъ, обратившись къ жертв?, сказалъ: «Ну, отправляйся теперь, негодяй, и сообщи теб? подобнымъ новость о нашихъ поб?дахъ». Жавогъ, къ которому молодая женщина обратилась съ просьбой пощадить мужа, отв?тилъ ей: «Хорошо, милая, завтра онъ будетъ у тебя», — и на другой день приказалъ разстр?лять его и похоронить въ саду при его дом?.

Но манія кровожадности достигаетъ самыхъ ужасающихъ разм?ровъ въ лиц? Карье, у котораго и пом?шательство принимаетъ наибол?е явныя формы. Оно, очевидно, сопровождается галюцинаціями. На трибун? онъ пришелъ однажды въ такой азартъ, что началъ саблей сбивать св?чи, какъ будто им?лъ предъ собою головы «аристократовъ». Онъ не иначе могъ говорить, какъ съ б?шеными жестами и яростными ругательствами, — и не только съ жертвами или просителями, но и своими чиновниками и помощниками, въ какомъ бы высокомъ званіи они ни состояли. Администраторы департамента осторожно открывали къ нему дверь, чтобы сначала уб?диться, не находится ли онъ въ припадк? б?шенства и можетъ ли онъ ихъ выслушать. Предс?дателю военной комиссіи, который заявилъ, что до совершенія казни нужно произвести судъ, онъ крикнулъ: «Такъ ты, старый мошенникъ, старый... хочешь судить? Такъ суди же, но если въ два часа вся тюрьма не будетъ пуста, я тебя разстр?ляю со вс?ми товарищами». При этомъ его взгляды и его жесты были такъ дики и онъ навелъ такой ужасъ на предс?дателя, что тотъ черезъ н?сколько дней умеръ отъ нервнаго потрясенія. Какъ пом?шанный и изступленный, Карье размахиваетъ саблей, бьетъ и дерется. Онъ грозитъ снести голову своей саблей первому, кто заговоритъ о припасахъ; онъ гоняется съ саблей въ рукахъ но улиц? за просителями, притискиваетъ генерала Мулена къ окну и колотитъ его. Жажда крови становится у него т?мъ сл?пымъ, патологическимъ инстинктомъ, который заставляетъ взб?сившуюся собаку кусать все, что ей попадется на пути. Ему мало т?хъ сотенъ несчастныхъ вандейскихъ б?глецовъ, безоружныхъ крестьянъ, женщинъ, д?тей, которыхъ онъ можетъ толпами топить въ Луар? или толпами разстр?ливать. Онъ съ воплемъ просилъ, чтобы ему указывали и доставляли все новыя и новыя жертвы. Въ революціонномъ клуб? города Нанта онъ кричитъ: «Вс? богачи, вс? купцы — грабители и враги революціи; доносите мн? на нихъ, и голова ихъ у меня въ мигъ скатится съ плечъ подъ ударомъ національной бритвы; доносите мн? на фанатиковъ, которые по воскресеньямъ закрываютъ свою лавку, — я ихъ гильотинирую». Или: «Я вижу зд?сь оборванцевъ въ лохмотьяхъ; вы зд?сь въ Ансени такъ же глупы, какъ въ Нант?. Разв? вы не знаете, что имущество и богатство этихъ толстыхъ купцовъ принадлежитъ вамъ, и разв? у васъ тутъ н?тъ р?ки?.. Голубчики мои санкюлоты, пора вамъ, въ свою очередь, насладиться жизнью; д?лайте мн? доносы; мн? достаточно свид?тельства двухъ добрыхъ санкюлотовъ, чтобы снести головы жирнымъ купцамъ»...

Но этотъ якобинецъ, съ помутившимся умомъ, хуже б?шеной собаки, ибо онъ наслаждается мученіями своихъ жертвъ, онъ упивается зр?лищемъ агоніи. Онъ справляетъ свои гадкія оргіи на баркахъ, гд? сотни жертвъ ожидаютъ страшной минуты, когда, связанные по-парно, они будутъ ввергнуты въ пучину широкой Луары. Онъ открыто признается въ удовольствіи, какое ему доставляетъ видъ предсмертныхъ мученій. «Я никогда такъ не хохоталъ, — говоритъ онъ, — какъ глядя на гримасы, какія д?лали эти патеры, умирая». — «Это негръ, — говоритъ Тэнъ, — который держится за бока отъ хохота при вид? судорогъ посаженнаго на колъ челов?ка». Въ наслажденіяхъ предсмертными муками патеровъ могъ им?ть свою долю вліянія дикій фанатизмъ. Но Карье не мен?е наслаждается видомъ смерти д?вушекъ и д?тей. Несмотря на протесты революціоннаго трибунала, онъ приказываетъ казнить безъ суда 24 челов?ка, въ числ? которыхъ было н?сколько женщинъ и молодыхъ д?вушекъ; несмотря на протестъ того же суда, онъ лично приказываетъ казнить ремесленника и крестьянъ, въ числ? которыхъ былъ мальчикъ 14-ти л?тъ и два мальчика 13-ти л?тъ. Карье самъ ?детъ на извозчик? къ м?сту гильотины и сл?дитъ за казнью. Кто пожелалъ бы обвинитъ Тэна въ пристрастіи и въ преувеличеніи при изображеніи якобинства, тотъ пусть прочтетъ описаніе казни мальчика, который былъ слишкомъ малъ ростомъ для гильотины, такъ что шея у него не приходилась подъ ножъ, а пришлась голова; уже привязанный къ доск?, онъ спрашиваетъ палача: «Будетъ ли ему очень больно?» Палачъ не перенесъ зр?лища и умеръ черезъ н?сколько дней, а якобинецъ, который все вид?лъ и все слышалъ, поставилъ на его м?сто другого палача и продолжалъ свое кровавое д?ло, пока эшафотъ не провалился подъ его ногами и не сбылось его мрачное предсказаніе, которое, какъ мучительный призракъ, носилось передъ нимъ: «Я ув?ренъ, что мы вс? попадемъ подъ гильотину одинъ за другимъ».

Эти комиссары Конвента представляютъ собою часто психологическую загадку. Въ в?къ просв?щенія и въ стран? съ утонченной и изн?женной культурой появляются подъ вліяніемъ политическаго изступленія и безграничной, безотв?тственной власти типы нравственнаго извращенія, подобія которымъ нельзя найти даже въ самые мрачные моменты языческаго цезаризма; и что зам?чательно — виновниками этой дикой оргіи являются не только хищныя и преступныя натуры, но подъ-часъ люди, которые были не хуже другихъ до своего припадка изступленія — и посл? него опять стали обыкновенными людьми. Объ одномъ изъ самыхъ свир?пыхъ комиссаровъ — Менье, очевидецъ, близко знавшій его, говорилъ, что все, что творилъ Менье въ теченіе 5 — 6 л?тъ революціонной эпохи, было какъ будто сл?дствіемъ б?лой горячки, посл? которой къ больному возвратилось здоровье и онъ вернулся къ прежнему способу жизни, какъ ни въ чемъ не бывало. И самъ Менье о себ? говорилъ: «Я не былъ созданъ для этихъ бурь». Тэнъ обобщаетъ это наблюденіе и прим?няетъ его ко вс?мъ товарищамъ этого комиссара.

Эта галерея якобинскихъ портретовъ, составляющая только часть историческаго музея, собраннаго Тэномъ, служитъ иллюстраціей и оправданіемъ его анализа и опред?ленія общаго якобинскаго типа. Тэнъ зд?сь стоитъ на почв? вс?мъ изв?стныхъ и неопровержимыхъ фактовъ, и самые факты, производящіе на читателя гнетущее впечатл?ніе своею чудовищностью, вм?ст? съ т?мъ становятся ему понятными, благодаря психической мотивировк? ихъ у Тэна. Такъ психологія приходитъ зд?сь на помощь исторіи; историкъ перестаетъ быть простымъ пов?ствователемъ, который не въ силахъ объяснить явленія, имъ описываемыя; проникая въ душу челов?ка, анализируя коренящіеся въ ней инстинкты и страсти, объясняя, какъ они разростаются — ихъ чудовищную гипертрофію — подъ вліяніемъ среды и обстоятельствъ, историкъ-психологъ проливаетъ св?тъ на свой разсказъ: онъ возстановляетъ взаимод?йствіе лицъ и событій, выставляя на видъ посл?дствія неум?ренныхъ страстей и дикихъ инстинктовъ и обратное вліяніе д?йствій на ихъ виновниковъ, онъ выясняетъ процессъ постояннаго круговращенія въ исторіи причинъ и сл?дствій. Но если психологія явилась въ этомъ случа? существеннымъ подспорьемъ исторіи, то посл?дняя съ своей стороны стала у Тэна помощницей психологіи. Никогда еще, со времени безсмертныхъ характеристикъ Тацита, исторія не служила такимъ поучительнымъ поприщемъ для психологическихъ и патологическихъ наблюденій надъ извращеніемъ челов?ческой натуры подъ вліяніемъ безграничной и безотв?тственной власти, какъ въ книг? Тэна о якобинцахъ; никогда исторія не представляла психологіи такого громаднаго лазарета для изсл?дованій рокового вліянія фанатизма и политическихъ догматовъ, разжигавшихъ страсти, поработившихъ разсудокъ.

Изъ-за историка-психолога не забудемъ, однако, и художника. Искусство Тэна проявилось въ томъ, что, знакомя насъ съ личностью всесильныхъ комиссаровъ Конвента, историкъ показалъ намъ въ отдаленной перспектив? весь терроръ, во всемъ его объем? и ужас?. Художество, кром? того, обнаружилось и въ самихъ изображеніяхъ комиссаровъ. Какъ у Бальзака, зр?лище этихъ типовъ «великой порочности», этихъ «мономановъ всякаго рода», этихъ «подвижниковъ распутства и алчности», становится выносимымъ только благодаря искусству историка, которое «избавляетъ зрителя отъ ужаса, поддерживая въ немъ интересъ», искусству, съ которымъ Тэнъ изображаетъ, какъ злов?щій догматъ или «господствующая страсть» овлад?ваютъ субъектомъ, переходятъ въ манію и д?лаютъ его рабомъ. Своимъ мастерствомъ Тэнъ достигаетъ даже большаго: онъ не только внушаетъ читателю интересъ къ психологической проблем?, разр?шающейся у него на глазахъ, но состраданіе къ лицамъ, которыя становятся жертвами совершающагося въ нихъ патологическаго процесса и развившейся въ нихъ чудовищной маніи.

Не мен?е печальную картину представляетъ низшая администрація въ городахъ и м?стечкахъ при якобинскомъ владычеств?. И тутъ нормальные органы муниципалитета были отт?снены или парализованы, и сила перешла въ руки чрезвычайныхъ органовъ — революціонныхъ, т. е. полицейскихъ комитетовъ, наполнявшихся клубами или вообще м?стными рад?телями якобинства. Поэтому для сужденія о м?стной администраціи и положеніи общества при якобинскомъ владычеств? чрезвычайно важно знакомство съ низшимъ слоемъ якобинства. Въ этомъ отношеніи реальная исторія революціи чрезвычайно многимъ обязана Тэну.

Прежніе историки, при изображеніи якобинскаго періода, почти не выходили изъ Парижа и якобинство осв?щалось лишь сверху; сильный св?тъ падалъ только на вершины горы, на вождей, и преимущественно на т?хъ, которые или играли выдающуюся политическую роль, какъ Робеспьеръ, или обладали изв?стными талантами, какъ Бареръ. Вниманіе читателя останавливалось на этихъ личностяхъ, и онъ невольно принималъ ихъ за представителей всего якобинства. У Тэна якобинцы осв?щаются также и снизу; яркій св?тъ падаетъ у него на массу партіи, на зауряднаго якобинца, и личный составъ этой партіи всл?дствіе этого является впервые въ своемъ настоящемъ вид?. Мало того, Тэнъ выясняетъ, насколько общій характеръ якобинства, направленіе его д?ятельности и его вліяніе на Францію завис?ли бол?е отъ свойствъ зауряднаго якобинства, ч?мъ отъ признанныхъ вс?ми вождей, стоявшихъ выше массы по своему развитію и по своимъ нравственнымъ свойствамъ. Во времена анархіи, — говоритъ Тэнъ, и исторія стократъ подтверждаетъ в?рность этого зам?чанія, — преобладаетъ воля, идущая не свыше, а снизу, и вожди, чтобы остаться вождями, принуждены сл?довать за сл?пымъ порывомъ своего, полчища. Вотъ почему въ данномъ случа? самымъ главнымъ и важнымъ лицомъ, чья мысль везд? беретъ верхъ, настоящимъ преемникомъ Ришелье и Людовика XIV становится рядовой якобинецъ (subalterne), клубный зас?датель, сочинитель постановленій кофеенъ и площадей, уличный бунтовщикъ, въ род? Паниса, Сержана, Эбера, Варле, Анріо, Мальяра, Фурнье, Лазовскаго или, чтобы спуститься еще ниже, первый попавшійся изъ ихъ шайки марсельскій сорви-голова (tape dur), канониръ парижскихъ предм?стій или носильщикъ съ рынка — пьяница (entre deux hoquets), измышляющій свои политическія соображенія посл? похмелья. Вс? его св?д?нія почерпаются изъ уличныхъ сплетенъ, уб?ждающихъ его, что въ каждомъ дом? скрывается изм?нникъ, и вс? его политическія комбинаціи сводятся къ клубнымъ фразамъ, призывающимъ его взять на себя руководство великимъ государственнымъ механизмомъ. Этотъ механизмъ такъ обширенъ и сложенъ, онъ представляетъ такое сочетаніе различныхъ в?домствъ, разв?твляющихся на безчисленныя должности и переплетающихся между собою, онъ заключаетъ въ себ? столько тонкихъ спеціальныхъ аппаратовъ, которые необходимо прим?нять къ изм?нчивымъ обстоятельствамъ, — дипломатію, финансы, правосудіе, армію, администрацію — и все это выходитъ далеко за пред?лы узкаго лба зауряднаго якобинца, «такъ какъ нельзя вм?стить ведра въ бутылку». Въ его необъемистомъ мозгу, подавленномъ и взбудораженномъ нагроможденіемъ несоразм?рныхъ съ его пониманіемъ идей, всплываетъ только одно представленіе, простое и сообразное съ грубостью его способностей и инстинктовъ — желаніе убитъ своихъ враговъ, которые въ то же время враги государства, какіе бы они ни были, явные или тайные, настоящіе или будущіе, в?роятные или даже только возможные. Свою дикость и свою панику онъ вноситъ въ политику, и вотъ почему его узурпація такъ зловредна. Если бы онъ былъ простымъ разбойникомъ, онъ убивалъ бы только съ ц?лью ограбленія, что ограничило бы число его убійствъ. Какъ представитель государства, онъ предпринимаетъ убійства на широкую руку, и онъ располагаетъ на то нужными средствами.

Какъ видно изъ всего этого, обычное представленіе о якобинцахъ существенно изм?няется подъ перомъ Тэна: оно переносится изъ области политическихъ теорій на реальную почву; ораторская исторіографія разум?ла подъ якобинцами какую-нибудь сотню образованныхъ и честныхъ патріотовъ, каждый вечеръ чинно зас?давшихъ въ своемъ клуб?, чтобы слушать тщательно отд?ланныя р?чи Робеспьера о гражданской доброд?тели, — а въ книг? Тэна классическая живопись Давида зам?няется картинами во вкус? Брейгеля и Теньера. Но Тэнъ не останавливается на этомъ пути. Къ живописцу, подбирающему свои типы въ кабачкахъ и на рынк?, присоединяется судебный сл?дователь. Съ протоколами въ рукахъ Тэнъ установляетъ, какую громадную долю составлялъ въ якобинской партіи острожный элементъ. Ц?лый рядъ страницъ занимаетъ у него этотъ повальный обыскъ съ удостов?реніемъ личности, занятій, прежней судимости и пр., на основаніи свид?тельскихъ показаній и полицейскихъ справокъ. Бъ этотъ матеріалъ необходимо внимательно вникнуть всякому, кто хочетъ судить о томъ, насколько правильна у Тэна сл?дующая характеристика той главной массы якобинской партіи, изъ которой вожди брали своихъ пособниковъ и исполнителей. Это были «люди, выбившіеся изъ жизненной колеи, сумасброды и негодяи всякаго рода и всякаго слоя, особенно самаго низшаго, завистливые и злобные подчиненные, мелкіе лавочники, запутавшіеся въ долгахъ, пьянствующіе и слоняющіеся рабочіе, зас?датели кофеенъ и кабаковъ, уличные и деревенскіе бродяги, мужчины, подбираемые полиціей, и разгульныя женщины, однимъ словомъ, вс? антисоціальные паразиты (vermine); среди этой сволочи (ramassis) — н?сколько уб?жденныхъ фанатиковъ (?nergum?nes), въ поврежденный (f?l?) мозгъ которыхъ нашла себ? легкій доступъ модная теорія; вс? остальные, и въ гораздо большемъ числ? — настоящіе хищники, эксплуатирующіе установившійся порядокъ и усвоившіе себ? революціонную догму только потому, что она об?щаетъ удовлетворить вс? ихъ похоти. Въ этихъ-то подонкахъ нев?жества и порока якобинское правительство набираетъ личный составъ своего штаба и своихъ кадровъ. Да и невозможно было бы найти нужныхъ ему людей въ другихъ классахъ общества; ибо ежедневная работа, которая на нихъ возлагается и которую они обязаны исполнять собственноручно, это — грабежъ и убійство; за исключеніемъ чистыхъ фанатиковъ, которые р?дки, только люди безпутные и съ зв?рской натурой находятъ въ себ? способность и охоту къ такому ремеслу». Только вникнувши мысленно въ эту среду зауряднаго якобинства можно оц?нить глубокій смыслъ словъ Тэна о завоеваніи Франціи якобинцами и посл?дствія этого факта. «Я очень радъ», говоритъ въ своемъ приказ? по національной гвардіи ея командиръ Анріо, «изв?стить моихъ братьевъ по оружію, что вс? м?ста и должности въ распоряженіи правительства (якобинскаго). Нын?шнее правительство, революціонное по своему направленію, чистое по своимъ нам?реніямъ, желающее только блага вс?хъ.... въ поискахъ въ самыхъ трущобахъ людей доброд?тельныхъ.... б?дныхъ и санкюлотовъ». И д?йствительно, зам?чаетъ по этому поводу Тэнъ, это была не малая приманка: 35.000 платныхъ м?стъ въ одной столиц?. Уже весною, до паденія жиронды, якобинскій клубъ хвастался, что пом?стилъ 9.000 своихъ агентовъ на административныя м?ста, а посл? 2 іюня «доброд?тельные люди, б?дняки и чистые санкюлоты» выходятъ толпами изъ своихъ ночлежекъ, каморокъ и меблированныхъ комнатъ, чтобы захватить кусочекъ якобинскаго пирога. Не говоря уже о канцеляріяхъ военнаго и морского министерствъ, управленія путями сообщенія и финансами и иностранными д?лами, которыя они осаждаютъ и гд? они пристроиваются сотнями и занимаются постоянно доносами противъ оставшихся способныхъ чиновниковъ, чтобы забраться на ихъ м?ста, — въ ихъ распоряженіи десятки новыхъ учрежденій, которыя они считаютъ своею собственностью. Комиссары при національныхъ имуществахъ по первой конфискаціи (церковной), комиссары при имуществахъ, захваченныхъ у эмигрантовъ и осужденныхъ, комиссары при реквизиціи лошадей у богатыхъ людей, комиссары по припасенію одежды для войска, комиссары для сбора и фабрикаціи селитры (для пороха), комиссары по конфискаціи, комиссары при каждой изъ 48 секцій Парижа, комиссары по пропаганд? въ департаментахъ, комиссары но снабженію сов?стными припасами и пр. и пр.; въ одномъ Париж? считается 1.500 м?стъ при департамент? съ?стныхъ припасовъ, и вс? они платныя.

Есть еще низшія м?ста для «сволочи», 200 должностей по 20 су въ день для горлановъ, обязанныхъ направлять общественное мн?ніе среди толпы около Пале-Рояля и Тюльери, а также на галереяхъ Конвента и Парижской Думы; 200 и 400 франковъ въ годъ для гарсоновъ въ кофейняхъ, ресторанахъ и отеляхъ, обязанныхъ наблюдать за иностранцами и пос?тителями; сотни должностей по 2, по 3 и по 5 франковъ въ день помимо харчей для хранителей опечатанныхъ пом?щеній и для сторожей при «подозрительныхъ, состоящихъ подъ домашнимъ арестомъ»; наконецъ тысячи франковъ для жалованья разбойникамъ, которые при полной свобод? д?йствія составляютъ подъ командою Ронсена «революціонную армію», для канонировъ и для жандармовъ Анріо!

Самая легкая изъ этихъ обязанностей — пос?щеніе вечернихъ зас?даній Парижскихъ секцій, за которое, въ силу распоряженія Дантона, м?стные якобинцы получали по 40 су, въ виду которыхъ они стали ходить туда толпами. Множество чернорабочихъ, кучеровъ, возчиковъ и всякаго рода ремесленниковъ приходятъ къ началу зас?данія, записываются присутствующими и зат?мъ выходятъ pour boire bouteille въ сос?дній кабачокъ, не считая себя обязанными выслушивать широков?щанія ораторовъ; къ концу зас?данія они являются снова и горломъ, ногами и руками производятъ тотъ шумъ, который отъ нихъ требуется для поддержки крайнихъ предложеній, зат?мъ берутъ назадъ свой билетъ и получаютъ заработанныя 40 су.

Вс? эти общественныя должности, придуманныя для кормленія новыхъ властителей, можно признать невинными сравнительно съ м?стами членовъ революціонныхъ (полицейскихъ) комитетовъ и чиновниковъ въ канцеляріяхъ Комитета «общественной безопасности». На эти м?ста назначаются лишь испытанные якобинцы, одобренные центральнымъ клубомъ. О способ? этого испытанія можно судить по тому, что при пов?рк? членовъ самого клуба въ зас?даніи 28 декабря 1793 года Дюбуа Крансе предлагалъ членамъ вопросъ: «Что ты сд?лалъ, чтобы быть пов?шеннымъ, если бы случилась контръ-революція?» Испытаннымъ такимъ образомъ людямъ была предоставлена цензорская власть надъ обывателями, благодаря характерн?йшей для якобинскаго террора монополіи выдавать такъ называемыя cartes civiques, т. е. удостов?ренія въ благонадежности въ якобинскомъ смысл?. Отказъ въ такомъ удостов?реніи подвергалъ обывателя опасности попасть въ списки «подозрительныхъ», а зат?мъ въ тюрьму и на гильотину. Можно себ? представить, какъ выдавали эти удостов?ренія. «Обрати вниманіе, пишетъ Дантону одинъ изъ его единомышленниковъ, — «на то, какимъ людямъ легко достаются эти удостов?ренія — банкротамъ, содержателямъ игорныхъ домовъ, разбойникамъ... Коммуна выдаетъ свид?тельства своимъ клевретамъ и отказываетъ въ нихъ лучшимъ гражданамъ». Иногда случай выручалъ обывателей. Аббатъ Морелле былъ обязанъ своимъ спасеніемъ тому, что въ числ? членовъ м?стнаго революціоннаго комитета оказался его башмачникъ, который и поручился за своего заказчика. Но полученіе «гражданскаго билета» еще не избавляло отъ дальн?йшихъ хлопотъ и тревогъ. Выдача этихъ билетовъ — слишкомъ выгодная операція. Старые билеты уничтожаются, требуются новые, обусловленные лишними формальностями, съ большимъ числомъ поручителей, съ бол?е строгимъ выборомъ; выдача билета отсрочивается до полученія новыхъ справокъ и св?д?ній; просители бракуются при мал?йшемъ подозр?ніи. Наконецъ н?которыя секціи постановляютъ не выдавать гражданскихъ свид?тельствъ т?мъ, кто не состоитъ членомъ какого нибудь якобинскаго клуба. Доходитъ до того, что тотъ, «кто не принадлежитъ къ шайк?», исключается изъ гражданскаго общества.

Образчикомъ злоупотребленій, которыя позволяли себ? всемогущіе якобинскіе полицейскіе комитеты, можетъ служить сл?дующій случай, приведенный Тэномъ. Однажды ночью комитетъ участка «Пикъ» вызываетъ къ себ? архитектора Беланже; ему объявляютъ, что нуждаются немедленно въ его дом?, чтобы обратить его въ новую тюрьму. «Но, возражаетъ Беланже, это мое единственное имущество; къ тому же онъ занятъ жильцами; зат?мъ моя квартира наполнена художественными произведеніями, и она вовсе не приспособлена служить тюрьмой». «Твой домъ, — или пойдешь въ тюрьму». «По придется платить неустойку жильцамъ». — «Домъ твой, или тюрьма; что касается неустоекъ, то у насъ есть пом?щенія въ тюрьмахъ La Force или въ S-te. P?lagie для твоихъ жильцовъ и для тебя». Немедленно 12 стражниковъ занимаютъ домъ; влад?льцу его даютъ 6 часовъ, чтобы вывезти свои вещи; входъ въ домъ ему воспрещенъ. Администрація, къ которой обратился Беланже, усмотр?ла въ этомъ д?л? «молчаливое согласіе съ его стороны», и вскор? посл? того онъ самъ попалъ въ тюрьму^{58}.

До какой степени высшая якобинская администрація, деспотически властвовавшая надъ всей Франціей, была сама въ зависимости отъ якобинской толпы, объ этомъ можно судить по постояннымъ и громаднымъ подачкамъ, отпускавшимся низшимъ органамъ парижскаго террора. Уже 20 іюля 1793 г. правительство отпустило по 2.000 фр. на каждый изъ 48 революціонныхъ комитетовъ и 8.000 фр. «генералу» Анріо на расходы по наблюденію за контръ-революціонными интригами; 7-го августа 50.000 фр. въ пользу недостаточныхъ членовъ 48 комитетовъ; 300.000 фр. генералу Анріо для «противод?йствія заговорамъ и обезпеченія торжества свободы»; 50.000 фр. мэру на «раскрытіе заговоровъ зложелателей»; 10 сентября 40.000 фр. мэру, предс?дателю и прокурору-синдику департамента на «м?ры обезпеченія безопасности»; 13 сентября 300.000 фр. мэру «для предупрежденія попытокъ зложелателей»; 15 ноября 100.000 фр. революціоннымъ клубамъ потому, что они «необходимы для распространенія хорошихъ принциповъ».

20 Просители въ зас?даніи Революціоннаго комитета.

Эти низы якобинства, какъ сказано, открыты Тэномъ и будутъ составлять «неотъемлемую принадлежность» всякой научной исторіи революціи въ будущемъ. Но любопытно, что иногда изъ этихъ низовъ заурядный якобинецъ попадалъ неожиданно въ руководящія сферы. Таковъ былъ Бюшо, аттестованный собственноручно Робеспьеромъ, какъ челов?къ честный, энергическій и способный къ самымъ высшимъ должностямъ. Въ силу этого, бывшій сельскій учитель департамента Юры попадаетъ въ зав?дующіе министерствомъ иностранныхъ д?лъ. Но его никогда нельзя найти въ министерскомъ кабинет? и, если нужна его подпись, его разыскиваютъ въ сос?днемъ кафе. Онъ, впрочемъ, не только л?нивъ, а завистливъ и злобенъ, занимается поэтому доносами и ему удается добыть приказъ объ арест? его помощниковъ, одному изъ которыхъ онъ объ этомъ объявляетъ съ отвратительной улыбкой утромъ 9 термидора. Но это былъ какъ разъ день паденія его могущественнаго покровителя Робеспьера. Н?сколько дней спустя Бюшо удаленъ отъ должности, и она передается его помощнику, изв?стному Міо де-Мелито, автору мемуаровъ, котораго Бюшо прочилъ для гильотины. Вновь назначенный директоръ министерства (должность министра въ то время была отм?нена) д?лаетъ визитъ своему предшественнику, и Бюшо пользуется случаемъ, чтобы просить разр?шенія пока остаться на своей казенной квартир?. Міо любезно соглашается. Тогда Бюшо выражаетъ удовольствіе, что его назначили директоромъ. «Но мое положеніе очень непріятно: меня вызвали въ Парижъ, заставили бросить свое м?сто въ провинціи, а теперь выталкиваютъ на улицу». И въ виду этого Бюшо проситъ Міо предоставить ему м?сто чиновника въ его министерств?. Тотъ старается объяснить Бюшо, что бывшему министру неудобно служить простымъ чиновникомъ въ своемъ в?домств?. Но Бюшо не унимается; онъ не понимаетъ этихъ церемоній и говоритъ: «Если вы меня не считаете способнымъ занять должность чиновника, я готовъ удовольствоваться м?стомъ канцелярскаго служителя». Къ этому изображенію якобинства въ его верхахъ и въ его низахъ добавлена Тэномъ одна черта, имъ подм?ченная, это — его постепенное ухудшеніе, неизб?жное подъ вліяніемъ его д?ятельности и введеннаго имъ новаго режима. Въ начал? эта партія была гораздо разнообразн?е по своему составу; къ ней примыкало множество лицъ, которыхъ временно соединяло съ якобинцами или чувство страха, или озлобленіе противъ враговъ революціи; такъ, напр., подъ знаменами якобинцевъ около 10-го августа находилось «много порядочныхъ людей изъ мелкихъ торговцевъ, содержателей винныхъ лавокъ, харчевенъ или приказчиковъ и т. п., раздраженныхъ противъ двора». Съ теченіемъ времени эти мирные и честные граждане отстаютъ, за то среди остающихся въ состав? партіи все бол?е и бол?е всплываютъ самые дурные элементы. Всл?дствіе давленія и насилій на выборахъ, всл?дствіе системы доносовъ и особенно всл?дствіе злоупотребленія выдачею паспортовъ (cartes civiques) на первый планъ протискиваются самые нахальные и отъявленные негодяи. Якобинство ухудшается всл?дствіе естественнаго подбора. Мало того: якобинцы въ своихъ клубахъ сознательно прим?няютъ къ д?лу пріемъ подбора, приб?гая періодически къ такъ- называемому очищенію (?puration) своего клуба или секціи посредствомъ баллотировки. Желаніе получить м?сто или должность приводитъ якобинцевъ къ тому, что они постоянно доносятъ другъ на друга. Всл?дствіе этого и въ клуб? Сентъ-Оноре, и въ его отд?леніяхъ по провинціямъ, они постоянно очищали себя и все въ томъ же направленіи, пока не очистили свою партію отъ всякой честной или порядочной прим?си, пока не осталось на-лицо лишь незначительное меньшинство, продолжающее ухудшаться при каждомъ отбор? (triage). Такъ, въ одномъ революціонномъ клуб? изъ 26 членовъ только семеро были оставлены посл? сд?ланнаго имъ допроса. Одинъ изъ забракованныхъ, продавецъ табаку 68 л?тъ, всегда исполнявшій свои обязанности по клубу, былъ отвергнутъ за то, что назвалъ предс?дателя «monsieur» и говорилъ на трибун? съ непокрытой головой; за это онъ былъ объявленъ «ум?реннымъ», т. е. недостойнымъ оставаться въ клуб?. Всл?дствіе такого очищенія, — заключаетъ Тэнъ, — въ клуб?, который самъ себя изув?чиваетъ, «остается лишь самое ядро его, состоящее изъ шарлатановъ и мошенниковъ» ^{59}.

Ухудшеніе якобинцевъ происходитъ, кром? того, всл?дствіе постояннаго давленія со стороны Комитета общественнаго спасенія, который разжигаетъ ихъ страсти и сокрушаетъ въ нихъ всякое чувство собственнаго достоинства. По м?р? того, какъ революціонное правительство сосредоточивается въ одн?хъ рукахъ и д?лается все деспотичн?е, его агенты должны становиться все рабол?пн?е и кровожадн?е. Оно разитъ ихъ направо и нал?во для того, чтобы они были на-сторож?; оно арестуетъ и казнитъ въ своей собственной партіи самыхъ буйныхъ изъ числа второстепенныхъ демагоговъ, которые рвутся играть первую роль, см?льчаковъ, которые собираются произвести новую уличную революцію, вождей Клуба кордельеровъ и Коммуны, зат?мъ снисходительныхъ, которые желали внести въ терроризмъ н?которую ум?ренность — партію Дантона, наконецъ ц?лый рядъ другихъ, — вс?хъ бол?е или мен?е сомнительныхъ, непокорныхъ, въ чемъ-нибудь попавшихся или могущихъ скомпрометировать партію, вс?хъ притомившихся терроромъ или слишкомъ эксцентричныхъ — отъ Мальяра и Шомета до Шабо и Клоца. Каждый изъ этихъ опальныхъ им?лъ свой кружокъ — и вдругъ весь этотъ кружокъ принужденъ м?нять свой костюмъ; т?, кто были способны къ иниціатив?, уходятъ въ себя; т?, кто были способны къ состраданію, черств?ютъ. Всл?дствіе всего этого, среди второстепенныхъ якобинцевъ, задатки независимости характера, гуманности и честности, которые трудно истребить даже въ душ? неблагородной и жестокой, вырываются съ самымъ корнемъ, и революціонный персоналъ, уже безъ того очень низкій, падаетъ настолько, что становится достойнымъ д?ла, которое ему поручается. Тэнъ приводитъ множество прим?ровъ того, какъ поклонники и друзья какого-нибудь изъ наибол?е видныхъ якобинцевъ публично отрекались отъ своего друга или вождя, взятаго подъ арестъ, одобряли декретъ, въ силу котораго его отправляли на эшафотъ, аплодировали доносчикамъ, сами выступали свид?телями противъ него на суд?; въ числ? судей и присяжныхъ въ суд? надъ Дантономъ были люди близко къ нему стоявшіе, но это не пом?шало имъ лишить его на суд? права защиты и, зная его невиновность, признать его виновнымъ. Иной изъ этихъ судей двадцать разъ об?далъ съ Камиллемъ Демулэномъ — и теперь долженъ былъ не только его самого послать подъ гильотину, но потомъ гильотинировать и его молодую вдову. Служба, которую принуждены нести якобинцы въ революціонныхъ комитетахъ, канцеляріяхъ и судахъ, становится съ каждымъ днемъ все трудн?е и все отвратительн?е. «Доносить на знакомыхъ, арестовывать товарищей, забирать съ постели порядочныхъ людей, лично изв?стныхъ за таковыхъ; каждый день извлекать изъ тюремъ 30, 50, 60 несчастныхъ жертвъ, представляющихъ ежедневную пищу гильотин?; «амальгамировать» ихъ, какъ приведетъ случай, т. е. запутать ихъ въ одно общее уголовное д?ло; произнести надъ ними повальный приговоръ, сопровождать ихъ до самаго эшафота, забравъ въ одну колесницу восьмидесятил?тнихъ старухъ и шестнадцатил?тнихъ д?вушекъ; смотр?ть, какъ падаютъ головы и подбрасываются вверхъ обезглавленныя т?ла; придумывать средства, какъ скор?е избавиться отъ слишкомъ многочисленныхъ труповъ и скрыть кровь, оставляющую слишкомъ много сл?довъ! — какого качества должны быть люди, способные принять на себя такую обязанность и ежедневно исполнять ее съ перспективой исполнять ее безконечно!»

По м?р? того, какъ якобинскій порядокъ вещей ухудшается, правительство принуждено спускаться все ниже и ниже, чтобы найти подходящихъ исполнителей. Напрасно Робеспьеръ, составляя и переписывая свои тайные списки, ищетъ людей, способныхъ поддерживать «систему»; онъ постоянно перебираетъ (ressasse) все т? же имена, имена людей неизв?стныхъ, безграмотныхъ, какую-нибудь сотню негодяевъ или идіотовъ, между которыми пять-шесть деспотовъ или фанатиковъ второй руки, столь же зловредныхъ и столь же ограниченныхъ, какъ онъ самъ. «Очистительная реторта работала слишкомъ долго и слишкомъ часто, ее слишкомъ много разогр?вали, насильственно выпаривая вс? здоровые или полуздоровые элементы первоначальной жидкости; остатокъ пришелъ въ броженіе и перекисъ, на дн? сосуда остался осадокъ тупости и злобы, сконцентрированный, ?дкій (corrosif) и мутный экстрактъ подонковъ». Кто хочетъ ближе познакомиться съ этимъ «составомъ», пусть прочтетъ посл?дній параграфъ книги о якобинскомъ завоеваніи. На основаніи собранныхъ имъ данныхъ, Тэнъ показываетъ, «какъ отъ громаднаго вала, поднявшагося въ 1789 году, осталась лишь п?на и илъ — все остальное было отброшено или отошло»: сначала высшіе классы: духовенство, дворянство и магистратура, потомъ средній классъ, фабриканты, торговцы, люди средняго состоянія, наконецъ лучшая часть низшаго класса — мелкіе собственники, арендаторы, ремесленники-хозяева, короче — вс? отборные люди вс?хъ профессій, положеній и состояній, вс?, кто обладалъ капиталомъ, доходомъ или какимъ-нибудь торгово-промышленнымъ заведеніемъ, вс?, кто обладалъ репутаціей, уваженіемъ, воспитаніемъ, умственнымъ или нравственнымъ развитіемъ». Кто же остался? Чтобы охарактеризовать людской сбродъ, оставшійся въ якобинской партіи и наполнявшій ряды м?стной администраціи, Тэнъ приб?гаетъ къ самымъ р?зкимъ мазкамъ своей кисти, къ такимъ ?дкимъ и м?ткимъ выраженіямъ французскаго лексикона, что ихъ нельзя передать въ перевод?, который только бы ослабилъ ихъ силу и оригинальность: Pour composer le parti il n’y a plus gu?re, en juin 1793, que les ouvriers instables, les vagabonds de la ville et de la campagne, les habitu?s d’h?pital, les souillons de mauvais lieu, la populace d?grad?e et dangereuse, les d?class?s, les pervertis, les d?vergond?s, les d?traqu?s de toute esp?ce, et ? Paris, d’o? ils commandent au reste de la France, leur troupe, une minorit? infime, se recrute justement dans ce rebut humain qui infeste les capitales, dans la canaille ?pileptique et scrofuleuse, qui, h?riti?re d’un sang vici? et avari? encore par sa propre inconduite, importe dans la civilisation les d?g?n?rescences, l'imb?cilit?, les affolements de son temp?rament d?labr?, de ses instincts r?trogrades et de son cerveau mal construit»....

* * *

Какъ защитники принциповъ французской революціи, такъ и ихъ противники, долгое время представляли себ? революцію единымъ общимъ процессомъ, который посл?довательно развивался и разростался въ теченіе пяти л?тъ со дня открытія генеральныхъ штатовъ до паденія Робеспьера. Съ этой точки зр?нія якобинцы являлись лишь самыми посл?довательными и энергическими представителями принциповъ, восторжествовавшихъ въ 1789 году. Токвиль впервые раздвоилъ этотъ процессъ, разбивъ революцію на два весьма различныхъ періода: первый, «въ который французы какъ будто желали уничтожить все, что было создано прошлымъ», и второй періодъ, когда они начали «возстановлять часть того, что было д?ломъ прошлаго». Сообразно со взглядомъ Токвиля, именно якобинцы завязали связь съ прошлымъ, возстановивъ то, что было всего характерн?е въ старомъ порядк? — правительственную власть и централизацію.

Этимъ вполн? в?рнымъ зам?чаніемъ Токвиль, впрочемъ, нам?тилъ лишь одну сторону исторической роли якобинцевъ — политическую. Но почему же посл?дніе держались другой правительственной программы, ч?мъ предшествовавшіе имъ революціонеры? Почему якобинскій періодъ революціи столь р?зко отличается отъ его начала? — Отв?ты на эти вопросы находимъ въ книг? Тэна, выяснившаго значеніе якобинцевъ въ соціальной исторіи Франціи.

Въ изображеніи Тэна усп?хъ якобинцевъ обусловливается натискомъ второго «шквала» революціоннаго потока, мен?е широкаго, ч?мъ первый, такъ какъ онъ несетъ не всю націю, а лишь простонародную массу, но зато онъ гораздо бол?е разрушителенъ (II, 145). Уже въ первомъ том? своей исторіи революціи Тэнъ вполн? выяснилъ, какое значеніе им?лъ въ событіяхъ 1789 г. соціальный вопросъ, т.-е. освобожденіе сельскаго населенія отъ феодальныхъ поборовъ и захватъ поземельной собственности въ такихъ разм?рахъ, что можно говорить о переход? землевлад?нія отъ однихъ классовъ населенія къ другимъ. Тотъ же самый процессъ, но въ еще бол?е р?зкихъ проявленіяхъ видитъ Тэнъ въ основаніи второго приступа революціи, сопровождавшаго торжество якобинцевъ и его обусловливавшаго. Въ своемъ сочиненіи Тэнъ подробно вычислилъ вс? барыши, которые извлекла изъ переворота 1789 года народная масса во Франціи, всл?дствіе внезапнаго прекращенія вс?хъ повинностей по отношенію къ государству, къ сеньёрамъ и къ церкви. При перечисленіи этихъ выгодъ, нужно, кром? того, еще принять въ разсчетъ т? громадныя посл?дствія переворота, которыя нельзя перевести на деньги: освобожденіе народа отъ нравственнаго гнета, отъ безсильной злобы и постояннаго раздраженія, которыя были сл?дствіемъ старой фискальной и феодальной системы съ ея соляными приставами и безчисленными досмотрщиками, разорительнымъ произволомъ сборщиковъ податей, озорствомъ сеньёріальныхъ л?сничихъ и судебныхъ приставовъ, опустошеніемъ полей барскою охотою и мелочной тираніей деревенской полиціи. Наконецъ, въ этотъ разсчетъ долженъ войти громадный барышъ, который пріобр?ли покупщики церковныхъ земель, барышъ, который все бол?е возросталъ съ паденіемъ курса ассигнацій. И вс? эти денежныя и нравственныя выгоды, казалось, должны были исчезнуть, когда л?томъ 1792 года французскую границу переступила армія поб?дителей при Россбах?, а по ея пятамъ вошелъ во Францію вооруженный отрядъ эмигрантовъ, жаждавшихъ возстановленія стараго порядка.

Къ чувству страха утратить то, что было пріобр?тено, и снова подвергнуться прежнему гнету, присоединились чувства, которыя очень хорошо изображены Тэномъ (II, 145) — «чувства плебея, подданнаго, б?дняка, который, неожиданно поднятый изъ в?кового приниженія, испыталъ выше всякаго ожиданія и всякой м?ры наслажденіе равенства, независимости и господства»... Уже Малле Дюпанъ восклицалъ по этому поводу: представьте себ? «пятнадцать милліоновъ б?лыхъ негровъ», «хуже питавшихся, бол?е несчастныхъ, ч?мъ негры Санъ-Доминго, подобно имъ взбунтовавшихся и освободившихся посредствомъ мятежа отъ всякаго авторитета, подобно имъ привыкшихъ въ теченіе 30 м?сяцевъ полнаго своеволія царствовать надъ т?мъ, что осталось отъ ихъ прежнихъ господъ, подобно имъ гордившихся возвышеніемъ своей касты и хваставшихся своими мозолистыми руками! Пусть кто-нибудь вообразитъ себ? приступъ ихъ ярости при звук? военной трубы, которая ихъ пробуждаетъ и указываетъ имъ на горизонт? плантаторовъ, возвращавшихся съ новыми бичами и бол?е тяжелыми кандалами. Ничто не располагаетъ бол?е къ подозрительности, какъ такія чувства и у такихъ людей; ничто не вызываетъ такой внезапной тревоги, такой охоты пустить въ ходъ кулакъ, такой готовности на всякія буйства физической силы, такой сл?пой легков?рности, такой способности немедленно и свир?по наброситься не только на своихъ настоящихъ, открытыхъ враговъ, но кром? того и прежде всего на воображаемыхъ внутреннихъ враговъ, короля, министровъ, дворянъ, членовъ бывшихъ парламентовъ, правов?рныхъ католиковъ, на чиновниковъ и судей, неблагоразумно ссылающихся на законъ, на фабрикантовъ, купцовъ и собственниковъ, осуждающихъ безпорядокъ, на богачей, по эгоизму остающихся у себя дома, на вс?хъ людей съ достаткомъ, съ хорошими манерами и изящно од?тыхъ».

Входя въ мысль Тэна, можно сказать, что созданное войной 1792 года настроеніе народныхъ массъ во Франціи представляло собой почву и условіе для второй или якобинской революціи. Оно объясняетъ возможность усп?ха якобинцевъ. Однако массамъ, воспламенившимся при мысли объ иноземномъ вторженіи и подозр?вавшимъ своего короля и своихъ администраторовъ въ тайномъ соглашеніи съ врагомъ и съ эмигрантами, принадлежала лишь пассивная роль. Настоящее ополченіе якобинцевъ, которое они повели на приступъ противъ установленныхъ революціей 1789 г. властей, сформировалось изъ другихъ элементовъ. Несомн?нная заслуга Тэна заключается въ томъ, что онъ вывелъ на св?тъ, на основаніи собранныхъ имъ фактовъ, силу и значеніе грабительскихъ инстинктовъ и элементовъ въ той арміи спасенія, съ помощью которой якобинцы совершили завоеваніе Франціи. Тэнъ указалъ, какъ въ н?которыхъ департаментахъ, напр. въ Вар?, грабежи и насилія появились еще раньше, ч?мъ произошелъ въ Париж? якобинскій переворотъ — уже весною 1792 года (II, 318). По обычаю, д?ло начиналось съ замковъ и монастырей, хотя бы они стали — всл?дствіе конфискаціи — національною собственностью; причиною грабежа выставлялось то, что администрація слишкомъ оттягиваетъ исполненіе декретовъ противъ эмигрантовъ; то, что «замокъ, стоя на возвышенности, слишкомъ давитъ жителей». Н?тъ ни одной французской деревни, поясняетъ Тэнъ, въ которой бы не было полсотни негодяевъ, всегда готовыхъ погр?ть себ? руки, подобныхъ т?мъ, которые похищаютъ изъ замка Монтеро или изъ сос?днихъ замковъ все до-чиста — мебель, припасы, одежду и посуду въ погреб?. Въ другихъ м?стахъ населеніе деревень собирается, толпой идетъ на сос?дніе замки и принуждаетъ влад?льцевъ дать письменное обязательство возвратить не только полученные ими феодальные оброки, но и возм?стить оброки, поступившіе при предшественникахъ теперешняго влад?льца, располагается въ замк?, требуетъ вознагражденія за потраченное время, опустошаетъ зданія и продаетъ мебель (II, 340). И н?тъ никакой возможности положить конецъ этому сельскому грабежу; господствующій догматъ о народовластіи разслабляетъ власть въ рукахъ администраторовъ; а кром? того всякій, кто вздумалъ бы пом?шать безпорядкамъ, выставляется на позоръ, какъ врагъ конституціи и свободы, — ему ставятъ въ упрекъ, что подобные ему люди всегда только говорятъ о закон?, какъ будто не зная, что «воля народа — это мы»: Возникаетъ новый терминъ для обозначенія враговъ народа — аристократы. Первая революція совершилась во имя третьяго штата, т.-е. народнаго большинства противъ привилегированныхъ. Вторая — якобинская революція — направлена противъ аристократовъ. По кто же эти аристократы? — Кого клеймятъ этимъ опаснымъ въ то время названіемъ?

Въ городахъ это — крупные торговцы, богатые собственники; въ деревняхъ — вс?, не принадлежащіе къ классу землед?льцевъ; повсюду это слово обозначаетъ мирныхъ гражданъ, приверженцевъ порядка, которые желали бы, наконецъ, воспользоваться плодами новаго порядка. Страсть къ доносамъ доходила до того, что въ одномъ изъ клубовъ былъ объявленъ аристократомъ простой крестьянинъ, сказавшій грабителямъ сос?дняго замка, что имъ не удастся безнаказанно насладиться плодами своего преступленія. На основаніи такихъ собранныхъ имъ данныхъ Тэнъ д?лаетъ выводъ, что вторая революція заключалась въ разд?леніи французскаго народа на два класса, въ ограбленіи одного изъ нихъ и деспотизм? другого, въ сокрушеніи людей достаточныхъ, порядочныхъ и честныхъ подъ диктатурой т?хъ, у которыхъ не было этихъ качествъ» (II, 319).

Якобинская революція является такимъ образомъ въ глазах Тэна въ сущности узурпаціей власти со стороны имущественнаго и моральнаго пролетаріата и его диктатурой надъ французской націей. При этой точк? зр?нія долженъ былъ изм?ниться у Тэна и взглядъ на самихъ якобинцевъ. До Тэна подъ якобинцами почти исключительно разум?ли членовъ изв?стнаго парижскаго клуба, названіе котораго зат?мъ перешло къ ц?лой партіи, къ нему примыкавшей. Исторія якобинцевъ сливалась съ судьбою якобинскаго клуба и даже съ судьбою его главныхъ руководителей. Если историки и упоминали о д?ятельности другихъ террористовъ, не состоявшихъ членами якобинскаго клуба, то это не изм?няло господствующаго взгляда на д?ло, такъ какъ вообще на роль якобинцевъ въ провинціи обращалось мало вниманія. Владычество якобинцевъ представлялось д?ломъ клуба въ улиц? Сентъ-Оноре, который распространилъ свою д?ятельность на всю остальную Францію и сум?лъ подчинить своему руководству вс? м?стные клубы. У Тэна раскрывается другая сторона д?ла. Благодаря ему, мы уб?ждаемся, что сила якобинства обусловливалась не однимъ только воспаленнымъ краснор?чіемъ и холодной догматикой ораторовъ центральнаго клуба, но что она коренилась глубоко въ провинціи; якобинское ополченіе собиралось самостоятельно по городамъ и весямъ Франціи отд?льными шайками, которыя постепенно смыкали свои ряды; сформировавшись, это ополченіе ищетъ себ? руководителей и находитъ ихъ въ «генеральномъ штаб?» якобинства, который усп?лъ образоваться въ клуб? на улиц? Сентъ-Оноре (II, 55).

Отъ такой постановки вопроса у Тэна якобинскій клубъ не теряетъ своего значенія; сравненіе его съ генеральнымъ штабомъ, которому во всякой арміи принадлежитъ руководящая роль, доказываетъ, что Тэнъ вовсе не склоненъ умалить историческую роль якобинскаго клуба; но, благодаря новому пріему Тэна, въ первый разъ выдвигается на полный св?тъ исторіи масса провинціальнаго и м?стнаго якобинства, безъ котораго парижскіе якобинцы достигли бы, можетъ быть, не большаго усп?ха, ч?мъ Коммуна 1871 года. Но пока якобинцы Парижа вели атаку на центральную позицію, чтобы свергнуть конституціонную монархію, провинціальные клубы совершили завоеваніе Франціи.

Забравъ такимъ образомъ въ свои руки вс? силы и средства государства, якобинцы приходятъ въ упоеніе отъ идеи абсолютизма или всемогущества государства (l'omnipotence de l’Etat). Эта идея всец?ло ими овлад?ла. Описывая этотъ процессъ, Тэнъ снова приб?гаетъ къ психологіи. «Н?тъ ничего опасн?е того, — говоритъ онъ, — какъ если какая-нибудь общая идея попадетъ въ узкую и пустую голову; въ силу того, что она пуста, эта идея не встр?чаетъ въ ней никакихъ познаній, ограничивающихъ ее; въ силу того, что она узка, общая идея ее ц?ликомъ наполняетъ. Люди въ такомъ положеніи ни одной минуты не принадлежатъ себ?, а находятся подъ господствомъ овлад?вшей ими идеи; она д?йствуетъ въ нихъ и черезъ нихъ; въ буквальномъ смысл? слова челов?къ — одержимъ, онъ самъ не свой (poss?d?). Въ немъ живетъ что-то другое, какой-то чудовищный паразитъ, какая-то чужая и несоразм?рная съ нимъ мысль, которая развивается въ немъ и порождаетъ въ немъ зловредныя вождел?нія. Челов?къ не могъ предвид?ть, что они явятся у него, онъ не зналъ смысла своей догмы, не зналъ ея ядовитыхъ и убійственныхъ выводовъ. Теперь они роковымъ образомъ изъ нея проистекаютъ, по очереди и подъ давленіемъ обстоятельствъ — сначала вызвавшихъ анархію, теперь порождающихъ деспотизмъ.

Усвоенная якобинцами идея «всемогущества государства» включаетъ въ себ? свою политическую теорію, т.-е. свое представленіе о государств?, о его правахъ и о его назначеніи. Разъясненіе этого вопроса составляетъ одинъ изъ важн?йшихъ и интересн?йшихъ отд?ловъ книги Тэна. Политическая догматика якобинцевъ не представляетъ ничего самостоятельнаго. Тэнъ выводитъ ее всец?ло изъ общественнаго договора Руссо. Въ этомъ трактат? Руссо признавалъ нормальнымъ только такое общество, которое возникло изъ общественнаго договора; основнымъ же положеніемъ этого договора является «полное отчужденіе всякаго индивидуума, со вс?ми его правами и силами, въ пользу общества»... «Подобно тому какъ природа даетъ всякому челов?ку абсолютную власть надъ вс?ми его членами, общественный договоръ даетъ общественному т?лу такую же безграничную власть надъ гражданами».

Эту теоретическую формулу якобинцы перевели на популярный, общедоступный языкъ. «Все принадлежитъ народу, — восклицаетъ малоизв?стный депутатъ Изоре, — и ничего не принадлежитъ индивидуумамъ, въ случа? общественной нужды». Но народъ представляютъ теперь якобинцы, государственная власть въ ихъ рукахъ, и потому имъ однимъ принадлежитъ право опред?лятъ случаи общественной нужды и ея разм?ры. «Они же не ст?снялись установленіемъ этихъ разм?ровъ. Т? милліарды, которые уплатила Франція посл? самыхъ жестокихъ военныхъ пораженій, представляютъ только небольшую долю того, что поглотило якобинское государство. Однихъ имуществъ духовенства конфисковано было на 4 милліарда; конфискованное имущество эмигрантовъ составило около 3 милліардовъ; имущество гильотинированныхъ и сосланныхъ доставило сотни милліоновъ; доходъ съ секвестрованныхъ имуществъ «подозрительныхъ» — также сотни милліоновъ, съ перспективой захвата и самаго имущества на н?сколько милліардовъ; имущества госпиталей и благотворительныхъ учрежденій, отобранныя въ казну, — 800 милліоновъ. Возвращеніе въ казну государствомъ имуществъ, отчужденныхъ или заложенныхъ въ частныя руки въ теченіе посл?днихъ трехъ в?ковъ — два милліарда. Присвоеніе государствомъ общинныхъ имуществъ дало также не малую сумму. Дал?е, захватомъ чеканной монеты и вс?хъ предметовъ изъ золота и серебра выручено въ два м?сяца (ноябрь, декабрь 1793 г.) отъ 300 до 400 милліоновъ; посредствомъ права «перекупа» (pr?emption) и «реквизиціи» государство становилось собственникомъ всего, что «торговля, промышленность и землед?ліе произвели и доставили въ пред?лахъ Франціи». «Государство налагаетъ свою руку непосредственно на все — на зерновой хл?бъ въ амбар? землед?льца, на выпряженныхъ на улиц? лошадей возчика; оно забираетъ вс? б?лые и синіе плащи пиренейскихъ крестьянъ, десять тысячъ паръ сапогъ, снятыхъ въ одинъ день съ г-дъ гражданъ одного города и т. д. И не только имущество вс?хъ, но и самыя лица поступаютъ въ полное распоряженіе государства въ вид? солдатъ или рабочихъ на казенныхъ мастерскихъ — даже женщины и д?вушки не изб?гали общей участи: он? должны парадировать на гражданскихъ празднествахъ, и приданое богатыхъ нев?стъ служитъ наградою патріотамъ»...

Таковы въ самомъ сжатомъ перечн? посл?дствія теоріи о «всемогуществ? государства» у якобинцевъ; но эта теорія служитъ лишь подножіемъ для другой бол?е своеобразной и роковой въ своихъ посл?дствіяхъ — теоріи о назначеніи государства. Въ глазахъ якобинцевъ государство снабжено такими безграничными полномочіями потому, что оно призвано «возродить» (r?g?n?rer) челов?ка, возстановить «естественнаго челов?ка», т.-е. возвратить его къ тому состоянію, въ какомъ онъ находился, когда вышелъ изъ рукъ природы и когда еще не былъ испорченъ цивилизаціей. И въ этомъ отношеніи якобинцы также являются посл?дователями Руссо, исполнителями его мечты о «естественномъ челов?к?». Они вс? воспитывались въ его школ?, вс? усвоили себ? его принципъ, что челов?ка надо «принуждать быть свободнымъ» — forcer d’?tre libre; и вс? средства дозволены для того, чтобы привести челов?ка къ тому идеальному состоянію, которое нам?чено Руссо и его посл?дователями въ литератур?. На этотъ счетъ между якобинцами н?тъ разногласія; въ этомъ стремленіи они сходятся, несмотря на вс? различія характеровъ и стремленій. «Наше призваніе въ томъ, — восклицаетъ литературно образованный поклонникъ Руссо, строгій теоретикъ Робеспьеръ, — чтобы удовлетворить вождел?ніямъ природы, осуществить предназначеніе челов?чества, исполнить зав?ты философіи». Ему вторитъ нев?жественный практикъ Бильо-Вареннъ: «Необходимо въ изв?стномъ смысл? пересоздашь тотъ народъ, который хочешь возвратить къ свобод?, ибо нужно разрушить въ немъ издавніе предразсудки, изм?нить застар?лыя привычки, очистить испорченныя страсти, уменьшить излишнія потребности, вырвать съ корнемъ закорен?лые пороки». То же самое говоритъ сумасбродный палачъ Карье: «Мы скор?е обратимъ Францію въ кладбище, ч?мъ откажемся возродить ее (r?g?n?rer) на нашъ ладъ». И почти т?ми же словами выражается бывшій протестантскій пасторъ, зат?мъ капитанъ корабля, членъ Комитета общественнаго спасенія и, наконецъ, майнцскій префектъ при Наполеон?, Жанъ Бонъ Сентъ-Андре: «Говорятъ, что наша власть произвольна, насъ упрекаютъ въ деспотизм?! Насъ? въ деспотизм?? Да, конечно! но если призваніе деспотизма обезпечить торжество свободы, то такой деспотизмъ есть политическое возрожденіе».

Касаться зд?сь сколько-нибудь подробно якобинской системы «возрожденія» было бы невозможно потому, что сюда вошла бы вся внутренняя политика якобинцевъ. Представленіе о «естественномъ челов?к?», созданное раціонализмомъ и облеченное пылкимъ воображеніемъ Руссо въ идиллическій образъ, носило на себ? дв? выдающіяся черты, об? — отрицательнаго свойства. Естественный челов?къ не зналъ никакихъ предразсудковъ и никакого неравенства. Отсюда первой задачей якобинскаго государства было уничтоженіе вс?хъ религіозныхъ, соціальныхъ и бытовыхъ «предразсудковъ», созданныхъ предшествовавшей исторіей и культурой. Что касается до второй задачи — возстановленія равенства, то якобинцы не хот?ли въ этомъ отношеніи довольствоваться результатами, уже достигнутыми революціей 1789 г. — устраненіемъ всякаго неравенства въ области права. Имъ нужно было фактическое равенство — равенство состояній, образованія и быта. Еще Кондорсе заявилъ, что фактическое равенство (l'?galit? de fait) есть высшая ц?ль соціальной политики (de l'art social). Для этого нужно было прежде всего уничтожить различіе между богатыми и б?дными. «Богатство есть подлость» (une infamie), провозглашаетъ Сенъ-Жюстъ, а Робеспьеръ отождествилъ богатыхъ съ порочными (vicieux) и объявилъ т?хъ и другихъ врагами народа. Финансовая политика якобинскаго государства, принужденнаго жить накопленнымъ въ предшествовавшіе в?ка капиталомъ, играла въ руку ихъ соціальной политик?. Прогрессивный налогъ и принудительный заемъ сильно сод?йствовали разоренію и ограниченію крупныхъ состояній. Весь излишекъ дохода сверхъ 1.000 франковъ на каждаго члена семьи подвергался прогрессивной экспропріаціи, на 1/4 , ?/? или на 1/2 , а свыше 9.000 франковъ ц?ликомъ; по такому разсчету самая богатая семья могла сохранить, помимо своей доли, опред?ленной количествомъ членовъ семьи, лишь 4.500 франковъ годового дохода. И это было еще милостиво, такъ какъ Робеспьеръ предлагалъ, чтобы самый богатый изъ французовъ не им?лъ бол?е 3.000 франковъ годового дохода.

Остальное должны были завершить законодательныя м?ры ограниченіе права зав?щанія; запрещеніе дарить лицамъ, доходъ которыхъ превышалъ изв?стную сумму, опред?ленную четвертями зернового хл?ба; уравненіе незаконныхъ д?тей въ правахъ насл?дства съ законными. Любопытно, что докладчикомъ этихъ м?ръ былъ тотъ же самый Камбасересъ, который потомъ былъ награжденъ Наполеономъ состояніемъ (dotation) въ 450.000 франковъ годового дохода.

Но недостаточно было, по словамъ Барера, «пускать кровь торговл?» и сокрушать крупныя состоянія; нужно еще было «стереть съ лица республики... рабство б?дности». Такова другая сторона соціальной программы якобинцевъ. «Въ хорошо устроенномъ обществ? не должно быть ни богатыхъ, ни б?дныхъ», восклицалъ Сенъ-Жюстъ, и согласно съ т?мъ парижская Коммуна постановила; «что богатство и б?дность должны одинаково исчезнуть въ порядк? вещей, основанномъ на равенств?».

Понятіе б?дности якобинскіе законодатели истолковываютъ весьма широко: они включаютъ сюда не только 1.300.000 б?дняковъ (indigents), которыхъ тогда насчитывали во Франціи, но и вс?хъ т?хъ, кто жилъ изо дня въ день трудомъ рукъ своихъ. Сенъ-Жюстъ заявляетъ въ своемъ доклад? Конвенту: «Пусть Европа узнаетъ, что вы хотите, чтобы на французской территоріи не было ни одного несчастнаго... Счастье явится для Европы новымъ понятіемъ». А Бареръ ставитъ демократіи задачу: «поднять бытъ всякаго гражданина выше удовлетворенія первыхъ потребностей — посредствомъ работы, если онъ здоровъ; посредствомъ воспитанія, если онъ ребенокъ; посредствомъ помощи, если онъ хилъ или старъ». Но о какой помощи идетъ зд?сь р?чь? Характерною чертою якобинской филантропіи является пренебреженіе къ частной благотворительности. Бъ глазахъ якобинцевъ милостыня есть оскорбленіе. Поэтому они считаютъ нужнымъ искоренить самую идею благотворительности. Вс? нуждающіеся им?ютъ право на помощь, и государство обязано ее доставить. Въ силу этого якобинская конституція постановила: «правительственная помощь составляетъ священный долгъ; общество обязано давать пропитаніе нуждающимся гражданамъ, либо доставляя имъ работу, либо обезпечивая средства къ жизни неспособнымъ къ работ?». Въ поясненіе этого Бареръ въ доклад? Конвенту восклицаетъ: «Мы предоставляемъ монархіямъ благотворительныя работы (les travaux de charit?); этотъ нахальный и подлый способъ оказывать помощь пригоденъ только для рабовъ и господъ; мы зам?няемъ его великимъ и широкимъ способомъ національныхъ работъ, открытыхъ (на самомъ д?л? только подлежавшихъ открытію) по всей территоріи республики».

Этого мало: отношенія между т?ми, кто нуждается въ помощи, и т?ми, кто обязанъ ее доставить, совершенно извращаются. Развивая до парадокса мысль, высказанную Руссо, Сенъ-Жюстъ говоритъ: «б?дствующіе — властелины міра; они въ прав? говорить повелителями (en ma?tres) съ правительствомъ, которое не заботится о нихъ, они им?ютъ право на національную помощь». Съ этой точки зр?нія правительственная помощь неимущимъ является въ глазахъ Сенъ-Жюста «вознагражденіемъ» (indemnit?), и по его предложенію Конвентъ постановляетъ, чтобы Комитетъ общественнаго спасенія представилъ докладъ о средствахъ вознаградить (indemniser) вс?хъ несчастныхъ на счетъ имущества враговъ республики. Не дожидаясь этого до- клада и его утвержденія, Комитетъ разослалъ въ томъ же м?сяц? своимъ комиссарамъ въ департаментахъ сл?дующій циркуляръ, извлеченный Тэномъ изъ архива: «Необходимъ былъ р?шительный ударъ (un grand coup), чтобы сокрушить аристократію. Національный Конвентъ нанесъ ей этотъ ударъ: доброд?тельная б?дность (indigence) должна была войти во влад?ніе того, что преступность у нея захватила. Національный Конвентъ провозгласилъ ея права; вамъ сл?дуетъ выслать общій списокъ вс?хъ «арестованныхъ» въ Комитетъ общей безопасности, который р?шитъ ихъ судьбу. А Комитету общественнаго спасенія нужно доставить списокъ б?дныхъ въ каждой общин?, чтобы онъ опред?лилъ приходящееся на ихъ долю вознагражденіе (indemnit? qui leur est due). Эти дв? операціи требуютъ всевозможной быстроты и должны идти рука объ руку. Необходимо, чтобы терроръ и справедливость обнаружились одновременно на вс?хъ пунктахъ. Революція есть д?ло народа, пора ему воспользоваться ея плодами (qu’il en jouisse)».

Изъ этого циркуляра ясно видно, какимъ принципомъ руководились якобинцы въ своей соціальной политик?: это былъ революціонный принципъ над?ленія б?дныхъ достояніемъ богатыхъ. Держась этого принципа, якобинская республика считала свои средства неисчерпаемыми. «Республика разсчитываетъ, — сказано въ доклад? Сенъ-Жюста, — для улучшенія быта небогатыхъ гражданъ (peu fortun?s) на т? милліарды, которые богачи пересчитывали у себя въ интересахъ контръ-революціи... Т?, кто хот?лъ задушить свободу, обогатили ее... Богатство заговорщиковъ — къ услугамъ вс?хъ несчастныхъ».

Но конфискованныя у эмигрантовъ и «заговорщиковъ» громадныя средства якобинская республика на практик? тратила всец?ло на себя и потому для оказанія помощи б?днымъ приб?гла къ установленію принудительной благотворительности. Ея комиссары налагали на богатыхъ обязанность: «расквартировать, кормить и од?вать вс?хъ больныхъ гражданъ, стариковъ, нуждающихся и сиротъ въ своемъ кантон?». Одинъ изъ нихъ, Фуше, будущій Наполеоновскій министръ полиціи, издалъ въ своемъ департамент? приказъ, въ силу котораго въ главномъ м?стечк? каждаго округа долженъ быть установленъ «филантропическій комитетъ», которому предоставлялось право взимать съ богатыхъ налогъ, соразм?рный съ количествомъ нуждающихся».

Помимо такихъ революціонныхъ м?ръ случайнаго и произвольнаго характера, якобинцы усп?ли сд?лать весьма мало для прочной организаціи государственной помощи. Они не пошли дал?е проекта книги національной благотворительности, въ которую должно было быть внесено на каждую тысячу жителей 4 землед?льца, 2 ремесленника и 5 женщинъ; внесенные въ книгу становились «пенсіонерами» государства, «подобно изув?ченному солдату». М?ра, не приведенная, впрочемъ, въ исполненіе, сводилась къ созданію новаго класса привилегированныхъ, произвольно набираемыхъ правительственными агентами изъ массы б?дныхъ. Отсюда было далеко до т?хъ фразъ, которыми якобинцы обязывались уничтожить б?дность и обезпечить вс?хъ нуждающихся; т?мъ бол?е далеко, что господствующая партія въ лиц? Барера провозгласила обязанностью государства не только обезпечить вс?мъ гражданамъ пропитаніе, но сд?лать ихъ собственниками. «Въ хорошо организованной республик? всякому сл?дуетъ им?ть собственность». Подъ этой собственностью разум?лась земля. Въ виду этого руководители якобинства мечтали о томъ, чтобы привести въ изв?стность въ каждой общин? число несобственниковъ и количество нераспроданныхъ національныхъ имуществъ, и зат?мъ безвозмездно распред?лить эти имущества мелкими над?лами между неимущими, способными работать, и кром? того дать въ аренду полдесятины земли каждому семьянину, влад?вшему меньшимъ участкомъ. Это мечтаніе отзывалось вліяніемъ литературныхъ идиллій ХVІІІ-го в?ка, прославлявшихъ блаженство хижины и поля, возд?лываемаго собственными руками.

Но хотя якобинцы въ теоріи и въ своихъ идеалахъ держались принципа частной собственности, они на практик? впадали въ пріемы чисто соціалистическіе. Двоякое побужденіе толкало ихъ въ этомъ направленіи — ихъ увлеченіе государственнымъ деспотизмомъ и иллюзіями ихъ моралистовъ. Въ первомъ отношеніи нужно им?ть въ виду, что якобинское правительство, всл?дствіе быстраго паденія своихъ ассигнацій, установило казенную таксу на ц?ну вс?хъ жизненныхъ припасовъ и товаровъ. Сл?дствіемъ этого была, съ одной стороны, пріостановка всякой индивидуальной д?ятельности и предпріимчивости во всемъ народномъ хозяйств? — въ торговл?, промышленности и даже землед?ліи. Другимъ посл?дствіемъ было пресл?дованіе многочисленныхъ разрядовъ гражданъ, благосостояніе которыхъ подрывалось политикою правительства и которые поэтому навлекли на себя его подозр?нія. Представители торговли и промышленности, даже крестьяне, сд?лались въ глазахъ якобинскаго правительства «контръ-революціонерами», готовыми «изъ-за н?сколькихъ сантимовъ барыша продать отечество». Якобинцы сочли своей обязанностью «разстроить разсчеты варварской ари?метики» производителя и торговца, «очистить ихъ отъ заразы и порчи аристократизма», подвергнуть поэтому всю ихъ д?ятельность строжайшему надзору, заставить купца сбывать свой товаръ, крестьянина продавать свой хл?бъ или скотъ, а фабриканта и ремесленника производить свои изд?лія — хотя бы себ? въ убытокъ. Всякое неисполненіе этихъ распоряженій признавалось «хищеніемъ» (accaparement) и уголовнымъ преступленіемъ. Смертная казнь была участью всякаго торговца или землед?льца, который не доставлялъ точныхъ св?д?ній о хранившихся у него припасахъ или товарахъ, всякаго крестьянина, который не вывозилъ еженед?льно на рынокъ своего хл?бнаго запаса. Смертная казнь постигла на самомъ д?л? того паціента, которому хл?бникъ доставлялъ заразъ по 30 хл?бцевъ, особымъ способомъ для него приготовлявшихся по указанію врача. Онъ былъ гильотинированъ за нам?реніе вызвать своимъ хищеніемъ «недостатокъ хл?ба (disette) среди всеобщаго довольства». Въ томъ же направленіи д?йствовала уравнительная и централистическая д?ятельность правительства, Оно отбирало хл?бъ въ богатыхъ общинахъ и департаментахъ въ пользу небогатыхъ общинъ и департаментовъ. Оно вообще не хот?ло терп?ть никакого различія въ благосостояніи общинъ и находило «несовм?стнымъ съ принципами» то, что у однихъ общинъ были «богатыя общинныя влад?нія, а у другихъ — лишь долги». Даже такой чисто практическій администраторъ и спеціалистъ, какъ Карно, не ладившій съ идеологами въ Комитет? общественнаго спасенія, находилъ, что различіе въ благосостояніи общинъ создаетъ «м?стныя привилегіи и м?стный аристократизмъ, который влечетъ за собою индивидуальныя привилегіи и аристократизмъ обитателей».

Вм?ст? съ т?мъ централизація изъ области бюрократической все бол?е и бол?е переходила въ экономическую. Правительство стало строить за счетъ государства вс? мосты, дороги и каналы и носилось съ планомъ «обширной и плодотворной централизаціи труда всего французскаго народа». Неудивительно, что при такихъ условіяхъ въ провинціальныхъ якобинскихъ клубахъ возникали проекты сосредоточить въ рукахъ правительства всю хозяйственную жизнь Франціи. Вс? производители должны были доставлять свои изд?лія за изв?стную ц?ну въ національные магазины; нація должна была предоставлять эти изд?лія оптовымъ торговцамъ, удержавъ въ свою пользу прибыль въ 6%; прибыль оптоваго торговца опред?лялась въ 8%, а мелочного — въ 12%. Такимъ образомъ, вс? — землевлад?льцы, промышленники и торговцы, получая опред?ленный барышъ, были бы исц?лены отъ порока жадности и перестали бы быть эгоистами.

Въ этомъ именно пункт? централисты и бюрократы якобинцевъ сходились съ моралистами и идеологами, Вс? они согласно между собою вид?ли окончательную ц?ль якобинской революціи въ пересозданіи челов?ка, въ возстановленіи естественнаго челов?ка. Но если первые довольствовались уравнительными м?рами, то вторые считали достиженіе идеальнаго строя невозможнымъ безъ цивизма, а главное препятствіе для развитія гражданственности въ ихъ глазахъ составлялъ эгоизмъ. Основная формула «общественнаго договора» — отчужденіе гражданиномъ своей политической воли со вс?ми физическими силами и имущественными средствами въ пользу общаго государства — должна была заключать въ себ? и полное отчужденіе отъ вс?хъ личныхъ желаній, отъ своего л, отъ своего эгоизма, или, какъ это формулировалъ главный теоретикъ якобинской морали и истолкователь Жанъ-Жака Руссо — Робеспьеръ: «Все, что ведетъ къ концентраціи челов?ческихъ страстей въ скверн? личнаго «Я» (dans l’abjection du moi personnel), должно быть отвергнуто или подавлено».

Есть только одно средство избавиться отъ «скверны своего Я» — это отдаться т?ломъ и душою государству, — конечно, законному, правов?рному государству. Вотъ въ этомъ-то и заключается патріотизмъ, и потому патріотизмъ для якобинца — источникъ вс?хъ доброд?телей и равносильная зам?на ихъ. На этотъ счетъ ученіе самаго доброд?тельнаго изъ патріотовъ не оставляетъ м?ста никакому сомн?нію. «Это возвышенное чувство, — говоритъ Робеспьеръ о патріотизм?, — противопоставляетъ частнымъ интересамъ предпочтеніе общественнаго интереса; отсюда сл?дуетъ, что любовь къ отечеству предполагаетъ или порождаетъ вс? доброд?тели».

Поэтому - и это также взято изъ Руссо, который утверждалъ, что въ нормальномъ государств? не должно быть никакого различія интересовъ, никакихъ партій — патріотъ обязанъ уничтожать въ себ? и въ другихъ вс? привязанности, которыя могли бы стать между нимъ и государствомъ; сюда относятся: в?ра, если она не совпадаетъ съ религіей государства; привязанность къ своей м?стной общин?, къ родной своей области и къ своей особой національности. Все это называлось якобинцами федерализмомъ и было въ ихъ глазахъ сепаратизмомъ. Оттого федерализмъ былъ для нихъ величайшимъ преступленіемъ, не допускавшимъ никакой пощады, и они совершенно посл?довательно разсуждали, что если патріотизмъ есть высшая нравственность, то федерализмъ — крайняя безнравственность. Эти два посл?днія понятія такъ покрывали другъ друга, что Сенъ- Жюстъ съ своей безшабашной логикой опред?лилъ безнравственностъ «федерализмомъ въ гражданскомъ быту».

Отсюда вполн? ясно, насколько нравственное пересозданіе челов?ка казалось якобинцамъ необходимымъ — и въ чемъ оно состояло. Оно им?ло ц?лью уничтожить вс? различія между гражданами, житейскія и м?стныя, искоренить вс? индивидуальныя потребности, порвать вс? м?стныя связи и привязанности, внушить вс?мъ общіе идеалы и вс?хъ подвести насильственно подъ одинъ общій типъ.

Для этого нужно было прежде всего сокрушить ту в?ковую религію, которая такъ сильно отвлекала многихъ отъ якобинскаго государства, и вм?сто нея создать для французовъ новую, гражданскую, т.-е. государственную религію, — чтб и было сд?лано сначала различными попытками провозгласить культъ разума, а потомъ торжественнымъ принятіемъ религіи, установленной Робеспьеромъ. Другимъ могучимъ средствомъ служила школа якобинская. Школа должна была исключительно принадлежать государству, и исключительной ц?лью ея было гражданское воспитаніе д?тей. Поэтому вс? д?ти должны быть съ самаго ранняго возраста отняты у семьи и подвергнуты одинаковому способу воспитанія. «Отечество, — восклицалъ Робеспьеръ, — им?етъ право воспитывать своихъ д?тей; оно не можетъ предоставить этотъ залогъ ни высоком?рію семействъ, ни предразсудкамъ частныхъ лицъ, в?чнымъ питомникамъ аристократизма и домашняго федерализма, который суживаетъ души, изолируя ихъ». Въ этомъ отношеніи Дантонъ былъ совершенно согласенъ со своимъ антагонистомъ. «Д?ти, — заявлялъ онъ, — принадлежатъ республик? прежде, ч?мъ они принадлежатъ семьямъ... Кто поручится мн?, что эти д?ти, подъ вліяніемъ эгоизма отцовъ своихъ, не станутъ опасностью для республики? И какое намъ д?ло до индивидуальнаго разума въ виду національнаго? Въ національныхъ школахъ ребенокъ долженъ всосать въ себя республиканское молоко... Государство (республика) едино и неразд?льно, и народное просв?щеніе также должно исходить изъ этого центра единства».

Но пока новая государственная религія, новые учебники и «республиканскіе катехизисы», подготовляли внутренній цивизмъ, господствующая партія заботилась о томъ, чтобы правительственными распоряженіями, внушеніемъ страха и прим?ромъ проводить наружный цивизмъ, т.-е. изм?нять обычаи, привычки, названія и даже вн?шній видъ гражданъ сообразно съ новымъ «патріотизмомъ». Съ этой ц?лью календарь Ромма нед?лю зам?нилъ декадой, а на м?сто воскресенья поставилъ десятницу, переименовалъ дни и м?сяцы и христіанскія празднества зам?нилъ гражданскими; съ этою ц?лью м?стечко Сенъ-Дени было переименовано въ Франсіаду; депутатъ Леруа переименовался въ Лалуа, а присяжный Леру а назвалъ себя Десятымъ-Августомъ. Съ той же ц?лью Сенъ-Жюстъ предписалъ въ своихъ «гражданскихъ учрежденіяхъ», чтобы рабочіе и прислуга ?ли за однимъ столомъ съ хозяевами; комиссаръ Лекиніо приглашалъ въ своемъ департамент? вс?хъ гражданъ въ день десятницы собираться на общія братскія трапезы (banquets fraternels); парижская Коммуна предписала хл?бникамъ печь только одинъ сортъ хл?ба. Конвентъ постановилъ, чтобы заключенные кормились одной общей пищей на счетъ богатыхъ изъ ихъ среды. Съ этою же ц?лью Конвентъ поручилъ живописцу Давиду представить «проектъ улучшенія національнаго костюма и приноровить его къ республиканскимъ нравамъ и характеру революціи», а зат?мъ отдалъ приказъ награвировать и раскрасить въ 25.000 экземплярахъ образецъ гражданскаго костюма. Впрочемъ, уже и безъ того наружный видъ санкюлота, съ длинными волосами, усами, краснымъ колпакомъ, карманьолой, длинными панталонами и деревянными или по крайней м?р? толстыми башмаками, «становился, вм?ст? со свойственнымъ ему образомъ р?чи и манерами, обязательнымъ типомъ патріота или всякаго, кто хот?лъ таковымъ казаться».

Вотъ къ чему сводился въ итог? якобинскій идеалъ, la conception jacobine, какъ его сжато формулируетъ Тэнъ: «Отвлеченное построеніе изуродованнаго челов?ческаго типа; стремленіе пригнать къ нему живой индивидуумъ; вм?шательство государственной власти во вс? области частной жизни; принужденіе, охватывающее трудъ, обм?нъ собственности, семью и воспитаніе, религію, нравы и чувства; принесеніе въ жертву частныхъ лицъ обществу и всемогуществу государства».

Что же касается до результатовъ соціальной программы якобинцевъ, то самый расположенный къ ней и вм?ст? съ т?мъ достов?рный свид?тель, всю жизнь остававшійся преданнымъ якобинскому идолу, депутатъ Конвента Байёль, два года спустя, въ самомъ Конвент?, т.-е. передъ очевидцами и компетентными судьями, характеризовалъ господство якобинскихъ идеологовъ сл?дующими словами: «Терроръ сокрушалъ вс? умы, давилъ вс? сердца; онъ составлялъ силу правительства, и это правительство было таково, что многочисленные обитатели обширной территоріи какъ будто утратили вс? качества, отличающія челов?ка отъ домашняго животнаго. Казалось, что въ нихъ осталось лишь столько жизни, сколько правительству угодно было имъ предоставить. Челов?ческое я не существовало бол?е; каждый индивидуумъ превратился въ автомата: шелъ, возвращался, мыслилъ или переставалъ мыслить сообразно съ т?мъ, какъ его толкала или одушевляла общая тиранія» ^{60}.

Такое признаніе очевидца и единомышленника, приведенное Тэномъ, можетъ зам?нить собой ц?лый рядъ другихъ фактовъ, рисующихъ порядокъ вещей, установленный якобинцами. Только такимъ подавлявшимъ и притуплявшимъ душу терроромъ можно было достигнуть ц?ли и создать типъ якобинца, в?рующаго въ догму и исполняющаго обряды, вполн? правов?рнаго, безъ пятна или подозр?нія въ ереси или схизм? — безъ отклоненія вл?во въ сторону преувеличенія (Эберъ и парижская Коммуна) и безъ отклоненія вправо — въ сторону зловредной снисходительности (Дантонъ и Камиль Демуленъ), — однимъ словомъ, тотъ однообразный и строго очерченный типъ, по образцу котораго должны были быть перед?ланы вс? французы. На основаніи всего этого изображенія соціальной программы якобинцевъ и ея результатовъ Тэнъ даетъ ей сл?дующую оц?нку: «Ея исходная точка — «общественный договоръ» съ его полнымъ отчужденіемъ личности въ пользу общества — есть софизмъ; ея ц?ль — возстановленіе естественнаго челов?ка — есть фантастическій бредъ; ея средство — уничтоженіе всякаго неравенства и искорененіе всякаго эгоизма и «федерализма» — политическое донкихотство; ея орудіе — безпощадное истребленіе вс?хъ разномыслящихъ — преступный фанатизмъ». Совс?мъ не таково положеніе современнаго челов?ка, которому христіанство внушило понятіе сов?сти, а исторія привила чувство индивидуальной чести, какъ на это было указано въ изложеніи взгляда Тэна на значеніе индивидуума.

* * *

Этой-то программ? якобинцевъ Тэнъ противополагаетъ свою теорію о государств? и обществ?. Можно даже сказать, что соціологія Тэна сама сложилась, или во всякомъ случа? точн?е опред?лилась, подъ вліяніемъ якобинскаго представленія о государств? и индивидуум? и въ противоположность имъ. Во всякомъ случа?, нужно думать, что его требованіе невм?шательства государства въ школьное д?ло было вызвано попыткой якобинцевъ сд?лать изъ школы средство «пересоздать» природу челов?ка и вылить его въ узкій типъ, соотв?тствовавшій идеаламъ небольшой фанатической партіи — подобно тому, какъ и частые протесты Спенсера противъ господствующей въ Англіи системы филантропіи вызваны ея ошибками и крайностями.

Но кром? соціологической критики, на которой мы зд?сь не будемъ останавливаться, Тэнъ подвергаетъ программу якобинцевъ критик? исторической. Онъ сравниваетъ ихъ деспотизмъ съ аналогическими формами въ исторіи и приходитъ къ заключенію, что представленіе якобинцевъ о государств? — ретроградное, такъ какъ оно соотв?тствуетъ давно пережитымъ культурнымъ формамъ, обусловленнымъ исключительными обстоятельствами — какія представляетъ, напр., античный міръ съ его т?снымъ муниципальнымъ бытомъ. Тамъ каждый городъ им?лъ своихъ боговъ, и религія совпадала съ отечествомъ; тамъ царствовала постоянная война съ жестокими посл?дствіями, и поб?жденный со всей семьей продавался въ рабство; всл?дствіе этого античный городъ заключалъ въ себ? для каждаго гражданина всю сумму необходимыхъ и желательныхъ ему нравственныхъ и матеріальныхъ благъ, и вн? его ст?нъ челов?къ не им?лъ уб?жища ни для себя, ни для своихъ боговъ и идеаловъ.

Дал?е, если программа якобинцевъ представляется Тэну при осв?щеніи исторіей — ретроградною, то ихъ политика въ его глазахъ — чистое донкихотство. Онъ этимъ хочетъ сказать, что задуманное ими пересозданіе французскаго общества и народа было сумасбродною зат?ей безъ всякой возможности усп?ха, такъ какъ, несмотря на весь ихъ деспотизмъ, она была имъ не по силамъ и не по плечу.

Тэнъ подкр?пляетъ эту мысль прежде всего историческими поясненіями. Уже не одинъ разъ жестокій деспотизмъ оставлялъ свой кровавый сл?дъ въ исторіи; но никогда онъ не сопровождался такою неразумностью на практик?. Когда Филиппъ II пресл?довалъ мавровъ и евреевъ, когда Людовикъ XIV подвергалъ гоненію гугенотовъ, — жертвами ихъ деспотизма была лишь 1/15 или 1/20 часть ихъ подданныхъ. Власть Кромвеля, правда, была узурпаціей, ненавистной большинству народа, но зато этотъ узурпаторъ не подвергалъ гоненію религіозныя партіи, а напротивъ сдерживалъ рвеніе фанатиковъ. Даже дикій фанатизмъ магометанскихъ халифовъ или султановъ въ VII или въ XV в?к? щадилъ порабощенныхъ христіанъ и предоставлялъ имъ право жить по своему закону, подъ руководствомъ своихъ духовныхъ вождей.

Такимъ образомъ, никто изъ прежнихъ тирановъ не пытался порабощать вс?хъ подвластныхъ ему людей и переиначивать ихъ во всемъ. Какъ ни велика была тиранія, она касалась лишь одного какого-нибудь класса людей; какъ ни глубока была тиранія, она останавливалась на изв?стной черт?, и за этой чертой чувства и в?рованія челов?ка оставались неприкосновенными. Съ другой стороны, прежніе тираны располагали достаточной силой для достиженія своей ц?ли. Филиппъ II и Людовикъ XIV им?ли за себя большинство націи, столь же фанатическое и озлобленное противъ диссидентовъ, какъ они сами. Кромвель, проводившій въ жизнь пуританскую программу, опирался, правда, на незначительное меньшинство, но то была армія ригористовъ, еще бол?е строгихъ къ себ?, ч?мъ къ другимъ, это были самые честные, самые ум?ренные, самые трудолюбивые и настойчивые изъ людей.

Совершенно обратное видимъ мы у якобинцевъ: по м?р? ихъ усп?ха ихъ теорія становится все требовательн?е и возлагаетъ на исполнителей все большія тягости. Вначал? якобинецъ нападалъ только на королевскую власть, на церковь, на дворянство, на церковную собственность и феодальныя привилегіи, — однимъ словомъ, на среднев?ковыя учрежденія; потомъ онъ сталъ нападать на учрежденія гораздо бол?е древнія и гораздо бол?е прочныя — на христіанскую религію, на собственность и на семью. Въ теченіе четырехъ л?тъ онъ довольствовался разрушеніемъ; теперь онъ вздумалъ создавать; онъ хлопочетъ не о томъ только, чтобы отм?нить существующую религію и уничтожить соціальное неравенство, искоренить догмы, основанныя на откровеніи, унасл?дованныя в?рованія и установленное богослуженіе, всякое преимущество въ званіи или состояніи, богатство и досугъ, в?жливость и изящество; — но ему нужно еще перед?лать гражданина, сфабриковать для него новыя чувства, навязать личности естественную религію, гражданское воспитаніе, однообразіе нравовъ, якобинскій пошибъ, спартанскую доблесть; однимъ словомъ, онъ не предоставляетъ челов?ку ничего своего, ничего такого, что не было бы ему предписано, указано и вынуждено у него. «Съ этой минуты революція им?етъ противъ себя не только приверженцевъ стараго порядка, патеровъ, дворянъ, прежнюю магистратуру, роялистовъ и католиковъ, но еще и вс?хъ т?хъ, кто проникнутъ европейской цивилизаціей, кто состоитъ членомъ прочной семьи, влад?етъ капиталомъ значительнымъ или небольшимъ, им?етъ собственность какого-либо вида или степени, — т.-е. им?етъ противъ себя вс?хъ землед?льцевъ, промышленниковъ, торговцевъ, арендаторовъ, ремесленниковъ и даже большинство революціонеровъ, которые вовсе не желаютъ подвергаться принужденію, не отъ нихъ исходящему, и любятъ горячечную рубашку только на спин? другихъ».

«А гд? же, — спрашиваетъ Тэнъ, - та сила, на которую могли опереться якобинцы въ своемъ безумномъ начинаніи? Они составляютъ меньшинство, ихъ приходится по одному на 15 или 20 челов?къ, не принадлежащихъ къ ихъ сект?. Ихъ господство установилось со вчерашняго дня; они водворились во власти посредствомъ мнимыхъ выборовъ, вынудивъ силою или обманомъ голоса въ свою пользу; т?ми же способами среди нихъ самихъ меньшинство одол?ло большинство, запугавъ уличными бунтами Конвентъ и подавивъ департаменты вооруженной силой. Во глав? ихъ партіи теперь какая-нибудь дюжина вожаковъ съ неограниченной властью; но ихъ авторитетъ шатокъ, каждый м?сяцъ перем?щеніе большинства въ Конвент? можетъ ихъ ниспровергнуть. Въ ихъ партіи н?тъ дисциплины и подчиненія; самые посл?дніе крикуны, въ род? Эбера и Ру, стараются превзойти фанатизмомъ вожаковъ и протиснуться на ихъ м?сто. Вожаки могутъ удержаться во власти только проявленіемъ самой грубой силы, кровопролитіемъ и терроромъ. Но, чтобы терроръ сохранялъ свою власть надъ умами, они принуждены злоупотреблять ею, и все больше и больше налегаютъ на это орудіе»... «Вотъ почему руководители секты, ея естественные и напередъ отм?ченные вожди представляютъ собою теоретиковъ, способныхъ усвоить себ? принципъ и вывести изъ него вс? посл?дствія, но въ то же время настолько неразумныхъ, что они не вид?ли, что ихъ зат?я превосходитъ ихъ силы — и всякія челов?ческія силы. Они достаточно смышлены, чтобы понять, что дикое насиліе — ихъ единственное орудіе; настолько безчелов?чны, чтобы пустить его въ ходъ безъ всякаго удержа со стороны сов?сти, и настолько извращены, чтобы расточать убійства для внушенія страха».

*** * ***

Несообразность и невыполнимость якобинской программы, ея противор?чіе основнымъ условіямъ челов?ческой природы и общежитія никто еще не обнаруживалъ съ такою очевидностью и уб?дительностью, какъ Тэнъ въ указанной глав? его сочиненія. Но онъ сд?лалъ еще бол?е. Онъ не ограничился обличеніемъ теоретической несостоятельности якобинскаго деспотизма, но наглядно раскрылъ передъ читателемъ поразительный контрастъ между фантастическими ц?лями этой партіи и ничтожностью ея политическихъ средствъ. Суетность якобинской зат?и, осуществлявшейся ц?ною небывалаго и невыносимаго гнета, нич?мъ не могла быть такъ безпощадно разоблачена, какъ фактическимъ изученіемъ и описаніемъ самаго механизма недолгов?чнаго якобинскаго государства. Изображеніе этого механизма, основанное, какъ всегда, на обильномъ и искусно сгруппированномъ матеріал?, представляетъ собою совершенно новую страницу въ исторіи Франціи. Какъ и к?мъ держалось якобинское государство? какъ д?йствовали его орудія? насколько они были надежны и прочны, насколько способны принудить двадцатипятимилліонный народъ идти къ нам?ченной ц?ли? — Организація якобинской партіи въ самомъ Париж? была уже и прежде изв?стна; но и тутъ Тэнъ прибавилъ такія черты и подробности, благодаря которымъ парижская Коммуна и революціонные комитеты 48 секцій явились въ новомъ осв?щеніи; — такъ, напр., онъ указалъ, что изъ 88 членовъ Коммуны, званіе и образованіе которыхъ могло быть обнаружено, 56 были безграмотны или почти безграмотны. Объ организаціи же террора въ провинціяхъ можно сказать, что она совершенно заново выяснена Тэномъ.

Въ силу декретовъ Конвента, въ каждой общин? долженъ былъ быть свой м?стный центръ террора, т.-е. свой революціонный комитетъ, что дало бы для всей Франціи 45.000 комитетовъ съ 540.000 членовъ и стоило бы государству 591 милліонъ въ годъ. Тэнъ, въ первомъ том? своего сочиненія высчитавшій непроизводительные расходы стараго порядка, теперь зам?чаетъ, что якобинскій деспотизмъ, помимо обыкновенной своей администраціи, вдвое бол?е многочисленной и вдвое бол?е стоившей, ч?мъ администрація при старомъ порядк?, долженъ былъ бы такимъ образомъ тратить «на простой надзоръ за народомъ», т.-е. на революціонные комитеты, на 100 милліоновъ больше всей совокупности налоговъ, тяжесть которыхъ привела къ возстанію противъ стараго порядка. «Но, къ счастью, чудовищный грибъ усп?лъ вырости только на половину — вм?сто 45.000 комитетовъ во Франціи возникло лишь 21.000: якобинское с?мя и зараженная атмосфера, необходимая для его всхода, не везд? были налицо». На самомъ д?л? въ маленькихъ общинахъ съ населеніемъ ниже .500 челов?къ, а также въ общинахъ, хотя и бол?е населенныхъ, но отдаленныхъ отъ городовъ и чисто землед?льческихъ, особенно же тамъ, гд? жители говорили на м?стномъ нар?чіи (patois), не оказывалось людей, годныхъ для революціоннаго комитета. «Деревенское населеніе доступно мен?е, ч?мъ городское, соціальнымъ эпидеміямъ». Въ деревн? меньше досуга, меньше грамотеевъ и меньше охотниковъ до канцелярской работы. Къ тому же истый крестьянинъ не принадлежитъ ни къ какой партіи, онъ ни роялистъ, ни республиканецъ, — его представленія для этого слишкомъ скудны, слишкомъ ограничены и неподвижны. Изъ всей революціи онъ усвоиваетъ только то, что его хватаетъ за живое, или что онъ каждый день видитъ вокругъ себя: 1793-й и 1794-й года остались для него «эпохой плохихъ ассигнацій и большого страха» — и нич?мъ бол?е. Съ обычнымъ своимъ терп?ніемъ онъ покоряется новому порядку, какъ покорялся старому, и гнетъ спину изъ страха, чтобы не было хуже. Но онъ изб?гаетъ сельскихъ должностей и всякой отв?тственности; если ему насильно навязываютъ должность, онъ принимаетъ ее изъ страха и становится молотомъ, чтобы не служить наковальней. Но онъ ждетъ только случая, чтобы уйти подъ благовиднымъ предлогомъ, а пока остается въ должности, работаетъ, подобно своей лошади, по-невол?, изъ-подъ кнута.

Въ большихъ селахъ и м?стечкахъ, гд? существуетъ революціонный комитетъ, «запряженныя лошади иногда д?лаютъ видъ, какъ будто тянутъ, на самомъ же д?л? вовсе не тянутъ, боясь, какъ бы кого-нибудь не задавить». Тэнъ наглядно описываетъ внутренній, обособленный мірокъ, который представляетъ собою такое м?стечко, гд? вс? другъ друга знаютъ, вс? связаны интересами и м?стнымъ преданіемъ, и потому щадятъ другъ друга: Въ иныхъ м?стечкахъ и въ небольшихъ городахъ негодяи и фанатики были въ недостаточномъ числ?, чтобы занять вс? должности, и принуждены допустить въ свою среду людей равнодушныхъ, сомнительныхъ или просто нуждающихся и приставшихъ къ господствующей партіи изъ-за куска хл?ба. Наконецъ, въ среднихъ и большихъ городахъ суматоха, вызванная коллективными отр?шеніями отъ должности и импровизированными назначеніями, такъ велика, что въ администрацію массой проникаютъ мнимые якобинцы, которые слишкомъ много болтали въ клубахъ и собраніяхъ, и потому оказались на виду, но въ душ? остаются жирондинцами или фёльянами. Они сидятъ рядомъ съ якобинцами худшаго сорта на самыхъ худшихъ должностяхъ, но въ сущности д?йствуютъ, какъ автоматы. Тэнъ приводитъ въ прим?ръ одного судью революціоннаго трибунала въ Камбре, который разсказывалъ, что передъ т?мъ, какъ идти въ судъ, онъ глоталъ большой стаканъ ликера, чтобы придать себ? силы вынести зас?даніе. «Я долженъ былъ ставить приговоръ на основаніи вердикта присяжныхъ: что мн? было д?лать? Я напивался и старался все забыть, даже самыя имена подсудимыхъ».

Очевидно, м?стный персоналъ, на который возложено осуществленіе якобинской программы, слишкомъ вялъ, ненадеженъ или даже втайн? враждебенъ. «Необходимо его постоянно подновлять и зам?нять св?жими силами изъ якобинскихъ резервуаровъ въ главныхъ городахъ и особенно изъ Парижа». И вотъ почему, по выраженію Тэна, якобинцы настоящей саранчой налетаютъ изъ своихъ центровъ на провинцію и деревню. Тэнъ подробно сл?дитъ за полетомъ и губительнымъ д?йствіемъ «вреднаго нас?комаго» и показываетъ, какъ якобинизмъ распространяется и спускается сверху, и какъ пришлая и навязанная м?стнымъ общинамъ администрація накладываетъ «на всю безцв?тную страну свое кровавое пятно». И на самомъ д?л? это только пятно, лежащее на самой поверхности; ибо санкюлоты хотятъ дов?рить административныя должности лишь людямъ своего закала, а въ провинціи, особенно въ селахъ, такіе люди р?дки. По признанію одного изъ членовъ Конвента — годныхъ людей везд? недостаетъ — «il у а disette de sujets». Отовсюду слышатся жалобы якобинскихъ заправилъ и агентовъ: «народъ не хочетъ открыть глаза»; «общественный духъ среди крестьянъ, ремесленниковъ и поденщиковъ прескверный»... число недовольныхъ «ростетъ какъ-бы со дня на день»; «придется истребить все племя, колонизовать съизнова всю страну»; «республиканскія чувства еще въ колыбели; фанатизмъ нев?роятно силенъ... лишь революціонная армія и святая гильотина изл?чатъ этотъ народъ отъ его смраднаго аристократизма». А тамъ, гд? общее настроеніе н?сколько горяч?е, якобинцы сами говорятъ, что это «напускной жаръ», поддерживаемый лишь присутствіемъ пяти-шести парижскихъ террористовъ; въ Гренобл? якобинскій агентъ сознается, что все д?ло его пропадетъ, лишь только онъ на одинъ день предоставитъ населеніе самому себ?. Иначе и не могло быть: во многихъ городахъ якобинцы пересчитываютъ своихъ людей, террористовъ настоящаго закала, и оказывается, что ихъ всего одинъ десятокъ или два — 22 въ Труа, 21 — въ Гренобл?, 10 — въ Бордо, 7 — въ Пуатье, столько же въ Дижон? — «весь персоналъ, д?йствующій въ большомъ город?, могъ бы ус?сться за однимъ столомъ». Отъ своихъ усилій распространиться по всей стран? якобинская шайка только р?д?етъ. «Якобинцы остаются т?мъ, ч?мъ всегда были, — немногочисленнымъ разбойничьимъ станомъ, расположившимся въ іерархическомъ порядк?, какъ н?когда феодалы надъ завоеванной Франціей; если терроръ, ими распространяемый, увеличиваетъ число ихъ рабовъ, то ужасъ, который они внушаютъ, въ то же время уменьшаетъ число преданныхъ имъ людей, и ихъ меньшинство остается крайне незначительнымъ, такъ какъ ихъ пособниками могутъ служить лишь лица имъ подобныя» (III, 334).

Если принять во вниманіе безусловный авторитетъ Комитета общественнаго спасенія, всемогущество его комиссаровъ, многочисленность и дисциплину выставленныхъ ими армій, нельзя не представить себ? якобинство грозною, прочно установленною силою. Между т?мъ это оптическій обманъ. Тэнъ доказываетъ, что никогда въ мір? не было деспотизма, который покоился бы на такомъ относительно шаткомъ основаніи, и вм?ст? съ т?мъ объясняетъ, почему это основаніе было такъ шатко. Слабость якобинскаго владычества обусловливалась не только малочисленностью партіи, настоящіе члены которой терялись въ управляемой и терзаемой ими стран?, но и негодностью административнаго персонала якобинцевъ. Они захватили власть надъ страной богатой, съ в?ковою и утонченною цивилизаціей; кому же они предоставили управленіе этой страной и безконтрольное распоряженіе ея средствами? Самое названіе партіи служитъ достаточнымъ отв?томъ; это были санкюлоты, какъ они себя называли, т. е. люди безъ прочнаго достатка или заработка, перебивавшіеся со дня на день, промышлявшіе мелкими д?лишками и нуждавшіеся въ жаловань?, чтобы заниматься общественными д?лами. Тэнъ подробно знакомитъ читателя съ личнымъ составомъ правительствующаго класса при якобинскомъ господств?; этотъ классъ набирался изъ слоевъ, наимен?е пригодныхъ для правительствующей д?ятельности не только по своему нев?жеству, но и по своей нравственной недоброкачественности. — «Они такъ же глупы, какъ и безпутны», говорилъ членъ Конвента Альберъ о своихъ пособникахъ въ Труа. Недаромъ въ Рошфор? президентомъ якобинскаго клуба состоялъ палачъ. «Но какъ ни низко ихъ общественное положеніе, ихъ развитіе и ихъ сердце еще ниже, потому что каждый изъ нихъ въ своемъ ремесл? или промысл? представляетъ собою не отборную часть гражданъ, а отребье». Вотъ почему этими мимоходомъ сказанными словами Тэнъ даетъ существенное объясненіе одному изъ крупн?йшихъ фактовъ въ . исторіи якобинской революціи, «вотъ почему посл? 10-го термидора ихъ повсюду выгоняютъ, многихъ какъ террористовъ, но большинство какъ глупцовъ, скандалистовъ, сумасбродовъ или просто, какъ проходимцевъ». «Было бы слишкомъ много чести, — говоритъ Тэнъ, — приписывать такимъ людямъ уб?жденіе или принципы — у нихъ можно найти только личную злобу и любостяжаніе (des app?tits), и они пользуются своими должностями, чтобы дать имъ удовлетвореніе. Обычнымъ м?стомъ собранія для заправилъ муниципалитета или клуба во многихъ м?стахъ служили харчевни или кабаки; пьянство играло видную роль въ проведеніи террора. «Кто хочетъ быть людскимъ живодеромъ (un bon ?gorgeur), долженъ предварительно напиться», — такъ говорили въ Париж? сентябрьскіе убійцы; а такъ какъ «революціонное правленіе» было нич?мъ инымъ, какъ организованною, продолжительною и непрерывною р?зней (Septembrisade), то большинство его агентовъ принуждены много пить.

*** * ***

Но если бы еще эта новая бюрократія «революціонныхъ комитетовъ» и клубовъ ограничилась порокомъ нетрезвости! Бол?е крупнымъ недостаткомъ новыхъ правителей было хищеніе. Въ самомъ Конвент? было заявлено, что «революціонные комитеты» самовольно оплачивали себя за свои труды; а когда посл?довалъ декретъ, назначавшій ихъ членамъ по 3 и по 5 фр. въ день, они продолжали наживаться помимо этого жалованья. И какъ было устоять противъ искушенія, когда такая масса богатства проходила безконтрольно черезъ руки подобныхъ людей. То, что не было сд?лано въ свое время — приведеніе въ изв?стность якобинскихъ хищеній — отчасти восполнено теперь историкомъ. На четыре рубрики — по четыремъ источникамъ незаконныхъ присвоеній — распред?лилъ Тэнъ свой громадный обвинительный матеріалъ: первый изъ нихъ составляло взиманіе революціоннаго налога съ богатыхъ, принудительные займы и такъ называемыя добровольныя пожертвованія. На основаніи приведенныхъ въ своей книг? данныхъ, Тэнъ утверждаетъ, что до трехъ или до четырехъ сотъ милліоновъ золотомъ и серебромъ, вымученныхъ до конца 1793 года, а посл? того сотни милліоновъ въ ассигнаціяхъ, — однимъ словомъ, почти весь результатъ чрезвычайныхъ революціонныхъ поборовъ — были присвоены и расхищены м?стными санкюлотами. Другимъ выгоднымъ источникомъ наживы была жизнь и свобода управляемыхъ; въ теченіе двухъ л?тъ безнаказанно производилась во вс?хъ концахъ Франціи самая оживленная торговля этими «драгоц?нными предметами»; какъ платившіе, такъ и получавшіе плату были одинаково заинтересованы въ томъ, чтобы ихъ торговыя сд?лки производились въ тайн?, не оставляя сл?довъ, и т?мъ не мен?е въ книг? Тэна можно найти поразительныя доказательства тому, какъ нахально и на какую широкую ногу производилась эта торговля.

Далеко не вс?мъ несчастнымъ однако удавалось откупиться тяжкими денежными жертвами отъ заключенія, и вотъ эти-то несчастные, наполнявшіе тюрьмы, представляли собою третій источникъ наживы, не мен?е обильный, но бол?е открытый и еще бол?е заманчивый. Какъ скоро «заподозр?нное» лицо попадало въ заключеніе, все, что оно приносило съ собой, и все, что оно оставляло дома, становилось добычей комиссаровъ и администраторовъ. Даже жены обвинителя и судей являлись въ канцелярію и отбирали себ? изъ вещей, принадлежащихъ обвиненнымъ, все, что имъ было по вкусу — серебряныя пряжки, тонкое б?лье и кружева. Все это однако безд?лица въ сравненіи съ т?мъ имуществомъ арестованныхъ, которое попадало подъ секвестръ. Вс? дома, принадлежавшіе духовнымъ лицамъ и дворянамъ, замки и дворцы по всей Франціи съ находившеюся въ нихъ движимою собственностью, а также и большинство лучшихъ домовъ буржуазіи съ богатымъ, хорошо устроеннымъ хозяйствомъ, и сверхъ того почти вс? склады и магазины крупныхъ промышленниковъ и торговцевъ подлежали секвестру и представляли колоссальную ц?нность, порученную охраненію санкюлотовъ, которые все эта «завоевывали для націи», а сами были б?дны, и при ближайшемъ осмотр? вс?хъ этихъ полезныхъ и прекрасныхъ вещей «еще бол?е чувствовали свою нужду». Все это принадлежало націи, т. е. собственно не им?ло господина и охранялось узкимъ лоскуткомъ бумаги съ двумя печатями. Чего же удивляться, — спрашиваетъ Тэнъ, — если этотъ слабый лоскутокъ, наложенный на конфискованныя имущества или секвестрованные товары, такъ часто рвется въ грубыхъ и хищныхъ рукахъ?

Однако, четвертый источникъ добычи былъ самымъ обильнымъ изъ вс?хъ. Несмотря на всевозможныя лихоимства и на вс? хищенія агентовъ, у республики, грабившей въ громадныхъ разм?рахъ, многое оставалось на рукахъ: крупные предметы движимой собственности, неудобные для расхищенія, значительныя массы разнаго товара и главнымъ образомъ недвижимая собственность. Все это республика распродавала, и можно было за дешевую ц?ну сд?латься законнымъ влад?льцемъ самыхъ ц?нныхъ предметовъ. Этимъ путемъ пріобр?тались почти даромъ самые р?дкіе предметы роскоши и искусства. Республиканскіе комиссары сп?шили спускать съ торговъ все, что было возможно, чтобы поскор?е получить свои проценты; а часто они же сами занимались покупкой и перепродажей, приб?гая къ плутовству, чтобы дешевле пріобр?сти подлежащее продаж?: разрознивали тома большихъ сочиненій при продаж? библіотекъ, продавали объективы телескопа отд?льно отъ трубы, зам?няли драгоц?нные каменья фальшивыми. Но все это ничто сравнительно съ выгодой, которую доставляла покупка недвижимыхъ имуществъ: нер?дко барышомъ отъ порубки одного участка покрывалась ц?на, заплаченная за весь л?съ, или продажей жел?зной р?шетки парка или же свинцовой крыши замка оплачивалась стоимость ц?лаго им?нія.

Посредствомъ этой-то торговли, — говоритъ Тэнъ, — созидались т? громадныя состоянія, которыя усп?вали составить себ? наибол?е ловкіе террористы. Такъ объясняются «колоссальныя богатства», которыми «мирно наслаждались», по отзывамъ современниковъ, посл? паденія Робеспьера, т? хитрые мошенники, которые до 10 термидора были каждый въ своемъ околотк? «маленькими Робеспьерами». Но разв?, — спрашиваетъ Тэнъ, — имущества контръ-революціонеровъ могли попасть въ лучшія руки? В?дь, по ученію Марата, апостола и канонизованнаго мученика революціи, ц?ль ея только и заключалась въ отнятіи богатства у великихъ міра сего и въ передач? его малымъ! Правительствующій классъ въ революціи — якобинцы — и придерживался этой аргументаціи везд? и во всемъ: и при продаж? національныхъ имуществъ, и при охраненіи секвестровъ, и при освобожденіи отъ ареста, и при взиманіи революціонныхъ налоговъ и займовъ. «Нигд?, — таковъ выводъ Тэна изъ его тщательнаго и обширнаго разсл?дованія о д?ятельности якобинской администраціи, — нигд? ни въ печатныхъ, ни въ рукописныхъ документахъ я не встр?тилъ революціоннаго комитета, соединявшаго терроризмъ съ честностью» (III,. 363).

Это дознаніе, произведенное Тэномъ, оставитъ глубокій сл?дъ въ исторіографіи. Изображеніе Тэномъ низшаго правительствующаго персонала эпохи террора завершаетъ проводимую имъ въ его книг? идею о діаметральной противоположности якобинской теоріи и практики. Во имя непосредственнаго народовластія, якобинцы ниспровергли конституціонную монархію и немедленно установили надъ французскимъ народомъ самый безконтрольный и тяжелый деспотизмъ. По теоріи и р?чамъ клубныхъ ораторовъ, поб?да якобинцевъ должна была ознаменовать собою удаленіе отъ власти «испорченныхъ роскошью» и зараженныхъ слоевъ общества и призваніе къ власти «непорочнаго» и «неподкупнаго» — по опред?ленію Руссо — народа; а на самомъ д?л? поб?да якобинцевъ предала народъ въ жертву самымъ хищническимъ и негоднымъ его элементамъ. Какъ декорація для отвода глазъ Франціи и Европы, на самой верхушк? якобинской державы красовалась одинокая фигура д?йствительно безкорыстнаго, «неподкупнаго» Робеспьера, - но какъ горько было бы для этого пророка и жреца моральнаго террора сознаніе, что его смерть будетъ началомъ избавленія французскаго народа отъ господства самыхъ вредныхъ и злокачественныхъ его паразитовъ, и что оставшіеся въ администраціи якобинцы превратятся, подъ бдительнымъ надзоромъ «перваго консула» и заведеннаго имъ строгаго бюрократизма, въ исполнительныхъ чиновниковъ — добросов?стныхъ и честныхъ, если не по натур?, то по инстинкту самосохраненія и изъ честолюбія, какъ это выяснилъ Тэнъ въ том? о Наполеоновскихъ порядкахъ.

* * *

Результатами, добытыми дознаніемъ надъ соціальнымъ и нравственнымъ качествомъ якобинскаго правительствующаго персонала, не ограничивается изсл?дованіе Тэна. Показавши, что представляло собою это правительство, такъ внезапно охватившее своими безчисленными разв?твленіями почти всю поверхность Франціи, Тэнъ поставилъ себ? задачею подвести итоги его д?ятельности, опред?лить въ цифрахъ, во что оно обошлось Франціи, взв?сить значеніе, которое им?ло якобинское владычество въ исторіи французской культуры. Тэнъ сд?лалъ это въ двухъ обширныхъ отд?лахъ своего труда, занимающихъ почти половину третьяго тома его исторіи революціи. Подъ заглавіемъ «Les Gouvern?s» (управляемые) и «La Fin de la Terreur» (конецъ террора), эти дв? книги представляютъ въ совершенно новомъ вид? внутреннюю исторію Франціи подъ владычествомъ якобинства. При громадности заключеннаго Тэномъ въ эти книги фактическаго матеріала, мы коснемся вкратц? лишь главныхъ сторонъ вопроса, осв?щеннаго Тэномъ.

Всякій поб?дитель, захватывающій власть въ государств?, посредствомъ ли завоеванія, или внутренняго насилія, конечно, прежде всего заботится о томъ, чтобы удержаться во власти, а для этого по возможности обезсилить поб?жденныхъ против- никовъ. Но можно сказать, что никогда не проводился въ исторіи этотъ принципъ такъ безпощадно, такъ посл?довательно, въ такихъ колоссальныхъ разм?рахъ, какъ при владычеств? якобинцевъ. Даже завоеватели изъ дикихъ народовъ обыкновенно обращались съ поб?жденными съ большею ум?ренностью, такъ какъ им?ли въ виду извлекать выгоду изъ постоянныхъ услугъ порабощеннаго ими населенія. У якобинцевъ же какъ злоба, вызванная борьбою, такъ и прямой разсчетъ, д?йствовали въ одномъ и томъ же направленіи и сводились къ одной общей ц?ли — истребленію враговъ. Для якобинцевъ д?ло шло прежде всего о томъ, по выраженію Тэна, чтобы уничтожить «вс?хъ своихъ противниковъ явныхъ и предполагаемыхъ, в?роятныхъ и даже только возможныхъ». Физическое или общественное истребленіе вс?хъ французовъ, которые не принадлежали къ ихъ сект? или отд?лялись отъ нея, стало поэтому главной внутренней задачей якобинскаго правительства. «Четыре насильственныя операціи должны были повести къ этой ц?ли, проявляясь или одновременно, или поочередно»; этими словами Тэнъ переноситъ читателя въ центръ тогдашнихъ событій и раскрываетъ передъ его взоромъ по четыремъ направленіямъ необозримую вереницу возмутительныхъ насилій, съ одной стороны, и невыразимыхъ б?дствій — съ другой.

Первая изъ этихъ операцій — изгнаніе противниковъ. Сюда входятъ не только т? эмигранты, которые удалились добровольно изъ ненависти къ новымъ порядкамъ, но т? не мен?е многочисленныя жертвы революціи, которыя были вынуждены б?жать изъ отечества, или были закономъ обречены на изгнаніе, — напр., около 40.000 неприсягнувшихъ ксензовъ. По справкамъ, приведеннымъ у Тэна, общее число б?глецовъ и изгнанниковъ превышало въ конц? террора 150.000. По своему обычаю только слегка касаться бол?е изв?стныхъ сторонъ революціи, Тэнъ посвящаетъ лишь дв? страницы вопросу объ эмигрантахъ; но приведенный имъ въ конц? параграфа фактъ совершенно достаточенъ, чтобы дать почувствовать читателю безм?рную злобу и безумное глумленіе надъ правомъ и челов?чностью, проявлявшіяся въ расправ? офиціальныхъ агентовъ якобинскаго правительства съ эмигрантами, попадавшимися имъ въ руки. «Когда мн? выпадаетъ счастье изловить кого-нибудь изъ нихъ, — пишетъ бригадный генералъ Вандамъ Конвенту, — я не утруждаю военную комиссію произнесеніемъ надъ ними приговора. Судъ надъ ними творится тутъ же: моя сабля и мои пистолеты д?лаютъ свое д?ло». Чтеніе этого письма въ Конвент? сопровождалось, по выраженію «Монитера», «повторительными рукоплесканіями».

Вторая операція заключалась въ лишеніи свободы людей «подозрительныхъ». И зд?сь Тэнъ не входитъ въ описаніе индивидуальныхъ страданій. Онъ беретъ вопросъ съ его статистической и административной стороны, чтобы дать понять, какая масса челов?ческихъ существованій была истреблена якобинскимъ владычествомъ, подобно тому, какъ отъ градобитія погибаютъ въ поляхъ и лугахъ тысячи колосьевъ и н?жныхъ цв?товъ. Незадолго до 10 термидора, по спискамъ Комитета общественной безопасности, заключенныхъ числилось до 400.000. Число это громадно и ясно доказываетъ ненормальность якобинскаго управленія; но гораздо сильн?е, ч?мъ эта чудовищная цифра, поражаютъ воображеніе читателя св?д?нія о томъ, изъ какихъ лицъ составлялась эта масса. Какъ образчикъ, Тэнъ описываетъ тюрьму въ Аррас?, гд?, между прочимъ, «содержались торговецъ углемъ съ женою и 7 д?тьми отъ 17 до 6 л?тъ; вдова съ четырьмя д?тьми отъ 17 до 12 л?тъ; другая вдова изъ дворянъ съ 9 д?тьми отъ 17 до 3 л?тъ; шесть челов?къ изъ одной семьи безъ отца и матери отъ 23 до 9 л?тъ! — И какъ содержались эти заключенные! Въ Нант? изъ 13.000 заключенныхъ отъ тифа и дурного питанія умерло 3.000 челов?къ. Это, можно сказать, исключительный случай, вызванный скученностью жертвъ вандейскаго возстанія; но вотъ свид?тельство одного заключеннаго въ Страсбург?: изъ числа его 90 товарищей въ теченіе восьми дней 66 были переведены въ госпиталь».

Заключеніе часто было только переходнымъ положеніемъ на пути къ казни, — къ казни по суду или безъ суда. Это третье, самое р?шительное и безповоротное средство истребленія противниковъ. Возведеніе гильотины на степень политическаго средства, — орудія прогресса, — для общественнаго и нравственнаго возрожденія націи, навсегда останется неизгладимымъ пятномъ на исторической памяти якобинства.

«Сто-семьдесятъ-восемь трибуналовъ, изъ которыхъ 48 передвижныхъ, произносятъ по всей территоріи государства смертные приговоры, которые тотчасъ и на м?ст? приводятся въ исполненіе. Съ 16 апр?ля 1793 г. до 26 іюля сл?дующаго года парижскій трибуналъ сдалъ на гильотину 2.625 лицъ, а въ провинціи судьи работаютъ такъ же усердно, какъ парижскіе. Въ одномъ только маленькомъ городк?, въ Оранж?, они гильотинировали 331 лицо. Въ одномъ Аррас? они гильотинировали 299 мужчинъ и 93 женщины. Въ одномъ Нант? революціонные трибуналы и военныя комиссіи гильотинировали и разстр?ливали среднимъ числомъ по 100 челов?къ въ день, въ ц?ломъ казнили 1.971. Въ одномъ Ліон? революціонная комиссія призналась въ 1.684 казняхъ, а корреспондентъ Робеспьера, Кадильо, говоритъ о 6.000» и т. д. Зам?чательно также, какъ Тэнъ въ другомъ м?ст? съ помощью цифръ сум?лъ дать понятіе о прогрессивномъ усиленіи и страшно ускоренномъ ход? террора. Въ одиннадцати западныхъ департаментахъ, гд? происходило возстаніе противъ якобинцевъ, но разсчету Тэна, погибло около полу-милліона людей; эта цифра громадна, но Тэнъ еще усиливаетъ впечатл?ніе, углубляя перспективу открывающейся передъ читателемъ картины: «Въ виду программы и принциповъ якобинской секты, — говоритъ онъ, — это немного; они могли бы убить гораздо больше. Къ несчастію, имъ не хватило времени; въ продолженіе своего краткаго владычества и съ орудіями, которыя были у нихъ въ рукахъ, они сд?лали все, что могли. Нужно принять во вниманіе постепенное и медленное сооруженіе ихъ машины... Установленные 30 марта и 6 апр?ля 1793 г. революціонные комитеты и трибуналы д?йствовали только 17 м?сяцевъ. Эти машины стали работать со всего размаха только съ паденія жиронды и особенно съ сентября 1793 г., значитъ, въ продолженіе только 11 м?сяцевъ. Отд?льныя части механизма были слажены и подведены подъ д?йствіе центральнаго двигателя только съ декабря 1794, т. е. д?йствовали въ продолженіе лишь восьми м?сяцевъ. Усовершенствованная же закономъ 22 преріаля, машина работаетъ въ продолженіе посл?днихъ двухъ м?сяцевъ лучше и сильн?е прежняго, съ быстротой и энергіей, которыя ростутъ съ нед?ли на нед?лю» (III, 383).

Тэнъ могъ бы, если бы захот?лъ, искусн?е другихъ историковъ воспользоваться этими фактами для обличенія якобинцевъ, но подведенныя имъ сухія статистическія цифры лишь кое-гд? прерываются подробностями, бросающими ужасающій св?тъ на глубину нравственнаго развращенія судебнаго персонала, служившаго орудіемъ террору. Каковы, напр., должны были быть судьи, способные приговорить къ казни 17-л?тнюю дочь знаменитаго живописца Жозефа Верне за то, что у нея оказались 50 св?чей, выданныхъ ей въ уплату долга ея отцу ликвидаторами кассы дворцоваго в?домства. Сов?сть этихъ судей, и сотни другихъ, которые губили людей съ такою же безсмысленною, тупою жестокостью, изобразилъ пресловутый Вилатъ, одинъ изъ присяжныхъ парижскаго революціоннаго трибунала: «Что касается до меня, то я никогда не затрудняюсь приговоромъ, а всегда уб?жденъ (въ виновности подсудимыхъ). Въ революціи вс?, кто появляется передъ трибуналомъ, должны быть осуждены». Нужно ли еще какое-нибудь подтвержденіе словамъ Тэна, что во время террора судъ былъ лишь «пустымъ парадомъ, который пускали въ ходъ, какъ приличное средство въ числ? другихъ средствъ мен?е приличныхъ, чтобы уничтожать людей, не обладавшихъ требуемыми уб?жденіями или принадлежавшихъ къ классамъ, обреченнымъ на гибель. Легальныя убійства на эшафот? служили лишь дополненіемъ т?хъ бол?е простыхъ убійствъ безъ всякаго суда, которыя совершались сентябрьскими убійцами и распорядителями ліонскихъ «разстр?ляній» и нантскихъ «утопленій». Подсчитавъ громадныя цифры погибшихъ и объяснивъ, въ какое сравнительно короткое время совершилось это избіеніе, при чемъ терроръ разростался все ужасн?е, Тэнъ съ текстами въ рукахъ доказываетъ, что въ глазахъ истыхъ фанатиковъ якобинской партіи все это должно было быть только началомъ бол?е грандіознаго и систематическаго истребленія. Д?йствительно, уже во время якобинскаго террора проявились впервые проблески той чудовищной маніи истребленія, которую стали обнаруживать поздн?йшіе анархисты. И зам?чательно, что симптомы этой маніи мы находимъ не только у полупом?шанныхъ изверговъ, въ род? Карье или Антонелъ, но и у такихъ д?ловитыхъ администраторовъ, какъ будущій префектъ Жанъ Понъ Сентъ-Андре. Бодо, Сентъ-Андре, Карье и Антонелъ опред?ляли число жизней, которыя необходимо уничтожить, въ н?сколько милліоновъ; журналистъ Гюфруа напечаталъ, что гильотина должна находиться въ постоянной работ? по всей территоріи республики, для которой достаточно 5 милліоновъ жителей; Колло-д’Эрбуа, членъ Комитета общественнаго спасенія, заявилъ, что «политическое вы- пот?ніе (transpiration) должно прекратиться лишь по истребленіи 12 или 15 милліоновъ французовъ», а террористы Рошфора утверждали, что «древо свободы можетъ пустить корни лишь на глубин? десяти футовъ челов?ческой крови».

У террористовъ 1793 — 94 года не хватило времени и силъ, чтобы приблизиться къ этому идеалу. Зато, — говоритъ Тэнъ, — четвертая задача якобинцевъ была доведена ими почти до конца: забираніе въ казну частнаго и общественнаго имущества посредствомъ декретовъ Конвента и произвольныхъ поборовъ, такъ называемыхъ реквизицій. «Все, что можно было сд?лать для имущественнаго разоренія отд?льныхъ лицъ, семействъ и самого государства, они сд?лали; все, что можно было взять, они взяли». Число людей, пострадавшихъ въ этомъ отношеніи, превышаетъ милліоны, ибо вс?, кто ч?мъ-нибудь влад?лъ, и крупные и мелкіе собственники, вс? потерп?ли въ своемъ имуществ?. Па установленіе того, что потеряли, во время якобинскаго владычества, частныя лица и общества, общины и наконецъ государство, Тэнъ посвятилъ ц?лую главу своего сочиненія, и эта глава заключаетъ въ себ? такую массу тщательно изсл?дованнаго и систематически сгруппированнаго матеріала, что при бол?е подробномъ изложеніи его достало бы на н?сколько томовъ. И зд?сь также проявляется зам?чательное мастерство Тэна подводить въ сжатый итогъ длинные ряды сухихъ цифровыхъ и статистическихъ данныхъ и въ заключеніе, осыпая читателя градомъ фактовъ, запечатл?ть ихъ въ немъ, собравъ ихъ въ ц?льную и наглядную картину. Учредительное и Законодательное собранія, — говоритъ Тэнъ, — начали д?ло всеобщаго разоренія отм?ною, безъ выкупа, десятины и вс?хъ феодальныхъ правъ и конфискаціей всей церковной собственности; якобинскіе операторы продолжаютъ это д?ло и доводятъ его до конца съ глубочайшимъ презр?ніемъ къ коллективной и къ индивидуальной собственности; они присвоиваютъ государству имущества вс?хъ корпорацій, даже св?тскихъ, вс?хъ гимназій, школъ, литературныхъ и ученыхъ обществъ, госпиталей и сельскихъ общинъ — съ другой стороны, они обираютъ отд?льныхъ лицъ, косвенно посредствомъ ассигнацій и максимума, и прямо посредствомъ принудительнаго займа, революціоннаго прогрессивнаго налога, захватомъ золота и серебра, чеканеннаго и нечеканеннаго, посредствомъ реквизиціи вс?хъ годныхъ на что-нибудь предметовъ, конфискаціи имущества эмигрантовъ, изгнанниковъ, ссыльныхъ и осужденныхъ на смерть. Н?тъ ни одного дохода деньгами или натурой, каково бы ни было его происхожденіе — аренда ли это, закладная или долговое обязательство, пенсія или государственная облигація, барышъ отъ промышленности, отъ землед?лія или торговли, плодъ сбереженій или труда; н?тъ ни одного предмета собственности, — начиная съ запасовъ фермера, купца или фабриканта, до теплой одежды, платья, сорочекъ, башмаковъ, постели и комнатнаго убранства частныхъ лицъ, — который бы ускользнулъ отъ хищныхъ рукъ якобинцевъ. Въ деревн? они отбираютъ даже зерновой хл?бъ, оставленный на с?мена; въ Страсбург? и по всему Верхнему Рейну — даже кухонную посуду; въ Оверни и другихъ м?стахъ — даже жел?зные горшки пастуховъ. Вс? предметы какой-либо стоимости, даже если они совс?мъ непригодны для общественныхъ нуждъ, подпадаютъ реквизиціи! Революціонный комитетъ въ Байонн?, напр., забираетъ кипы коленкора и муслина подъ предлогомъ, что изъ нихъ можно нашить панталоны для защитниковъ отечества. Разореніе частныхъ лицъ безъ всякой пользы для государства — вотъ въ чемъ заключается, въ конц? концовъ, очевидный итогъ революціоннаго правительства. Наложивъ руки на три пятыхъ всей недвижимой собственности во Франціи, отобравъ отъ общинъ и частныхъ лицъ движимой и недвижимой собственности на сумму отъ десяти до дв?надцати милліардовъ, доведя государственный долгъ, выпускомъ ассигнацій, а потомъ «поземельныхъ облигацій», до 50 милліардовъ съ лишнимъ, — это правительство не въ состояніи платить жалованье своимъ чиновникамъ, принуждено, чтобы содержать свои арміи и существовать самому, разсчитывать на принудительныя контрибуціи съ покоренныхъ областей — и кончаетъ банкротствомъ; оно отрекается отъ двухъ третей своего долга и кредитъ его такъ ничтоженъ, что посл? консолидаціи этой посл?дней трети и новой гарантіи, принятой на себя государствомъ, остатокъ долга, на другой же день, падаетъ въ ц?н? на 83 процента!

Такимъ образомъ, политическая программа якобинцевъ, заключавшаяся въ систематическомъ истребленіи противниковъ и расхищеніи ихъ собственности, не только не обогатила государства, но привела его къ полному истощенію Къ этому результату Тэнъ прибавляетъ другую черту: якобинская политика была столь же губительна для самого народа, подрывая источники его благосостоянія и подс?кая его лучшія силы. Злоба якобинскихъ теоретиковъ противъ всякаго соціальнаго и имущественнаго неравенства привела къ настроенію, которое Тэнъ называетъ уравнительнымъ соціализмомъ и жертвою котораго становились посл? аристократіи рожденія и состоянія лучшіе люди изъ всего народа., изъ трудящейся народной массы. Книга Тэна изобилуетъ характерными, взятыми изъ жизни чертами, показывающими, какъ тускн?лъ и извращался отвлеченный принципъ равенства по м?р? того, какъ онъ проникалъ въ бол?е нев?жественную или злокачественную среду. Въ высшей степени, напр., интересно для исторіи культуры вид?ть, какъ приноровляли идею равенства къ самымъ первобытнымъ житейскимъ потребностямъ. По словамъ ораторовъ въ парижскихъ секціяхъ, тотъ, кто больше и лучше ?лъ, ч?мъ другіе, былъ врагомъ народа и воромъ, ибо присвоивалъ себ? чужое достояніе.

Согласно съ этимъ взглядомъ на вещи уже по одному вн?шнему виду можно было узнавать такихъ враговъ народа. Такъ Анріо, бывшій лакей, по протекціи Робеспьера получившій главную команду надъ парижской вооруженной силой, произвелъ однажды облаву подозрительнымъ» въ саду и ресторанахъ Пале-Рояля — и зат?мъ сд?лалъ сл?дующее донесеніе о результатахъ своей экспедиціи. «Сто тридцать мускаденовъ арестовано... Этихъ господъ заключили въ темницу des Petits P?res. Это не санкюлоты, они толсты и сыты». Когда, по приказанію Комитета общественнаго спасенія, былъ арестованъ вождь «крайнихъ» — Эберъ, издатель ругательнаго листка «le P?re Duchesne» — его поклонники, рабочіе и торговки «крытаго рынка», не могли объяснить себ? трагическую судьбу своего любимца иначе, какъ съ помощью сплетни, будто онъ купилъ ц?лую свинью и боченокъ масла изъ Бретани въ 25 унц; этого для нихъ было достаточно, чтобы единодушно признать «отца Дюшена» достойнымъ гильотины.

Поэтому предметомъ особенной злобы и подозр?нія становились торговцы съ?стными припасами. Это чувство наивно выражено въ безграмотномъ донесеніи одного изъ провинціальныхъ агентовъ, извлеченномъ изъ архива: «Народъ жалуется, что въ стран? осталось еще н?сколько заговорщиковъ — это мясники и булочники, въ особенности же первые, они — невыносимые аристократы. Они не хотятъ больше продавать мяса, и ужасно вид?ть, что они даютъ народу».

Подъ вліяніемъ такого настроенія кличка аристократъ стала крайне растяжимою. Въ начал? революціи аристократами называли приверженцевъ стараго порядка и феодальныхъ привилегій. «Теперь, — говоритъ Тэнъ, — аристократомъ сталъ всякій, у кого дв? пары хорошаго платья, ибо у многихъ только одна пара, и то плохая; аристократъ — тотъ, кто носитъ башмаки безъ заплатъ, ибо многіе ходятъ въ деревянныхъ туфляхъ или просто босикомъ. Аристократъ — влад?лецъ дома, получающій плату съ квартирантовъ; ибо другіе, его жильцы, вм?сто того, чтобы получать доходъ съ дома, платятъ за квартиру. Аристократъ — тотъ жилецъ, у котораго въ квартир? своя собственная мебель; ибо многіе живутъ въ меблированныхъ комнатахъ, а иные даже не им?ютъ вовсе пріюта. Аристократъ — всякій, кто влад?етъ какимъ-нибудь имуществомъ, хотя бы самымъ незначительнымъ, въ деньгахъ или въ натур?, т.-е. им?етъ свое поле или свою кровлю; у кого столовый серебряный сервизъ на полдюжины челов?къ, подаренный ему родителями въ день свадьбы, у кого въ старомъ чулк? накопились одинъ за другимъ два или три десятка пятифранковиковъ — весь итогъ его сбереженій; аристократъ — всякій, у кого есть какой-нибудь скудный запасъ съ?стныхъ припасовъ или товара, хл?бъ, убранный съ его поля, колоніальный товаръ для мелочной торговли, особенно, если онъ неохотно съ нимъ разстается и обнаруживаетъ неудовольствіе, когда бываетъ принужденъ отдавать за полц?ны или даромъ свое достояніе всл?дствіе революціонной таксы, или реквизиціи, максимума, или конфискаціи драгоц?нныхъ металловъ».

Съ другой стороны, все бол?е суживается понятіе патріота, которое съ самаго начала революціи противопоставляли аристократамъ.Теперь, — «въ сущности, только тотъ считается патріотомъ, у кого ничего н?тъ за душою, и кто живетъ со дня на день — нищій, бродяга и живущій впроголодь б?днякъ, ибо самый скромный труженикъ, самый малограмотный рабочій считается преступникомъ и врагомъ, если можно заподозрить, что у него что-нибудь отложено въ сторону; сколько бы онъ ни показывалъ свои закорузлыя и мозолистыя руки, онъ не обезпеченъ ни отъ грабежа, ни отъ ареста и гильотины».

Всл?дствіе такого оборота д?ла, жертвою террора не только становятся люди изъ простого народа, но ихъ число превышаетъ количество жертвъ изъ высшаго и средняго класса, вм?ст? взятыхъ. Тэнъ сообщаетъ въ подтвержденіе этого много фактовъ изъ провинціальной исторіи и приводитъ общій расчетъ: въ числ? 12.000 осужденныхъ на казнь, званіе которыхъ удалось опред?лить, оказалось 7.546 крестьянъ, батраковъ, рабочихъ разныхъ промысловъ, содержателей харчевенъ, солдатъ, матросовъ, мужской прислуги, дочерей и женъ ремесленниковъ, служанокъ и швей.

Бъ масс? простого народа особенно подвергались гоненію самые солидные и доброкачественные его элементы — «ветераны труда и бережливости», фермеры, державшіе одну и ту же аренду въ теченіе н?сколькихъ покол?ній, ремесленники и торговцы съ хорошимъ обзаведеніемъ и прочной репутаціей. Они сум?ли составить себ? порядочную домашнюю обстановку — значитъ, нарушили принципъ равенства. Обладая кое-какими деньгами и домашнею утварью, они неохотно разстаются съ ними — сл?довательно, они эгоисты. Будучи эгоистами, они, нужно полагать, враждебны принципу братства и равнодушны къ республик?, а это преступный модерантизмъ. Они — первые въ своемъ класс?, у нихъ есть гордость, какъ у дворянъ и у буржуазіи, и они ставятъ себя выше б?дняка, бродяги, чистаго санкюлота — это четвертое преступленіе и самое непростительное изъ вс?хъ. Такимъ образомъ, по заключенію Тэна, якобинская революція въ своемъ гоненіи, направленномъ противъ лицъ изъ простого народа, свир?пствуетъ самымъ жестокимъ образомъ противъ низшей аристократіи, противъ людей наибол?е способныхъ къ ручному труду или къ руководству имъ, противъ тружениковъ наибол?е почтенныхъ своимъ усердіемъ, своею бережливостью и добрыми нравами», т.-е. въ этомъ случа?, какъ и вообще, жертвою революціи становятся лучшіе люди въ народ?.

Приниженіе культурнаго и нравственнаго уровня подъ уравнительнымъ гнетомъ якобинства им?ло еще одинъ источникъ — озлобленіе противъ образованія и вообще всякаго отличія въ воспитаніи. Не говоря о томъ, что эмиграція, изгнаніе и ссылка преимущественно коснулись образованныхъ классовъ, — эти же классы сравнительно по своей численности наибол?е страдали отъ гильотины и тюрьмы: «Бо всякомъ порядочномъ обществ?, — пишетъ одинъ голландецъ, пос?тившій Францію тотчасъ посл? террора, — можно быть ув?реннымъ, что половина присутствовавшихъ лицъ сид?ла въ тюрьм?. А т?, которые не побывали въ тюрьм?, — прибавляетъ Тэнъ, — предвкусили ея ужасъ. «Что было всего хуже во время Робеспьера, какъ говорили мн? старики, это то, что утромъ никто не могъ быть ув?ренъ, придется ли ему вечеромъ лечь въ свою постель». Стоитъ только посмотр?ть списки заподозр?нныхъ, арестованныхъ или казненныхъ въ какомъ-нибудь город? или департамент?, чтобы тот- часъ уб?диться, что самое образованіе навлекало на себя подозр?ніе. Администраторы Страсбурга пишутъ, что у нихъ считаютъ одинаково виновнымъ того, кто богатъ, и того, кто образованъ; якобинскій муниципалитетъ Страсбурга призналъ ц?лый университетъ виновнымъ въ федерализм? (т.-е. въ изм?н? отечеству); онъ предалъ гоненію все общественное воспитаніе, и потому приказалъ арестовать профессоровъ, директоровъ, учителей и вс?хъ воспитателей какъ общественныхъ, такъ и частныхъ школъ, даже т?хъ, которые были снабжены удостов?реніемъ въ «цивизм?». Въ Париж?, изв?стный химикъ Фуркруа, хотя истый республиканецъ, былъ принужденъ оправдываться въ якобинскомъ клуб? въ своихъ занятіяхъ наукой и защищаться т?мъ, что онъ б?денъ, живетъ своимъ трудомъ и «кормитъ отца-санкюлота и сестеръ-санкюлотокъ». М?сяцъ спустя посл? 10-го термидора онъ жалуется, что вс? просв?щенные люди подверглись гоненіямъ; что достаточно было им?ть какія-нибудь св?д?нія, быть литераторомъ, чтобы попасть подъ арестъ, какъ аристократъ; что при Робеспьер? люди науки становились жертвами клеветы и пресл?дованія за независимость духа; просв?щеніе было парализовано, и шла р?чь о сожженіи библіотекъ. А въ Нант? Карье хвастался т?мъ, что «разогналъ литературныя общества», и въ своемъ перечисленіи «злонам?ренныхъ» онъ къ купцамъ и богачамъ присоединялъ «умниковъ» (les gens d'esprit). Иногда, прибавляетъ Тэнъ, въ тюремныхъ спискахъ находишь пом?тку, что такой-то арестованъ «за то, что уменъ и им?етъ возможность вредить»; такой- то — «за то, что сказалъ членамъ муниципалитета: здравствуйте, господа (messieurs)». Это потому, что в?жливость, какъ и другіе признаки хорошаго воспитанія, стала клеймомъ: ум?нье порядочно вести себя разсматривается не только, какъ остатокъ стараго порядка, но какъ оппозиція противъ новыхъ учрежденій; бунтовщикомъ считался всякій, кто изб?галъ грубой фамильярности, бранныхъ словъ, циническихъ выраженій, употребляемыхъ рабочими и солдатами; въ ряды аристократовъ зачислялся всякій, кто не подражалъ въ своихъ нравахъ, въ манер?, въ тон? и плать? — санкюлотамъ и пролетаріямъ.

На основаніи данныхъ, зд?сь только отчасти изложенныхъ, Тэнъ пришелъ къ сл?дующему общему заключенію о значеніи господства якобинцевъ: онъ видитъ въ немъ не простое торжество одной политической партіи надъ другими, бол?е или мен?е съ ней сходными, но владычество, которое дало возможность безусловно худшимъ элементамъ общества господствовать надъ лучшими: «съ одной стороны, — говоритъ онъ, — вн? общаго права, въ изгнаніи, въ тюрьм?, подъ угрозою пикъ, на эшафот? — лучшіе люди Франціи, почти все, что выдается происхожденіемъ, общественнымъ положеніемъ, имуществомъ, заслугами, корифеи ума, образованія, таланта и доброд?тели; а съ другой стороны, надъ уровнемъ общаго права, въ почестяхъ и всемогуществ?, въ безотв?тственной диктатур?, въ положеніи произвольно распоряжающихся жизнью проконсуловъ и верховныхъ судей — отребье вс?хъ общественныхъ классовъ, самообольщенные удачники шарлатанства, насилія и преступленія»... «Иногда, — зам?чаетъ Тэнъ, — всл?дствіе случайнаго подбора лицъ, контрастъ между правителями и управляемыми выступаетъ въ такомъ сильномъ рельеф?, какъ будто бы онъ нарочно подстроенъ и обдуманно разсчитанъ; чтобы воспроизвести этотъ контрастъ, нужны были бы не слова, а реальныя краски и взмахи кисти живописца». Однако, книга самого Тэна изобилуетъ сценами и картинами такого контраста, по сил? впечатл?нія, не мен?е краснор?чивыми, ч?мъ любая историческая живопись.

21 Якобинець Симонъ мучитъ маленькаго Дофина обливаніемъ водою.

Такъ, напр., онъ изображаетъ намъ обитателей Сенъ-Жерменскаго предм?стья, скученныхъ въ тюрьм?, а рядомъ съ ними ихъ мучителей, членовъ м?стнаго революціоннаго комитета изъ кучеровъ, лакеевъ, разнаго рода д?льцовъ, злостнаго банкрота и составителей подложныхъ векселей съ документальнымъ удостов?реніемъ личности каждаго. На другомъ конц? Парижа, Тэнъ указываетъ намъ молодого дофина, способнаго и рано развившагося ребенка, котораго 19 французовъ изъ 20 признали бы своимъ королемъ, еслибы были свободны, и вм?ст? съ нимъ его пьянаго воспитателя и палача — башмачника Симона. Въ другой сцен? мы видимъ предъ собою цв?тъ парижской магистратуры и ея судью, безграмотнаго столяра Треншара; или — великаго изобр?тателя Лавуазье и его земляка и судью Коффенгаля, отказывающаго ему въ отсрочк? казни для приведенія къ концу начатаго химическаго опыта — со словами: «Республика не нуждается въ ученыхъ»; или же наконецъ — самаго изящнаго изъ лирическихъ поэтовъ Франціи, Андрэ Шенье, среди толпы безграмотныхъ составителей протокола, обрекающихъ его на гильотину. «Прочтите этотъ протоколъ, — заключаетъ Тэнъ, — если вы хотите вид?ть геніальнаго челов?ка, брошеннаго на растерзаніе животнымъ, свир?пымъ, злымъ и хищнымъ, которые ничего не слушаютъ, ничего не смыслятъ, не понимаютъ даже обыкновенныхъ словъ».

22 Шенье

И вс? эти сцены ужаса и возмутительнаго насилія не являются у Тэна ни случайностью, ни неизб?жнымъ проявленіемъ исключительнаго положенія д?лъ, какъ представляли терроръ апологеты якобинства; исторія якобинцевъ у Тэна им?етъ ц?лью доказать, что созданное торжествомъ якобинства положеніе не было временнымъ или переходнымъ зломъ; что программа якобинцевъ клонилась къ тому, чтобы ув?ков?чить это зло, въ конецъ разорить и развратить общество, навсегда обезпечить въ немъ владычество дикихъ и хищныхъ элементовъ надъ трудящимися и созидающими; доказать, что якобинство, осуждая въ принцип? основанное на собственности народное благосостояніе и образованіе и подрывая въ самомъ корн? условія цивилизаціи и прогресса, сд?лалось разъ?дающимъ и тлетворнымъ паразитомъ въ организм? Франціи.

Только прочитавъ сочиненіе Тэна можно получить понятіе о томъ, что такое былъ терроръ и ч?мъ онъ былъ для Франціи. Но терроръ им?етъ двоякое значеніе — объективное и субъективное. И главные террористы Франціи, безжалостно губившіе и допускавшіе гибель и мученіе тысячи людей, не были изъяты отъ ощущенія террора — страха за себя. Мы вид?ли въ глав? о комиссарахъ Конвента, какъ многіе изъ этихъ безчелов?чныхъ пашей не знали удержу въ пролитіи крови изъ страха передъ своими господами въ Комитет? общественнаго спасенія. Но въ потрясающей исторической картин? Тэнъ показываетъ намъ, какъ и этотъ всемогущій Комитетъ, предъ которымъ дрожатъ министры и комиссары, дрожатъ генералы, дрожитъ Конвентъ, дрожитъ вся Франція — самъ дрожитъ.

23 Дантонъ и Демуленъ на эшафот?.

Тэнъ показываетъ намъ, какъ эти страшные деспоты обращаются въ рабовъ своего деспотизма и сами бл?дн?ютъ передъ страшнымъ привид?ніемъ гильотины, пос?щающимъ ихъ во время ночныхъ зас?даній. По своему обычаю Тэнъ, подводя читателя къ картин?, вручаетъ ему вс? документы, на основаніи которыхъ онъ можетъ пров?рить художника и уб?диться, что предъ нимъ не фантастическое изображеніе. Мы читаемъ ц?лый рядъ признаній, сд?ланныхъ самими членами Комитета, пережившими катастрофу 9 термидора. Вс? они, несмотря на различіе своего темперамента и личнаго достоинства, — и мужественный Карно, и трусливый Бареръ, и дикій и вм?ст? преступный Бильо-Вареннъ, и усердно работящій Бріеръ — сходятся въ своихъ показаніяхъ въ томъ, что они были деспотами отъ страха; что они не были ув?рены, увидятъ ли сл?дующую зарю; что они не знали наканун?, какое р?шеніе постановятъ завтра; что они «отправляли на гильотину сос?да» и товарища для того, чтобы онъ не сд?лалъ того же самаго съ ними. «За столомъ Комитета, въ продолженіе долгихъ ночныхъ зас?даній, зас?даетъ съ ними ихъ властелинъ, страшный образъ, революціонная идея, давшая имъ власть убивать подъ условіемъ прим?нять ее ко вс?мъ безъ изъятія, не исключая ихъ самихъ. Около двухъ или трехъ часовъ ночи, утомленные работой, безъ силы мыслить и говорить, не зная, бить ли направо или нал?во, они боязливо на нее взираютъ и стараются угадать волю идеи въ ея неподвижномъ взор?. — Кого же сразить завтра? — И всегда они слышатъ тотъ же отв?тъ, неизм?нно написанный на чертахъ безчувственнаго призрака: «надо убивать контръ-революціонеровъ», — а подъ этимъ названіемъ подразум?ваются вс?, кто д?ломъ, словомъ, мыслью или затаеннымъ чувствомъ, увлеченіемъ или апатіей, гуманностью или ум?ренностью, эгоизмомъ или безпечностью, косностью, нейтральностью, равнодушіемъ — повредилъ или плохо служилъ революціи. Остается лишь вписать имена подъ этотъ страшно обширный приговоръ. Кто же впишетъ ихъ? Бильо? или же Робеспьеръ? Впишетъ ли Бильо имя Робеспьера, или Робеспьеръ — имя Бильо? или же каждый изъ обоихъ вставитъ имя другого, вм?ст? съ другими именами, которыя ему угодно будетъ выбрать изъ состава двухъ Комитетовъ? Осселенъ, Шабо, Базиръ, Жюльенъ изъ Тулузы, Лакруа были когда-то членами Комитета, и по ихъ выход? ихъ головы пали на гильотин?! Погибъ на эшафот? и Дантонъ, безъ помощи котораго якобинцы не овлад?ли бы властью, и съ нимъ Демуленъ, молившій о комитет? «милости». А Эро де-Сешель, поддерживаемый и недавно еще почтённый одобреніемъ Конвента! онъ даже еще состоялъ однимъ изъ 12 членовъ Верховнаго Комитета, когда приговоръ остальныхъ 11 внезапно предалъ его революціонному трибуналу для отправленія къ палачу! За к?мъ же теперь очередь изъ одиннадцати остальныхъ? Неожиданно схваченный, при единодушныхъ рукоплесканіяхъ послушнаго Конвента, онъ будетъ, по истеченіи трехдневной судебной комедіи, отвезенъ на колесниц? на «революціонную площадь»; Сансонъ свяжетъ ему руки, и подряженные за 24 су клакёры захлопаютъ въ ладоши, а на другой день вс? политиканы въ народ? будутъ поздравлять другъ друга, увидя въ бюллетен? гильотинированныхъ имя великаго изм?нника. Для всего этого, для того, чтобы изъ среды халифовъ на часъ, изъ національнаго альманаха, перейти въ списки умершихъ, достаточно соглашенія между товарищами, и это соглашеніе, можетъ быть, уже состоялось. Между к?мъ и противъ кого? Конечно, при этой мысли одиннадцать членовъ, сидящихъ вокругъ своего стола, со страхомъ вопрошаютъ другъ друга глазами; они высчитываютъ свои шансы и припоминаютъ слова, которыхъ не забываютъ. Н?сколько разъ Карно говорилъ Сенъ-Жюсту: «Ты и Робеспьеръ, вы стремитесь къ диктатур?». Робеспьеръ отв?чалъ Карно: «Я выжидаю для тебя перваго пораженія арміи». Въ другой разъ взб?шенный Робеспьеръ закричалъ, что «Комитетъ въ заговор? противъ него», и, обратившись къ Бильо, прибавилъ: «Я теперь знаю тебя!» а Бильо отв?тилъ: «И я тоже, я знаю тебя за контръ-революціонера». И такъ, въ самомъ Комитет? есть контръ-революціонеры и заговорщики! и какъ быть, чтобы изб?гнуть этой клички, заключающей въ себ? смертный приговоръ? Молча, роковой призракъ, возс?дающій среди нихъ, Эриннія, по милости которой они царствуютъ, произрекла свой оракулъ, и вс?мъ сердцамъ онъ внятенъ: «Т? изъ васъ окажутся заговорщиками и контръ-революціонерами, которые не захотятъ быть палачами».

* * *

Главный пароксизмъ террора, проявлявшійся въ постоянномъ д?йствіи гильотины, прекратился съ паденіемъ Робеспьера.

Промчался къ гильотин?, стоявшей у подножія статуи Свободы, посл?дній фургонъ съ жертвами революціоннаго трибунала. Подверглись избіенію члены якобинскаго клуба и самый клубъ былъ закрытъ по декрету Конвента.

Не удался натискъ на Конвентъ 12 жерминаля III г., чтобы спасти отъ кары товарищей Робеспьера въ кровавой диктатур? — Бильо-Варенна, Колло д’Эрбуа и Барера. Это новое насиліе привело только къ тому, что Конвентъ принялъ въ ту же ночь предложеніе Дюмона отправить въ Гюяну «трехъ разбойниковъ, затопившихъ республику кровью».

Потерп?ла пораженіе новая попытка запугать депутатовъ внесенной на шест? головой ихъ товарища Феро, убитаго толпой, и заставить Конвентъ вернуться къ робеспьеровскому режиму — освободить патріотовъизъ тюрьмы, возстановить «революціонные комитеты» и непрерывность зас?даній «секцій».

24 Последние жертвы революционного трибунала у подножия статуи свободы

Давленіе террора однако продолжалось, такъ какъ было насущной чертой якобинскаго господства. Владычество якобинцевъ посл? паденія Робеспьера Тэнъ образно характеризуетъ сл?дующей метафорой: «Если якобинская петля, вопреки желанію т?хъ изъ палачей которые уцел?ли въ катастроф? Робеспьера, постепенно ослаб?ваетъ, если главная веревка, душившая жертву, порвалась въ самый моментъ, когда жертва задыхалась, остальныя веревки все еще ее обвиваютъ и жмутъ ее, только въ другихъ м?стахъ т?ла, а н?которыя изъ этихъ веревокъ, страшно натянутыя, вр?зываются въ нее еще глубже». Составляя незначительную партію среди французскаго народа, якобинцы могли поддерживать свою власть надъ нимъ лишь съ помощью насилія. Якобинскій гнетъ чувствовался т?мъ сильн?е, что онъ сопровождался экономическимъ разореніемъ. Якобинское хозяйничанье ложилось тяжело даже на парижскій пролетаріатъ, самую твердую опору якобинской диктатуры. Главнымъ предметомъ заботъ якобинскихъ правителей было и теперь удовлетвореніе нуждамъ парижскаго населенія, особенно рабочаго, отъ доброй воли котораго завис?ла прочность ихъ власти. Но вотъ картина результатовъ якобинскихъ заботъ о народ?: «Чтобы продовольствовать Парижъ въ эпоху, когда всл?дствіе паденія ассигнацій хл?бъ достигъ небывалой, баснословной ц?ны, якобинское правительство систематически приносило ему въ жертву интересы страны».

25 Женщины передъ булочной.

При старомъ порядк? Парижъ доставлялъ государственному казначейству доходъ въ 77 милліоновъ. Якобинцы же, поддерживая въ Париж? прежнюю ц?ну на хл?бъ въ 3 су за фунтъ, въ то время, какъ самому правительству онъ обходился въ 4 су ассигнаціями, тратили весною 1795 года на продовольствіе Парижа 1.200 милл. въ годъ, а 7 м?сяцевъ спустя, въ посл?дніе дни Конвента, расходъ на Парижъ составлялъ 546 милл. въ м?сяцъ. Къ этой трат? нужно присоединить вс? жертвы, которымъ подвергалось окрестное и провинціальное населеніе, обязанное рядомъ принудительныхъ м?ръ поставлять и подвозить хл?бъ, нужный Парижу. Такъ новый порядокъ сд?лалъ изъ Парижа чудовищный вередъ на сердц? Франціи, жаднаго паразита, который своими 600.000 сосцами изсушивалъ все кругомъ себя на 40 льё въ окружности, съ?далъ въ одинъ м?сяцъ годовой доходъ государства и оставался худъ, несмотря на вс? жертвы казначейства, имъ истощаемаго, и несмотря на оскуд?ніе провинцій, его питавшихъ». На самомъ д?л? положеніе Парижа становится все ужасн?е; уже въ продолженіе 17-ти м?сяцевъ до паденія Робеспьера парижское населеніе было принуждено толпиться ц?лые часы у дверей хл?бниковъ, отпускавшихъ по полицейскому свид?тельству указанное каждому количество хл?ба. «Задолго до зари, въ холодныя зимнія ночи, тысячи матерей и женъ, плохо од?тыхъ, выстроивались въ необозримые ряды передъ булочными, передъ мясными лавками или дровяными складами, и многимъ приходилось возвращаться домой съ пустыми руками или отъ изнуренія и безсилія выступать изъ рядовъ. Посл? катастрофы Робеспьера такое положеніе д?ла продолжалось 22 м?сяца и становилось все хуже. Зимою 1795 года ежедневная порція хл?ба была сведена на полтора фунта лицу; съ конца вентоза это количество предоставлялось лишь 324.000 рабочимъ; для вс?хъ же остальныхъ жителей было понижено до фунта; многимъ уже тогда доставалось еще меньше — полфунта или четверть. При наступленій весны Комитетъ общественнаго спасенія, въ виду истощенія своихъ запасовъ, свелъ вс? порціи на 1/4 фунта. Сл?дствіемъ этого было возстаніе рабочихъ, которое было подавлено войсками, и Конвентъ, «утвердившись въ с?дл?, затянулъ узду».

Парижъ былъ объявленъ въ осадномъ положеніи; выдача мяса была установлена въ 1/4 ф. черезъ каждые 5 или 10 дней — хл?ба же въ день по 4 унца (1/2 ф.) среднимъ числомъ, иногда по 5, 6, 7 или изр?дка по 8 унцовъ; а часто выдавалось только 3, 2, 1 1/2 унца или даже ничего, и качество хл?ба становилось при этомъ все хуже и «зловредн?е».

26 Изгнаніе членовъ якобинскаго клуба въ ночь съ 27 на 28 іюля 1794 г.

На этомъ мрачномъ фон? ежедневно разыгрывались самыя потрясающія сцены голода, изнуренія, отчаянія и самоубійства. Ими наполнена картина Тэна. Б?дственному зр?лищу столицы соотв?тствовало положеніе страны. Вотъ его итогъ: «Сколько народа погибло отъ нищеты? Очень в?роятно, много бол?е милліона. Попытайтесь охватить общимъ взоромъ необычайное зр?лище, разстилающееся на 20.000 квадр. льё, необъятное множество голодающихъ въ городахъ и селахъ, вереницу ожидающихъ подачки женщинъ во вс?хъ городахъ, въ продолженіе трехъ л?тъ, взгляните на этотъ городъ въ 20.000 жителей, изъ которыхъ въ 23 м?сяца двадцатая часть умерла въ больниц?; взгляните на скопленіе нуждающихся у дверей благотворительныхъ заведеній, на рядъ носилокъ, въ нихъ входящихъ, рядъ гробовъ, изъ нихъ выносимыхъ, на госпитали, лишенные своихъ имуществъ и переполненные больными, на воспитательные дома, не им?ющіе возможности вскормить брошенныхъ имъ д?тей, на голодающихъ д?тей, сохнущихъ въ своей колыбели съ первой нед?ли жизни, бл?дныхъ и «съ сморщенными лидами, какъ у стариковъ, — на эту эпидемію голода, которая сокрушаетъ и укорачиваетъ вс? прочія жизни, на безконечное мученіе живучей натуры, упорствующей среди страданій и не могущей погаснуть, на конечную агонію въ мансард? или гд?-нибудь въ канав?»...

Въ этой картин? недостаетъ еще одной группы — группы правителей, которые распоряжаются всей этой нищетой; эта «центральная группа какъ бы нам?ренно скомпонована, нарочно нарисована великимъ художникомъ, любителемъ контрастовъ и неумолимой логики, чья рука непрестанно чертила новые челов?ческіе образы, и угрюмая иронія котораго не упускаетъ случая сочетать и сопоставить во всемъ рельеф? уродливый фарсъ съ трагизмомъ смерти». Предъ нами небольшой кружокъ якобинцевъ, пережившихъ терроръ и торжествующихъ, сум?вшихъ пріютиться въ удобномъ м?ст? и желающихъ тамъ оставаться во что бы то ни стало... «Къ 10-ти часамъ утра въ павильон? Равенства, въ зал? Комитета общественнаго спасенія появляется его предс?датель, Камбасересъ: это тотъ осторожный и ловкій толстякъ, впосл?дствіи архиканцлеръ наполеоновской имперіи, который пріобр?тетъ изв?стность своими гастрономическими изобр?теніями и другими странными вкусами, заимствованными у древности. Едва ус?вшись, онъ приказываетъ поставить на огонь въ камин? объемистую кастрюлю съ отличнымъ бульономъ, на столъ «хорошаго вина и отличнаго б?лаго хл?ба, три вещи, которыхъ, по словамъ одного изъ гостей, трудно было тогда найти въ Париж?». Между 12 и 2 часами подходятъ его товарищи, одинъ за другимъ, выпиваютъ чашку бульона, съ?даютъ кусокъ жаркого, глотаютъ залпомъ стаканъ вина и потомъ идутъ каждый въ свою канцелярію, угождать своему кружку, пом?стить такого-то, заставить платить такого-то, обд?лать свои собственныя д?ла, — ибо въ посл?дніе дни Конвента н?тъ бол?е общихъ д?лъ, все касается лишь частныхъ интересовъ и им?етъ личный характеръ... Къ 9 или 10 часамъ вечера Комитетъ общественнаго спасенія снова собирается, но не для того, чтобы р?шать важныя д?ла, — напрасно настаиваютъ на этомъ Ларевельеръ и Дону, остальные слишкомъ эгоистичны для этого или заняты; въ виду этого Камбасересу предоставляютъ полную волю; что до него, онъ предпочелъ бы сид?ть смирно, не везти бол?е на себ? общественной колесницы, но есть дв? насущныя потребности, которымъ необходимо удовлетворить подъ страхомъ смерти. — В?дь, пожалуй, не усп?ютъ, — говоритъ онъ жалобнымъ голосомъ, — напечатать за-ночь ассигнаціи, которыя необходимы на завтрашніе расходы. Если это такъ пойдетъ, мы рискуемъ быть пов?шенными на фонар?. — Сходи-ка, обращается предс?датель къ одному изъ членовъ, - въ кабинетъ Урье-Элоа и скажи ему, что такъ какъ ему поручены финансы, то мы умоляемъ его дать намъ возможность просуществовать дней 15 — 18; тогда вступитъ во власть директорія, — та пусть д?лаетъ какъ знаетъ. — Но продовольствіе, хватитъ ли его на завтра? спрашиваетъ Камбасереса другой изъ членовъ. — Хе, хе, я ничего не знаю, но я пошлю за Ру, который дастъ намъ св?д?нія. — Входитъ Ру, депутатъ, предс?дательствующій въ продовольственномъ комитет?, б?глый бенедиктинецъ, бывшій террористъ въ провинціи, будущій протеже и помощникъ Фуше, вм?ст? съ нимъ выгнанный изъ полиціи. Это офиціальный говорунъ, широкоплечій, толстощекій, снабженный неутомимыми легкими, и поэтому его выбрали съ т?мъ, чтобы его р?чами и шутками укрощать толпы женщинъ, приходящихъ каждый день въ Тюльери просить хл?ба. — «Ну, что, Ру, въ какомъ мы положеніи относительно продовольствія? — Все то же изобиліе, гражданинъ-президентъ — два унца хл?ба на лицо, по крайней м?р? для большей части кварталовъ. — Чортъ тебя возьми, ты насъ подведешь подъ ножъ съ твоимъ изобиліемъ!» — Водворяется общее молчаніе; присутствующіе, в?роятно, размышляютъ объ этой возможной развязк?. Вдругъ одинъ изъ нихъ говоритъ: — «А что, президентъ, вел?лъ ли ты намъ приготовить что-нибудь въ буфет?? Посл? такихъ утомительныхъ дней необходимо возстановить свои силы!.. — Ну, конечно, тамъ отличный кусокъ телятины, огромное тюрбо, большое блюдо пирожнаго и еще кое-что подобное...»

«Веселость возстановляется, челюсти работаютъ, льется шампанское и сыплются остроты. Къ 11 часамъ или около полуночи приходятъ члены другихъ комитетовъ; пирующіе подписываютъ ихъ постановленія, не читая ихъ, по дов?рію; т? въ свою очередь усаживаются за столъ и сонмъ верховныхъ животовъ предается пищеваренію, забывши о милліонахъ пустыхъ желудковъ».

27 Попытка освободить Бильо-Варенна, Колло д’Эрбуа и Барера, осужденныхъ Конвентомъ на ссылку 12 жерминаля III года

Этой картиной мы закончимъ наше краткое изложеніе содержательной книги Тэна о положеніи «управляемыхъ» при якобинскомъ владычеств?. Она подводитъ поразительный итогъ результатамъ этого владычества, стоившаго столько крови. Парижскій народъ, вынесшій на своихъ плечахъ якобинцевъ, находится въ худшемъ положеніи, ч?мъ до революціи, питаясь крохами казеннаго хл?ба; казна пуста какъ никогда раньше; государственная машина движется только по милости типографскаго станка, ежедневно выбрасывающаго необходимое количество ассигнацій, утратившихъ ц?ну. А на верхушк? государства роскошествуетъ комитетъ д?льцовъ и авантюристовъ, которымъ удалось перехитрить или пережить террористовъ и занять ихъ м?ста.

Такова была д?йствительность. Но легенда, установившая культъ революціи, возвела и якобинцевъ въ достоинство высокихъ патріотовъ, въ спасителей отечества. Разрушая эту легенду, Тэнъ разбивалъ и кумиры, около которыхъ она слагалась. Главнымъ кумиромъ якобинства былъ Робеспьеръ и изображеніе этого жреца террора представляетъ собою зам?чательное проявленіе таланта Тэна постигать людей.

* * *

Нашъ отчетъ о владычеств? якобинцевъ представлялъ бы слишкомъ большой проб?лъ, если бы мы обошли молчаніемъ центральную фигуру якобинскаго террора въ изображеніи Тэна.

Мишле выставлялъ героемъ революціи Дантона, но ему ради этого пришлось отмежевать отъ революціи существенн?йшее ея содержаніе — терроръ, возложивъ всю отв?тственность за него на Робеспьера. Бол?е посл?довательно выдвигаетъ Тэнъ на первый планъ въ исторіи революціи Робеспьера. Онъ им?лъ на это право, не только всл?дствіе выдающагося вліянія Робеспьера на ходъ революціи — съ паденіемъ Робеспьера закончился восходящій періодъ революціи, — но и потому, что онъ усматриваетъ существенную аналогію между личностью Робеспьера и «господствующей чертой революціи»^{61}.

Тэнъ посвятилъ особую главу характеристик? трехъ главныхъ вождей якобинской революціи — Марата, Дантона и Робеспьера. Мы остановимся на посл?днемъ.

28 Маратъ

Дантонъ, зам?чаетъ Тэнъ, даже если бы онъ не удалился добровольно со сцены революціи (въ іюн? 1793 г., посл? своего второго брака съ 16-л?тней д?вушкой), «не могъ быть признанъ настоящимъ представителемъ революціи. Она разбой, но съ философскимъ отт?нкомъ; хищеніе и убійство кроятся въ ея догм?, но какъ ножъ въ своихъ ножнахъ». Дантонъ, какъ и Маратъ слишкомъ демонстративно показываютъ ножъ. При вид? Марата, грознаго и растерзаннаго, съ его видомъ бл?дной жабы, съ его круглыми, блестящими и неподвижными глазами, съ его апломбомъ пом?шаннаго и однообразной яростью его непрерывнаго пароксизма, здравый смыслъ возмущается; въ вожди не берутъ маніака убійства»... Революція нуждается въ другомъ жрец?; щеголеватомъ, какъ и она; таковъ Робеспьеръ, съ его безупречной вн?шностью, съ хорошо напудренными волосами, хорошо вычищеннымъ платьемъ, съ его корректнымъ образомъ жизни, съ его догматическимъ тономъ, съ его изысканнымъ и безцв?тнымъ слогомъ. Пикто не подходилъ своими недостатками такъ, какъ онъ, къ духу времени; въ противоположность государственному челов?ку, онъ витаетъ въ пустомъ пространств?, среди отвлеченныхъ понятій, всегда вы?зжаетъ на принципахъ, неспособенъ сойти съ нихъ и ступить въ д?йствительность, когда онъ исчерпалъ свою революціонную схоластику. О вопросахъ финансовыхъ и военныхъ онъ ничего не знаетъ и не отваживается въ нихъ — разв? только для того, чтобы клеветать на Карно и Камбона, понимающихъ свое д?ло и берущихъ на себя отв?тственность. Въ области вн?шней политики его р?чь о современномъ состояніи Европы простое разсужденіе школьника; когда онъ излагаетъ планы англійскаго министерства и приписываетъ ему нам?реніе довести Францію посредствомъ истощенія и раздробленія ея до перем?ны династіи, чтобы посадить герцога Іоркскаго на престолъ Людовика XIV — онъ достигаетъ верха химерической пошлости; если выкинуть изъ этой р?чи литературныя фразы, можно подумать, что это говорилъ не глава правительства, но швейцаръ якобинскаго клуба. О современной ему и живой Франціи онъ не им?етъ никакого понятія; вм?сто людей онъ видитъ въ ней лишь 26 милліоновъ простыхъ автоматовъ, которыхъ легко такъ поставить, чтобы они д?йствовали согласно, не сталкиваясь. Отъ природы они хороши (bons) и посл? небольшого, необходимаго очищенія они опять станутъ хорошими; поэтому ихъ общая воля — голосъ разума и общественнаго интереса. «Вотъ почему, когда они въ сбор?, они мудры». Сл?довало бы сд?лать, если бы это было возможно, чтобъ собраніе представителей народа зас?дало въ присутствіи всего народа; «во всякомъ случа? Законодательное собраніе должно было бы зас?дать въ зданіи обширномъ и величественномъ, пом?стительномъ для 12-ти тысячъ зрителей». Д?ло въ томъ, что Робеспьеръ принесъ съ собой заученныя формулы, формулы Руссо, Мабли и Рейналя о народ?, природ?, разум?, свобод?, тиран?, интриганахъ, доброд?тели и морали; ц?лый лексиконъ обширныхъ терминовъ, смыслъ которыхъ, плохо опред?ленный учителями, совс?мъ улетучивается въ устахъ ученика. Никогда онъ не пытался установить этотъ смыслъ. Его р?чи и писанія лишь анфилады отвлеченныхъ сентенцій; въ нихъ н?тъ ни одного точнаго факта, ни одной индивидуальной и характерной черты. Можно думать, что онъ самъ по себ? ничего не вид?лъ, что онъ не можетъ и не хочетъ ничего вид?ть, что между нимъ и предметомъ пом?стились предвзятыя идеи, которыми онъ орудуетъ, которыя онъ сочетаетъ логическимъ способомъ, прикрывая отсутствіе мысли заимствованнымъ жаргономъ. Напрасно стараешься схватить что нибудь въ его безцв?тныхъ тирадахъ; между пальцами ничего не остается. Тогда спрашиваешь себя съ удивленіемъ: что онъ сказалъ? и зач?мъ онъ говорилъ? Отв?тъ въ томъ, что онъ ничего не сказалъ, и говорилъ, чтобы говорить, какъ сектантъ среди сектантовъ: ни пропов?дникъ, ни его слушатели не устаютъ верт?ть догматическую шарманку, а они смотр?ть, какъ она вертится. Т?мъ лучше, если она пуста, ибо т?мъ легче она вертится. Много хуже то, что въ пустое слово онъ вводитъ противоположный смыслъ Подъ его громкими словами справедливость, гуманность — сл?дуетъ разум?ть отс?ченныя гильотиной головы.

Его первая, его главная страсть — тщеславіе литератора. Никогда еще глава партіи, секты или правительства не былъ до такой степени даже въ р?шительную минуту риторомъ — и плохимъ риторомъ. Разбирая главную р?чь Робеспьера о нравственныхъ и религіозныхъ идеяхъ въ ихъ связи съ республиканскими принципами, Тэнъ насчиталъ двадцать четыре прозопопеи на манеръ Руссо и древнихъ риторовъ: одни обращены къ умершимъ, къ Бруту, къ молодому Барра, другіе къ отсутствующимъ, къ попамъ, къ аристократамъ, къ несчастнымъ, къ французскимъ женщинамъ, наконецъ къ какому нибудь отвлеченному существительному — къ свобод?, къ дружб?. Во всемъ этомъ вымученномъ краснор?чіи н?тъ ни одного искренняго звука, все творится по рецепту устар?лаго искусства. Везд? общія м?ста грековъ и римлянъ: Сократъ и его цикута, Брутъ и его кинжалъ; классическія метафоры: факелъ злобы, государственный корабль; иногда бравурная арія или маленькая арія на флейт?, потому что въ то время сердце должно было быть чувствительно. Все это произносится голосомъ слабымъ, раздражительнымъ, но все это т?мъ бол?е разительно, что сентиментальный Триссотенъ состоитъ главой государства; что его вымученныя въ кабинет? фразы — пистолетные выстр?лы, направленные на живую грудь, и что ловко придуманнымъ эпитетомъ онъ посылаетъ челов?ка на гильотину.

Все это объясняется только революціей. Везъ нея Робеспьеръ былъ бы усерднымъ, занятымъ и уважаемымъ адвокатомъ, членомъ литературнаго общества въ Аррас?, поб?дителемъ на литературномъ конкурс?, авторомъ похвальныхъ словъ, моральныхъ трактатовъ и филантропическихъ брошюръ. Его маленькая лампочка, зажженная какъ сотни другихъ того же калибра у очага новой философіи, гор?ла бы ум?ренно, никого не обжигая, и распространяла бы въ провинціальномъ кружк? свой бл?дный св?тъ соотв?тственно съ малымъ количествомъ масла, заключавшагося въ ея узкомъ сосуд?.

29 Вторженіе бунтовщиковъ съ головой депутата Феро въ зас?даніе Конвента I преріала III года республики

Будучи б?днымъ сиротой, покровительствуемымъ епископомъ, стипендіатомъ гимназіи Людовика Великаго, потомъ товарищемъ Бриссо по корпораціи клерковъ, Робеспьеръ, наконецъ, оказался въ своей печальной улиц? des Rapporteurs, среди связокъ кляузныхъ д?лъ, въ обществ? сварливой сестры. Онъ взялъ себ? учителемъ въ философіи, политик? и въ слог? — Руссо, котораго онъ вид?лъ одинъ разъ и не переставалъ изучать. В?роятно, какъ многіе молодые люди его возраста положенія онъ мечталъ для себя объ аналогической роли и чтобы выйти изъ своего тупика печаталъ для эффекта адвокатскія р?чи; писалъ на конкурсныя темы, данныя академіей; писалъ рефераты передъ своими товарищами въ Аррас?. Одна изъ его р?чей удостоилась упоминанія въ альманахахъ его провинціи. Академія Мецская присудила ему лишь вторую премію; Академія Амьенская ничего не присудила; критикъ «Меркурія» данъ ему почувствовать, что его слогъ слишкомъ отзывается провинціей. Такимъ образомъ его самолюбіе давно и жестоко страдало съ его первой юности, когда революціонная волна вынесла его въ Учредительное собраніе и зд?сь, затертый крупными и самородными талантами, онъ долго оставался въ т?ни и не разъ, всл?дствіе назойливости и отсутствія такта, попадалъ въ см?шное положеніе. Его фигура адвоката — угловатая и сухая, «его глухой голосъ, однообразный и хриплый, его утомительная дикція», «его артезіанское произношеніе, его жеманный видъ, его манера постоянно выступать впередъ и развивать общія м?ста, его явное нам?реніе импонировать образованнымъ людямъ, невыносимая скука, которую онъ на нихъ наводилъ, — все это не располагало Собраніе къ снисходительности, къ промахамъ, которые онъ себ? позволялъ, и не разъ его выходки покрывались всеобщимъ см?хомъ.

Такія неудачи его глубоко оскорбляли, но онъ далекъ отъ того, чтобы сознаться и чтобы понять, что онъ сказалъ глупость; никогда педантъ, заслужившій свистки, не сознается, что онъ ихъ заслужилъ; наоборотъ, Робеспьеръ уб?жденъ, что онъ говоритъ, какъ законодатель, какъ философъ и какъ моралистъ; т?мъ хуже для людей съ ограниченнымъ умомъ и съ испорченнымъ сердцемъ, которые его не поняли. Его уязвленное самолюбіе ищетъ удовлетворенія въ самомъ себ?; онъ находитъ ут?шеніе въ представленіи о своей непорочности; внутренній голосъ ему давно подсказывалъ это ут?шеніе. Въ школ? онъ былъ образцовымъ ученикомъ; въ своей провинціи корректнымъ адвокатомъ. Въ собраніи прилежнымъ депутатомъ; въ частной жизни онъ не способенъ къ увлеченіямъ и не подверженъ искушеніямъ. Онъ былъ всегда непорочнымъ и будетъ таковымъ; онъ это думаетъ и говоритъ это другимъ: его не соблазнятъ, какъ Демулена, об?дами, какъ Варнава любезностью, какъ Мирабо и Дантона деньгами; какъ жирондинцевъ салонной культурой. Онъ неподкупенъ; онъ выставляетъ себя съ перваго дня борцомъ за право, готовымъ пострадать за него. Еще до избранія въ депутаты въ адрес? къ избирателямъ онъ говоритъ: у меня честное сердце, твердая душа; я никогда не ум?лъ сгибаться подъ иго низости и испорченности. «Онъ уже тогда говорилъ о своихъ врагахъ, которые помышляютъ сд?лать защитниковъ народа мучениками». То же онъ говорилъ въ своей посл?дней р?чи въ Конвент?: «Кто я такой, чтобы меня обвинять? я служитель свободы, при жизни мученикъ республики, жертва и врагъ преступленія». И Мало-по-малу на этотъ внутренній голосъ отзывается, какъ эхо, окружающая его среда. Уже къ концу Учредительнаго собранія онъ особенно въ якобинскомъ клуб? становится моднымъ теноромъ. «Единственный соперникъ римскаго Фабриція», пишутъ ему якобинцы Марсели; «безсмертный защитникъ правъ народа, пишетъ ему якобинскій клубъ въ Бурж?. Въ Салон? 1791 г. выставлены два его портрета — одинъ съ надписью — L'Incorruptible. Въ театр? Мольера даютъ пьесу, въ которой онъ уничтожаетъ принцевъ Rohan и Cond? своей логикой и доброд?телью. При закрытіи Учредительнаго собранія толпа прив?тствуетъ его на улиц?; на него над?ваютъ в?нокъ изъ дубовыхъ листьевъ; его сопровождаютъ торжественно къ столяру Дюплэ, у котораго онъ живетъ. Зд?сь онъ для вс?хъ — для мужа, жены и дочерей великій патріотъ, непогр?шимый мудрецъ, съ утра до вечера онъ возв?щаетъ, какъ оракулъ; онъ окруженъ облаками ?иміама. Чтобы проникнуть къ нему, правов?рные ждутъ на двор? очереди; допущенные одинъ за другимъ въ салонъ, они восхищаются передъ его портретами карандашомъ или акварелью, маленькими бюстами изъ красной или с?рой глины; зат?мъ по знаку его руки, зам?ченному сквозь стеклянную дверь они проникаютъ въ святилище, гд? его главный бюстъ, украшенный эмблемами и стихами. Въ тотъ день, когда онъ передъ Конвентомъ произноситъ свою защитительную р?чь, вс? проходы заняты женщинами. Ихъ семь или восемь сотъ на галлереяхъ и не бол?е двухъ сотъ мужчинъ. Это жрецъ, у котораго свои поклонницы. Когда онъ говоритъ у якобинцевъ, раздаются рыданія отъ умиленія, крики и неистовства. Если какой нибудь зритель остается равнодушнымъ, на него смотрятъ, ропщутъ и онъ принуждёнъ удалиться; какъ еретикъ, попавшій въ часовню во время богослуженія.

Въ теченіе трехъ л?тъ онъ усп?лъ образовать хоръ, которымъ онъ управляетъ; тысячи голосовъ неустанно повторяютъ сложенный имъ гимнъ въ свою честь: одинъ Робеспьеръ осуществилъ идеальный образъ гражданина; одинъ Робеспьеръ достоинъ и способенъ вести революцію.

При такихъ условіяхъ холодное самомн?ніе равносильно горячечному бреду, и Робеспьеръ доходитъ до идей, почти до вид?ній Марата. Прежде всего онъ въ собственныхъ глазахъ, какъ и Маратъ, жертва пресл?дованія, и, подобно Марату, онъ становится въ позу мученика, но бол?е сдержанную и бол?е искусную: «Я возстановляю противъ себя самолюбіе вс?хъ; я заостряю противъ себя тысячи кинжаловъ... Я ув?ренъ, что поплачусь головой за истины, мною высказанныя, но я принесъ въ жертву свою жизнь, я приму смерть почти какъ благод?яніе... Вс? мошенники меня оскорбляютъ; самыя простыя д?йствія, самыя законныя со стороны другихъ мн? вм?няются въ преступленіе; я не пользуюсь даже правами гражданина. Пусть они готовятъ мн? цикуту. Я буду ждать ее на этихъ священныхъ скамьяхъ: я зав?щаю своему отечеству образецъ постоянной любви къ нему; а врагамъ челов?чества — позоръ моей смерти».

Конечно, и опять-таки какъ Маратъ, Робеспьеръ видитъ вокругъ себя лишь «негодяевъ, интригановъ и изм?нниковъ». Конечно, у него, какъ и у Марата, разсудокъ извращенъ: «Мн? н?тъ надобности обдумывать, сказалъ онъ Гарату, я всегда полагаюсь на свои первыя впечатл?нія». — Для него «лучшіе аргументы — его подозр?нія»; — и противъ этихъ подозр?ній безсильна даже осязательная очевидность: такъ, 4 сентября 1792 г. въ интимномъ разговор? онъ говоритъ Петіону: «И вотъ, я ув?ренъ, что Бриссо продался герцогу Брауншвейгскому»; — на что Петіонъ ему зам?тилъ, что герцогъ первый снесъ бы голову Бриссо, — и тотъ не такъ глупъ, чтобы въ этомъ усомниться.

Конечно, онъ подобно Марату сочиняетъ для себя романы, правда, мен?е нел?пые, бол?е тщательно разработанные. Такъ онъ изложилъ Гарату ц?лую исторію жирондинскихъ заговоровъ по всей Европ?, — и на вопросъ Гарата, вполн? ли онъ ув?ренъ въ томъ, что онъ сказалъ, — онъ отв?тилъ: безусловно!

Эта страшная ув?ренность подобна Маратовой, но хуже ея, ибо списокъ заговорщиковъ у Робеспьера гораздо длинн?е, ч?мъ у Марата; ибо подозрительность Марата политическаго и соціальнаго свойства простирается лишь на аристократовъ и богачей; у Робеспьера она принимаетъ отт?нокъ религіозный и моральный, и потому охватываетъ вдобавокъ атеистовъ и безчестныхъ людей, т. е. всю его партію. Въ этомъ съузившемся мозгу, привыкшемъ распред?лять людей на дв? противоположныя категоріи, хорошихъ или дурныхъ людей, — всякій, кто не съ нимъ, тотъ противъ него, т. е. въ отд?леніи дурныхъ людей, и между этими негодяями всякаго сорта онъ предполагаетъ полное согласіе. «Всякій аристократъ развращенъ, и всякій развращенный челов?къ-аристократъ, ибо республика и общественная мораль одно и то же». Въ виду этого онъ приписываетъ жирондинцамъ страшную систему разрушенія общественной морали: — «Они понимали, говоритъ онъ, что для разрушенія свободы необходимо покровительствовать всему, что оправдываетъ эгоизмъ, сушитъ сердце и искореняетъ идеи той нравственной красоты, которая представляетъ единственный критерій для того, чтобы отличать защитниковъ отъ враговъ челов?чества. Безнравственность есть политическое покушеніе: въ заговор? противъ государства тотъ, кто придерживается матеріализма, или пропов?дуетъ снисходительность; тотъ, кто своимъ поведеніемъ вводитъ въ соблазнъ и распущенъ въ своихъ нравахъ; тотъ, кто занимается ажіотажемъ; кто слишкомъ хорошо об?даетъ, кто пороченъ; кто интригуетъ, преувеличиваетъ и труситъ; тотъ кто возбуждаетъ народъ, кто его развращаетъ, обманываетъ, — кто осуждаетъ народъ, однимъ словомъ, всякій, кто не грядетъ прямо, предписаннымъ шагомъ, по узкой тропинк?, начертанной Робеспьеромъ согласно съ принципами.

При такихъ условіяхъ гильотин? подлежатъ уже не сотни тысячъ, какъ у Марата, а милліоны, какъ пропов?дуетъ Бодо, Жанъ-Бонъ Сентъ-Андре и Гюффруа. Робеспьеръ это знаетъ, и въ своемъ кабинет? самъ съ собой онъ видитъ это ясно, а при такихъ условіяхъ, какъ онъ ни склоненъ отлынивать отъ д?йствій и довольствоваться фразой, затыкать свои ц?ломудренныя уши, поднимать къ небу свои глаза пропов?дника, онъ не можетъ не вид?ть подъ своими незапятнанными ногами потоковъ крови, проливаемыхъ чудовищемъ, которое онъ создалъ и направилъ. Обыкновенно онъ довольствуется т?мъ, что оправдываетъ это чудовище, но уже случается, что, искушаемый обстоятельствами, онъ самъ указываетъ ему добычу. Наконецъ онъ самъ ищетъ живой добычи, ловитъ ее въ с?ти своей риторики; онъ устраняетъ властнымъ жестомъ руки друзей, женъ, матерей, молящихъ о пощад?; онъ говоритъ въ Конвент?: «Должны ли республиканки отказываться отъ званія гражданокъ ради своихъ мужей? На несчастныхъ, которые бьются въ с?тяхъ, онъ неожиданно набрасываетъ петлю, чтобы поскор?е ихъ задушить^{62}. И всего этого еще недостаточно; наконецъ, самъ Робеспьеръ вызываетъ и направляетъ агентовъ, которымъ поручается какъ можно скор?е очистить тюрьмы посредствомъ гильотины. При такихъ условіяхъ въ немъ пробуждаются разрушительные инстинкты, долго сдерживаемые цивилизаціей. Его кошачья физіономія, сначала напоминавшая «домашнюю кошку, безпокойную, но довольно кроткую, принимаетъ злое выраженіе дикой кошки, и потомъ свир?пый видъ кошки — тигра. Въ Учредительномъ собраніи онъ говоритъ не иначе, какъ со стенаніями; въ Конвент? не иначе, какъ съ п?ной у рта»^{63}).

Такимъ образомъ, сн?даемый внутреннимъ ядомъ, его организмъ физически развинчивается, какъ у Марата, но при другихъ симптомахъ. Когда онъ говоритъ съ трибуны, руки его судорожно сжимаются, его плечи и шею передергиваетъ; цв?тъ лица его желчный, землистый; глаза его моргаютъ изъ-за очковъ, — и какой это взглядъ! «Ахъ, воскликнулъ одинъ изъ монтаньяровъ, вы бы голосовали съ нами 9-го термидора, еслибы вы вид?ли его зеленые глаза!» Физически, какъ морально, онъ становится другимъ Маратомъ. Но это Маратъ приличный, робкій по темпераменту, безпокойный, созданный для преподаванія и адвокатскаго словопренія, а не для политической иниціативы, предпочитающей скор?е быть первосвященникомъ, ч?мъ диктаторомъ революціи. Прежде всего, онъ старается остаться политическимъ Грандиссономъ; до конца не только въ публик? и для другихъ, но и для самого себя онъ сохраняетъ маску. И маска пристала къ его лицу; и онъ уже самъ не отд?ляетъ одно отъ другого; никогда еще обманщикъ не окутывалъ такъ тщательно своихъ нам?реній софизмами чтобы уб?дить себя въ томъ, что его маска — его лицо и что онъ говоритъ правду, когда онъ лжетъ.

Если пов?рить ему, онъ ни при чемъ въ сентябрьскихъ убійствахъ. «Еще до этихъ событій онъ пересталъ пос?щать общія собранія Коммуны! Онъ не им?лъ тамъ никакого вліянія!» — Наконецъ, при этомъ «погибъ одинъ лишь невинный — правда, это много. Граждане, плачьте надъ этой жестокой ошибкой. Мы давно ее оплакиваемъ; но пусть ваше горе им?етъ пред?лъ, какъ все въ челов?ческой жизни». — Точно также не онъ вызвалъ арестъ и казнь жирондинцевъ; онъ только откровенно говорилъ о н?сколькихъ членахъ жирондинской комиссіи. Въ Комитет? общественнаго спасенія онъ лишь исполнялъ декреты Конвента, а Конвентъ всегда свободенъ; его называютъ диктаторомъ, но онъ лишь одинъ изъ 700 депутатовъ и его авторитетъ, — если у него есть таковой, — ничто иное, какъ законное вліяніе разума и доброд?тели. Его называютъ убійцей! Но если онъ указалъ на заговорщиковъ, то в?дь это Конвентъ отдалъ ихъ на судъ революціоннаго трибунала, и этотъ трибуналъ ихъ осудилъ. Онъ террористъ! Но если онъ хочетъ упростить судопроизводство, то это ради освобожденія невинныхъ, наказанія виновныхъ и окончательнаго очищенія, которое навсегда обезпечитъ свободу и нравственность! — Онъ самъ готовъ всему этому в?рить прежде, ч?мъ скажетъ, а посл? того, какъ сказалъ, онъ вполн? этому в?ритъ.

Величайшая комедія была разыграна имъ при сотн? тысячъ жителей 8 іюля 1794 г. въ лучшіе дни его славы въ день празднества Высшаго Существа. Это было громкое торжество его доктрины и офиціальнымъ признаніемъ его первосвященства. Въ первый разъ лицо его сіяетъ радостью и энтузіазмъ писаки выливается въ книжныхъ фразахъ.

«Вотъ, восклицаетъ онъ, самая интересная часть челов?чества — Вселенная зд?сь въ сбор?! О природа, какъ величественна и отрадна твоя мощь! Какъ должны бл?дн?ть тираны при мысли объ этомъ праздник?!»

30 Робеспьеръ прив?тствуетъ Верховное Существо 8 іюня 1794 г.

А онъ самъ лучшее украшеніе этого праздника. Онъ избранъ единогласно въ президенты Конвента для того, чтобы руководить всей церемоніей! В?дь онъ основатель новаго культа, единственнаго чистаго культа, который можетъ быть признанъ на земл?. Въ полномъ парад? депутата, въ голубомъ кафтан?, въ нанковыхъ штанахъ до кол?нъ, въ трехцв?тномъ пояс?, шляпа съ плюмажемъ, съ букетомъ цв?товъ и колосьевъ въ рук? — онъ идетъ впереди Конвента и на эстрад? священнод?йствуетъ. Онъ зажигаетъ покровъ, скрывающій статую атеизма и на ея м?ст?, съ помощью искуснаго механизма, вдругъ появляется величественная статуя мудрости? Зат?мъ онъ начинаетъ говорить, снова говоритъ, ув?щевая, пропов?дуя, взывая, поднимаясь душою къ Верховному Существу и съ какими ораторскими зат?ями! Отъ вс?хъ этихъ хитросплетенныхъ періодовъ, отъ вс?хъ этихъ увядшихъ цв?товъ в?етъ запахомъ сакристіи и школы. Онъ съ удовольствіемъ имъ дышитъ и опьяняется имъ. Конечно, въ этотъ моментъ онъ искрененъ, онъ любуется собой безъ колебаній и оговорокъ, онъ въ своихъ глазахъ не только великій писатель и великій ораторъ, но еще великій государственный челов?къ и великій гражданинъ: его искусственно настроенная сов?сть подноситъ ему лишь одн? похвалы. — Нс взгляните назадъ: сзади него, не скрываясь, обнаруживаются нетерп?ніе и антипатія, дантонистъ Лекуэнтръ бравировалъ его въ лицо: ропотъ, оскорбленія и, что всего хуже, сарказмъ доходятъ до его ушей и это въ такой день и въ такомъ м?ст?! Противъ жреца истины, противъ апостола доброд?тели! и какъ эти нев?рующіе посм?ли? Молчаливый, бл?дный, онъ глотаетъ свою злобу и, потерявъ равнов?сіе, бросается съ закрытыми глазами на путь убійства; чего бы ни стоило, нев?рующіе должны погибнуть и сейчасъ. И такъ какъ въ Комитет? общественнаго спасенія «все д?лалось по дов?рію», онъ наедин? съ Кутономъ, не предупредивъ своихъ товарищей, составляетъ, вноситъ въ Конвентъ и заставляетъ его принять страшный законъ преріаля, отдающій жизнь вс?хъ его членовъ въ его власть. Въ своей неловкой посп?шности онъ потребовалъ слишкомъ многаго; сообразивъ, каждый изъ членовъ Конвента начинаетъ трусить за себя; Робеспьеръ принужденъ отступить, протестовать, что его не поняли, допустить исключеніе для депутатовъ, вложить въ ножны ножъ, который онъ уже приставилъ къ горлу своихъ противниковъ. Но онъ не выпустилъ изъ рукъ ножа: онъ наблюдаетъ за ними, онъ, симулируя отступленіе, забившись въ свой уголъ, ждетъ случая, чтобы броситься на нихъ въ другой разъ. Это не замедлитъ, ибо истребительный механизмъ, устроенный ими 22-го преріаля, остается въ его рукахъ. Уединившись въ своемъ частномъ кабинет? по тайной полиціи, онъ распоряжается арестами и первый подписываетъ декретъ, предполагающій заговоры среди заключенныхъ, чтобы съ помощью «мутоновъ», т. е нанятыхъ доносчиковъ, организовать «массовыя поставки» на гильотину (les grandes fourn?es), «чтобы очистить тюрьмы въ одинъ мигъ». Потомъ онъ будетъ говорить, «что въ теченіе шести нед?ль невозможность д?лать добро и противод?йствовать злу принудили его совершенно отказаться отъ своихъ обязанностей члена Комитета общественнаго спасенія». В?дь это такое наслажденіе однимъ взмахомъ кисти об?лить себя и очернить противника, и если подчасъ, едва внятно прирожденная сов?сть начинаетъ роптать, искусственная сов?сть тотчасъ заставляетъ ее молчать и частную злобу оправдывать предлогомъ общественной пользы; во всякомъ случа? люди, попавшіе на гильотину, были аристократы; а люди, которымъ предстоитъ идти на гильотину — народъ порочный. Такимъ образомъ и средство хорошо, а ц?ль еще лучше.

Но, какъ изв?стно, эти софизмы не помогли на этотъ разъ Робеспьеру, и сорокъ семь дней спустя посл? его великаго торжества Робеспьеръ лежалъ окровавленный въ пріемной комитета Общественнаго спасенія, осужденный на гильотину Конвентомъ, надъ которымъ онъ такъ долго царствовалъ.

«Когда природа и исторія, зам?чаетъ Тэнъ по поводу Робеспьера сговорятся, они создаютъ образъ, до котораго не можетъ достигнуть челов?ческое воображеніе. Ни Мольеръ въ своемъ Тартюф?, ни Шекспиръ въ своемъ Ричард? III не дерзнули выставить лицем?ра, уб?жденнаго въ своей искренности, и Каина, мнящаго себя Авелемъ». Такова господствующая въ якобинской революціи личность; такова и сама революція — снаружи обманчивая маска, внутри отвратительное зр?лище; именемъ гуманитарной теоріи она покрываетъ диктатуру злыхъ, низкихъ страстей; какъ въ ея истинномъ представител?, такъ и въ ней самой свир?пость повсюду проглядываетъ сквозь филантропію, и фразеръ становится палачомъ.

31 Раненый Робеспьеръ въ пріемной комнат? Общественнаго спасенія 28 іюня 1794 г.

Бъ этой аналогіи между жрецомъ террора и революціей проявилось все великое мастерство Тэна. Служа взаимно другъ другу обличеніемъ личность Робеспьера и якобинскій терроръ ярко обнаруживаютъ всю несостоятельность поклоненія якобинцамъ. Это поклоненіе Тэнъ заклеймилъ одной изъ самыхъ удачныхъ и поразительныхъ эпиграммъ, вышедшихъ изъ-подъ его пера, сравнивъ его съ самымъ жалкимъ суев?ріемъ древняго язычества, обличаемаго Климентомъ Александрійскимъ! «Въ Египт?, разсказываетъ этотъ отецъ церкви, святилища храмовъ зав?шаны золотыми тканями: но если вы проникнете въ глубь храма и станете тамъ искать изображенія божества, къ вамъ выйдетъ навстр?чу жрецъ съ важнымъ видомъ, поющій гимнъ на египетскомъ язык?, и немного приподниметъ покрывало, чтобы показать вамъ божество! Что же представляется вашимъ взорамъ? Крокодилъ, или зм?я или какое либо иное опасное животное, возлежащее на пурпуровомъ ковр?!»

Глава шестая

Якобинскій судъ надъ Тэномъ

Какая судьба постигла бы Тэна, если бы онъ былъ современникомъ Робеспьера, легко себ? представить. Но и ц?лое стол?тіе спустя посл? террора см?лая критика Тэна вызвала противъ него сильн?йшее озлобленіе. Уже первые тома исторіи революціи Тэна были встр?чены многими съ большимъ недоброжелательствомъ и вызвали желаніе подорвать авторитетъ знаменитаго писателя. Но сужденія Тэна были подкр?плены такимъ изобиліемъ фактовъ, что не легко было игнорировать ихъ.

При такомъ положеніи д?ла у недоброжелателей Тэна оставался одинъ выходъ: усомниться въ достов?рности фактовъ или, по крайней м?р?, въ безпристрастіи, или даже добросов?стности автора, котораго упрекали въ томъ, что онъ самъ вдался въ обманъ, увлекся приводимыми имъ документами, преувеличивалъ значеніе найденныхъ имъ въ архивахъ свид?тельствъ, произвольно подбиралъ факты, оставляя въ сторон? т?, которые противор?чили его выводамъ. Такія обвиненія д?лались, конечно, большею частью голословно; впрочемъ, были даже попытки обличить Тэна съ документами въ рукахъ. Такъ, въ одномъ изъ ученыхъ французскихъ журналовъ были напечатаны отрывки изъ неизданныхъ бумагъ одного изъ главныхъ д?ятелей французской революціи, аббата Грегуара, съ ц?лью, доказать, что рядомъ съ извлеченными Тэномъ изъ архивовъ жалобами лицъ, пострадавшихъ отъ революціи, — на насилія, грабежи, мятежи и вообще на образъ д?йствія толпы, — можно поставить тысячу фактовъ и свид?тельствъ изъ м?стной и провинціальной жизни, которые могутъ произвести противоположное впечатл?ніе^{64}.

Но тогда уже намъ пришлось обличать несостоятельность этой попытки (см. «В?ст. Евр.» Сент. 1878) и доказать, что приведенные противъ Тэна факты подтверждаютъ взглядъ, который онъ проводитъ въ своемъ изложеніи. А именно: «депутатъ Грегуаръ, желая познакомиться съ состояніемъ провинцій и настроеніемъ ихъ жителей, разослалъ въ 1790 г. во вс? области Франціи списокъ печатныхъ вопросовъ и получилъ почти отовсюду подробные отв?ты. Между этими вопросами особенно близко касаются задачи, которую поставилъ себ? Тэнъ въ 1-й книг? II тома, сл?дующіе три: 40) какое нравственное вліяніе им?ла на сельскихъ жителей совершившаяся революція; 41) можно ли среди нихъ найти патріотизмъ или только страсти, внушаемыя личнымъ интересомъ; 42) не становятся ли духовенство и бывшіе дворяне жертвой грубыхъ оскорбленій и насилій со стороны крестьянъ, и деспотизма со стороны мэровъ и муниципалитетовъ? — И что же? — Н?тъ ни одного изъ приведенныхъ для обличенія Тэна отзывовъ, въ которыхъ мы не нашли бы утвердительнаго отв?та на одинъ или даже на вс? изъ упомянутыхъ выше вопросовъ. Изъ этого можно заключить, что обвиненіе Тэна въ неправильномъ обращеніи съ источниками нужно считать несостоятельнымъ.

Но изъ тогдашнихъ критиковъ никто не р?шался оспаривать значеніе книги Тэна.

Лишь въ наше время раздался голосъ, утверждающій, что книга Тэна «въ общемъ итог? и въ ея общихъ выводахъ почти безполезна для исторіи»^{65}). Это мн?ніе высказано однимъ изъ первыхъ современныхъ знатоковъ исторіи французской революціи, особенно ея якобинскаго періода. Оларъ, самъ авторъ одной изъ исторій революціи, еще задолго до выхода въ св?тъ этого труда, пріобр?лъ изв?стность своими разнообразными и многочисленными изсл?дованіями, а также изданіями новыхъ матеріаловъ по исторіи якобинства. Въ виду этого, когда муниципалитетъ города Парижа основалъ въ стол?тнюю годовщину революціи спеціальную ка?едру при Сорбонн? по исторіи революціи, эта ка?едра и была поручена Олару, который такимъ образомъ сталъ офиціальнымъ представителемъ господствующей якобинской легенды.

Въ подтвержденіе вышеуказаннаго своего отзыва о книг? Тэна, Оларъ издалъ ц?лую книгу въ 330 стр., переполненную всякаго рода обличеніями. Предварительно онъ въ теченіе двухъ л?тъ разбиралъ книгу Тэна на своихъ публичныхъ лекціяхъ и потому им?лъ полную возможность пров?рить свои аргументы. Оларъ принялся систематически разрушать д?ло Тэна; онъ разбиваетъ самое его основаніе. Проф. Оларъ находитъ, что усп?хъ философско-историческихъ теорій Тэна зиждется на репутаціи его учености, представляющейся его читателямъ въ величавомъ вид?. Авторитетъ Тэна, какъ великаго историка, говоритъ дал?е Оларъ, «основанъ не столько на его талант?, хотя это талантъ первоклассный, сколько на полунаучномъ метод?, который онъ возв?щаетъ; на его осл?пляющихъ об?щаніяхъ безпристрастія, на его систем? нанизывать безконечныя цитаты внизу страницы, на выставк? ряда номеровъ архивныхъ д?лъ, на мнимо-добросов?стной точности, съ которой онъ относится къ своимъ источникамъ».

«Я все это пров?рилъ!» восклицаетъ проф. Оларъ.

И на самомъ д?л?, читатель книги Олара съ нимъ согласится, что онъ не оставилъ непров?ренной ни одной ссылки Тэна и не только ссылки на печатные матеріалы, но и архивные, что особенно трудно, такъ какъ для этого приходилось перелистывать ц?лыя связки д?лъ. Мало того, проф. Оларъ, какъ хорошій сл?дователь, разсматривалъ въ архив? пожелт?вшія прошенія Тэна, съ перечисленіемъ требуемыхъ имъ д?лъ, чтобы пров?рить, какъ далеко простиралась любознательность Тэна.

И что же? — Оларъ сопоставляетъ количество архивныхъ картоновъ, процитированныхъ у Тэна, съ общимъ ихъ количествомъ въ каждомъ отд?л? и заявляетъ: Въ серіи Ф4, заключающей въ себ? 1.856 картоновъ, Тэнъ изсл?довалъ два, въ серіи 9, заключающей въ себ? 6096 картоновъ или связокъ, Тэнъ просмотр?лъ три; серія Н, одна изъ важн?йшихъ, заключаетъ въ себ? 1777 связокъ — Тэнъ изъ нихъ пользовался 26. «Я не говорю, продолжаетъ Оларъ, о серіяхъ, которыми Тэнъ совс?мъ пренебрегъ, а лишь о т?хъ, которыми онъ воспользовался. Читатель можетъ уб?диться, что изъ тысячей или сотенъ картоновъ Тэнъ просмотр?лъ лишь н?сколько, взятыхъ на-удачу. Такова документальная основа, которой Тэнъ такъ гордился, вотъ какъ она узка, фантастична, не прочна!»

Р?чь нока идетъ о том? «Стараго порядка», преимущественно касавшемся культурной и салонной жизни XVIII в?ка и нуждавшемся лишь въ н?сколькихъ главахъ своихъ въ осв?щеніи архивнымъ св?томъ. Если бы Тэнъ прочиталъ вс? перечисленные Оларомъ картоны, то когда бы онъ подошелъ къ исторіи революціи!

Тотъ же пріемъ прим?няется Оларомъ и къ первому тому революціи: онъ сообщаетъ намъ, что изъ д?лъ духовнаго комитета (DXIX.1.6.25) Тэнъ просмотр?лъ только три картона изъ числа 103; что изъ DXXIX. 1. 3. 4. (д?ла Комитета донесеній) — три картона вм?сто 94; изъ Ф7 (д?ла полицейскія) 3 6 картоновъ вм?сто 92 и т. д.

Проб?лы этой документаціи, выводитъ отсюда Оларъ, бросаются въ глаза. Конечно, говоритъ онъ, одинъ челов?къ не въ состояніи изв?дать столько источниковъ и столь разбросанныхъ. Поэтому полная картина Франціи при Учредительномъ собраніи въ настоящее время невозможна. — Однако нельзя же не признать, что картина анархіи, охватившей Францію при Учредительномъ собраніи, у Тэна такъ полна, что ее едва одол?ешь, и что Тэнъ сд?лалъ для изображенія революціонной Франціи то, чего не сд?лалъ еще никто изъ его предшественниковъ, не сд?лалъ и самъ Оларъ въ соотв?тствующей части своей исторіи революціи.

Одинъ изъ спеціалистовъ по этому вопросу, Кошенъ, о которомъ еще будетъ р?чь, сд?лалъ подсчетъ архивной работ? Тэна и самого Олара и пришелъ къ сл?дующему заключенію: у Тэна въ одной только книг?, посвященной Учредительному собранію, указано 50 картоновъ, процитованныхъ бол?е 200 разъ, у Олара за тотъ же періодъ 9 картоновъ, притомъ въ ихъ числ? н?тъ ни одного изъ т?хъ, по поводу которыхъ Оларъ упрекнулъ Тэна, что онъ ихъ не цитировалъ или слишкомъ мало цитировалъ. Въ общемъ Оларъ сослался въ этомъ отд?л? на 29 архивныхъ документовъ, Тэнъ — на 430.

За этимъ обвиненіемъ въ скудости изученнаго матеріала сл?дуетъ другое, — еще бол?е тяжкое. Оларъ утверждаетъ, что на приводимые Тэномъ документальные тексты нельзя положиться по разнымъ причинамъ. То Оларъ указываетъ рядъ цитатъ Тэна, которыя не оказались въ соотв?тствующихъ архивныхъ связкахъ, и объясняетъ это небрежностью Тэна, который, по архивнымъ сплетнямъ — раскрывалъ одновременно н?сколько картоновъ и потомъ не всегда укладывалъ связки въ соотв?тствующіе картоны. При этомъ онъ, впрочемъ, прибавляетъ, что въ одной изъ серій это могло произойти оттого, что связки были посл? переномерованы. То Оларъ жалуется, что приведенные тексты цитатъ не всегда достаточно пространны.

Но всего хуже то, что, если в?рить Олару, самыя цитаты приводятся Тэномъ не точно. Иногда Тэнъ исправляетъ слогъ оригинала. Прим?ры такихъ произвольныхъ исправленій, которыя ставятся въ вину Тэну, прямо поразительны. Поражаетъ однако не неточность историка, а придирчивость его критика.

Такъ показаніе одного священника, что его пом?щеніе не ressemblerait qu'? un souterrain humide et hideux, s’il n’?tait ouvert ? toes les frimas et tous les vents, приведено y Тэна, какъ жалуется Оларъ, въ сл?дующемъ вид?: ressemblerait ? un souterrain hideux, s’il n’?tait и. т. д.

Еще сильн?е возмущается Оларъ по сл?дующему поводу. Тэнъ разсказываетъ, что 700 семействъ въ Като-Камбрези подписали прошеніе о сохраненіи сос?дняго монастыря. Оларъ справился съ прошеніемъ и нашелъ, что въ немъ сказано — «около (pr?s) 700 семействъ», а подписей подъ прошеніемъ только 171 и между ними 18 неграмотныхъ. Можно думать, что остальные не подписались именно по безграмотности, и вина Тэна въ этомъ случа? лишь та, что онъ сказалъ просто 700 вм?сто «около семисотъ».

Но вотъ еще худшій случай. Изображая б?дственность населенія въ Лимузен?, Тэнъ говоритъ: «Весь заработокъ, который каменщики этой м?стности приносили съ собой на зиму, уходилъ на уплату повинностей ихъ семействъ». Оларъ справился въ картон? и нашелъ тамъ письмо интенданта, который хлопочетъ о правительственномъ пособіи для населенія, и говоритъ: «Единственное средство существованія этой провинціи составляетъ торговля скотомъ и небольшая сумма денегъ, которую ежегодно приносятъ съ собой каменщики, покидающіе родину и расходящіеся по всему королевству, чтобы вернуться зимой для уплаты повинностей ихъ семействъ». — «Какъ изъ этого видно, торжественно заявляетъ Оларъ, интендантъ вовсе не говоритъ, что вс? деньги уходили на уплату повинностей!»

За Тэномъ бываютъ и другіе гр?хи. Случается, что онъ опускаетъ «курсивъ», находящійся въ оригинал?. Такъ онъ приводитъ м?сто изъ записокъ г-жи де Жанлисъ, гд? говорится, что было обычно (il est d’usage), особенно у молодыхъ женщинъ, смущаться, бл?дн?ть и расчувствоваться при встр?ч? съ Вольтеромъ. У г-жи Жанлись слово обычно приведено курсивомъ, у Тэна же н?тъ курсива. Оларъ видитъ въ этомъ особый умыселъ. По его толкованію, г-жа де Жанлисъ поставила курсивъ, чтобы сказать, что это д?лалось людьми съ претензіями, а, устраняя курсивъ, Тэнъ даетъ поводъ думать, что почти вс? пос?тители Вольтера играли эту см?шную комедію.

Зам?чательный прим?ръ искаженія текста со стороны Тэна Оларъ усматриваетъ въ его эффектномъ прим?неніи къ поклонникамъ якобинской революціи разсказа Климента Александрійскаго о крокодил?, которому поклонялись древніе Египтяне, чествуя его въ своихъ святилищахъ, на пурпуровомъ лож?. Оларъ справился съ оригиналомъ и открылъ, что текстъ Климента сокращенъ Тэномъ. Александрійскій богословъ, глумясь надъ язычниками, ставитъ имъ въ упрекъ ихъ поклоненіе животнымъ, недостойнымъ почестей храма, — кошк?, крокодилу, зм?? и подобнымъ. Оларъ обличаетъ Тэна, что, приводя слова Климента, онъ исказилъ ихъ, пропустивъ кошку. «Странно и забавно, — восклицаетъ Оларъ, — что манія Тэна въ неточности текстовъ упражнялась изъ злобы къ революціи на Климент? Александрійскомъ!» Странно, можно сказать, и забавно, что месть Олара Тэну за якобинцевъ не пренебрегла и кошкою! Зд?сь вовсе не важенъ текстъ Климента Александрійскаго, а его негодованіе на то, что язычники, съ почтительнымъ подобострастіемъ подходятъ къ священной зав?с?, за которой покоится ихъ божество — а оно ничто иное, какъ кровожадное животное. У Климента къ негодованію прим?шивается и насм?шка; предметомъ поклоненія бываетъ, какъ онъ говоритъ, и жалкая кошка. Но Тэну не до см?ха. Его сочли бы педантомъ, еслибы онъ ради неприкосновенности текста испортилъ свое поразительное сравненіе упоминаніемъ наряду съ крокодиломъ и кошки. Вина его только въ томъ, что онъ привелъ слова Климента Александрійскаго въ кавычкахъ! Цеховой ученый не впалъ бы въ такую оплошность. Но Тэнъ имъ и не былъ.

Тако города пустыя отступленія отъ буквальнаго текста пріобр?таютъ въ глазахъ Олара преувеличенное значеніе въ виду того, что онъ нер?дко объясняетъ ихъ нам?ренностью, тенденціозностью у Тэна. Прим?ры, имъ приводимые, обнаруживаютъ большею частью лишь тенденціозность обвиненія. Тэнъ, напр., между прочими фактами грабежа и насилій со стороны толпы, приводитъ, что въ Аміен? муниципалитетъ захватилъ хл?бъ въ якобинскомъ монастыр? и продалъ его народу на треть ниже его ц?ны. Такъ какъ хл?бъ принадлежалъ булочникамъ, занимавшимъ монастырскіе амбары, а не монастырю, то Оларъ видитъ въ этомъ разсказ? нам?реніе обвинить муниципалитетъ въ «дикомъ антиклерикализм?». Какъ будто въ революціи мало было фактовъ, выражавшихъ ненависть къ духовенству, и Тэну нужно было ихъ преувеличивать! Напротивъ, этотъ фактъ приведенъ Тэномъ какъ свид?тельство, что уже въ начал? революціи экспропріаціи стали подвергаться влад?льцы вс?хъ сословій.

Въ другомъ случа? Оларъ приписываетъ Тэну желаніе приписать якобинцамъ соціализмъ и съ этой ц?лью искаженіе текста въ письм? комиссара Конвента: «Tout appartient au peuple et rien aux individus». Чтобы придать своему обвиненію в?съ, Оларъ приводитъ ц?ликомъ все письмо. Въ немъ комиссаръ сообщаетъ объ образованіи новой революціонной арміи въ 1000 челов?къ «для истребленія заговорщиковъ». И зат?мъ говорится: «Tout au peuple, rien aux hommes en particulier». Гд? же тутъ искаженіе и гд? же тенденціозность?

Такимъ способомъ Оларъ подрываетъ дов?ріе читателей къ авторитету Тэна, какъ ученаго изсл?дователя. Но Тэнъ могъ бы прим?нить къ себ? слова латинскаго поэта — nostris ex ossibus ultor. За Тэна вступился ученый, также спеціалистъ въ вопрос? объ архивныхъ источникахъ, — и прод?лалъ съ Оларомъ то самое, чему Оларъ подвергъ текстъ Тэна, т. е. посл?довалъ за нимъ шагъ за шагомъ, пров?ряя вс? его показанія, вс? ошибки, приписываемыя имъ Тэну^{66}). - Правда, этотъ авторъ пров?рилъ не вс? 330 страницъ Олара, а лишь зам?чанія, которыя относятся къ первой книг?, но къ этой именно части всего бол?е относятся критическія зам?чанія Олара.

Изъ антикритики Кошена усматривается прежде всего, какъ часто Оларъ напрасно упрекалъ Тэна и при этомъ самъ ошибался. Такъ Оларъ д?лаетъ Тэну упрекъ, что онъ на прим?р? трехъ только провинцій утверждаетъ исчезновеніе во Франціи всякой безопасности, между т?мъ доказательства у Тэна заимствованы изъ четырнадцати провинцій. Заключеніе Тэна, что дворяне повсюду стали жертвами гоненій, основано не на 4 случаяхъ, какъ утверждаетъ Оларъ, а на 40 перечисленныхъ случаяхъ насилія и на 150 другихъ, приведенныхъ поздн?е.

Оларъ жалуется, что не нашелъ писемъ, процитированныхъ Тэномъ на стр. 71; однако Кошенъ нашелъ письмо интенданта Бургоньи на указанномъ у Тэна м?ст?, какъ и 3 письма графа Тіара. Оларъ напрасно искалъ въ исторіи революціи Пужула м?сто о Фулон?, процитированное Тэномъ, однако оно находится тамъ, на указанной Тэномъ страниц?, но во второмъ изданіи 1857 г., которое вышло въ одномъ том?, а не въ первомъ изданіи 1848 года въ 2 томахъ. И легко было догадаться, что Тэнъ ссылается на второе изданіе, такъ какъ онъ не упоминаетъ о том?.

Упрекая Тэна въ «легков?ріи и легкомысліи», Оларъ основываетъ этотъ упрекъ на утвержденіи Тэна, что посл? 14 іюля сельскіе погромы были направлены не только противъ дворянскихъ усадебъ и монастырей, но и противъ буржуазнаго имущества. Кошенъ приводитъ въ пользу мн?нія Тэна разныя современныя свид?тельства и между прочимъ доказываетъ Олару, утверждавшему, будто бы и Юнгъ упоминаетъ только о дворянскихъ усадьбахъ, что онъ прогляд?лъ находящееся н?сколькими строками выше свид?тельство англійскаго путешественника.

Прибавимъ къ этому, что самъ же Оларъ, поправляя Тэна, указалъ, какъ выше было упомянуто, что экспропріація хл?ба въ Аміен? была произведена не у якобинскихъ монаховъ, а у булочниковъ, сохранявшихъ свои хл?бные запасы въ якобинскомъ монастыр?.

Подводя итоги, Кошенъ сводитъ весь обвинительный актъ Олара къ весьма жалкимъ разм?рамъ. Въ результат? оказалось, что изъ числа бол?е 500 цитатъ Тэна на 140 страницахъ его «самопроизвольной анархіи» Оларъ нашелъ 28 ошибокъ, изъ которыхъ почти половину нужно признать ошибками — Олара. Остается 15, но что он? собою представляютъ? Шесть отклоненій отъ текста при передач? источника — напр, sont вм?сто ont ?t?. «Дв? ошибки въ датировк?: одно письмо пом?чено у Тэна 3 апр?ля, оно отъ 15, но въ его заголовк? отм?тка «Доставлено 15 апр.». Отсюда и ошибка Тэна. Одна описка: Тэнъ насчитываетъ въ одномъ картон? 36 д?лъ объ отказ? м?стныхъ властей охранятъ взиманіе податей... Ихъ было 35. Впалъ въ ошибку при этомъ и Оларъ, утверждая, что ихъ было только 16.

Неточно указаны цитаты — 4 раза, напр., вм?сто: la Fayette II т. 90 — читай I т. 90; вм?сто correspondance de Mirabeau р. 116, надо читать: р. 119. Наконецъ три опечатки.

«Вотъ и вс?, по крайней м?ры самыя главныя изъ ошибокъ Тэна», заключаетъ Кошенъ. «Положимся при этомъ на знанія Олара, который все разсмотр?лъ, на его страсть, которая ничего не утаила, и на честность критика. Когда нападаешь съ такимъ ожесточеніемъ на челов?ка — умершаго, то по меньшей м?р? надо быть самому точнымъ».

На основаніи этого вывода Кошенъ даетъ сл?дующую столь же справедливую, сколько и остроумную оц?нку книги Олара. Она представляетъ собою услугу, оказанную не только изсл?дователямъ французской революціи, но и самому Тэну. До Тэна писали исторію революціи теоретики, интересуясь исторіей «правъ челов?ка» или «принциповъ 1789 года», или же «отвлеченной идеей народа». Тэнъ вздумалъ, сохранивъ рамку, зам?нить картину и внести реализмъ фактовъ въ громадную пустоту, гд? свободно подвизались передъ нимъ н?сколько философовъ-поли- тиковъ и условный «народъ». Это была сверхчелов?ческая зат?я. Онъ первый раскрылъ картоны архива, проникъ въ непройденныя еще ник?мъ дебри, ц?лыми охапками вынося оттуда факты и тексты. Онъ не им?лъ времени сд?латься педантомъ, ни исчерпать предметъ. Было ли у него достаточно времени, чтобъ соблюсти при этомъ полную точность? Его друзья не р?шились бы поручиться за это. Его противники это безусловно отрицали, напр. Сеньобо, сказавшій, что Тэнъ «в?роятно самый небрежный изъ историковъ этого в?ка».

Книга Олара опровергаетъ мн?ніе Сеньобо. На долю труда Тэна выпало р?дкое счастіе удостоиться огненнаго крещенія со стороны противника столь же пристрастнаго, какъ и ученаго. Книга Тэна получила единственное освященіе, котораго ей еще недоставало, — она освящена тридцатил?тними учеными занятіями Олара. Каждое утвержденіе Тэна будетъ впредь им?ть за себя двойную гарантію его в?рности — ученость автора и страсть критика, невольно подтвердившаго ея добросов?стность «И самые горячіе поклонники Тэна, восклицаетъ Кошенъ, не пос?туютъ на меня, если я скажу, что критикъ Оларъ былъ не безполезенъ для историка Тэна».

Итакъ вопросъ о строго научномъ характер? исторіи революціи Тэна р?шенъ въ пользу ея автора. Первоисточники разработаны въ нужномъ количеств? и съ полной тщательностью. Въ четырехтомномъ труд?, конечно, не могло обойтись безъ ошибокъ и описокъ при извлеченіи матеріала изъ первоисточниковъ или при обработк? текста на основаніи сд?ланныхъ въ разное время выписокъ. Благодаря Олару, текстъ Тэна можно считать теперь вполн? очищеннымъ и при новомъ изданіи книги Тэна. издатели воспользуются указаніями критика. Въ интересахъ читателей прежнихъ изданій Тэна мы отм?тимъ поправки, сд?ланныя Оларомъ.

Въ числ? маленькихъ городовъ, им?вшихъ до 1789 особаго епископа, упоминается и Couserans... Но это было названіе не города, а м?стности. Тэнъ приводитъ отрывокъ р?чи изъ зас?данія 2 февр. 1792 и въ прим?чаніи приписываетъ ее Камбону, а она была сказана Дюпономъ. Въ зас?даніи 14 іюня присутствовало 497 деп., какъ говоритъ Тэнъ, ссылаясь на Монитеръ, но въ этой газет? указаны 514 депутатовъ! Случай, о которомъ упоминалъ Тэнъ (II, 318) произошелъ не въ Кастри, а по сос?дству, въ Альби. Доказывая участіе Дантона въ возстаніи противъ жирондинцевъ, Тэнъ между прочимъ ссылается на р?чь Леклерка у кордельеровъ... Но въ этой р?чи ораторъ напротивъ жалуется, что Дантонъ противился проекту этого возстанія. Упоминая объ Анріо, который командовалъ національной гвардіей въ день катастрофы съ жирондинцами, Тэнъ зам?чаетъ, что онъ былъ изъ числа сентябрьскихъ убійцъ. Оларъ ув?ряетъ, что хотя въ ихъ числ? и былъ н?кій Анріо, но что это не тотъ же самый. Изображая терроризмъ Фрерона въ Тулон?, Тэнъ ссылается на сочиненіе Фрерона, но указанный фактъ находится въ приложеніи къ книг? Фрерона, принадлежащемъ перу Инара.

Въ сокращенномъ анализ? декрета 14 фримера полномочія Комитета общественнаго спасенія не точно отд?лены отъ полномочій Комитета общей безопасности, что впрочемъ было такъ и въ д?йствительности.

Описывая печальную судьбу вс?хъ 76 президентовъ Конвента, Тэнъ приводитъ статистическую табличку. Оларъ находитъ въ ней ошибку: Колло д’Эрбуа умеръ не насильственной смертью, и зам?чаетъ, что табличка составлена не самимъ Вателемъ, на книгу котораго сд?лана ссылка, а современникомъ Конвента, Рише де Серизи.

* * *

Но, скажетъ читатель, вс?ми этими зам?чаніями, иногда полезными, хотя и мелочными, Оларъ не могъ же наполнить ц?лый томъ своего обвинительнаго акта! На самомъ д?л? мы находимъ у французскаго критика ц?лый рядъ совершенно другихъ обвиненій противъ Тэна, помимо недостаточной эрудиціи и точности! Заподозривъ его въ глазахъ читателя въ томъ, что онъ приводитъ нев?рные или неточные факты и д?лаетъ нев?рныя ссылки, Оларъ д?лаетъ отсюда заключеніе, что и самые выводы Тэна, покоящіеся на такомъ матеріал?, не заслуживаютъ никакого дов?рія — они или страдаютъ преувеличеніемъ, или противор?читъ одинъ другому, или же основаны на неправильномъ обобщеніи.

На самомъ д?л? у Тэна встр?чаются оц?нки и отзывы, въ которыхъ его противники могутъ усматривать преувеличенія. Желая, напр., характеризовать Законодательное собраніе и показать, насколько оно по своему общественному составу и значенію своихъ членовъ стояло ниже Учредительнаго, — а это общепризнано — Тэнъ говоритъ: «Въ немъ н?тъ ни одного аристократа, ни одного прелата стараго порядка, ни одного крупнаго собственника, ни одного представителя высшей государственной службы, ни одного выдающагося лица и спеціалиста въ области дипломатіи, финансовъ, администраціи и военнаго искусства». Олару было не трудно съ па?осомъ на это возразить: «Ни одного аристократа? — а Кондорсе? Ни одного спеціалиста въ д?л? дипломатіи и т. д., а Кохъ, профессоръ страсбургскаго университета, знатокъ международного права.., а Камбонъ, а Карно?»

Но если разобраться въ этой критик?, то отзывъ Тэна окажется довольно близкимъ къ истин?. Кондорсе представлялъ въ Законодательномъ собраніи не старинную аристократію, а радикальную философію, по выраженію того времени; Кохъ былъ знатокомъ международныхъ трактатовъ, но не онъ р?шилъ вопросъ о войн? съ Европой, а нев?жественный Бриссо. Считать ли Камбона великимъ финансистомъ, это вопросъ сомнительный — Тэнъ не считалъ его таковымъ: во всякомъ случа? его избиратели знали о немъ только, что онъ купецъ, но не подозр?вали въ немъ будущаго ликвидатора государственнаго банкротства Франціи. Точно также и капитанъ Карно пріобр?лъ изв?стность лишь спустя 2 года, какъ членъ Комитета общественнаго спасенія.

Самъ Оларъ однако впадаетъ при этомъ случа? въ противоположное преувеличеніе, выставляя какъ спеціалиста по дипломатіи Бриссо, «осв?домленнаго путешественника» по Англіи и Америк? и автора книги противъ собственности.

Другое преувеличеніе Оларъ усматриваетъ въ разсказ? Тэна, что добровольцы ворвались насильно въ тюрьму Монтелимара и саблями, какъ говоритъ Тэнъ, «зарубили (hach?) невиннаго» Оларъ справился въ архив? и нашелъ тамъ донесеніе врача, засвид?тельствовавшаго, что заключенный израненъ, въ особенности двумя ударами сабли по голов?, что онъ живъ и что его жизнь будетъ въ опасности въ случа?, если его оставятъ въ тюрьм?. И вотъ на какомъ основаніи Оларъ протестуетъ противъ выраженія — hach?. Но разв? заключеннаго не рубили саблями?

Обратимся теперь къ мнимымъ противор?чіямъ. Оларъ указываетъ на то, что по словамъ Тэна французская революція «по существу своему была перем?щеніемъ собственности», что въ то время собственниковъ считали людьми вредными, но что Тэнъ не объясняетъ, почему въ такомъ случа? право быть избранными въ депутаты было предоставлено однимъ поземельнымъ собственникамъ! Посл?днее было д?ломъ Учредительнаго собранія, которое держалось теоріи физіократовъ, признававшихъ землю единственнымъ источникомъ народнаго богатства и мечтавшихъ о единой поземельной подати. Но это, какъ изв?стно, не пом?шало какъ этому Собранію, такъ въ особенности сл?дующимъ за нимъ, произвести посредствомъ всевозможныхъ конфискацій колоссальное перем?щеніе собственности.

Оларъ видитъ поразительное (choquant) противор?чіе между заявленіемъ Тэна, что при захват? власти весь составъ стараго правительства былъ насильственно устраненъ (стр. 10), и т?мъ (стр. 65), что якобинское правительство оказалось тотчасъ вполн? организованнымъ, благодаря покорному персоналу, оставленному ему падшимъ правительствомъ»... Но противор?чія зд?сь н?тъ. Въ первомъ случа? р?чь идетъ у Тэна о самомъ правительств?, во второмъ м?ст? Тэнъ говоритъ о бюрократическомъ персонал?, благодаря которому новое правительство нашло себ? въ немъ готовые органы власти.

Оларъ видитъ также противор?чіе въ отзывахъ Тэна о жирондинцахъ. Въ Законодательномъ собраніи, говоритъ Оларъ, онъ ихъ клеймилъ безъ удержа. Потомъ, чтобы сильн?е очернить монтаньяровъ, онъ ихъ отчасти об?ляетъ. Не Тэнъ об?лилъ жирондинцевъ, а сама исторія. Въ Законодательномъ собраніи они были теоретиками и идеологами, которые въ союз? съ террористами сокрушили конституціонную монархію и гражданскій порядокъ, — въ Конвент? они остались т?ми же теоретиками и идеологами, но искренно желали положить конецъ «царству грубой силы и уличнаго кулака».

Особенный в?съ придаетъ Оларъ обвиненію Тэна въ неосновательныхъ обобщеніяхъ — g?n?ralisations. Д?йствительно, ничто не могло бы такъ подорвать авторитетъ исторіи революціи Тэна, какъ это обвиненіе, если бы оно было справедливо. Вс? б?дствія, которымъ подвергалась Франція всл?дствіе революціи, и всеобщая анархія, и буйства толпы, и гнетъ якобинцевъ, и разореніе страны, такъ ярко очерченные Тэномъ, — все это представилось бы читателю въ другомъ св?т?, если бы онъ пов?рилъ, что вс? ужасы, описанные Тэномъ, лишь отд?льные несчастные случаи, въ род? т?хъ, которые и теперь ежедневно приводятся въ газетахъ. Но самый способъ полемики Олара противъ Тэна и въ данномъ случа? служитъ лучшей защитой посл?дняго.

Оларъ ведетъ свое нападеніе издалека. Онъ сообщаетъ текстъ прошенія, представленнаго Тэномъ директору архива въ 1876 году, въ которомъ Тэнъ проситъ между прочимъ выдать ему «связки д?лъ, заключающія въ себ? документы по жакеріи іюля — августа 1789 г.» — «Посл?днее сочиненіе Доніола», сообщаетъ при этомъ Тэнъ, «дало мн? это указаніе». Зат?мъ онъ указываетъ Н. 1453. — «Опустошенія и ущербъ, понесенныя м?стностями всл?дствіе погромовъ» и т. д.

«Вы видите, восклицаетъ Оларъ, что Тэнъ напередъ предполагаетъ, ничего не зная объ этомъ, что была жакерія, что были погромы, причинившіе опустошенія и потери». Неужели однако Тэнъ могъ не знать, что въ 1789 году во Франціи происходили погромы, т?мъ бол?е, что онъ тутъ же указываетъ на монографіи Доніола!

Но обвинитель продолжаетъ. «Подобнымъ образомъ Тэнъ уже въ ноябр? 1872 представилъ (dans son bulletin de travail) требованіе о «сообщеніи ему бумагъ о насиліяхъ и буйствахъ, происходившихъ въ провинціи отъ 1790 до 1795», обнаруживая этимъ свою предвзятую идею, что происходили «насилія и буйства» и «свое твердое нам?реніе описывать только насилія и буйства».

Зат?мъ Оларъ приводитъ перечисленныя Тэномъ смуты, происходившія весною 1789 г. въ разныхъ провинціяхъ и городахъ всл?дствіе голода или опасенія голода. Тэнъ выводитъ отсюда, что уже тогда безопасность прекратилась во Франціи и что первое право собственности, — на съ?стные припасы нарушено было въ 1.000 м?стахъ. «Въ тысячи м?стахъ!» иронически восклицаетъ Оларъ. «Положимъ однако, что Тэнъ указалъ бы 1.000 м?стъ, но онъ самъ говоритъ, что тогда во Франціи было 40.000 населенныхъ м?стъ, городовъ, м?стечекъ, деревень. Даже если бы онъ говорилъ серьезно, если бы онъ указалъ смуты въ 1.000 изъ этихъ населенныхъ м?стъ, то пришлось бы все-таки признать на основаніи его буквальныхъ словъ, что въ 39 сороковыхъ частей Франціи не было никакихъ смутъ». — Но в?дь съ такой діалектикой можно отрицать и самый терроръ въ революціонной Франціи, утверждая, что гильотина работала не повсем?стно, и что въ тюрьмахъ посажено было «подозрительныхъ» лишь 200.000 изъ 25 милліоновъ!

Тотъ же пріемъ прим?няетъ Оларъ и къ еще бол?е важному вопросу, чтобы ослабить удручающее впечатл?ніе, которое производитъ картина полной анархіи посл? взятія Бастиліи. Тэнъ, заявляетъ Оларъ, «д?йствуетъ и тутъ, какъ раньше, съ помощью фантастическихъ обобщеній. Изъ н?сколькихъ десятковъ или, если хотите, н?сколькихъ сотенъ мелкихъ (!) случаевъ безпорядка, онъ выводитъ, что смута охватила въ это время всю Францію». Оларъ приводитъ въ прим?ръ городокъ Мёланъ, гд?, по удостов?ренію одного современника, старый порядокъ перешелъ въ новый безъ всякой смуты. Оларъ считаетъ нетруднымъ привести даже сотни прим?ровъ подобной мирной эволюціи. — Это еще вопросъ, и то несомн?нно, что страницы, на которыхъ Тэнъ изобразилъ погромы эпохи провозглашенія правъ челов?ка и гражданина, нельзя будетъ вырвать изъ исторіи. Подобными же выходками противъ «злоупотребленія обобщеніями» (g?n?ralisations abusives) Оларъ старается парализовать ужасы террора у Тэна. Помимо гильотины, помимо неслыханнаго деспотизма Комитета общественнаго спасенія и его комиссаровъ, бичей тогдашнихъ мирныхъ жителей, были м?стные революціонные комитеты съ полицейской и сыскной властью, состоявшіе изъ подонковъ населенія. Ботъ какъ къ нимъ относится Оларъ. Бъ Париж?, говоритъ онъ, было 48 революціонныхъ комитетовъ. Члены одного изъ нихъ были въ 1796 году (т. е. посл? паденія Робеспьера) осуждены за кражи и лихоимство и публично выставлены на позоръ. «Сл?дуетъ ли вид?ть въ нихъ невинныхъ жертвъ ненависти термидоріанцевъ? спрашиваетъ Оларъ. Требуетъ ли ихъ процессъ пересмотра? Я не знаю и Тэнъ не ставитъ даже этого вопроса. Положимъ, что они были виновны. Но справедливо ли заодно съ Тэномъ вид?ть въ этомъ комитет? «полный образчикъ», съ помощью котораго мы можемъ «представить себ?» остальные 47? Среди вс?хъ несправедливыхъ обобщеній у Тэна, не знаю, не есть ли это самое несправедливое?» Переходя къ комитетамъ провинціальнымъ, Оларъ понижаетъ тонъ и признаетъ, что они столько же сод?йствовали торжеству революціи, сколько сд?лали ее ненавистной. Среди нихъ Тэну удалось найти одинъ, Нантскій, относительно котораго «подробное обсл?дованіе дало возможность наблюдать въ одномъ и томъ же гн?зд? вс? виды этой породы съ ихъ наклонностями, вс? 12 или 15 видовъ якобинскихъ осъ, изъ которыхъ каждая грызла то, что ей было по вкусу, каждая им?ла свой любимый предметъ грабежа. Зд?сь въ одной зал? были собраны образчики, которые въ остальной Франціи можно было встр?тить только по-одиночк?». Еще важн?е, что «нигд?, ни въ печатныхъ, ни въ рукописныхъ документахъ Тэнъ не встр?тилъ революціоннаго комитета, который въ одно и то же время былъ бы «террористиченъ и честенъ». Оларъ противъ этого ничего не въ состояніи возразить, онъ даже приводитъ самъ просьбу комиссара Конвента Менье къ одному провинціальному администратору указать ему «дюжину чистыхъ республиканцевъ, людей съ принципами (hommes de moeurs) и честныхъ» — слова, которыхъ н?тъ у Тэна. И посл? всего этого Оларъ повторяетъ свое голословное с?тованіе на тотъ же и столь же несправедливый способъ обобщенія у Тэна по отношенію къ революціоннымъ комитетамъ въ провинціи. Этотъ легчайшій способъ критики — простое отрицаніе — Оларъ противопоставляетъ фактамъ, научно установленнымъ, искусно сгруппированнымъ, блестяще осв?щеннымъ!

Этотъ же способъ онъ противопоставляетъ и самому капитальному вкладу, внесенному Тэномъ въ исторію революціи - характеристик? якобинцевъ и выясненію ихъ политической роли. Никогда еще якобинцы не были изображены психологически такъ м?тко, какъ у Тэна; никто еще не сум?лъ подобно ему раскрыть въ душ? якобинца внутреннюю пружину революціи. Оларъ самъ очень в?рно передалъ содержаніе первой главы Тэна о якобинцахъ словами: — «изображеніе партіи, которая, эксплоатируя народныя страсти, образуетъ собою нелегальное правительство, 6-бокъ съ правительствомъ легальнымъ и, становясь на м?сто посл?дняго, когда оно стало немощнымъ, въ конц?, въ свою очередь становится легальнымъ».

Опред?ливши сущность якобинской партіи, Тэнъ объясняетъ ея отличительныя черты, составлявшія ея силу. Эта партія становится сектой съ помощью догмата народовластія, и политической шайкой (faction) благодаря общности ц?ли — захватъ государственной власти.

И несмотря на все это Оларъ заявляетъ, что онъ «съ своей стороны никогда не встр?чалъ въ исторіи якобинскаго типа», и потому ничего о немъ не скажетъ. Онъ настолько отрицаетъ особенность якобинскаго типа, что даже утверждаетъ, будто якобинская организація была организаціей не партіи, но «организаціей всей революціонной Франціи» (стр. 126).

Олару не м?шало бы просмотр?ть хотя бы появившіеся уже посл? смерти Тэна мемуары графини де-Шатене. Онъ уб?дился бы въ томъ, какъ отчетливо современники «якобинцевъ» ум?ли ихъ отличать отъ всего остального населенія. Но Оларъ поставилъ себ? задачею утвердить въ исторіи ту догму, во славу которой онъ написалъ свою «политическую исторію революціи», а именно, что якобинцы были спасителями Франціи и д?йствовали въ интересахъ французскаго народа. «Народъ — это мы» было лозунгомъ вс?хъ демократическихъ партій, стремившихся захватить власть надъ народомъ. То же самое утверждали и якобинцы и повторяютъ за ними ихъ поклонники. Но если якобинцы тождественны съ французскимъ народомъ, то почему якобинское правительство нашло нужнымъ отм?нить принятую народомъ демократическую конституцію? Почему французскій народъ такъ скоро сбросилъ съ себя якобинское иго?

Оларъ возражаетъ Тэну, что со времени объявленія правъ гражданина, вс? приверженцы революціи держались принципа народовластія, такъ что этотъ догматъ не составлялъ особенности якобинцевъ. Да, но только якобинцы выводили изъ него свое право терроризовать народъ и деспотически властвовать надъ нимъ. Оларъ справедливо зам?чаетъ, что книга Тэна о якобинцахъ «очень трудно поддается критик?», но онъ нев?рно объясняетъ это двусмысленнымъ употребленіемъ названія «якобинцевъ», которое онъ приписываетъ Тэну. Оларъ разум?етъ въ данномъ случа? двоякій смыслъ названія «якобинецъ», придуманный не Тэномъ, а установленный исторіей. Названіе членовъ якобинскаго клуба стало прозвищемъ ц?лой партіи, особымъ политическимъ кличемъ. Были якобинцы, какъ, напр, Дантонъ, которые состояли членами клуба кордельеровъ. Заслуга Тэна заключается въ томъ, что онъ съ помощью психологическаго анализа установилъ понятіе якобинца въ бол?е обширномъ смысл?, какъ политическаго типа, независимо отъ случайной принадлежности къ якобинскому клубу.

Сбивчивость вноситъ въ это понятіе не Тэнъ, а самъ Оларъ, который по поводу якобинцевъ Тэна толкуетъ о якобинцахъ перваго наслоенія, т. е. о первоначальныхъ) членахъ якобинскаго клуба въ Париж?, какъ изв?стно, совершенно изм?нившагося въ своемъ состав? и настроеніи. Парижскіе якобинцы, говоритъ Оларъ, скор?е сл?довали за общественнымъ мн?ніемъ, ч?мъ создавали его; никогда они его не опережали. Пока существовала монархія, они были монархистами». Оларъ даже считаетъ возможнымъ приписывать имъ (comme nous dirions) оппортунизмъ. Но что же противоположн?е оппортунизму, какъ не фанатизмъ якобинцевъ, оставившій такой глубокій сл?дъ въ якобинской легенд?, которой держится Оларъ?

Оларъ оканчиваетъ эту главу заявленіемъ: «Итакъ, н?тъ ничего в?рнаго, ничего солиднаго въ обобщеніяхъ Тэна относительно якобинцевъ». Наоборотъ, н?тъ обобщенія бол?е ложнаго, ч?мъ обобщеніе Олара, отождествляющаго якобинцевъ революціи съ французскимъ народомъ.

32 Королева Марія-Антуанета въ тюрьм? подъ присмотромъ якобинца

Не выдерживаетъ критики и упрекъ Олара Тэну за то, что онъ выступилъ противъ глубоко укоренившагося въ французскомъ обществ? предразсудка, который усвоили себ? не только поклонники якобинства, но и люди нисколько не сочувствующіе тер- рору — предразсудка, будто терроръ во Франціи былъ вызванъ войной съ иноземцами, и якобинцы, захватившіе власть въ дни вторженія враждебной арміи въ пред?лы Франціи, были патріотами, не жал?вшими ни себя, ни другихъ для борьбы съ непріятелемъ и вынужденными поэтому принимать чрезвычайныя м?ры для защиты себя отъ вн?шнихъ враговъ и отъ внутренней крамолы. В?дь давно уже установлено, что терроръ возникъ изъ революціи, что онъ былъ сл?дствіемъ всеобщей анархіи и вытекалъ изъ программы партіи, захватившей въ свои руки влачившіяся по земл? бразды правленія. Давно уже Мортимеръ Терно доказалъ это документально въ своемъ добросов?стномъ и исчерпывающемъ вопросъ труд?. Но кому была охота читать восемь большихъ томовъ этого труда, доведеннаго, за смертью автора, только до начала настоящаго, систематическаго террора. Другое д?ло книга Тэна. Въ ней навсегда привязаны къ позорному столбу какъ анархическіе, такъ и систематическіе террористы революціи. Противъ этого обвиненія ничего не оставалось д?лать, какъ приб?гнуть къ изношенной легенд? о патріотахъ террора. Тэна обвинили въ томъ, что, умолчавъ о войн?, происходившей во время террора, онъ исказилъ историческую правду. Сеньобо, въ распространенной учебной книг?, сравнилъ исторію революціи Тэна съ картиной дуэли, на которой уничтожено изображеніе одного изъ дуэлянтовъ, всл?дствіе чего оставшемуся на картин? приданъ видъ сумасшедшаго. И Оларъ также, ставя въ укоръ Тэну, что онъ «опускаетъ почти вс? военныя событія и упоминаетъ лишь о н?которыхъ фактахъ междоусобной войны», приб?гаетъ къ вычурному сравненію книги Тэна съ описаніемъ осады Парижа безъ упоминанія объ осаждающихъ пруссакахъ. Исправляя гр?хъ Тэна, онъ самъ набрасываетъ рядъ фактовъ, чтобы доказать т?сную взаимную связь между террористическими актами и пораженіями, понесенными революціоннымъ правительствомъ: 3 іюля 1793, говоритъ онъ, вандейцы наносятъ пораженіе республиканскому генералу Вестерману, другу Дантона, и 10-го іюля Дантона зам?няетъ Робеспьеръ въ Комитет? общественнаго спасенія; 13 іюля сдается австрійцамъ кр?пость Конде и Маратъ погибаетъ отъ руки Шарлоты Корде — а 17 іюля Конвентъ совершенно уничтожаетъ безъ выкупа вс? крестьянскія повинности, оставшіяся отъ декретовъ предшествовавшихъ собраній. 23 іюля Майнцъ сдается пруссакамъ, а 28-го Конвентъ отдаетъ подъ судъ арестованныхъ жирондинцевъ. Въ этотъ же день сдается Валансьенъ, а 1-го авг. Конвентъ предаетъ суду Марію-Антуанету. Д?ла Франціи начинаютъ поправляться: англичане и австрійцы отказываются идти на Парижъ; 8 и 9 сент. французы одерживаютъ поб?ду при Гондскут? и герцогъ Іоркскій снимаетъ осаду Дюнкеркена. «Но, говоритъ Оларъ, военное положеніе все еще опасно, и испанцы вторгаются въ департаментъ Восточныхъ Пиренеевъ — отсюда патріотическое возбужденіе, которое приводитъ къ страшному закону о «подозр?ваемыхъ», къ отдач? подъ судъ жирондинцевъ и къ аресту 75 близкихъ къ нимъ депутатовъ, къ офиціальной отсрочк? конституціи и къ объявленію революціоннаго правительства, т. е. террористическаго.

Итакъ, настоящіе виновники якобинскаго террора разыскались! Это кучка испанцевъ, которые прорвались черезъ границу и которыхъ живо прогнали изъ Франціи. Какъ будто если бы не эти фатальные испанцы, Робеспьеръ и компанія пощадили бы опасныхъ для нихъ жирондинцевъ и ненавистную королеву, и отказались бы отъ обновленія Франціи по своему рецепту? Конечно, политическая полемика многое извиняетъ, но все-таки непонятно упорство ученыхъ спеціалистовъ, которые все еще не хотятъ признать, что терроръ былъ неизб?женъ въ революціи 1789 года; при условіяхъ, при которыхъ она совершилась, при господствовавшихъ у революціонеровъ идеяхъ и ц?ляхъ и при людяхъ, которымъ удалось захватить путемъ террора деспотическую власть.

Что касается Тэна, то никакая софистика не умалитъ его заслугъ. Онъ выяснилъ сущность террора, почву, на которой онъ произросъ — сельскую муниципальную анархію — и с?мена ея — въ идеяхъ тогдашняго общества. Онъ изобразилъ неизгладимыми чертами людей, которые были носителями террора. Онъ не брался писать пов?ствовательную исторію революціи со вс?мъ аппаратомъ военныхъ и дипломатическихъ происшествій, преній въ законодательныхъ собраніяхъ, финансовыхъ операцій и пр. Онъ съ самаго начала поставилъ себ? задачу дать философски-историческую оц?нку ряда событій, изм?нившихъ судьбу его отечества и д?йствующихъ своими посл?дствіями понын?. И онъ сд?лалъ все, что можно было, по отношенію къ главному революціонному періоду 1789-94 года и господствовавшимъ въ то время, т?сно связаннымъ между собою двумъ бичамъ — анархіи и террору.

* * *

Отъ защитника якобинцевъ трудно было ожидать справедливаго суда надъ Тэномъ. Оправдывая его, онъ бы осудилъ т?хъ, за которыхъ вступается. И вотъ, Оларъ объясняетъ въ своей книг? «ошибки» и «заблужденія» Тэна мелкими мотивами и свойствами, недостойными великаго писателя,

Оларъ приписываетъ Тэну высоком?ріе ума, не позволявшее ему не знать, сомн?ваться. Онъ былъ ув?ренъ, что онъ не можетъ не знать и импровизировалъ себ? достов?рность.

«Онъ любилъ литературную славу, и, кажется, любилъ ее выше всего. Его главною ц?лью, можетъ и не вполн? сознательно, было поражать читателя и заставлять его имъ восхищаться. Онъ такъ и сыплетъ антитезами, сюрпризами, красками. Это литературная пиротехника. Историческая истина приносится имъ, ежеминутно, въ жертву требованіямъ искусства.

«Несомн?нно также, что Тэну не хватало терп?нія. Для него было невозможно прочесть какой нибудь документъ до конца, спокойно, безпристрастно. Читая, онъ возмущается, бросаетъ чтеніе и воображаетъ себ? конецъ, подъ вліяніемъ лихорадочной жажды писать, творить.

«Эта лихорадочность объясняетъ также искаженіе, извращеніе текстовъ и фактовъ, по крайней м?р? въ т?хъ случаяхъ, когда въ этомъ н?тъ тенденціи. Если же, наоборотъ, Тэнъ искажаетъ или извращаетъ въ угоду какому нибудь своему тезису, то это оттого, что онъ одержимъ предвзятой мыслью, его увлекающей и имъ влад?ющей.

«Но предвзятыя теоріи, преднам?ренность, лихорадочное нетерп?ніе, это еще не все. Приходится говорить о почти патологическомъ состояніи». Физически Тэнъ неспособенъ вид?ть въ документахъ то, чего онъ въ нихъ не ищетъ. Какъ бы явственно, какъ бы в?ско, какъ бы поразительно ни было противоречащее ему свид?тельство, его глаза его не видятъ. Документъ ему ничего не говоритъ; онъ одинъ говоритъ, и все время вм?сто документа».

Прочитавъ эту характеристику, можно подумать, что Оларъ не им?лъ никакого понятія о личности Тэна и былъ совершенно незнакомъ съ его сочиненіями, написанными до его исторіи революціи. Какъ будто Тэнъ съ такими свойствами, которыя ему приписываетъ Оларъ, могъ бы сд?латься первокласснымъ французскимъ писателемъ и признаннымъ во всемъ мір? художественнымъ критикомъ? Или онъ утратилъ свою способность дочитывать до конца документы и понимать ихъ, когда занялся французской исторіей? Между т?мъ всякій, кто знакомъ съ ученолитературной д?ятельностью Тэна до появленія его исторіи революціи, признаетъ въ ней совершенно посл?довательную дальн?йшую эволюцію его прежняго метода и свойствъ присущаго ему таланта. Прежнее стремленіе къ обильному накопленію фактовъ, прежнее искусство ихъ группировки, прежнюю потребность возводить явленіе къ типу, прежнюю способность выражать мысль въ блестящихъ образахъ и картинахъ и прежній ораторскій пошибъ. Какъ личность Тэна, такъ и вся его научная и художественная эволюція отразились на его посл?днемъ твореніи и потому могутъ послужить ему объясненіемъ, но, конечно, не т?мъ способомъ, къ которому приб?гнулъ Оларъ.

Исходной точкой молодого Тэна было стремленіе къ безусловной научности во вс?хъ сферахъ челов?ческихъ изысканій, въ особенности въ области т?хъ, которымъ онъ самъ сначала предался — въ психологіи и въ области литературной и эстетической критики. Эта научность внушила ему желаніе зам?нить прежнюю разсудочную аргументацію и патетическое, ораторское восхваленіе отвлеченно установленныхъ идеаловъ — наблюденіемъ надъ фактами (statement of facts, какъ онъ выражается въ предисловіи къ своему Graindorge) и установленіемъ законовъ. При такой точк? зр?нія природа сд?лалась для него великой наставницей въ области духовныхъ наукъ и научность въ посл?днихъ сводилась къ прим?ненію къ нимъ естественно-научнаго способа изсл?дованія. Тэнъ прямо заявилъ, что его методъ заключается въ томъ, чтобы сл?довать путемъ великаго движенія, которое приближаетъ нравственныя науки къ естественнымъ. Онъ хот?лъ быть натуралистомъ въ изученіи и въ оц?нк? художественныхъ и нравственныхъ явленій. Быть зд?сь натуралистомъ значило смотр?ть на вс? д?йствія и произведенія челов?ка, какъ на факты, опред?лять ихъ отличительныя свойства, разыскивать ихъ причины и законы — и бол?е ничего. Это «rien de plus» значило не выходить изъ сферы установленія фактовъ и законовъ - не навязывать принциповъ (не pas imposer de pr?ceptes), руководиться исключительно научнымъ интересомъ, который не знаетъ ни осужденія, ни прощенія (la science ni proscrit, ni pardonne).

На вс? лады, съ необыкновеннымъ разнообразіемъ и м?ткостью выраженій и съ большою см?лостью и посл?довательностью мысли, не боявшейся даже парадокса, Тэнъ проводилъ и прим?нялъ повсюду эту свою господствующую идею (id?e-ma?tresse). Вс? самыя различныя проявленія челов?ческаго духа, художественные типы и произведенія, различныя направленія литературнаго творчества, нравственныя свойства и доброд?тели — все это обусловливалось для него точными данными (des conditions pr?cises) и прочными законами. Доброд?тель и порокъ становились для него такими же «естественными продуктами, какъ сахаръ и купоросъ». Литературный критикъ, эстетикъ и моралистъ были для него нич?мъ инымъ, какъ ботаниками, гербаризующими каждый въ своей области и безстрастно разм?щающими найденные ими экземпляры по полкамъ музея, — ибо произведенія челов?ческаго духа (esprit), такъ же, какъ и живой природы (de la nature vivante), объясняются лишь средой, въ которой они произросли.

Такое же отношеніе становилось, конечно, обязательнымъ и для историка, ибо «исторія челов?чества ничто иное, какъ продолженіе естественной исторіи». Изучать исторію на подобіе натуралиста (?tudier en naturaliste) «значило завершать изсл?дованіе не одою, а научнымъ закономъ».

Связующимъ звеномъ между натуралистическимъ методомъ и историческимъ служило для Тэна его оригинальное нововведеніе въ области литературной и художественной критики — его ученіе о «господствующемъ свойств?». Въ этомъ ученіи наглядно проявляется стремленіе Тэна поставить изученіе челов?ческихъ характеровъ и типовъ, а также произведеній челов?ческаго творчества, на твердую научную почву и притомъ найти опору для этого изученія въ естественныхъ наукахъ. Ибо и въ природ? «господствующее свойство» играетъ преобладающую роль. Оно лежитъ въ основаніи всякаго естественно-научнаго типа, и имъ обусловливается возможность всякой классификаціи. Эта теорія Тэна проявилась уже въ одномъ изъ первыхъ его произведеній, въ изсл?дованіи о Тит? Ливі?, и получила тамъ одно изъ самыхъ уб?дительныхъ прим?неній. Изъ ораторскаго таланта, воспитанія и призванія Ливія Тэнъ, какъ изъ общаго источника, выводилъ вс? ученые пріемы, философскія воззр?нія и вс? особенности художественнаго творчества и самаго языка римскаго историка.

На значеніи господствующаго свойства построена и эстетическая теорія Тэна. Въ виду научной важности господствующаго свойства, ц?ль всякаго искусства — изображающаго и пов?ствующаго — заключается въ томъ, чтобы обнаружитъ, проявить (manifester) въ изображаемомъ предмет? его существенное свойство. Тэнъ даже опред?ляетъ самое искусство — способностью уловить (apercevoir) и выразить господствующій характеръ, или черту въ изображаемомъ предмет?. Согласно съ этимъ Тэнъ признаетъ, что основное свойство художника — ce qui fait Гаг- tiste — есть именно навыкъ извлекать (d?gager) изъ явленій ихъ существенное свойство.

Какъ же достигается эта ц?ль? Все искусство заключается въ томъ, чтобы проявлять посредствомъ концентраціи (manifester en concentrant), т.-е. въ томъ, чтобы свести, какъ это сд?лалъ Тэнъ съ такимъ усп?хомъ въ книг? о Ливі?, вс? свойства и особенности предмета къ господствующему въ немъ свойству. Искусство въ этомъ отношеніи должно идти какъ бы дальше самой природы, или д?йствительности. Господствующее свойство предмета должно въ его художественномъ изображеніи становиться насколько возможно преобладающимъ — aussi dominateur que possible.

Но это невозможно, какъ и самъ Тэнъ признаетъ, безъ н?котораго преувеличенія: ибо задача въ томъ, чтобы въ художественномъ творчеств? дать полное господство (rendre dominateur) тому, что въ природ? лишь преобладаетъ (n’est que dominant). Тэнъ выясняетъ эту свою мысль посредствомъ анализа творчества Рубенса, въ изображеніи кермеса (приходскаго праздника). Чтобы доставить преобладаніе иде?, которую Рубенсъ хочетъ изобразить какъ можно наглядн?е (aussi visible qu’il se peut), художникъ, наблюдая за веселой толпой на приходскомъ празднеств?, д?лалъ подборъ образовъ, откидывалъ одни (?lague), другіе подправлялъ (corrige) и пересоздавалъ (refait). Такой работ? сод?йствуетъ основное свойство всякаго художника, живое, непосредственное ощущеніе того господствующаго типа, который въ д?йствительности встр?чается лишь въ бол?е бл?дныхъ, неполныхъ экземплярахъ и характерныя черты котораго разбросаны и разд?лены между н?сколькими индивидуумами.

Недаромъ Тэнъ выбралъ Рубенса представителемъ своей теоріи художественнаго творчества. Какъ часто исторія якобинцевъ изображаетъ намъ сцены, напоминающія по роду и сил? впечатл?нія самыя яркія вакханаліи фламандскаго живописца. Можно думать, что самая теорія художественнаго творчества сложилась у Тэна подъ вліяніемъ инстинктивнаго сознанія его собственнаго таланта и способа творчества. Исторія якобинцевъ есть непосредственный плодъ этой теоріи и самое блестящее прим?неніе ея къ исторіи.

Оба тома ея ничто иное, какъ изображеніе «господствовавшаго типа» (le personnage r?gnant) эпохи, въ которомъ «существенныя черты» доведены до исключительнаго преобладанія; на протяженіи пяти л?тъ, которыя обнимаютъ эти два тома, мы видимъ передъ собою лишь свир?пствующаго якобинца и его жертву, изображенную во вс?хъ видахъ и на вс? лады.

Но уже въ своей эстетик? Тэнъ не остановился на почв? чистаго натурализма; онъ сд?лалъ также попытку классификаціи литературныхъ и художественныхъ произведеній — по степени ихъ достоинства. Значеніе ихъ обусловливается для него прежде всего степенью значительности типа, воспроизведеннаго въ драм?, роман?, картин?. «По м?р? того, — говоритъ Тэнъ, — какъ характеръ, выставленный (mis en relief) книгою, бол?е или мен?е значителенъ (important), эта книга бол?е или мен?е обладаетъ художественной красотой (est plus ou moins beau)».

Но, въ силу т?снаго родства (de la parent?) искусства и морали, къ первому условію Тэнъ присоединяетъ другое — оц?нку типа въ зависимости отъ степени благотворности (bienfaisance), или наоборотъ, зловредности типа, господствующаго въ своей сред? и въ свою эпоху.

По м?р? того, какъ Тэнъ отдается изученію исторіи, эта сторона д?ла, интересъ къ степени благотворности или зловредности историческихъ лицъ, выступаетъ для Тэна на первый планъ, ибо отъ этого зависитъ благоденствіе общества. И подъ вліяніемъ этой мысли у Тэна вырабатывается особая оц?нка для историческихъ д?ятелей. «У меня, пишетъ онъ въ 1877 г., есть критерій для исторіи общества; у меня были и есть другіе для исторіи искусства и науки. Существуетъ одна м?рка для того, чтобы оц?нивать философовъ, ученыхъ; другая м?рка для писателей, поэтовъ, живописцевъ и художниковъ. Существуетъ третья м?рка, чтобы оц?нивать политическихъ д?ятелей и вс?хъ людей практической сферы жизни: желалъ и съум?лъ ли разсматриваемый челов?къ уменьшить, или по крайней м?р? не увеличить общей суммы, нын?шней и будущей, челов?ческихъ страданій? — Таковъ на мой взглядъ основной вопросъ по отношенію къ нему. Именно этотъ вопросъ я поставилъ относительно стараго порядка въ глав? о народ?; относительно революціи въ глав? объ управляемыхъ ^{67}

Третьимъ условіемъ художественнаго значенія литературнаго или историческаго произведенія Тэнъ выставляетъ la convergence des effets — ум?нье художника соединить вс? средства для достиженія общей ц?ли.

Если мы припомнимъ эту теорію, для насъ станетъ очевиднымъ, до какой степени исторія якобинцевъ соединяетъ въ себ? вс? условія усп?ха, нам?ченныя Тэномъ въ его эстетической теоріи. Герой этой исторіи — самый выдающійся и преобладающій типъ эпохи — это чрезвычайно злокачественный и зловредный типъ, и все въ этой книг? сод?йствуетъ концентраціи эффекта.

Эта-то «концентрація эффектовъ» художественными средствами вызываетъ то поражающее, подъ - часъ ошеломляющее впечатл?ніе, которое производятъ картины анархіи или террора у Тэна и которое Оларъ старается свести къ простому преувеличенію. Но у Тэна н?тъ и сл?да того зауряднаго преувеличенія, которое бываетъ сл?дствіемъ нев?рныхъ или искаженныхъ фактовъ и дутыхъ, не соотв?тствующихъ д?йствительности фразъ. Это мастерство художника, который схватываетъ существующіе въ д?йствительности элементы и черты, и соединяетъ ихъ въ ц?льный образъ, воплощающій въ себ? эту д?йствительность и д?лающій ее наглядною и понятною для зрителя.

Но впечатл?ніе, производимое художественнымъ мастерствомъ Тэна, усиливается еще т?мъ, что въ немъ чувствуется высокій нравственный подъемъ. Зд?сь Тэнъ выступаетъ изъ роли натуралиста, которую онъ раньше исключительно рекомендовалъ историку. Уже въ своей эстетической теоріи онъ отводитъ, какъ выше было указано, видное м?сто морали. Но художникъ можетъ изображать зловредный типъ съ такимъ же спокойнымъ равнодушіемъ, съ какимъ естествоиспытатель описываетъ гадюку, или хищнаго зв?ря. И историку возможно хладнокровно и безстрастно анализировать душу злод?я; но въ своей исторіи революціи Тэнъ скинулъ съ себя путы своей натуралистической теоріи, онъ нетолько изображаетъ, но и осуждаетъ, потому что им?етъ д?ло не съ отд?льными злод?ями, сошедшими со сцены, а съ живучими политическими типами и принципами. Въ якобинцахъ Тэнъ клеймитъ политическій типъ, нанесшій глубокій вредъ его отечеству и продолжающій быть угрозой гражданскому обществу и культур?; въ якобинскихъ принципахъ онъ заклеймилъ начала наибол?е гибельныя для современной демократіи, — деспотизмъ во имя народовластія и эгалитаризмъ въ ущербъ свобод? и культур?.

Поэтому-то якобинство отталкивало Тэна съ перваго знакомства съ нимъ. Это первое знакомство относится къ началу шестидесятыхъ годовъ, когда всл?дствіе сильнаго переутомленія ему было запрещено заниматься, и его развлекали чтеніемъ вслухъ многотомнаго изданія Бюше и Ру, съ длинными выдержками изъ р?чей и документовъ революціонной эпохи. Всего бол?е его поразила во время этого чтенія «посредственность» революціонныхъ д?ятелей. Онъ остался в?ренъ до конца этому впечатл?нію. Робеспьеръ былъ для него всегда лишь жалкимъ и бездарнымъ педантомъ. Программа же якобинцевъ шла въ разр?зъ съ его воззр?ніемъ на государство и общество, а террористическія средства были глубоко антипатичны его гуманной и деликатной натур?.

Къ этой низкой оц?нк? личности и программы якобинцевъ присоединилось у Тэна нравственное осужденіе. Въ якобинскомъ тип?, какъ его «проявилъ» Тэнъ, преобладали гордость и властолюбіе; якобинцы были проводниками деспотизма въ государств?, потому что были деспотами по натур? и жаждали для себя деспотической власти. Якобинецъ по натур? навязывалъ свою личность, свою доктрину, свой моральный кодексъ и свою политическую и соціальную программу государству, народу и посредствомъ ихъ всей Европ?. Тэнъ же обладалъ въ высшей степени деликатной и заст?нчивой натурою, полнымъ отсутствіемъ притязательности и неспособностью выдвигать впередъ свою личность. Ему было напр. непріятно думать, — какъ онъ это высказалъ въ одной изъ своихъ философскихъ статей, — что читающая его публика можетъ интересоваться домашними и семейными обстоятельствами автора, что она можетъ пожелать узнать, какая у него вн?шность и «женатъ ли» онъ. Т?мъ бол?е ему было чуждо желаніе раскрывать предъ міромъ сокровенную жизнь души и насиловать чужія уб?жденія. Насколько ему и въ этомъ отношеніи было противно якобинство и насколько онъ сознавалъ эту противоположность, видно изъ заявленія, сд?ланнаго имъ незадолго до смерти. Формулируя свои религіозныя и нравственныя уб?жденія, онъ посп?шилъ прибавить, что было бы «якобинизмомъ, еслибы онъ вздумалъ путемъ аргументаціи разума навязывать свое состояніе духа т?мъ, кто до него не дошелъ».

Вотъ гд? нужно искать причину того, что Тэнъ до глубины души возмущался якобинствомъ и терроромъ, а не въ т?хъ жалкихъ мотивахъ — желаніи удивить, поразить публику — и въ какомъ-то патологическомъ состояніи, которое ему приписываетъ Оларъ. Но это было не личное негодованіе. Это было негодованіе идеалиста, который вид?лъ, какъ якобинцы оскверняли самые чистые идеалы — справедливости и свободы — ces deux vierges pures, какъ ихъ называетъ Тэнъ; негодованіе мыслителя, который съ горемъ уб?дился, что во время революціи Франція была разрушена (d?molie) и перестроена вновь на основаніи ложныхъ принциповъ. Это было негодованіе патріота, котораго изученіе б?дствій, перенесенныхъ Франціей, привело къ сознанію, «насколько горячо онъ любитъ свое отечество». Патріотизмъ ц?лый в?къ служилъ источникомъ и предлогомъ для прославленія якобинцевъ; можно ли посл? этого оспаривать у французскаго патріота право обнаружить раны, нанесенныя Франціи якобинствомъ и еще не зал?ченныя? Анализъ ума открылъ Тэну ложность якобинскихъ принциповъ, соціологія — ихъ общественную зловредность; документальная исторія снабдила его обильнымъ матеріаломъ для удручающаго обвиненія, а художественное творчество сплотило этотъ матеріалъ въ подавляющій обвинительный актъ. И отъ него требовали, чтобы онъ равнодушнымъ, д?ловымъ голосомъ прочелъ передъ Франціей и Европой этотъ обвинительный актъ, какъ секретарь въ окружномъ суд? обвинительный актъ какихъ-нибудь жалкихъ воришекъ! Это было для него, конечно, невозможно. Исторія якобинцевъ Тэна представляетъ собою одинъ изъ самыхъ краснор?чивыхъ и страстныхъ plaidoyers въ французской литератур?, столь богатой произведеніями этого рода. Зам?чательно, конечно, что Тэнъ, начавшій свое литературное поприще — въ Essai sur Tite Live - съ противоположенія ораторской исторіографіи научной, документальной, къ этой посл?дней прим?нилъ ораторскіе пріемы. Но иначе быть не могло; И въ лиц? Тэна также проявилась насл?дственная черта французскаго духа, его «господствующая способность» — ораторство.

Однако же между нимъ и его предшественниками по исторіи французской революціи, Тьэромъ и Мишле, — разница громадная. Тамъ ораторство служитъ идеологіи. У Тэна ораторское искусство достигаетъ высшаго своего назначенія — оно служитъ исторической истин?. Тэнъ осуществилъ идеалъ, нам?ченный имъ въ юности въ его книг? о Ливі?^{68}.

Глава седьмая

Якобинцы въ исторической перспектив?

Неутомимый защитникъ Тэна отъ несправедливыхъ судей, Кошенъ, внесъ въ исторію Тэна важное дополненіе, заслуживающее большого вниманія. Онъ начинаетъ съ того, что даетъ прекрасную оц?нку научной заслуги Тэна: «Онъ первый высвободилъ изъ архивныхъ вороховъ и монографій и выставилъ въ полномъ осв?щеніи тайну революціонной эпохи — появленіе, поб?ду и владычество якобинцевъ (la nation Jacobine), или «философовъ», «санкюлотовъ», «патріотовъ», все равно, какъ бы ни назвать этотъ «политическій народъ», который представляетъ собою ни заговоръ, ни партію, ни лучшихъ людей, ни большинство, ни, собственно говоря, даже секту».

Тэнъ отдался изученію общества якобинцевъ — этой странной «малой общины» (Petite Cit?), которая возникаетъ среди большой, ростетъ, наконецъ преобладаетъ надъ нею, не им?я ничего общаго ни съ нравами, ни съ законами, ни съ интересами, ни съ в?рованіями этой «большой общины». Тэнъ сл?дитъ шагъ за шагомъ за этимъ «малымъ народомъ», пов?ствуетъ о его первыхъ вооруженныхъ выступленіяхъ весной 1789, о его первыхъ сраженіяхъ 14 іюля, 6 октября, о его поб?д? надъ королемъ, о подчиненіи имъ себ? Національнаго собранія, потомъ о его непрерывающихся усиліяхъ ослабить и поработить общественное мн?ніе, «большой народъ», сбитый съ толку, систематически разъединяемый и насильно удерживаемый въ этомъ состояніи разложенія конституціей 1791 года, громадной махиной, построенной по отвлеченной систем?, тормозящей всякое нормальное правительственное д?йствіе, не будучи въ состоянія самой д?йствовать.

Выставленный такимъ образомъ на показъ, на дневномъ св?т?, безъ маски, которой онъ прежде никогда не снималъ, этотъ «малый народъ» — самое странное изъ явленій. У него свой образъ, свой языкъ, даже свой костюмъ, свой культъ, свои кумиры, свои политическіе нравы, все это своеобразно — безъ всякой аналогіи съ ч?мъ либо испытаннымъ въ исторіи челов?чества. Тэнъ наблюдаетъ и все отм?чаетъ съ точностью и удивленіемъ путешественника, попавшаго на нев?домый островъ. «Онъ намъ представилъ на-яву этотъ «малый народъ», т. е. сд?лалъ то, чего еще никто до него не сум?лъ сд?лать, — одни потому, что не подошли къ нему близко, другіе по недостатку общаго взгляда; и вотъ почему его книга была откровеніемъ и знаменуетъ собою великій этапъ въ исторіи революціи».

Какимъ же образомъ возникъ этотъ обособившійся отъ народа — и ос?длавшій его petit peuple? Тэнъ искалъ объясненія въ области психологіи: онъ разлагалъ типъ якобинца на психическіе элементы, входившіе въ его составъ, конечно, принимая во вниманіе и среду и обстоятельства времени, благопріятствовавшія назр?ванію даннаго типа. Кошенъ возражаетъ противъ этого способа объясненія. Онъ ссылается на авторитетъ ученаго соціолога Дюркгейма, который осуждаетъ психологическую школу за то, что она въ д?л? соціальныхъ явленій придаетъ слишкомъ большое значеніе психическимъ моментамъ — нам?реніямъ и недостаточное — положенію (situations). «Наши соціологи, говоритъ Дюркгеймъ, сводятъ крупныя соціальныя явленія къ индивидуальнымъ инстинктамъ». Кошенъ приводитъ въ прим?ръ Тэна, утверждавшаго, что во всякомъ отвлеченномъ мечтател? дремлетъ Маратъ, и вс? молодые люди въ 18-л?тнемъ возраст? — якобинцы, какъ будто существуетъ естественная градація отъ резонерства гимназиста или отъ галлюцинацій стараго маніаки къ страшному и чудовищному фанатизму политическаго убійцы. Психологи, говоритъ дал?е Дюркгеймъ, часто принимаютъ сл?дствіе за причину въ своихъ объясненіяхъ соціальныхъ явленій — тогда какъ д?ло обстоитъ совс?мъ не такъ — д?йствіе предшествуетъ, вызываемое несознательными причинами, за этимъ сл?дуетъ разсужденіе, чтобы оправдать д?йствіе. Кошенъ сводитъ эту ошибку психологовъ къ тому же заблужденію, состоящему въ томъ, что мы оказываемъ слишкомъ много чести индивидуалъ ной испорченности, приписывая ей неслыханныя д?йствія и извращенныя чувства, коренящіяся въ причинахъ, гораздо бол?е глубокихъ и мощныхъ.

Кошенъ находитъ корни якобинства въ «обществахъ» и кружкахъ «философовъ» — (интеллигентовъ), возникшихъ на идейной почв? «чистаго народовластія» и зат?мъ размножившихся при наступленіи анархіи, т. е. осуществленіи народовластія. Господство «интеллигентскихъ», «патріотическихъ», «народныхъ» клубовъ или кружковъ является неизб?жнымъ сл?дствіемъ народовластія. Въ противоположность монархическому или конституціонному образу правленія, въ чистой демократіи народъ непосредственно удерживаетъ за собою власть; такой демократіи неизв?стно разд?леніе властей, поэтому неизв?стны какія либо сдержки. Но народъ не можетъ самъ заниматься подробностями управленія; поэтому въ чистой демократіи сохраняются старыя формы народныхъ представителей и администраторовъ. Т?мъ бол?е, однако, народу приходится держать ухо востро, не выпускать изъ рукъ власти надъ ними, см?нять ихъ по своему усмотр?нію.

Водвореніе новой власти несетъ съ собою безграничное право народа надъ жизнью и имуществомъ, сочетаніе вс?хъ полномочій въ одн?хъ рукахъ. Поэтому н?тъ такихъ законовъ, такихъ принциповъ, которые можно бы было противопоставить постановленіямъ новыхъ властелиновъ. Отсюда точный смыслъ эпитета «революціонный», — «магическаго слова», по выраженію Малле дю Пана. Революціоннымъ называется всякое д?йствіе, всякое постановленіе, непосредственно исходящія отъ властелина — они ipso facto выше всякаго закона, всякой справедливости, всякой принятой морали.

Такимъ образомъ издаются «революціонные законы», нарушающіе основныя правила юриспруденціи, напр, им?ющіе обратную силу д?йствія, пренебрегающіе самыми элементарными правами и гарантіями свободы; происходятъ убійства «революціонныя» и этимъ самымъ узаконенныя. Формируются арміи революціонныя, уполномоченныя врываться къ частнымъ людямъ, брать у нихъ и д?лать съ ними, что имъ угодно; возникаетъ полиція революціонная, вскрывающая письма, платящая за доносы и обязывающая къ нимъ; ведутся войны революціонныя, пренебрегающія международнымъ правомъ; вводится правосудіе революціонное, обходящееся безъ свид?телей, безъ защитника, безъ сл?дствія, безъ апелляціи! Къ чему все это? Народъ судитъ, или по крайней м?р? сл?дитъ за судьями. Поэтому все въ порядк?. Вначал? властелинъ д?йствуетъ собственноручно. Но посл? сентябрьскихъ убійствъ онъ ставитъ на это д?ло своихъ доверенных!. Таковъ, по мысли Дантона, смыслъ (la raison d’?tre) революціоннаго трибунала, имъ же созданнаго. Поэтому чистое народовластіе не можетъ обойтись безъ м?стныхъ или народныхъ обществъ (soci?t?s populaires первой революціи). Они представляютъ собою «глазъ народа». Ихъ призваніе надзоръ надъ вс?ми въ интересахъ народа. Съ самаго начала народныя общества были надсмотрщиками за властями и за самимъ правительствомъ: въ этомъ надзор? и состоитъ свобода; ибо народъ, не им?я возможности постоянно собираться въ общія собранія, разс?ялся по отд?льнымъ обществамъ, чтобъ не спускать глазъ съ уполномоченныхъ. Вотъ въ чемъ заключается сущность (le caract?re constitutif) народныхъ обществъ. Съ этой точки зр?нія члены якобинскихъ обществъ отождествляли себя съ народомъ. «Верховный властелинъ (le souverain) непосредственно проявляется въ «народныхъ обществахъ», заявляютъ ліонскіе якобинцы! Имъ вторятъ парижскіе: «Нападать на васъ значитъ нападать на самый народъ». Съ этой точки зр?нія, т. е. съ якобинской, правъ Оларъ, утверждая, что якобинская организація была организаціей не партіи, а самой революціонной Франціи. Въ этомъ смысл? съ нимъ соглашается Кошенъ. Кто хочетъ прямой власти народа, чистой демократіи, тотъ хочетъ с?ти народныхъ, т. е. интеллигентскихъ — обществъ надъ народомъ.

Но тутъ же и источникъ террора. Пользуясь полновластіемъ верховнаго народа, нев?дующаго ни разд?ленія властей, ни конституціонныхъ гарантій, олицетворяющаго въ себ? живой законъ, справедливость и свободу, агенты народа не могутъ не быть террористами, не могутъ не вид?ть въ террор? постояннаго, нормальнаго порядка управленія. При такихъ условіяхъ терроръ въ порядк? вещей: его появленіе н?тъ нужды объяснять какими либо обстоятельствами — войной съ иноземцами. Историческія обстоятельства (les circonstances), справедливо зам?чаетъ Кошенъ, могутъ служить къ объясненію какого-нибудь событія, какого-нибудь случая, но ни догмы, ни в?ры, ни новой морали. «Въ этой догм?, въ этой в?р?, въ этой новой морали заключается источникъ террора».

Между этими приказчиками народа и самимъ народомъ, именемъ котораго они властвуютъ, ц?лая бездна. Это особенно бросается въ глаза при разсмотр?ніи новой морали. Мораль якобинцевъ, ихъ vertu — самая узкая, эгоистическая партійная мораль, т. е. полная противоположность обиходной челов?ческой морали. Это провозглашено и подкр?плено самимъ жрецомъ якобинской морали — Робеспьеромъ: «Эти негодяи, восклицаетъ съ негодованіемъ Робеспьеръ, видятъ въ дворянахъ лишь мирныхъ землед?льцевъ, добрыхъ супруговъ, не справляясь о томъ, друзья ли они справедливости и народа»: Съ этой точки зр?нія, частная доброд?тель ничего не стоитъ, если она не сопровождается якобинскимъ правов?ріемъ. А съ другой стороны, какъ удостов?ряетъ якобинецъ Бернаръ де Сентъ, «тамъ н?тъ преступленія, гд? есть любовь къ республик? (якобинской)». — «Кто не состоитъ якобинцемъ», поясняетъ въ свою очередь якобинецъ Лано, «не можетъ быть вполн? мораленъ».

И вотъ тотчасъ посл? термидора съ трибуны Конвента провозглашается старая мораль устами Тальена, низвергнувшаго Робеспьера. «Какое мн? до того д?ло, что это дворянинъ, если онъ прекраснаго поведенія; и какое значеніе им?етъ для меня званіе плебея, если онъ мошенникъ?»

Помимо партійной морали у якобинцевъ былъ еще иной источникъ террора. Они составляли незначительное меньшинство среди французскаго народа. Кошенъ удачно сравниваетъ ихъ съ лилипутами, которымъ удалось связать заснувшаго Гюли- вера; но онъ ежеминутно можетъ проснуться и разорвать путы. Якобинцы постоянно въ тревог? и постоянно тревожатъ общественное мн?ніе и народъ своими опасеніями и слухами о заговорахъ. «Тревожное состояніе вообще» — въ ихъ глазахъ признакъ патріотизма. «Хорошій патріотъ — челов?къ по существу безпокойный; всякій, кто успокоивается — подозрителенъ». Циркуляры якобинцевъ ничто иное, какъ крики «караулъ»! По степени встревоженности они судятъ о сил? общественнаго духа. Поэтому тотчасъ посл? термидора депутатъ Клозель упрекаетъ якобинцевъ съ трибуны Конвента въ постоянномъ возбужденіи общества: «въ этомъ собраніи есть люди, притворный патріотизмъ которыхъ всегда преувеличивалъ вс? наши опасности».

Искренна ли тревога, притворна ли она, въ обоихъ случаяхъ она порождаетъ и постоянно поддерживаетъ идею «общественнаго спасенія (salut public) Эта идея не представляетъ собою исключительной особенности якобинцевъ. «Когда, зам?чаетъ Кошенъ, д?йствія демократической власти достигаютъ изв?стной степени произвола и становятся гнетомъ, они всегда выставляются, какъ м?ры общей защиты, общественнаго спасенія. «Общественное спасеніе» — фикція, необходимая въ демократіи, какъ «божественное право въ порядк? монархическомъ». «Отказаться отъ аргумента общественнаго спасенія — значитъ отказаться отъ самой революціи. Фактическая тиранія подъ знаменемъ принципа свободы — въ этомъ вся революція. Отрекитесь отъ первой, тотчасъ прекратится посл?дняя. Поэтому первое условіе для спасенія революціи это истребленіе ея враговъ — «реакціонеровъ», «аристократовъ». А противъ враговъ революціонныхъ принциповъ не вс? ли средства пригодны, до самаго забвенія этихъ принциповъ? Можно ли требовать справедливости для враговъ революціонной справедливости? Если въ 1794 году якобинцы зав?сили статуи Справедливости и Свободы, то не для того ли, чтобы лучше защищать эти божества отъ нев?рныхъ?

Вышеизложенныя мысли и соображенія Кошена являются важнымъ дополненіемъ къ вопросу о критик? Олара и Тэна, этихъ двухъ представителей старой — легендарной, и новой — научной исторіографіи французской революціи. Оларъ недаромъ офиціальный историкъ якобинства: онъ усвоилъ себ? безъ критики точку зр?нія якобинцевъ; его книга написана исключительно на основаніи ихъ спеціальныхъ документовъ, ихъ циркуляровъ, р?чей ихъ ораторовъ и т. и. Подобно имъ онъ отождествляетъ ихъ съ французскимъ народомъ, подобно имъ онъ исполненъ патріотической тревоги и выдаетъ терроръ за средство общественнаго спасенія. Какъ правов?рный якобинецъ, онъ не сочувствуетъ осв?щенію д?ятельности якобинцевъ съ помощью новыхъ матеріаловъ, почерпнутыхъ въ архивахъ и мемуарахъ, съ точки зр?нія того, что онъ называетъ «частными интересами», съ точки зр?нія жертвъ, т. е. управляемыхъ, съ прим?неніемъ къ исторіи якобинцевъ статистики, психологіи и соціологіи. Но какъ попытка Олара подорвать ученый авторитетъ Тэна послужила только къ большему упроченію его, такъ и его реабилитація якобинцевъ сод?йствуетъ только оправданію пріемовъ Тэна. Лишь такими пріемами можно было пошатнуть в?ковую легенду якобинскихъ патріотовъ.

Критическія зам?чанія Кошена конечно не пошатнутъ значенія психологіи якобинцевъ у Тэна, но мы считаемъ приведенныя зам?чанія весьма важнымъ дополненіемъ къ объясненію происхожденія и роли якобинцевъ. Мало того, важность этихъ зам?чаній выходитъ за пред?лы революціонной исторіографіи. Въ нихъ заключается историческій урокъ, что якобинство, т. е. организація кружковъ или комитетовъ, захватывающихъ власть надъ общественнымъ мн?ніемъ, а въ моментъ политической анархіи и власть надъ самимъ народомъ — неизб?жное сл?дствіе принципа непосредственнаго народовластія, и т?мъ бол?е его, хотя бы временнаго осуществленія; что владычество такой организаціи неминуемо должно повести къ террору. Что урокъ этотъ им?етъ для насъ не теоретическое только, но и жизненное значеніе, объ этомъ свид?тельствуетъ пережитая нами смута. Она была подготовлена «освобожденскими кружками» гораздо бол?е, ч?мъ французская революція, и террористическій характеръ этихъ кружковъ проявился съ самаго начала, т. е. гораздо раньше, ч?мъ въ эпоху французской революціи. Кто въ этомъ сомн?вается, тотъ пусть познакомится съ стенографическими отчетами первой Государственной Думы. «Терроръ, говоритъ Кошенъ, т. е. тиранія во имя свободы и народнаго блага, возникаетъ въ особомъ мір?, въ мір? интеллигентскихъ кружковъ (soci?t?s de pens?e), ложъ, клубовъ, народныхъ обществъ, гд? занимаются политикой, стоя далеко отъ д?лъ, куда не входитъ реальная жизнь съ ея опытомъ и в?рованіями, интересами и обязанностями. Зародышъ террора нужно искать не въ Рим?, не въ Спарт?, а тамъ, гд? два десятка людей собираются въ опред?ленные сроки съ предс?дателями, секретарями, корреспондентами и филіаціями, чтобы разсуждать и голосовать «по принципу объ общественномъ благ?». Всему тому мы были недавно свид?телями. Этому опытному наблюдателю съ береговъ Сены вторитъ слабый голосъ несчастной жертвы кружковщины «Iоськи»^{69}, попавшаго съ гимназической скамьи на берега Енисея. Тамъ, вспоминая о своей дряхлой бабушк?, его воспитавшей и принесшей ему на дорогу посл?дніе гроши, онъ позналъ суету соблазнившей его доктрины и сталъ доказывать своимъ товарищамъ, что общественное благо, которымъ они хот?ли облагод?тельствовать русскій народъ, въ сущности «чистый деспотизмъ». На самомъ д?л?, догма общественнаго блага въ революціонныхъ кружкахъ лишь принципъ деспотизма, деспотически овлад?вающій своими адептами и д?лающій ихъ способными только на проявленія деспотизма и террора.

* * *

Но возвратимся теперь къ Тэну.

Созданіе якобинскаго типа было давно задумано Тэномъ и представляетъ собою краеугольный камень его исторіи революціи. Установленіе этого типа чрезвычайно сод?йствовало концентраціи эффектовъ (convergence des effets), которой Тэнъ придаетъ такое значеніе въ своей художественной теоріи. Но обратная сторона этого пріема заключается въ томъ, что онъ стушевываетъ различіе отт?нковъ и разновидностей среди якобинцевъ.

Среди нихъ нужно прежде всего отм?тить якобинцевъ отъ страха, людей, которые, не будучи отъ природы дурными (m?chants), считали нужнымъ «поддерживать съ шумомъ и трескомъ» якобинскую политику. «Недов?ряя другъ другу», говоритъ о нихъ современный наблюдатель, «заглушивъ у себя голосъ сов?сти и думая только о своемъ самосохраненіи, эти люди сами по себ? не изобр?ли бы зла и пресл?дованія, но они никогда не оказывали ему ни мал?йшаго сопротивленія, фактическаго или моральнаго и были готовы на все изъ-за страха»^{70}).

Дал?е Тэнъ, какъ изв?стно, не выд?лилъ изъ якобинцевъ людей другого закала, — людей, которые ихъ ненавид?ли и презирали, и боролись съ ними на жизнь и смерть. По своему революціонному па?осу, по своей ненависти къ памяти и ко вс?мъ представителямъ «стараго порядка», по своей страсти къ риторической декламаціи противъ «тирановъ» и къ идеализаціи народа, жирондинцы шли сначала рука объ руку съ якобинцами, но сентябрьскія убійства раскрыли глубокую пропасть между ними. Жирондинцы восторженно кадили принципу равенства, но бол?е всего дорожили свободою; поэтому они, искренно увлекаясь народовластіемъ, желали соединить съ нимъ свободу и домечтались до федерализма во внутреннемъ стро? и до космополитизма въ иностранной политик?. На этомъ пути они должны были столкнуться съ якобинцами.

Но и среди самихъ якобинцевъ «господствующій типъ» проявляется въ весьма существенныхъ разновидностяхъ. Основныя черты якобинства — «тиранія и терроръ во имя демократіи» — встр?чаются у якобинцевъ въ весьма различной доз? и соединяются съ весьма различными темпераментами. Отсюда происходятъ въ ихъ сред?, какъ въ химическихъ сочетаніяхъ, качественно различные продукты и индивидуальныя видоизм?ненія общей основы. У однихъ якобинство есть революціонный пароксизмъ, проходящій и уступающій м?сто такой же сильной реакціи: это преимущественно натуры впечатлительныя, отъ благородныхъ порывовъ и фразъ легко приходившія въ негодованіе, но неспособныя къ систематической злоб?. Таковъ былъ Камиль Демулэнъ. Въ начал? революціи онъ заслужилъ кличку «прокурора фонаря»; онъ травилъ толпу на Бастилію и на дворянскіе замки, гд?, для него, тогда гн?здилась тиранія. Четыре года спустя, онъ съ такимъ же жаромъ ополчился противъ террористовъ и клеймилъ ихъ красками, заимствованными изъ классическаго изображенія Тиберіевъ и Домиціановъ. Когда тюрьмы были переполнены по закону «о подозрительныхъ», онъ писалъ подъ ножомъ у Робеспьера: «Н?тъ! свобода, эта сошедшая съ неба свобода, не оперная нимфа, не красный колпакъ, не грязная рубаха или рубище. Свобода — это счастье, это разумъ, это равенство, это справедливость. Хотите вы, чтобы я ее узналъ, чтобы я кинулся къ ея ногамъ, пролилъ свою кровь для нея? откройте дверь тюрьмы для двухъ-сотъ тысячъ гражданъ, которыхъ вы называете подозрительными... Изъ вашихъ враговъ среди васъ остались лишь трусы и больные; храбрецы, молодцы эмигрировали или погибли въ Ліон? и въ Ванде?; остатокъ — не заслуживаетъ вашей злобы!»

Для другихъ терроръ — политическая м?ра, орудіе, средство для установленія новаго порядка вещей; для третьихъ, наконецъ, терроръ — принципъ, система, основа ц?лаго воззр?нія на жизнь и на общество. Эти два вида якобинства, въ сочетаніи съ двумя различными темпераментами, создали двухъ главныхъ героевъ якобинской революціи, представителей двухъ теченій въ якобинств?, которыя долго боролись за преобладаніе. У Дантона политическое, такъ сказать, якобинство соединилось съ натурой грубоватой, энергичной, склонной къ нажив? и къ эпикурейству и неразборчивой на средства, способной къ преступленію, но не жестокой. Его злоба прошла, когда «отечество», тождественное для него съ якобинскою республикой, было спасено, когда его хищническіе инстинкты были удовлетворены поб?дою и явилась возможность пожить и дать жить другимъ. Этотъ оппортунистъ якобинства н?сколько разъ пытался остановиться и остановить приливающія волны террора, протянуть руку «ум?реннымъ» (жирондинцамъ), организовать правительство, войти въ сд?лку «съ Европою» — но все это ни къ чему не повело; дать потоку иное направленіе было не легко, собственное его прошлое тягот?ло надъ Дантономъ. Жиронда отвергла его окровавленную руку; онъ не им?лъ достаточно авторитета, а можетъ быть и выдержки, чтобы захватить въ свои руки власть; какъ и Мирабо, ему не удалось отъ роли народнаго трибуна и агитатора массъ перейти къ роли государственнаго челов?ка; онъ былъ выброшенъ на мель потокомъ, противъ котораго дерзнулъ поплыть, заподозр?нъ и загубленъ своими соперниками, террористами по принципу и фанатизму. Типическимъ представителемъ этого посл?дняго вида остался въ исторіи Робеспьеръ. Объ этомъ нельзя не пожал?ть не столько въ интерес? исторической репутаціи якобинства, сколько въ интерес? исторической правды, такъ какъ образъ Робеспьера даетъ одностороннее представленіе о якобинств? въ его ц?ломъ, вноситъ туда субъективныя черты, обусловленныя темпераментомъ и натурою.

Въ лиц? Робеспьера якобинская злоба слилась съ натурой завистливой и подозрительной, жестокой и робкой, а потому лицем?рной, и произвела тотъ безпощадный и безсердечный фанатизмъ, который не задумывался ни передъ числомъ, ни передъ нравственнымъ качествомъ жертвъ, который возвелъ пролитіе крови, безд?льное и безсрочное, въ государственный режимъ и моральный принципъ. Несмотря на бездарность свою въ роли государственнаго д?ятеля и на то, что онъ многимъ изъ своихъ соперниковъ уступалъ въ ораторской способности, — Робеспьеръ выдвинулся передъ другими и сталъ героемъ своего времени, потому что соединялъ въ себ? т? пороки, которымъ это время наибол?е поддавалось, и т? достоинства, которыми оно особенно дорожило. Въ эпоху бол?зненно развитого демократическаго чувства и среди партіи, опиравшейся на пролетаріатъ, Робеспьеръ явился монотоннымъ глашатаемъ моднаго, сентиментальнаго прославленія б?дности и б?дноты, при чемъ его собственный скромный образъ жизни, ни въ чемъ не изм?нившійся, несмотря на пріобр?тенную власть, уб?ждалъ вс?хъ въ томъ, что этотъ постоянный печальникъ о «несчастномъ народ?» былъ самымъ искреннимъ его другомъ. Зат?мъ, въ эпоху сильно возбужденныхъ революціонныхъ страстей и страха реакціи и изм?ны, Робеспьеръ явился неутомимымъ и неугомоннымъ всенароднымъ ябедникомъ. А ходъ событій былъ таковъ, что постоянно оправдывалъ въ глазахъ толпы безпрерывные доносы и клевету ея любимца: Робеспьеръ оказался пророкомъ не только относительно ненавистнаго толп? двора, но и вс?хъ кумировъ народа, его обманувшихъ: конституціоннаго генерала Лафайета, демократическихъ трибуновъ жиронды, республиканскаго генерала Дюмурье, наконецъ относительно якобинскаго Мирабо — Дантона — вс? они, одинъ за другимъ, изм?няли народу, входили въ стачку съ его врагами. Насколько роль доносчика, ябедника, высл?живающаго изм?нниковъ, соотв?тствовала тогдашнему настроенію, доказываетъ популярность Марата, у котораго чутье «изм?нниковъ» доходило до галлюцинацій и изступленія психопата. Робеспьеръ облекъ этотъ дикій и сл?пой инстинктъ въ формулы прозорливой и неподкупной народной политики. Стращая народъ коварствомъ ложныхъ друзей и кознями заклятыхъ враговъ, «шпіонами Питта и Кобурга», Робеспьеръ искусно сплеталъ страхъ своего собственнаго запуганнаго воображенія съ тревогой народа, который не в?рилъ въ свою поб?ду и не дов?рялъ своимъ собственнымъ вождямъ. На почв? такого настроенія сложилась программа «общественнаго спасенія», съ ея двумя требованіями сосредоточенія власти и очищенія общества. Въ лиц? Робеспьера оба эти требованія совпадали, и потому осуществленіе этой программы было залогомъ его конечнаго торжества и владычества. Его постоянный призывъ — «стереть съ лица земли (balayer) изм?нниковъ», очистить (?purer) правительство и администрацію, вытравить (purger) изъ арміи аристократизмъ, а изъ народнаго представительства сепаратизмъ, держать обнаженный мечъ закона надъ главою могущественныхъ заговорщиковъ и в?роломныхъ генераловъ, — былъ для него крикомъ личнаго самосохраненія и сд?лался лозунгомъ партіи, которая могла удержаться во власти лишь посредствомъ террора.

Онъ выступилъ въ революціи, поддавшейся атеизму и эпикуреизму, провозв?стникомъ новаго религіознаго культа, который долженъ былъ обновить общество, охватить всего челов?ка, преобразовать весь жизненный строй. Робеспьеръ, благогов?вшій передъ Руссо, сд?лался законодателемъ и іерофантомъ гражданской патріотической религіи. Въ ея установленіи заключалась вся его политическая мудрость; въ ней его реторика черпала лучшее свое вдохновеніе^{71}; на ея идеалахъ зиждилась сила его доносовъ и обвиненій. В?ра въ свое религіозное призваніе давала Робеспьеру то странное спокойствіе сов?сти, не смущавшейся никакими ужасами террора. «Отнимите у меня мою сов?сть, — восклицалъ онъ, — и я самый несчастный изъ людей!» Эта в?ра внушала ему ту прямолинейность, въ силу которой онъ считалъ себя въ прав? осудить на казнь всякаго, кто отступалъ на н?сколько шаговъ вл?во или вправо отъ его линіи правов?рія (en d??a ou au del? de la v?rit?). Но по м?р? того, какъ въ «гражданской религіи» улетучивался догматическій элементъ, ея правов?ріе отождествлялось съ соблюденіемъ кодекса гражданской морали. Уже Руссо зам?нилъ понятіе еретика и гр?шника понятіемъ дурного гражданина, эгоиста (le m?chant). «Le m?chant, — говорилъ онъ, — se craint et se fuit; il s'egaye en se jetant hors de lui-m?me; il tourne autour de lui des yeux inquiets et cherche un objet qui l’amuse»^{72})... Пуритане якобинства усвоили себ? это воззр?ніе, какъ норму жизни и какъ орудіе борьбы съ своими противниками. Въ ихъ глазахъ всякій, кто искалъ развлеченій, кто желалъ наслажденій въ жизни или заботился о накопленіи средствъ, которыя могли доставить эти наслажденія, былъ порочнымъ гражданиномъ и отступникомъ отъ правов?рнаго патріотизма. Такъ рядомъ съ политическимъ и соціальнымъ развился моральный терроръ — lа sainte violence Мабли — и изъ якобинцевъ выд?лилась и сплотилась немногочисленная, но энергическая партія приверженцевъ Робеспьера.

Недаромъ отъявленный врагъ іезуитовъ и духовенства — Мишле — вид?лъ въ Робеспьер? ксенза (le pr?tre) и выводилъ его фанатизмъ изъ среднев?кового инквизиторскаго духа. Клерикальная школа, конечно, не прошла безсл?дно на этомъ стипендіат? аррасскаго епископа, недаромъ сохранявшемъ связи съ аббатами, бывшими его учителями или товарищами въ Собраніи.

Но самая кратковременность владычества Робеспьера доказываетъ, что его авторитетъ не охватывалъ всей массы якобинцевъ. Съ паденія же Робеспьера выступаетъ на сцену тотъ видъ якобинцевъ, который держался въ т?ни или подд?лывался подъ господствующій отт?нокъ. Идеологи якобинства уступаютъ первое м?сто якобинскимъ практикамъ и «государственнымъ д?льцамъ». Этотъ совершившійся въ якобинств? переворотъ наибол?е р?зко и ясно формулировалъ главный доктринеръ революціи 1789 года, тотъ самый, кого Мирабо назвалъ ея метафизикомъ, кто въ своемъ отв?т? на вопросъ: что такое третье сословіе? произнесъ магическую формулу, разбившую «старый- порядокъ», и разнуздалъ демократическую революцію. Во время террора онъ, по собственному выраженію, жилъ, т.-е. спасалъ свою жизнь; но онъ не только жилъ, а «переживалъ» свою прежнюю доктрину; когда событія опять его выдвинули, онъ сд?лался главнымъ строителемъ конституцій, опрокидывавшихъ вверхъ дномъ принципъ народовластія^{73}, а въ дипломатіи — главнымъ руководителемъ политики интересовъ. И вотъ именно онъ, Сіесъ, подъ конецъ Конвента, изрекъ формулу, характеризующую новое якобинство: «Принципы существуютъ для школы, государство руководится лишь интересомъ»^{74}. — Исключивъ изъ разсмотр?нія, какъ онъ оговорился въ своемъ предисловіи, войну и дипломатію, Тэнъ оставилъ безъ вниманія т? стороны въ д?ятельности якобинскаго правительства, которыя его наибол?е приближаютъ къ другимъ правительствамъ. Онъ поступилъ въ данномъ случа?, какъ натуралистъ, который изолируетъ предметъ своего изученія, чтобы лучше изсл?довать его специфическія свойства, независимо отъ вліянія окружавшей его среды. И пріемъ этотъ далъ поразительный результатъ. Въ стереоскоп? Тэна якобинство выступаетъ передъ наблюдателемъ съ небывалой рельефностью, и вс? свойства, вытекающія изъ его натуры, изъ его внутренней сущности, проявляются въ чистот? безъ прим?си постороннихъ и случайныхъ вліяній.

Для психолога якобинство является гипертрофіей властолюбія, вскормленной догмою о всемогуществ? государства, на благопріятной для этого почв? анархіи, созданной революціей; но историкъ не можетъ вполн? удовлетвориться этимъ результатомъ; въ исторіи вс? явленія связаны внутреннею связью и каждое изъ нихъ им?етъ свои корни въ прошломъ или, по крайней м?р?, свои аналогіи. И стремленіе якобинцевъ захватить и организовать власть среди вызванной ими же анархіи напоминаетъ историку знакомые ему явленія. Онъ зам?чаетъ, что вс? якобинскія конституціи, посл? Робеспьеровской, оставшейся проектомъ, до проекта Сіеса (въ 1799 году), послужившаго подножіемъ для Наполеона, представляютъ собою возростающую заботу о томъ, чтобы создать во Франціи сильное правительство, независимое отъ колебаній общества.

И историкъ приходитъ къ выводу, что какъ ни типичны якобинцы, т. е. какъ ни выдаются они своей психикой и своей догматикой, они не оторваны отъ историческаго прошлаго Франціи. Поэтому по отношенію къ якобинцамъ ему важно знать не одни только психологическіе корни ихъ, а также историческія нити, связывающія ихъ съ отдаленнымъ прошедшимъ, — ему необходимо изученіе якобинцевъ не только въ моментъ революціи, но и въ исторической перспектив?.

Якобинцы — потомки и непосредственные преемники т?хъ государственныхъ «плотниковъ», которые своей в?ковой работою построили подножіе величія Людовика ХІV. Они стоятъ на демократической почв?, они идутъ подъ знаменемъ народовластія, но у нихъ — часто въ извращенномъ, карикатурномъ вид? — т? же пріемы, тотъ же умственный и нравственный складъ и всл?дствіе того то же самое неуваженіе къ личности и къ праву, то же самое пренебреженіе къ правамъ и собственности отд?льныхъ лицъ, корпорацій, общинъ и областей, наконецъ, то же самое равнодушіе къ жизни своихъ противниковъ, — съ той разницей, что плотники стараго порядка работали отъ хозяина и на хозяина, строили государственное зданіе для короля, а якобинцы работали на свою артель, за свой счетъ. Тэнъ самъ, съ обычнымъ своимъ мастерствомъ, изобразилъ способъ работы строителей стараго государственнаго зданія въ своей книг? о Наполеон?, государственную организацію котораго онъ совершенно в?рно представилъ завершеніемъ в?кового государственнаго строенія Франціи. Изобразивъ юридическія и нравственныя основанія королевской власти въ старой монархіи — феодальный принципъ, т.-е. см?шеніе поземельной собственности съ властью, — церковное помазаніе, придававшее королю священный характеръ, и теорію юстиніанова кодекса, представлявшую короля преемникомъ римскихъ цезарей, Тэнъ продолжаетъ: «На этой тройной канв?, начиная съ Филиппа Красиваго, легисты? эти государственные пауки, соткали свою паутину и въ инстинктивномъ согласіи своихъ преемственныхъ усилій прикр?пили вс? нити этой паутины къ иде? всемогущества короля. Будучи юристами, т.-е. разсуждая по логик?, они обладали потребностью «дедукціи», и потому всегда и сами собою взбирались къ единственному и суровому принципу, на который они могли нац?пить свои разсужденія. Будучи по ремеслу стряпчими и сов?тниками казны, они усвоили себ? интересъ своего кліента и по профессіональному усердію натягивали въ его пользу прецеденты и тексты закона. Въ качеств? администраторовъ и судей они вид?ли въ возвеличеніи своего господина свое собственное величіе, и личный интересъ побуждалъ ихъ расширять королевскую «прерогативу», въ которой они, какъ уполномоченные, им?ли свою долю власти. Вотъ почему они въ четыре в?ка соткали ту обширную с?ть, которая съ Людовика XIV заполонила вс? жизни».

Въ политической д?ятельности якобинцевъ, помимо революціонныхъ страстей и пріемовъ, проявляется духъ, родственный тому, который сплотилъ французское государство. Якобинцы по инстинкту и натур?, — т.-е. помимо фанатиковъ террора и сброда, примкнувшаго къ нимъ, какъ къ сил?, — были ивъ породы т?хъ же государственныхъ пауковъ, которые по природ? склонны высасывать жизнь страны для сосредоточенія ея въ государств?. Но по изм?нившимся обстоятельствамъ самое «государство» представлялось имъ иначе, ч?мъ ихъ предшественникамъ. Въ противоположность тремъ традиціоннымъ принципамъ, лежавшимъ въ основаніи монархической власти, — феодальному, церковному и цезаріанскому, — «сталъ назр?вать четвертый принципъ, знакомый уже среднимъ в?камъ, но въ особенности окр?пшій въ XVIII в?к? — принципъ народовластія.

И этотъ принципъ коренился въ римскомъ прав? и послужилъ въ немъ опорою императорской власти. Поэтому королевскимъ легистамъ возможно было воспользоваться имъ также и въ интересахъ власти французскаго монарха и перенести ея центръ тяжести съ феодальнаго, аристократическаго основанія — на демократическое. Но завязшій въ историческомъ преданіи французскій легитимизмъ чуждался этого революціоннаго начала, которое могло бы послужить источникомъ обновленія для монархіи и орудіемъ для завершенія государственной централизаціи. Якобинцы подняли этотъ брошенный имъ монархіей принципъ и съ помощью его достигли большаго деспотизма, ч?мъ вс? легисты отъ времени Филиппа Красиваго до Людовика XVI, ч?мъ Ришелье и вс? королевскіе интенданты!

Но не для народа работали якобинцы, не для того, чтобы ему вручить власть. Отъ его имени, но не въ его пользу, они попирали право и собственность, конфисковали и казнили. Вм?ст? съ собственностью церкви и эмигрантовъ, якобинцы, какъ изв?стно, отобрали въ государственную казну и вс? общественныя и общинныя имущества, капиталы и недвижимости вс?хъ больницъ и богад?ленъ. Изъ принципа народовластія якобинцы сум?ли извлечь новыя тягости для всего народа, и прежде всего самую тяжелую изо вс?хъ — ту, которую не дерзала ввести в?ковая монархія, — повинность всеобщей военной службы. Любопытно, что въ первые же м?сяцы революціи, еще до возникновенія якобинской партіи, одинъ изъ будущихъ якобинцевъ, Дюбуа Крансе — аристократъ и офицеръ — сд?лалъ этотъ выводъ, и провозгласилъ принципъ, что «всякій гражданинъ сд?лается теперь солдатомъ конституціи. Всякій гражданинъ долженъ быть солдатомъ, а всякій солдатъ гражданиномъ»^{75}. Во имя народовластія якобинцы высосали изъ французскаго народа въ десять л?тъ, можетъ, быть больше силъ и жизней, ч?мъ ихъ предшественники легисты въ четыре в?ка. Однимъ словомъ, принципъ народовластія былъ для якобинцевъ т?мъ самымъ, ч?мъ была идея королевской власти для легистовъ и интендантовъ — знаменемъ, предлогомъ и средствомъ для установленія всемогущества и абсолютизма государства и всепоглощающей централизаціи вс?хъ жизненныхъ силъ народа и вс?хъ отправленій общества въ рукахъ правительства. Оттого между служителями стараго начала и новаго начала — монархической и демократической централизаціи — было такъ много духовнаго родства и исторической преемственности. Оттого такъ много «легистовъ» старой монархіи такъ быстро, съ самаго начала революціи, превратились въ якобинцевъ, и оттого же такъ много якобинцевъ и столь же быстро, превратилось — при наступленіи владычества Наполеона въ императорскихъ чиновниковъ и сановниковъ; въ ихъ числ? однихъ «режисидовъ», т. е. якобинцевъ, подавшихъ голосъ за казнь короля «для уничтоженія тираніи», можно насчитать 131.

Всл?дствіе этого духовнаго родства якобинцевъ съ строителями государства въ прежнія эпохи — ихъ кратковременное владычество представляетъ намъ такъ много аналогій съ правительствомъ «стараго порядка», какъ въ общемъ направленіи и въ ц?ляхъ правительственной д?ятельности, такъ и въ способахъ д?йствія, т.-е. въ законодательныхъ и административныхъ м?рахъ. Особенно бросается въ глаза аналогія между якобинцами и правительствомъ Людовика XIV, въ отношеніяхъ обоихъ правительствъ къ «эмигрантамъ» и къ «б?глецамъ» (r?fugi?s), т.-е. гугенотамъ. Эта «аналогія» доходитъ до мелочей, но въ данномъ случа? недостаточно говорить объ «аналогіи» — зд?сь существуетъ прямая преемственность декретовъ, юридической традиціи и бюрократической школы. «М?ры, принятыя Конвентомъ противъ эмигрантовъ и ихъ сообщниковъ, голосовались изо дня въ день подъ давленіемъ обстоятельствъ; между т?мъ эти м?ры представляютъ собою въ д?ломъ полную систему. Постановленныя Собраніемъ впопыхахъ, подъ вліяніемъ гн?ва, он? однако им?ютъ видъ, какъ будто разработаны съ тщательнымъ усердіемъ въ кабинет? прокурора. Он? являются безсвязными въ мотивахъ, но стройно законченными въ своихъ посл?дствіяхъ. Этотъ наглядный контрастъ объясняется двойнымъ происхожденіемъ этихъ законовъ: Конвентъ декретируетъ м?ры и ведетъ ими политическую и соціальную войну; легисты комитетовъ формулируютъ параграфы декретовъ и служатъ службу фискальныхъ прокуроровъ процессуалистовъ. Они въ этомъ св?дущіе люди. Они упражнялись на этомъ поприщ? въ своихъ провинціяхъ, распутывая невылазныя с?ти процессовъ, вызванныхъ отм?ною нантскаго эдикта»...

«Опытъ массовой проскрипціи ц?лаго класса гражданъ и конфискаціи имущества ц?лаго класса собственниковъ среди очень развитой цивилизаціи и очень сложнаго законодательства былъ сд?ланъ при Людовик? XIV. Вс? посл?дствія гражданской смерти, вс? отношенія, могущія неожиданно возникнуть между изгнанниками и ихъ родственниками, оставшимися въ отечеств?, вс? вопросы объ открывшемся насл?дств? и объ опек?, о законности брака, о секвестр? спорнаго имущества, о преимуществ? однихъ долговыхъ обязательствъ и закладныхъ предъ другими, о средствахъ предотвратить мнимыя продажи, о пресл?дованіи подставныхъ лицъ, — все это было предусмотр?но; н?тъ ни одного относящагося сюда случая, который бы не возникалъ въ теченіе стол?тія, прошедшаго съ 1685 года, и не былъ бы разр?шенъ королевской юриспруденціей. Въ рукахъ у легистовъ Конвента находились своды (реперторіи) этой юриспруденціи, и они черпали изъ нихъ полными горстями»; главный изъ этихъ легистовъ Конвента, Мерленъ изъ Дуэ, напр., состоялъ уже 14 л?тъ сотрудникомъ «Юридическаго Словаря» Гюо, вм?стившаго въ себ? все законодательное насл?діе «стараго порядка», а законодательный комитетъ Конвента весь состоялъ изъ «соревнователей» (?mules) Мерлена^{76}. Если юристы Конвента являютъ собою законов?довъ «стараго порядка», то комиссары Конвента преемники и соревнователи интендантовъ «великаго короля». Посл?дуемъ за этими комиссарами, напр., въ завоеванную Бельгію, куда они отправлены, чтобы внушить жителямъ французскій патріотизмъ. Бельгійцы поняли буквально прокламацію французскаго генерала; уб?жденные, что французы пришли освободить ихъ отъ деспотизма австрійскихъ чиновниковъ, они нам?реваются воспользоваться этой свободой въ своихъ политическихъ собраніяхъ. Поэтому въ этихъ собраніяхъ господствуетъ самый «неблагонам?ренный» духъ съ точки зр?нія поб?дителей, и чтобы справиться съ нимъ, французскіе комиссары приб?гаютъ къ помощи «драгуновъ республики», совершая «обращеніе» по образцу «драгоннадъ» временъ Людовика XIV.

Проникаясь духомъ королевскихъ интендантовъ, комиссары Конвента принимаютъ и тонъ посл?днихъ по отношенію къ своему государю. По одному изъ жизненныхъ — для «дружеской» Батавской республики — вопросовъ, французскій комиссаръ пишетъ Комитету общественнаго спасенія: «Вамъ однимъ надлежитъ р?шать это важное д?ло; вы одни въ состояніи взглянуть на него съ настоящей точки зр?нія. Зд?сь оно поневол? принимаетъ м?стный отт?нокъ»^{77}.

Преемственность традиціи у якобинцевъ, непосредственная связь между абсолютизмомъ короля и абсолютной властью представителей «націи», въ особенности ярко проявились въ области «иностранной политики». Эта преемственная связь проходитъ красною нитью черезъ книгу Сореля, крупная заслуга котораго заключается въ томъ, что онъ просл?дилъ въ области дипломатіи и войны высказанную впервые Токвилемъ идею, что революція явилась продолжательницею «стараго порядка». Въ изсл?дованной Сорелемъ области мы на каждомъ шагу наталкиваемся на отм?ченныя авторомъ аналогіи и точки соприкосновенія между старымъ порядкомъ и новымъ. Дипломатія революціонной Франціи идетъ по стопамъ королевской: она усвоиваетъ себ? идею насл?дственнаго соперничества династій Бурбоновъ и Габсбурговъ; она принуждаетъ Испанію обратить «фамильный договоръ» (pacte de famille) въ національный; она даже по отношенію къ третьему разд?лу Польши держится пріемовъ Шуазеля во времена перваго разд?ла. На войн? якобинское правительство руководится принципами министровъ Людовика XIV, а именно принципомъ сожженія городовъ и селъ до полнаго разоренія страны. Якобинскій правительственный комитетъ, по отношенію къ Ванде?, прямо опирается на этотъ прецедентъ: «Лувуа обвиняется исторіей за то, что сжегъ палатинатъ, и Лувуа подлежитъ осужденію: онъ трудился на пользу деспотизма и жегъ для тирановъ; Вандея — палатинатъ республики, и на этотъ разъ свобода будетъ держать перо исторіи и похвалитъ ваше р?шеніе, такъ какъ вы были жестоки для того, чтобы упрочить права челов?ка!»

Можно ли наглядн?е и наивн?е выразить основной софизмъ якобинскаго правленія, которое ищетъ свою санкцію одновременно въ иде? свободы народа — и въ преданіяхъ королевскаго абсолютизма и всемогущества государства? Якобинцы — эти перешедшіе на службу къ народу бывшіе королевскіе чиновники — ничто иное, какъ «эманципировавшіеся подданные Людовика XIV, воспитанные въ монархическихъ и католическихъ школахъ въ доктрин? единства и перенесшіе ее живьемъ съ королевской верховной власти на народную»^{78}.

Но, перенося доктрину единства, всемогущества и непогр?шимости власти съ монархическаго порядка на демократическій и республиканскій, якобинцы возвели ее, такъ сказать, въ квадратъ. Ихъ правительственные органы — Комитетъ общественнаго спасенія и Конвентъ — прим?шиваютъ къ горделивымъ, барскимъ пріемамъ стариннаго деспотизма безцеремонность и нахальство революціонной власти.

Чтобы уб?диться въ этомъ, надо взглянуть на ихъ иностранную политику, на ц?ли, которыя они пресл?довали, и на пріемы, которые они пускали въ д?ло. Если документальное изображеніе этой политики нужно признать научною заслугою Сореля, то, можетъ быть, еще значительн?е общественная заслуга Сореля, проявившаяся въ его м?ткой и безпристрастной оц?нк? этой политики. Зд?сь ученый историкъ является предъ нами просв?щеннымъ патріотомъ и опытнымъ публицистомъ въ вопрос? особенно трудномъ и щекотливомъ для французскаго патріота. Сорель искусно отличаетъ два теченія въ иностранной политик? французскаго государства, какъ въ эпоху королей, такъ и во время народовластія: политику тщеславія (de la magnificence) и политику реальныхъ интересовъ. Первая носитъ на себ? какъ бы догматическій характеръ; она ставитъ себ? ц?лью установленіе «естественныхъ границъ», но въ сущности это предлогъ и знамя для завоеваній; она не признаетъ ничьихъ правъ, руководясь во всемъ апріорнымъ правомъ французскаго короля, или націи. Естественной границей Франціи признается Рейнъ; это опред?леніе включаетъ въ себ? завоеваніе н?мецкихъ областей на л?вомъ берегу Рейна, Бельгіи и части Голландіи. Эта политика неизб?жно вызываетъ коалиціи противъ Франціи, борьбу на жизнь и на смерть съ Англіей, стремленіе къ преобладанію въ Европ? и наконецъ — крушеніе. Такова была судьба политики Людовика ХІV; ее усвоиваютъ себ? якобинцы. Посл? кратковременнаго увлеченія идеей войны для освобожденія народовъ отъ тирановъ, якобинцы начинаютъ играть роль тирановъ по отношенію къ чужеземнымъ монархамъ и народамъ. Современники якобинцевъ быстро усвоили себ? смыслъ и значеніе ихъ политики. Уже въ 1792 г. — еще до разрыва съ Англіей — одинъ изъ будущихъ государственныхъ людей этой страны, Дженкиссонъ, воскликнулъ въ палат?, что «Конвентъ стремится къ установленію всемірной республики, на подобіе того, какъ Людовикъ XIV — всемірной монархіи». Изъ одинаковыхъ условій произошли одинаковыя посл?дствія, и «англичане возобновили противъ революціонной Франціи ту національную борьбу, которую ихъ предки въ начал? в?ка вели противъ католической и монархической Франціи Людовика XIV». (Sorel., III, 322).

Но на этомъ не останавливается аналогія между республиканской и монархической политикой тщеславія. Если якобинцы въ этомъ отношеніи являются подражателями и продолжателями королевскихъ традицій, то они въ то же время становятся предшественниками императорской или Наполеоновской политики. Въ высшей степени интересно наблюдать, какъ съ самаго появленія у власти якобинцевъ, — въ картонахъ дипломатическаго комитета, въ патріотическихъ р?чахъ Дантона, въ банальной риторик? Барера и, наконецъ, въ инструкціяхъ и нотахъ главнаго дипломата якобинской республики — Сіеса — все ясн?е и опред?ленн?е обрисовывается съ неумолимой логикой Наполеоновская программа: «разрушеніе Кар?агена», — т. е. уничтоженіе Англіи и, какъ средство для этой ц?ли — континентальная система, т.-е. блокада Англіи, а ради этого — порабощеніе европейскаго материка. Якобинцы, такимъ образомъ, являются въ иностранной политик?, какъ и во внутренней — въ сфер? войны, какъ и въ области централизаціи государственной власти — соединительнымъ историческимъ звеномъ между двумя типическими деспотіями, между Людовикомъ XIV и Наполеономъ, между прошлымъ и будущимъ, между королевской традиціей стараго порядка и демократическимъ цезаризмомъ. Исторія ихъ поб?дъ и господства въ Европ? представляетъ, поэтому, перспективу «всего, что случилось съ 1800 до 1815 года» — ряда блестящихъ поб?дъ и торжества, которое заключается потерею всего пріобр?теннаго посл? пораженія, нанесеннаго директоріи европейской коалиціей. Изъ позора, который якобинцы накликали на Францію въ 1798 году, ее вырываетъ Наполеонъ; его поб?да надъ коалиціей упрочиваетъ власть юнаго поб?дителя надъ якобинцами, и онъ проходитъ въ пятнадцать л?тъ ту же карьеру съ усп?хами бол?е блестящими, чтобы закончить подобно имъ — пораженіемъ.

* * *

Указанная выше аналогія между якобинцами и правительствомъ стараго порядка во внутренней и вн?шней политик? и преемственный характеръ этой политики должны быть приняты во вниманіе при сужденіи о якобинцахъ. Съ этой точки зр?нія они не представляются только случайными похитителями государственной власти и завоевателями Франціи, а являются вм?ст? съ т?мъ и продолжателями старыхъ государственныхъ пріемовъ Франціи. Они, правда, становятся для народа тираническими повелителями: они заботятся не объ его интерес?, а объ упроченіи и усиленіи своей власти, но вм?ст? съ т?мъ — такъ какъ они представляютъ собою правительство Франціи — ихъ интересы и интересы націи во многомъ совпадаютъ, и они олицетворяютъ собою въ своей задорной и тщеславной политик?, въ своихъ войнахъ и завоеваніяхъ, въ своемъ высоком?рномъ обращеніи съ другими націями духъ, столь присущій французскому народу — въ его масс? и въ его историческомъ облик?. При этомъ мы можемъ отм?тить въ нихъ еще другую черту, которая еще бол?е роднитъ ихъ съ массою французскаго народа и, несмотря на ихъ узурпацію и тиранію, примиряла съ ними французовъ. Эта черта представляетъ собою другой корень якобинства, идущій изъ далекаго историческаго прошлаго, и не мен?е важна для ихъ исторической оц?нки, ч?мъ ихъ д?ятельность самозванныхъ государственныхъ плотниковъ: мы разум?емъ ихъ отношеніе къ строенію общества, или ихъ соціальную политику.

Революція была не въ меньшей степени соціальнымъ переворотомъ, ч?мъ государственнымъ; полное выясненіе этого факта — одна изъ крупныхъ заслугъ Тэна. Революція не только передала государственную власть въ другія руки, но внушила ей противоположное направленіе въ соціальной политик?. Легисты и интенданты, т.-е. бюрократія стараго порядка, мало обращали вниманія на его соціальный строй; лишь бы власть перешла къ правительству — общество могло, съ ихъ точки зр?нія, сохранить тотъ пестрый и причудливый складъ, который былъ сл?дствіемъ его феодальнаго происхожденія. Но не все д?ло «собиранія» Франціи совершилось путемъ завоеваній и захватовъ; даже въ т?хъ случаяхъ, когда короли расширяли пред?лы своего государства войною, посл?дняя большею частью оканчивалась договоромъ, капитуляціей, условнымъ подчиненіемъ области или города. И старая королевская власть добросов?стно соблюдала эти договоры и капитуляціи, ибо они были личнымъ ея д?ломъ. Оттого было такъ разнообразно положеніе провинцій и городовъ въ старой монархіи, и такъ неравном?рно государственное бремя, на нихъ падавшее. Той же политики держались короли и относительно сеньёровъ, облеченныхъ по феодальному праву государственною властью надъ своими подданными. Превращая этихъ подданныхъ въ своихъ подданныхъ и отнимая шагъ за шагомъ у сеньёровъ принадлежавшія имъ функціи и права государственной власти, короли не забывали исконной черты различія между первоначальными господами и ихъ податнымъ людомъ. Оттого привилегіи и изъятія отъ государственныхъ повинностей остались основнымъ принципомъ общественнаго быта при старомъ порядк?. И какъ ни уменьшались эти изъятія съ теченіемъ времени, какъ ни увеличивалось съ другой стороны число людей, изъ податной массы (roture) проникшихъ въ составъ привилегированныхъ классовъ — ровъ между народомъ и привилегированными не былъ засыпанъ. Поэтому давленіе государства не одинаково ощущалось въ разныхъ слояхъ народа. Въ верхнемъ сло? оно почти не было чувствительно; короли даже д?лились, довольно щедро, государственнымъ достояніемъ съ потомками или зам?стителями влад?тельныхъ князей; но ч?мъ ниже былъ слой, т?мъ ощутительн?е становилось давленіе, и народная масса изнывала подъ двойнымъ гнетомъ, такъ какъ къ государственному бремени присоединялась тяжесть того верхняго соціальнаго слоя, который обременялъ массу своими привилегіями, изъятіями и остатками феодальныхъ правъ.

Наступившая революція кореннымъ образомъ уничтожила всякое неравенство и всякую неравном?рность, отм?нивъ вс? привилегіи и изъятія; въ своемъ порыв? она стерла даже старинные межевые знаки, напоминавшіе о прежнемъ раздвоеніи, воспретивъ дворянскій титулъ и самыя имена феодальныхъ родовъ. Но на этомъ д?ло не остановилось. Вскор? нахлынулъ новый революціонный шквалъ — якобинскій — и государственная власть перешла въ руки этой партіи.

Тогда-то усиленная якобинцами государственная машина стала работать въ обратномъ направленіи, т.-е. молоть и сокрушать верхній, прежде привилегированный слой народа. Вм?сто податного и рабочаго люда (taillables et corv?ables ? merci), беззащитной жертвой якобинскаго государства сд?лались дворянство, духовенство, магистратура, «аристократы» и «богачи» (les riches) вообще. Всегда пустая казна якобинскаго правительства стала наполняться вм?сто податей, — которыя народъ пересталъ платить, — конфискаціей имущества эмигрантовъ и заключенныхъ, принудительными займами у богатыхъ, захватомъ ихъ золота и серебра и безпрестанными, всевозможными съ нихъ поборами въ пользу казны или ея якобинскихъ агентовъ. Мало того, весь верхній слой французской націи подвергся систематической проскрипціи; гильотина не щадила даже переб?жчиковъ, какъ, напр, «герцога Эгалите», т.-е. герцога Орлеанскаго, подавшаго голосъ за смерть короля; законъ о заключеніи въ тюрьму подозрительныхъ (loi des suspects) былъ такъ составленъ, чтобы включить въ эту категорію всякаго, кто не принадлежалъ явно къ якобинцамъ: бывшіе дворяне стали паріями въ новомъ якобинскомъ обществ?; теперь они въ свою очередь были лишены права занимать общественныя должности, имъ было даже запрещено проживать въ столиц?, въ портовыхъ городахъ и въ кр?постяхъ; католическое духовенство стало терп?ть отъ государства вс? т? пресл?дованія, которымъ подвергались при старомъ порядк? «пропов?дники пустыни», т.-е. кальвинистскіе пасторы; недавно еще было достаточно захватить пропов?дника-кальвиниста на м?ст? преступленія, чтобы предать его казни; теперь той же участи подлежалъ нелегальный ксензъ, отслужившій об?дню!

Но. якобинцы не ограничились пресл?дованіемъ «аристократовъ», т.-е. привилегированныхъ слоевъ стараго порядка. Къ аристократамъ они причислили — и потому объявили врагами народа — вс?хъ богачей, б?лоручекъ (muscadins) и праздныхъ людей (oisifs и oisives)^{79}, какого бы сословія они ни были. Ненавидя все, что выдавалось изъ массы народа достаткомъ, образомъ жизни и привычками, якобинскіе заправила перевернули общество вверхъ дномъ и какъ бы поставили себ? ц?лью въ н?сколько л?тъ перевести на неимущихъ то, что въ теченіе в?ковъ накопилось въ верхнихъ слояхъ народа. Они открыто и офиціально провозглашали, что «въ бумажникахъ богачей б?дные найдутъ средство для удовлетворенія своихъ нуждъ». Вожди ліонскихъ якобинцевъ прямо заявляли, что «настало время осуществить пророчество, по которому богатые будутъ поставлены на м?сто б?дныхъ, а б?дные на м?сто богатыхъ», и находили, что «богатые должны будутъ почитать себя счастливыми», если б?дные согласятся на д?лежъ и оставятъ имъ половину ихъ имущества.

В?ками накопившаяся въ н?драхъ народа соціальная злоба какъ будто сразу прорвалась! Якобинцы были воплощеніемъ этой злобы и ея агентами. Они вид?ли въ ней свою историческую миссію, они возвели ее на степень политической программы. Вотъ эта-то соціальная злоба, направленная не только противъ счастливцевъ стараго порядка, но и противъ всякаго общественнаго порядка вообще, составляла силу якобинцевъ и ихъ связь съ массою народа, — но только до поры до времени!

Возводя общественную ненависть въ принципъ, якобинцы скоро превзошли озлобленіе самого народа, которое улеглось въ масс? сельскаго люда, какъ скоро крестьяне избавились отъ феодальныхъ повинностей и м?стами сорвали сердце на замкахъ и имуществ? сеньёровъ. Волна народныхъ страстей, высоко поднявшая якобинцевъ, стала отливать отъ нихъ и оставлять ихъ на мели; а когда начались поборы и грабежи новаго якобинскаго правительства — реквизиціи, максимумъ и вызванные имъ штрафы и пресл?дованія среднихъ и мелкихъ собственниковъ, — между якобинцами и народомъ появилось отчужденіе, которое стало быстро роста. Опорою якобинцевъ остался лишь рабочій пролетаріатъ, преимущественно въ Париж?; но и эта опора подломилась, когда рабочіе уб?дились, что, несмотря на соціальную политику якобинскаго правительства, ихъ положеніе не только не улучшилось, но всл?дствіе сокращенія производства стало безвыходно.

Тогда якобинцы остались одни на вершин? власти. Они были совершенно изолированы, стали политической шайкой (faction), не им?вшей корней въ стран? и державшейся лишь правительственными средствами и силою войска. Потому, при первомъ столкновеніи съ покровительствуемымъ ими командиромъ этого войска, они оказались у его ногъ.

Разореніе высшихъ классовъ народа и покровительство пролетаріату придали соціальной политик? якобинцевъ соціалистическій характеръ, в?рно отм?ченный Тэномъ. Задолго до XVIII в?ка исторія Европы показываетъ намъ, что сильныя народныя движенія, особенно на экономической подкладк?, какъ, напр., во время крестьянской войны въ Германіи, всегда сопровождались соціалистическими и коммунистическими стремленіями. Т?мъ сильн?е должно было обнаружиться такое явленіе въ эпоху французской революціи. Она была прежде всего возстаніемъ противъ стараго порядка, выросшаго изъ феодализма. Такъ какъ феодальный порядокъ былъ основанъ на см?шеніи частнаго права съ публичнымъ, государственныхъ функцій съ частною собственностью, то революція, направленная къ отм?н? всего феодальнаго права, приводила къ нарушенію принципа частной собственности и вызывала этимъ соціалистическія вождел?нія. Такимъ образомъ, въ одномъ общемъ бурномъ и мутномъ поток? неслись чисто демократическія и соціалистическія страсти. При такихъ условіяхъ нельзя было, конечно, ожидать яснаго и сознательнаго разграниченія между демократическимъ теченіемъ и соціалистическимъ. Якобинцы, главные представители этого см?шаннаго теченія, обнаруживаютъ въ своихъ уб?жденіяхъ и р?чахъ полное см?шеніе принциповъ. Это положеніе д?ла наглядно характеризуется уже въ самомъ начал? революціи брошюрой Камиля Демулэна, который указываетъ патріотамъ Пале-Рояля на 40.000 замковъ, которые могутъ послужить имъ наградою. См?шеніе въ якобинц? демократа-государственника и соціалъ-демократа долго продолжалось въ якобинской традиціи — и продолжается донын?. Весьма интересна въ этомъ отношеніи одна страница изъ воспоминаній Токвиля о революціи 1848 года, свид?тельствующая, какъ еще 50 л?тъ спустя посл? революціи 1789 года продолжалось такое см?шеніе принциповъ. «Монтаньяры (въ Учредительномъ собраніи 1848 года), — говоритъ Токвиль^{80}, — скоро разд?лились на дв? группы (bandes), очень различныя — революціонеровъ старой школы (якобинцевъ) и соціалистовъ; впрочемъ эти два цв?та не отд?лялись р?зко другъ отъ друга, Можно было переходить отъ одного къ другому нечувствительными отт?нками. Въ голов? почти вс?хъ монтаньяровъ — въ строгомъ смысл? этого слова — блуждали соціалистическія идеи, а соціалисты очень охотно усвоивали себ? революціонные пріемы первыхъ; однако же они расходились другъ съ другомъ настолько глубоко, что имъ было невозможно д?йствовать всегда согласно, а это именно насъ и спасло».

Если было такъ въ 1848 году, то въ 1793 — 94 якобинцамъ было еще трудн?е разобраться среди революціоннаго демократизма и соціализма, т?мъ бол?е, что ихъ демократическія замашки, ихъ понятія о всемогуществ? государственной власти и ихъ правительственныя затрудненія предрасполагали ихъ вообще къ пренебреженію частными правами и ко всякаго рода захватамъ чужой собственности. Характернымъ представителемъ см?шенія въ якобинств? демократизма и соціализма является излюбленный герой Луи Блана, въ которомъ этотъ историкъ видитъ воплощеніе соціализма въ революціи. Для Робеспьера въ этомъ вопрос?, какъ и во вс?хъ другихъ, учителемъ и образцомъ былъ Руссо, у котораго демократическія и соціалистическія вождел?нія также еще странно перепутаны. Подъ вліяніемъ своей гипотезы о естественномъ состояніи, Руссо заявилъ, что земля не принадлежитъ никому, а плоды ея вс?мъ. Этотъ парадоксъ отзывается соціализмомъ, но въ сущности онъ противор?читъ соціалистическому принципу, что земля, какъ и капиталъ и вс? орудія производства, должны быть коллективной собственностью. Желая перевести на практику требованіе Руссо, чтобы плоды земли были общимъ достояніемъ, Робеспьеръ далъ ему сл?дующую туманную формулу: «Все, что необходимо для обезпеченія жизни, составляетъ общую собственность всего общества. Лишь излишекъ представляетъ собою индивидуальную собственность и можетъ быть предоставленъ промышленности торговцевъ». Зд?сь, несмотря на соціалистическую исходную точку, признается право частныхъ собственниковъ на излишекъ хл?ба, оставшійся у нихъ въ рукахъ посл? того, какъ правительство обезпечило изъ ихъ жатвы или запасовъ продовольствіе всего населенія. Рядомъ съ этимъ другой представитель якобинскаго правительства, Бареръ, считалъ государство обязаннымъ не только прокармливать вс?хъ гражданъ, но и сд?лать ихъ по возможности земельными собственниками, и Комитетъ общественнаго спасенія носится съ планомъ безвозмезднаго распред?ленія національныхъ имуществъ мелкими участками между сельскимъ пролетаріатомъ.

Лишь у Сенъ-Жюста, въ его проект? «Учрежденій», встр?чается мысль давать эти участки не въ над?лъ, а въ аренду. У другихъ якобинцевъ коммунистическій принципъ Руссо, что «плоды земли принадлежатъ вс?мъ», принимаетъ совершенно анархическій характеръ; они выводятъ изъ него право толпы — какъ доли (fraction) державнаго народа — «забирать хл?бъ въ амбарахъ крестьянъ» и рубить голову фермерамъ, которые отказываются везти свой хл?бъ на рынокъ и продавать его по такс?, произвольно установленной самой толпою. Вообще коммунистическія идеи проявляются въ то время чаще въ анархической форм?, ч?мъ въ соціалистической. Въ этой форм?, напр., пропов?дуетъ ихъ самая распространенная въ то время газета, редакторъ которой, Прюдомъ, составилъ себ? этимъ путемъ большое состояніе. «Въ обстоятельствахъ, въ которыхъ мы находимся, — говоритъ онъ, — общеніе имуществъ составляетъ общее право (la promiscuit? des biens est de droit). Все принадлежитъ вс?мъ». Даже «право на трудъ» проявляется въ анархической форм?: ліонскіе якобинцы сов?туютъ рабочимъ, если у нихъ будетъ недостатокъ въ работ? и въ хл?б?, извлечь выгоду изъ этого б?дствія (mettre ? profit), захвативъ богатства, находящіяся у нихъ подъ рукой.

Изъ этихъ и многихъ другихъ прим?ровъ можно усмотр?ть, какую странную амальгаму представляли собою революціонныя идеи во время якобинскаго водоворота. Между т?мъ, въ масс? французскаго населенія сталъ постоянно обнаруживаться процессъ разграниченія между демократическимъ и соціалистическимъ теченіемъ; все бол?е и бол?е обнаруживалось, что революція 1789 года была по существу демократическимъ движеніемъ, противнымъ соціализму. Это отчужденіе французской демократіи отъ соціалистическихъ поползновеній было важною причиною ослабленія якобинства, какъ союзъ этихъ двухъ теченій былъ условіемъ его усп?ха. Напрасно сами якобинцы, посл? паденія Робеспьера, совлекли съ себя соціалистическую драпировку и настолько отреклись отъ союза съ соціализмомъ, что казнили виновника соціалистическаго заговора. Эта эволюція якобинской партіи не могла однако остановить ея постепеннаго паденія. Такъ какъ якобинцы поневол? — для удовлетворенія своихъ правительственныхъ нуждъ — продолжали на практик? держаться принципа грабительства и захвата частной собственности, то среди французской демократіи стало быстро рости равнодушіе и нерасположеніе къ нимъ, и эта жаждавшая воспользоваться плодами своей поб?ды демократія охотно пром?няла господство утратившихъ свою прежнюю популярность вождей на новаго господина, обезпечившаго ей порядокъ, экономическій просторъ и процв?таніе.

Итакъ, для правильной оц?нки историческаго образа и роли якобинцевъ необходимо разсматривать ихъ государственную и соціальную политику въ связи со вс?мъ прошлымъ Франціи. Однако историческая точка зр?нія на якобинцевъ не должна скрывать отъ нашихъ глазъ особенностей того историческаго момента, который представляютъ собой якобинцы и который такъ ярко выставленъ заслугами Тэна. Буйства разнузданной толпы ввергли Францію въ анархію, самоув?ренность политиковъ-идеологовъ накликала на нее нашествіе иноземцевъ. Эти обстоятельства облегчили якобинцамъ захватъ власти. Защищая себя, обезпечивая за собою тираническую власть, они могли думать, что исполняютъ національную миссію, но наибол?е энергическіе и трезвые между ними никогда не теряли изъ вида, что народъ не за нихъ, что они халифы на часъ и могутъ держаться только террористическими м?рами. Вотъ драгоц?нное признаніе одного изъ нихъ еще до начала систематическаго террора, весною 1793 года. Сд?лавшій это признаніе не былъ дюжиннымъ террористомъ; это былъ бывшій кальвинистскій пасторъ, членъ комитета Общественнаго спасенія, наполеоновскій префектъ — Жанъ Бонъ-Сентъ-Андре. Изъ провинціи, куда онъ былъ посланъ комиссаромъ, онъ писалъ Бареру, состоявшему тогда членомъ Комитета національной обороны: «Мы связаны самымъ неразрывнымъ способомъ съ судьбою революціи, — той революціи, которую мы желали довести до конца. Ни мн?, ни вамъ не простятъ того, что мы желали чистой, безъ прим?си, свободы, и мы должны довести до гавани государственный корабль или погибнуть съ нимъ. Не скроемъ отъ себя опасности нашего положенія... Повсюду зам?тно притомленіе революціей. Богатые ее ненавидятъ, у б?дныхъ н?тъ хл?ба, и ихъ уб?ждаютъ, что въ этомъ виноваты мы. Журналисты окончательно извратили общественное мн?ніе. Даже революціонные клубы совершенно утратили свою энергію. Мало того: все, что принадлежитъ къ ум?реннымъ, т? люди, которые въ изв?стномъ смысл? шли заодно съ патріотами и желали по крайней м?р? хоть какой-нибудь революціи, теперь не хотятъ знать ея. Они пытаются заставить ее пойти назадъ, скажемъ прямо: они желаютъ контръ-революціи... Что же намъ остается д?лать? Покрыть плащомъ голову и принять направленный на нее ударъ? Порча захватила народную массу, и чтобы спасти народъ, необходимо его возродить. Какія надо принять для этого м?ры? Нужно, чтобъ он? были величественны и суровы... Въ чрезвычайныхъ обстоятельствахъ нужно им?ть въ виду лишь великій законъ общественнаго спасенія». ^{81}

Такъ якобинцы сосредоточили въ себ? и олицетворили собою страсти, вызванныя революціей и подъ знаменемъ и предлогомъ общественнаго спасенія возвели въ правительственную систему злобу противъ прошлаго и его представителей; въ основаніе новаго порядка, который они желали создать, они положили подъ именемъ братства принципъ, формулированный бол?е искренно и цинично вождемъ современнаго французскаго соціализма — la haine seule est f?conde. Тэнъ своей исторіей якобинства обличилъ всю несостоятельность и ложь этой формулы Жореса, показавъ, во что злоба превратила жрецовъ новаго кумира и къ какому жалкому результату привелъ этотъ новый культъ революціонную Францію.

По не въ этомъ только историческомъ урок? заключается подвигъ Тэна. Бол?е общее значеніе им?етъ политическій урокъ, который содержитъ его книга о «происхожденіи современной Франціи». Есть критики, выставляющіе Тэна противникомъ демократіи; это опред?леніе неудачно уже потому, что оно оставляетъ открытымъ вопросъ — какой демократіи? Какъ многіе политическіе мыслители, Тэнъ ставилъ выше демократіи бол?е сложную политическую форму. Но онъ относился къ политическимъ формамъ, именно какъ мыслитель, а не какъ челов?къ партіи. Онъ съ молодости признавалъ «партію науки и чести единственною, за которою можно сл?довать».

Поклонники демократіи должны были бы не пенять на Тэна, а прославлять его въ интересахъ своей политической догмы. Никто еще не осв?щалъ такъ ярко и уб?дительно т?хъ золъ, которыя грозятъ демократіи и способствуютъ ея вырожденію, какъ Тэнъ. Его «трезвая правда несравненно полезн?е для демократіи, ч?мъ теорія XVIII в?ка, прославлявшая демократію, какъ осуществленіе гражданской доблести (vertu) или какъ возстановленіе «естественнаго состоянія». Уже Токвиль считалъ нужнымъ предостерегать французскую демократію отъ недостатковъ, которыхъ изб?гла американская. Съ т?хъ поръ, посл? 1848 и 1871 годовъ перспектива зла приняла ужасающіе разм?ры и задача реформатора чрезвычайно усложнилась. Политическая теорія Тэна им?ла ц?лью предостеречь современное общество отъ демократическаго цезаризма и антикультурнаго эгалитаризма и обезпечить ему свободное развитіе индивидуума, необходимое условіе гуманитарнаго усовершенствованія. «Признавая, что у насъ есть долгъ по отношенію къ нашей націи, нашему в?ку, нашему виду — долгъ, вытекающій изъ простой порядочности», Тэнъ, не жал?я себя, щедро расплатился съ своей націей и в?комъ, осв?тивъ важн?йшую проблему въ исторіи французской націи.

1

Чего же хочетъ Кадетская партія?—Москва 1906 г.

(обратно)

2

Мы разум?емъ первый томъ его сочиненія «Histoire du Gouvernement Parlementaire en France» (1814—48), который заключаетъ въ себ? очеркъ исторіи французской революціи.

(обратно)

3

Статья—«Etat Social et Politique de la France ayant et depuis 1789» появилась въ 1836 году въ англійскомъ журнал? «London и Westminster Review», издававшемся Стюартомъ Миллемъ, и перепечатана на французскомъ язык? въ V том? общаго собранія сочиненій Токвиля.

(обратно)

4

Raudot. «La France avant la R?volution, son ?tat politique et social», etc., изд. 1841.

(обратно)

5

Воitеаu. «Еtat de lа France еn 1789».

(обратно)

6

Chassen. «Le Genie de la Revolution». 1864.

(обратно)

7

Laurent. «La R?volution fran?aise». Это сочиненіе составляетъ XIII, XIV и XV томы его «Etudes sur l’Histoire de l’humanit?»

(обратно)

8

«Revol. fran?». Prem, partie, p. 163: «L’influence fatale du climat a perdu son cr?dit parce que l’histoire la d?mentit ? chaque page. C’est la race ou la nationalit? qui a pris chez les historiens modernes la place du climat. Au fond c’est la m?me erreur, il n’y a qu'un mot de chang?», и т. д.

(обратно)

9

Corresp. IV. 135.

(обратно)

10

«Les Historiens fantaisistes».

(обратно)

11

Написано л?томъ 1877 г. Corresp. IV р. 20.

(обратно)

12

«C’est le caract?re g?n?ral des terroristes—l’incapacit?». IV. 94.

(обратно)

13

«Il (le clerg?) avait fait la religion et l’Eglise», p. 4.

(обратно)

14

См. объ этомъ: В. Герье, Идея народовластія и Французская революція. 1904. Гл. 1: Историческая роль монархіи во Франціи и созданіе націи.

(обратно)

15

Увлекаясь реалистическими образами, Тэнъ подъ-часъ озадачиваетъ читателя, какъ, напр., тамъ, гд? онъ описываетъ, чего недоставало аристократіи для усиленной борьбы съ мятежной толпой. «Il n’ont pas l’ascendant physique, qui la ma?trise, le charlatanisme grossier qui la charme, les tours de Scapin qui la d?pistent, le front de taureau, les gestes de bateleur, le gosier de stentor, bref les ressources du temp?rament ?nergique et de la ruse animale, seuls capables de d?tourner la fureur de la b?te d?cha?n?e».

(обратно)

16

См. Rocquain, l’Esprit r?volutionnaire, гд? подробно выяснено вліяніе янсенистскаго вопроса и разлада между парламентомъ и правительствомъ на революціонное настроеніе во Франціи. Разборъ этой капитальной книги былъ пом?щенъ нами въ «Историческомъ В?стник?» и вошелъ потомъ въ составъ книги: «Идеи народовластія».

(обратно)

17

Сочиненіе Герцена. T. VII, стр. 295.

(обратно)

18

Всл?дствіе существованія внутреннихъ таможенъ контрабанда процв?тала на всемъ пространств? старой Франціи.

(обратно)

19

Мельницы и печи для печенія хл?ба составляя во многихъ м?стахъ монополію феодальнаго сеньёра и источникъ его дохода, сод?йствовали вздорожанію хл?ба.

(обратно)

20

Dusaulx. Prise de la Bastille — въ конц? 3-ей части.

(обратно)

21

M?m. d? Dusaulx, p. 424.

(обратно)

22

«Car c’est un r?ve de notre ?ge que celui d’une d?mocratie royale ou absolue de 25 millions d’hommes; les r?publiques d’une telle ?tendue n’eurent jamais que dans leur m?tropole un gouvernement populaire, soumis ? une faction dominante, dont les d?l?gu?s furent toujours despotes dans les provinces». Эти слова написаны еще весною 1790 г. (M?m. de Malouet, II, р. 82).

Весьма поучительно изображеніе версальскихъ событій въ ст. объ адм. гр. d’Estaing, командир? м?стной нац. гвардіи. См. жур. «Le Correspondant», Февраль. 1910.

(обратно)

23

Мы находимъ въ мемуарахъ Ривароля (стр. 14) сл?дующую характеристику политической роли адвокатовъ во время французской революціи: "Оn peut dire pour disculper les avocats qu’ils sont par ?tat des ?tres verbeux, forc?s de cacher la disette des id?es sous l'abondance des mots, d’?xagerer les petites choses et d’att?nuer les grandes, d’?crire m?me et de penser ? la grosse comme ils le disent eux-m?mes.

(обратно)

24

I, 64, изд. 1804 г.

(обратно)

25

Мы должны обратить вниманіе на то, что Бальи разум?етъ подъ gens de lettres французскихъ академиковъ, ученыхъ и философовъ.

(обратно)

26

Историкъ Бутарикъ въ своей книг? о жизни и сочиненіяхъ Дюбуа, этого вліятельнаго помощника Филиппа Красиваго въ его борьб? съ Бонифаціемъ VIII, справедливо зам?чаетъ, что трактатъ этого легиста о независимости государственной власти сд?лался манифестомъ французскихъ королей. А между т?мъ уже этотъ ранній защитникъ государственнаго абсолютизма грозитъ правительству, что если оно не исполнитъ своей задачи — борьбы съ панствомъ, то для исполненія ея возстанетъ народъ.

(обратно)

27

M?m. de Rivarol, 121.

(обратно)

28

M?m. de Malouet, I, 249.

(обратно)

29

M?m. de Malouet, II, 8: Les ressentiments de l’aristocratie ?taient auss indiscrets, aussi mena?ants qu’ils furent, impuissants.

(обратно)

30

Ibid., II, р. 10.

(обратно)

31

M?m. de Malouet, II, р. 70.

(обратно)

32

Вооруженному все отдаетъ тотъ, кто (ему) въ справедливомъ отказываетъ.

(обратно)

33

Первый параграфъ деклараціи гласитъ (B?chez et Roux, II. 13): «Le roi veut que l'ancienne distinction des trois ordres de l’?tat soit conserv?e en son entier comme essentiellement li?e ? la constitution de son royaume».

(обратно)

34

Seront nomm?ment except?es des affaires qui pourront ?tres trait?es en commun (то-есть въ общемъ собраніи вс?хъ представителей, гд? голоса подавались поголовно, а не по штатамъ) celles qui regardent les droits antiques et constitutionnels des trois ordres, la forme de constitution ? donner aux prochains ?tats G?n?raux, les propri?t?s f?odales et seigneuriales, les droits utiles et les pr?rogatives honorifiques des deux premiers ordres.

(обратно)

35

«Les bienfaits que le roi accorde ? ses peuples». On fut ?tonn? qu’en parlant ? la nation assembl?e on ait fait dire au roi: «le roi veut, le ro ientend».

(обратно)

36

Увлекаясь своею склонностью къ натуралистическимъ сравненіямъ, Тэнъ прибавляетъ еще другую метафору: «Tel est le service auquel la hante classe est appropri?e; il n’y a que ce haras sp?cial pour fournir une recrue r?guli?re de chevaux de course et, de temps en temps, le coureur admirable qui dans la lice europ?enne gagnera le prix sur tous ses rivaux» II, p. 191.

(обратно)

37

Феррьеръ, впрочемъ, прибавляетъ къ словамъ, которыя приведены у Тэна, что это названіе не точно, ибо провинціальные дворяне вовсе не желали передать правленіе въ руки народа, а только извлечь его изъ рукъ министерской олигархіи. Mem., I, р. 2.

(обратно)

38

См. Ваbеаu, Le Village sous l'Ancien R?gime, р. 118 sq. Въ этомъ сочиненіи находится много интересныхъ св?д?ній о томъ, что можно назвать вліяніемъ демократическаго режима въ старой французской церкви, введеніе котораго приписывается Національному собранію.

(обратно)

39

M?moires de Ferri?res, р. 370.

(обратно)

40

M?m. de F?rr., p. 350.

(обратно)

41

Сіесъ десять л?тъ спустя пропов?довалъ противоположный принципъ: la confiance vient d’en bas et le pouvoir d'en haut (снизу дов?ріе, сверху власть), подготовляя возвышеніе Наполеона.

(обратно)

42

M?m. de Rivarol, 64. И Малуэ говоритъ съ своей точки зр?нія не разъ о сил? даннаго толчка. L’anarchie est sortie toute arm?e du cerveau de la multitude. Un seul mot — L?galit?, a boulevers? les t?tes и np. L'impulsion des masses est terrible и т. д., стр. 123.

(обратно)

43

Попытка указать на историческое значеніе сельской общины во Франціи и просл?дить ея судьбу составляетъ предметъ изсл?дованія и заслугу упомянутаго нами сочиненія Babeau: Le village sous l’ancien r?gime.

(обратно)

44

M?m. de Riv., p. 103.

(обратно)

45

M?m. de Riv., р. 296.

(обратно)

46

Эта часть изсл?дованія Тэна им?етъ особенное значеніе въ виду оптимизма и самообольщенія демократическихъ историковъ революціи, наприм?ръ, Мишле, который восклицаетъ (I, 415) въ своей исторіи революціи: Un signe de cette foi forte, c’est que dans la d?tresse universelle parmi plus d’une ?meute contre les imp?ts indirects, l’imp?t direct fut r?guli?rement, religieusement pay?.

(обратно)

47

Эта мысль высказана почти т?ми же словами у Ривароля: «Jadis l’honneur, le fanatisme et l’attachement ? un parti d?cid?rent d’une r?volution; mais de nos jours tout n’a ?t? qu’avarice et calcul» (p. 325).

(обратно)

48

Щепетильность торжествующей демократіи по отношенію къ монарху, непосредственно переходившей отъ чувствительныхъ лояльныхъ фразъ къ грубымъ проявленіямъ самообожанія, обнаружилась уже въ самомъ начал? революціи. Посл? декретовъ 4 августа Національное собраніе приняло предложеніе прив?тствовать короля адресомъ за водвореніе во Франціи свободы и поручило составленіе адреса Тарже. Изв?стный педагогъ Кампе (авторъ Робинсона), бывшій въ этотъ день въ Собраніи, разсказываетъ, что какъ только Тарже произнесъ первыя слова адреса — «мы им?емъ честь», его прервали неистовые крики: «не надо чести» и ораторъ былъ принужденъ сойти съ ка?едры и изм?нить редакцію адреса.

(обратно)

49

Мучитель и убійца 9-л?тняго сына Людовика XVI, сос?дъ и страстный поклонникъ Марата.

(обратно)

50

Типы якобинцевъ низшаго калибра можно найти въ мемуарахъ, напр., гр. Сегюра (I, 20. Комиссаръ, пришедшій арестовать его отца) и А. des Ech?rolles (Судьба одной дворянской семьи во время террора. Перев. Е. Ивановой. Въ приложеніи къ «Ист. В?стн.» и отд?льно: Изд. Суворина 1882),

(обратно)

51

Мы считаемъ не лишнимъ привести изъ мемуаровъ Сегюра другое признаніе Дантона, не мен?е характерное. Посл? сентябрьскихъ убійствъ, во время которыхъ Дантонъ занималъ м?сто министра юстиціи, отецъ Сегюра выразилъ ему свое недоум?ніе относительно поводовъ и ц?ли этихъ убійствъ. На это Дантонъ съ своей цинической откровенностью сказалъ ему: «Monsieur, вы забываете, съ к?мъ вы говорите; вы забываете, что мы хулиганы (sommes de la canaille), что мы вышли изъ подонковъ, что съ нашими принципами мы скоро опять были бы туда водворены и что мы можемъ управлять, лишь наводя страхъ».

(обратно)

52

Слова въ ковычкахъ о климат? заимствованы Тэномъ у Мирабо-отца, уроженца южной Франціи; посл?днія слова — изъ брошюры одного участника марсельскихъ смутъ.

(обратно)

53

Письмо Дантона извлечено Тэномъ изъ архивныхъ д?лъ.

(обратно)

54

Пашъ (Pache) изъ Ивердона, бывшій чиновникъ морского министерства и поклонникъ Руссо, открылъ въ 1790 году въ Париж? школу «цивизма». Ему приписываютъ изобр?теніе знаменитаго лозунга: Libert?, ?galit?, Fraternit? он la mort». Якобинцы, какъ изв?стно, опустили хвостъ этой блестящей кометы, но сохранили ея духъ. Въ октябр? 1792 года Пашъ былъ сд?ланъ военнымъ министромъ, по рекомендаціи г-жи Роланъ, которая скоро такъ въ немъ разочаровалась, что дала ему весьма нелестную кличку, указывавшую на его неспособность. Онъ взялъ себ? въ начальники канцеляріи Одуена, молодого парижскаго викарія, бросившаго рясу и ораторствовавшаго по клубамъ о преступленіяхъ англійскаго правительства. Дюмурье, бывшій ран?е военнымъ министромъ и командовавшій арміей въ министерство Паша, говоритъ, что онъ превратилъ его въ трущобу, гд? чиновники расхаживали въ обуви санкюлотовъ (sabots) среди связокъ д?лъ и бутылокъ водки. О судьб? дочери Паша, Сильвіи, вышедшей замужъ за Одуена, см. А S?e. Episode r?volutionnaire etc. 1910. Audouin, бывшій другъ P?re Дюшена, умеръ въ 1837 г. роялистомъ.

(обратно)

55

Romains du lustre по аналогіи съ chevaliers du lustre—прозвище сидящихъ въ партер? подъ люстрой клакеровъ.

(обратно)

56

Т.-е. изм?нниками. Кобургъ (принцъ) состоялъ главнокомандующимъ союзной арміи противъ Франціи.

(обратно)

57

Тэнъ по отношенію къ Дюмону ссылается на рукописные зам?тки Малле-Дюпана. Мы им?емъ теперь о Дюмон? обстоятельное изсл?дованіе Этіена Лами (Correspondant 10 и 25 апр. 1910 г.). Д?ятельность Дюмона служитъ прекрасной иллюстраціей того, какъ мало у иныхъ якобинцевъ терроръ обусловливался патріотическимъ увлеченіемъ, и вытекалъ прямо изъ партійныхъ страстей и разсчетовъ. Будучи комиссаромъ въ пограничномъ департамент? Соммы, Дюмонъ разстроилъ изъ такихъ разсчетовъ береговую защиту Франціи и удерживалъ при себ? 26-й полкъ, который былъ нуженъ на границ?. «Онъ и не думаетъ о защит? Франціи, а лишь о томъ, чтобъ r?publicaniser la France». Для этой ц?ли вс? должности и все оружіе должно перейти въ руки «чистыхъ», т.-е. якобинцевъ (les purs). Дюмонъ при этомъ любитъ веселость. Онъ хочетъ, чтобы терроръ забавлялъ (amuse). Нужно веселиться, чтобы не попасть въ списокъ неблагонадежныхъ (suspects); даже подозрительные должны быть веселы, чтобы не признавать себя виновными, и везд? пляшутъ по приказанію, даже въ темницахъ. Отозванный Комитетомъ общественнаго спасенія, Дюмонъ примкнулъ къ его противникамъ и игралъ видную роль въ эпоху термидоріанцевъ и при защит? Конвента противъ якобинской черни. При Консульств? и Имперіи онъ былъ подпрефектомъ Аббевиля, а посл? возвращенія Наполеона съ Эльбы даже префектомъ — до Ватерлоо. Съ памятью Дюмона неразрывно связанъ отзывъ о немъ матери братьевъ Шенье: «Этотъ подлый (inf?me) Дюмонъ — нечистый сл?дъ т?хъ разбойниковъ, которые въ царство террора покрыли Францію слезами и кровью».

(обратно)

58

На основаніи показаній Беланже передъ Конвентомъ посл? паденія террора.

(обратно)

59

Ради аналогіи укажемъ на то, что одно изъ собраній анархистовъ въ современномъ Париж? окончилось общей бранью и свалкой потому, что одинъ изъ ораторовъ по оплошности два раза позволилъ себ? употребить слово «господа» (1895).

(обратно)

60

Bailleul, въ р?чи 29 вентоза III года. Тэнъ, II, 67.

(обратно)

61

О Дантон? у насъ идетъ р?чь подробн?е въ ненапечатанномъ критическомъ обзор? исторіи революціи Мишле.

(обратно)

62

Черновая декрета Конвента о сокращеніи судебныхъ преній въ процесс? жирондинцевъ, написана рукою Робеспьера.

(обратно)

63

Слова его коллеги, Мерлена изъ Тіонвиля.

(обратно)

64

1 R?vue politique et litt?raire, № 39. L’anarchie spontan?e en 1789. R?ponse ? M. Taine par M. A. Gazier.

(обратно)

65

) A. Aulard. Taine—historien de la R?volution Fran?aise, p. 380.

(обратно)

66

La crise de l’histoire r?volutionnaire — Taine et M. Aulard par A. Cochin. Archiviste. P. 1909.

(обратно)

67

Прив. у проф. Э. Гримма: «Политическіе Воззр?нія Ип. Тэна». Авторъ признаетъ зам?чаніе Олара «совершенно неудовлетворительными и не свид?тельствующими ни о пониманіи взглядовъ Тэна ни о достаточно внимательномъ изученіи относящагося къ вопросу матеріала ни о безпристрастіи». А инсинуаціи Олара, будто Тэнъ руководился прежде всего жаждою славы и т. д., «производятъ бол?е, ч?мъ странное впечатл?ніе» стр. 5. Также отрицательно отнесся къ Олару долго работавшій въ французскихъ архивахъ кіевскій проф. И. Н. Ардашевъ въ своей брошюр? «Н?сколько словъ по поводу книги проф. Олара о Тэн?». Кіевъ. 1910. См. также статью А. Albert-Petit объ этомъ въ Revue des Deux Mondes. 1 сент. 1910.

(обратно)

68

Не довольствуясь обличеніемъ Тэна въ своей французской книг?, Оларъ воспользовался приглашеніемъ редакціи «Современнаго міра» (окт. 1908 г.), чтобы предостеречь русскихъ читателей отъ ошибокъ и заблужденій Тэна; и въ виду этого будетъ не лишнимъ разсмотр?ть эту новую попытку сокрушить авторитетъ Тэна во славу якобинцевъ. Н?сколько неосторожно со стороны Олара указаніе на недоброжелательный отзывъ о его книг? со стороны н?сколькихъ французскихъ газетъ, одна изъ которыхъ, упоминая о публичныхъ курсахъ, послужившихъ матеріаломъ для книги, зам?чаетъ: «Три зимы подъ-рядъ шайка экзотическихъ растакуэровъ поддерживала своими аплодисментами вс? нападки педанта». — Подъ растакуэрами французы разум?ютъ бродячихъ иноземцевъ, наполняющихъ залы публичныхъ лекцій. Главная за дача и въ этой стать? Олара въ томъ, чтобы отнять у Тэна авторитетъ научнаго изсл?дователя. Въ національныхъ архивахъ Тэнъ, по ув?ренію Олара, обращался только къ т?мъ серіямъ д?лъ, которыя были ему указаны архивистами, мало компетентными въ исторіи революціи, при чемъ Тэнъ «откидывалъ съ презр?ніемъ, а иногда съ б?шенствомъ, документы, служившіе къ чести или возвеличенію революціи, и отбрасывалъ лихорадочной, злобной рукой бумаги, противор?чившія его положеніямъ». — Оларъ им?лъ «мужество и нескромность» просл?дить работу Тэна и зам?тилъ, что большею частью въ картонахъ архива не было того, что Тэнъ будто бы нашелъ тамъ, а если и было, то противор?чило тому, что Тэнъ утверждаетъ.

Ссылки Тэна на картоны архивовъ, или страницы книги такъ часто ошибочны, по словамъ Олара, что статистикъ пришелъ бы, пожалуй, къ заключенію, что ссылки Тэна въ громадномъ большинств? случаевъ фальшивы. Ссылки у Тэна часто бываютъ съ пропусками, "почти всегда тенденціозными». — Въ виду этого Оларъ выражаетъ желаніе, чтобы кто-нибудь изъ поклонниковъ Тэна пров?рилъ сотню его ссылокъ, и пусть осм?лятся тогда утверждать, что Тэнъ въ качеств? ученаго заслуживаетъ дов?рія. Увы! когда Оларъ выражалъ это желаніе, онъ не подозр?валъ, что архивистъ Кошенъ такъ скоро его исполнитъ и придетъ къ непріятнымъ для него результатамъ. Осуждая архивный матеріалъ, собранный Тэномъ, Оларъ бракуетъ и прочіе источники, которыми онъ пользовался. Тэнъ, говоритъ Оларъ, рисуетъ свои «картины ужаса» на основаніи мемуаровъ, написанныхъ много поздн?е, не подозр?вая, что воспоминанія авторовъ, когда они брались за перо, ужо потерп?ли изм?неніе; — Оларъ указываетъ при этомъ на Говерноръ Морриса (въ русскомъ перевод? онъ названъ губернаторомъ) — и Малле Дюпана, не подумавъ о томъ, что оба эти лица писали не воспоминанія, а какъ очевидцы. Оларъ полагаетъ, что Тэнъ отдавалъ предпочтеніе этимъ двумъ авторамъ, потому что они были враждебны французской революціи, и ставитъ ему въ упрекъ, что «ему кажется заслуживающимъ презр?нія все, что говорилъ о революціи Клотсъ, за то, что тотъ любилъ революцію». — Но что же могъ бы Тэнъ извлечь изъ Клотса, этого несчастнаго барона, котораго его землякъ, гейдельбергскій профессоръ Гейсеръ называетъ «истымъ представителемъ взб?сившагося н?мецкаго космополитизма» и котораго якобинцы казнили за его р?чи объ универсальной республик? челов?чества! Въ своей русской стать? Оларъ обращается съ Тэномъ еще безцеремонн?е, ч?мъ въ французской книг?. Упрекая его, напр., въ неправильныхъ обобщеніяхъ, Оларъ приписываетъ ему сл?дующее нел?пое соображеніе: «Если какой-нибудь аристократъ получилъ въ 1793 г. въ Тулуз? ударъ палкой, то вс? аристократы, въ теченіе всей революціи, повсюду получали палочные удары», и на этомъ основаніи говоритъ, что еслибы даже эрудиція Тэна была безупречна въ частностяхъ, то постоянное прим?неніе незаконныхъ обобщеній отняло бы всякую историческую ц?нность у его книги.

Опред?ляя содержаніе книги Тэт, Оларъ впадаетъ въ противор?чіе: то онъ говоритъ, что ея содержаніе — «мелкіе, но знаменательные факты, т. е. сотни анекдотовъ, устрашающихъ или комическихъ, годныхъ для возбужденія ненависти или презр?нія къ людямъ и идеямъ французской революціи». То Оларъ жалуется, что книга Тэна даетъ лишь гражданское поученіе, что это «литературная фантазія, обманчивая показная эрудиція». — Былъ ли Тэнъ недобросов?стенъ, спрашиваетъ по этому случаю Оларъ? — «Да, говоритъ Нордау!» восклицаетъ Оларъ. Максъ Нордау! Вотъ такъ судья! Какъ мало можно положиться на его собственную добросов?стность, онъ доказалъ своими разсужденіями о московскомъ бунт? въ декабр? 1905 г. («Neue Freie Presse 1 янв. 1906 г.»). Мы предпочитаемъ сослаться на отзывъ бол?е компетентнаго судьи — Фаге. (Politiques et moralistes du XIX sc. III. 237). «Основное свойство Тэна — честность. La facult? ma?tresse de Taine, c’?tait la probit?. — Онъ им?лъ отвращеніе не только ко всякой лжи, но ко всякому шарлатанству, даже къ т?ни шарлатанства, Онъ до страсти любилъ точность; это была въ высшей степени честная натура — esprit loyal. Самъ Оларъ, впрочемъ, не придаетъ значенія мн?нію Нордау. На его: «да — недобросов?стенъ», онъ отв?чаетъ н?тъ: «Н?тъ, Тэнъ ошибался наивно, по легков?рію и дов?рчивому прямодушію... Свойство неточности, которымъ над?лила его какая-то фея-волшебница, я объясняю гордостью ума... любовью къ литературной слав?, желаніемъ поразить читателя, лихорадочнымъ нетерп?ніемъ, не позволявшимъ ему читать со вниманіемъ: Но всего этого мало. Приходится говорить почти о патологическомъ состояніи». Однако въ русской стать? у Олара являются какъ бы проблески сознанія, что онъ неправъ. Онъ подозр?ваетъ, что его обвинятъ въ безтактности даже люди однихъ съ нимъ взглядовъ, и онъ предвидитъ, что «къ нему прим?нятъ поговорку, что онъ «искалъ нас?комыхъ на шкур? льва».

(обратно)

69

Gehri. Les prisons russes, 1909. p. 312. Авторъ этой книги молодой швейцарецъ, попавшій въ Россію въ эпоху «освобожденскаго» движенія и унесенный революціоннымъ вихремъ въ Сибирь, откуда онъ б?жалъ черезъ Японію. Обладая большою наблюдательностью, онъ даетъ въ своей книг? интересное изображеніе среды, въ которой онъ вращался — той среды, которую Тэнъ такъ м?тко характеризовалъ въ одномъ изъ самыхъ раннихъ своихъ писемъ какъ толпу «догматиковъ, — полузнаекъ (demi-savants), обр?тающихся между нев?жественной крестьянской средой и мыслителями, руководящимися философскими идеями и своими историческими познаніями. Изъ этой-то толпы выходятъ вс? опасные честолюбцы; все зло идетъ отъ нихъ, ибо, не обладая темнымъ, но в?рнымъ инстинктомъ простого челов?ка и безошибочной наукой, они лишены того, ч?мъ держатся челов?ческія общества и что можетъ служить руководящимъ рулемъ въ революціяхъ».

(обратно)

70

Mem. de M-me de Chastenay, I, 212. Эти мемуары, помимо картинъ провинціальнаго террора съ указаніемъ часто случайныхъ поводовъ, приводившихъ людей въ тюрьму и на эшафотъ, или спасавшихъ ихъ—интересны по обилію наблюденій и характеристикъ разныхъ лицъ со стороны террористовъ или ихъ жертвъ.

(обратно)

71

Это очень хорошо проведено Оларомъ въ его Eloquence Parlementaire. Les Orateurs de la L?g. et de la Convention». T. III.

(обратно)

72

Злод?й боится себя и б?житъ отъ себя; онъ предается удовольствіямъ, стараясь забыть себя; онъ озирается безпокойнымъ взоромъ, ища предмета для своего развлеченія.

(обратно)

73

Посредствомъ формулы: le pouvoir vient d'en haut, la confiance vient d’en bas.

(обратно)

74

Les principes sont pour les ?coles, l’int?r?t est pour l’?tat. Sor., t. IV p. 275. Bailleul, t. I, p. 410.

(обратно)

75

На т?сную связь между принципомъ «всеобщаго голосованія» и «всеобщаго ополченія» и роль якобинцевъ въ проведеніи этого принципа во Франціи указалъ Тэнъ въ книг? о Наполеон? (стр. 288). Старая монархія не знала идеи всенародной военной службы и прим?няла принципъ набора лишь по отношенію къ милиціи, противоположной арміи, и то допуская при этомъ всевозможныя льготы и дозволяя ц?лымъ городамъ откупаться. Д?йствующая же армія была вся навербована.

(обратно)

76

А. Sorel, L’Europe et la R?v., t. III, p. 184.

(обратно)

77

А. Sorel, t. IV, р. 316.

(обратно)

78

Sorel, t. III, р. 75.

(обратно)

79

Комиссаръ Ферри, членъ Конвента, сов?туя революціоннымъ клубамъ департамента Шера посылать женщинъ косить жатву вм?сто взятыхъ въ армію мужчинъ, писалъ: «Не щадите, братья и друзья, праздныхъ мужчинъ и женщинъ, этихъ паразитовъ общества».

(обратно)

80

Souvenirs de А. Tocqueville. 2 ?d. 1893, р. 153.

(обратно)

81

Aulard. Recueil des actes du Comit? de Salut Public, avec la correspondance des repr?s. en mission. T. Il, p. 532.

(обратно)